Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Могу представить, каким шоком стала бы эта книга для неподготовленного читателя, – ухмыльнулся Марк. – Для верующего или для того, кто просто свято чтит все эти общественные ярлыки.

– Да, автор и предупреждает об этом. Хотя в идеале каждому человеку следовало бы прочитать эту книгу и хотя бы задуматься. Я не говорю о том, чтоб всё это принять, нет. Понятно, что такой вариант даже теоретически не возможен. Просто задуматься.

– А что, если б случилось обратное, и каждый в мире действительно это прочитал и решил следовать даосской концепции? Если б отключили телевидение, перестали выпускать графоманские дешёвые книги, люди перестали плодиться, позакрывали б храмы, остановилось развитие экономики, образования, производства. Как считаешь, чем стал бы мир тогда?

Вопрос был интересным.

– Чем стал бы? Ничем. Человечество вымерло бы.

– Значит, всё-таки этот хаос нужен?

– Может быть. Но а кто сказал, что вымирание человечества – это плохо? Рано или поздно в любом случае произойдёт что-то: или ядерная война, или какие-то природные катаклизмы, которые уничтожат всех и всё, и тут уже не будут важны ни экономика, ни производство, ни образование. Вопрос в методе. Так не лучше ли умирать, найдя гармонию с собой, и жить оставшееся время для себя, а не для других?

– Лучше, – кивнул Марк. – Разумеется, лучше. Но если б не было общественных заблуждений и ложных ценностей, не было бы и даосизма. Это, конечно, моё мнение, но я всё-таки придерживаюсь той стороны, что весь этот грязный фон нужен миру. Нужен таким личностям, которые способны сквозь этот слой разглядеть истину. Прийти к ней путём сравнения, опыта. Хотя бы для искусства, к примеру. Всё самое лучшее рождается тогда, когда есть человек, не согласный с системой общества. Если б всё обстояло идеально, и не на что было жаловаться, не родилось бы ни творчество Кафки, ни творчество Достоевского, Ремарка, Сартра, Гюго, Оруэлла. Или того же Босха, Мунка. Может, в этом и есть суть существования? Выйти за рамки общественного сознания?

– Возможно. Мир никогда не был идеальным и никогда таким не будет. Философские концепции – да, может, продолжат формироваться, но бессмысленно. Ты не читал "Мать" Горького?

– Читал лет пять назад. Хочешь сказать про коммунизм?

– Да, концепция социал-демократов была красивой. Всё справедливо, поэтически одухотворенно, возвышенно. Мог Горький представить, каким будет реальный коммунизм и что он собою принесёт? Даже самая безупречная идея изменения мира в реальности терпит крах.

– Вспомнился фрагмент из романа твоего любимого Харуки Мураками. "Большинству людей на свете не нужна истина, которую можно подтвердить", люди "хотят лишь уютной душевной истории, которая дала бы им почувствовать, будто их жизнь наполнена хоть каким-нибудь смыслом".

– "Тысяча невестьсот восемьдесят четыре"?

– Именно. Вот и ответ, хотя, наверно, и не совсем в тему.

– В тему. Именно то, о чём мы говорили.

Допив чай, Марк вышел покурить, я разлила кипяток по-новому. Бусинка уснула и не просыпалась, зато соседи за дверью спать той ночью, похоже, не собирались.

– Прости, что загрузила на ночь глядя, – начала я, когда он занял прежнее место. – Я давно ни с кем ни о чём подобном не разговаривала.

– Не извиняйся. Я же историк, мне за удовольствие поговорить на такие темы.

– Хорошо, если так. О чём твоя дипломная работа?

– Дипломная работа? "История возникновения и развития индейских племён"

– "Люблю историю древнейших цивилизаций"? – невольно улыбнулась я, ничуть не удивившись.

– Именно.

– Что интересного можешь рассказать об индейцах?

– О них много и долго можно говорить. Пока работал над дипломом, я успел и проникнуться к ним тёплыми чувствами, и ужаснуться, и чему-то восхититься, и искренне пожалеть. Они неоднозначны. Неоднозначное и отношение рождается, когда изучаешь их культуру.

– Хочу послушать, если можно.

– Тебе серьёзно интересно?

– Если б было неинтересно, не стала бы затевать весь этот разговор.

– Ладно, – кивнул, чуть смутившись, Марк. – Тогда сначала спрошу, что ты вообще о них знаешь?

– Практически ничего. Знаю, что индейцы – коренные жители Америки, что назвали их так по ошибке Колумба, который посчитал, что открыл Индию. Знаю, что индейцы были язычниками, жили охотой, что между племенами происходили постоянные войны, что у мужчин почитались длинные волосы как знак силы, также индейцы издевались над белыми американцами. Помню, видела сноску в какой-то книге, что на самом деле они не краснокожие, как их называют, а смуглые, черты лица схожи с монголоидной расой.

– Насчёт издевательств над белыми – заблуждение. Кто и издевался, так это сами американцы, заполонившие издревле принадлежавшие индейцам благоприятные территории для строительства городов, для ступеней цивилизации, так сказать. Истребляли индейцев ускоренно, не думая ни о культуре, ни о морали, ни о гуманности, о которых мы говорим в обществе, называя его цивилизованным. Племена травили ядом, голодом, вешали, застреливали. Те, конечно, давали отпор, кто-то уходил на другие земли, но в любом случае агрессия и зверства исходили со стороны белых, индейцы защищались. В Америке они считаются низшей ступеней в классовой иерархии при том, что эта земля – их дом, именно их предки когда-то освоили эти территории и были хозяевами той земли, где теперь возвышаются небоскрёбы. От всей численности Америки они составляют лишь 0,9 часть, это около трёх миллионов. Из тех выживших, кому достались для жизни пригодные земли, многие продолжают заниматься земледелием, скотоводством, кто-то содержит гостиницы, кто-то состоит в бизнесе лыжного курорта, лесозаготовок. Остальные живут в бедности, антисанитарии, не имея ни водопровода, ни нормального питания, ни доступа к медицинской помощи. Средняя продолжительность жизни такого индейца – сорок пять лет. Понятно, что развивается сифилис, пневмония, туберкулёз, многие спиваются, кто-то решается на суицид. Из тех, кто хочет вырваться из этого дна, кто подаётся в город, лишь какая-то часть находит себе место, большинство же, не имея образования, каких-то навыков общения, плохой уровень английского, возвращается обратно, ещё более угнетённое. Вот такая вот картинка по ту стороны "американской мечты", – проговорил Марк, задержав на мне живой взгляд. Его задевало всё, что он рассказывал – это трудно было скрыть. – Но сразу скажу, что и индейцы не святые, их руки тоже запачканы. Ты сказала о постоянных войнах между племенами, Кир, – это факт, причём война затевалась ради войны. В отношении белых индейцы не первые проявили агрессию, но внутри племени, внутри уклада своей жизни, культуры агрессия была их составляющей. Агрессия, жёсткость, хладнокровие. Им нравился процесс войны, а особенно то, что следовало после. Ну, в случае победы, конечно. Поражённым несладко приходилось. В мучениях над пленными индейцы не знали рамок: ясно, что были насилия над женщинами, убийства детей, поджоги жилищ, но это только начало, далее наступали процессы снятия скальпа. Снятую кожу высушивали и помещали на особое место, иногда вешали в качестве украшения на коня воина.

– Я что-то читала про съедение сердец.

– Да, такое тоже происходило. Это касалось племён ирокезов – они были особо искусны в издёвках, причём участвовать в этом в качестве палачей разрешалось и женщинам, и детям. Сердца съедали после долгих мучений, считая, что таким образом забирают силу умершего. Отдельные племена занимались кастрацией, распятием при помощи шипов кактуса, некоторые племена сжигали пленных заживо, привязывая к столбам, кто-то просто отрезал головы. Это всё жуть, но для индейцев то было обыденной составляющей жизни. Их с раннего детства воспитывали в таком ключе. Например, в три – четыре года начинались первые испытания на выносливость и силу духа в виде набивания татуировок костяными иглами, зимних прыжков в ледяную воду, пешие многокилометровые прогулки с полным ртом воды без права на проглатывание. В подростковом возрасте парням выбивали зубы, резали ноздри, прокалывали губы, девушек во время менструаций закрывали в хижинах без света и пищи. Иначе трудно было выжить. Это как у животных. Да и как у нас, недоцивилизованных.

– Продолжай, – прошептала я, когда Марк замолк.

– О страшилках больше говорить не буду, – улыбнулся он, опустошив второй бокал чая. – В защиту индейцев скажу, что хоть они со смаком занимались садизмом над себе подобными, но преклонялись перед природой, считая себя, в отличие от нас, куда ниже животных и всего, что порождено природой. Индейцы занимались охотой, чтоб выжить, при этом чувствуя вину перед вселенной, гармонию которой они нарушали. После охоты просили у высших сил прощения. А ещё меня поразил факт обожествления кукурузы, которой были посвящены отдельные праздники. В их культуре много противоречий, сочетаний несочетаемого. У Юнга, кстати, есть в книге воспоминание разговора с индейцем о белых. Индеец говорит, что белые люди непонятны, им всегда всего мало, они всегда чем-то озабочены, что-то ищут, всегда беспокойны и напряжены, губы сжаты, лица покрыты складками, индейцам они кажутся сумасшедшими. Белые люди думают головой. Юнг спросил: "А как же иначе? Чем думаете вы?", на что индеец указал на сердце. Сложно дать всему этому объективную оценку. Никто не знает, что правильно, что нет. За время изучения истории в институте я понял лишь то, что не существовало никогда идеальной нации. И не будет существовать. Сама эта идея кажется фантастической, так как понятия об идеальности диктует эпоха, культура. Может, спустя сотни лет, наступит время каннибалов, которые будут молиться на кур, быков, коз. Свиней. И будут они сидеть, изучать историю, закусывая деликатесом, и ужасаться тому, как люди когда-то могли употреблять в пищу мясо животного. Никто ничего не знает.

– Справедливо, – кивнула я. Никогда б не подумала, что мы могли бы размышлять с этим человеком на подобные темы.

Той ночью Марк снова остался по моей просьбе, причём решиться на неё было вовсе не трудно. Мы сидели за столом, слушали Go slowly «Radiohead» из слабых динамиков ноутбука, Марк с какой-то нежной грустью смотрел на меня, уронив подбородок в правую ладонь, и то было приятно. Прощаться не хотелось. Оставаться одной не хотелось. В этом странном смятении, я встала, взяла из верхнего шкафа письменного стола расчёску с черной ручкой и принялась на протяжении нескольких минут распутывать высохшие волосы, после чего просто повернулась и обыденно спросила:

– Останешься со мной?

– На ночь?

– Не только.

Марк не сразу осмыслил услышанные слова, долго подбирая в ответ что-то вразумительное.

– Мне хорошо с тобой, – продолжала я, присев на кровать. – Рядом с тобой я чувствую себя частью этого мира, пусть даже он не настолько хорош, как хотелось бы. Не знаю, что в моей неполноценности привлекает тебя, но раз ты приходишь сюда, наверно, я ещё могу за что-то уцепиться.

– Ты хочешь уцепиться за меня? – сдавленно спросил Марк, не отрывая от меня больших карих глаз.

– Звучит не очень, но думаю, да. Останешься?

– Конечно, – кивнул он.

Мы снова сходили вместе сполоснуть бокалы, умылись, после чего Марк постелил себе на полу, снял свитер, распустил волосы. Я осталась в халате. Было неловко снова вынуждать его спать на полу, но лечь, вместо меня, на кровать он отказался наотрез, а к тому, чтоб предложить место рядом с собой под одним одеялом, я не была готова. Да и Марк не стал бы пользоваться первой подвернувшейся возможностью.

Не знала, какими окажутся последствия моей просьбы, что именно для себя понял этот парень, но между нами завязалась какая-то связь, а всё остальное можно было или подстроить, или переиграть. В какой-то момент просто захотелось поддаться течению, а не идти против него, а там уж будь что будет. Терять мне было нечего. Бояться – тоже. Как сказал Комацу в романе Харуки Мураками "IQ84": "Поезд разогнался так, что спрыгивать поздно". Может, не самое удачное сравнение ситуаций, но суть одна.

20 глава

Удивительно, но той ночью мне приснился Климт. Подробностей сна я не запомнила, но ощущения остались невыразимо яркие, вместе с тем болезненные. Мы находились в огромном коттедже, стояла ночь, в приглушенном свете ламп вокруг туда-сюда сновали незнакомые мне люди, отовсюду слышались неумолкающие голоса, смех, вопли, играла трансовая музыка. Как и зачем мы оказались в этом месте – непонятно. Что там происходило – не помню, помню лишь то, что мне жутко хотелось прижаться к нему, сказать всё, что не сумела сказать два года назад, но не выходит. Дом полон людей, причем я осознаю, что где-то среди них находится девушка Климта, и бросаться ему на шею с откровениями – не самая лучшая затея. А что сам Климт? Он стоит рядом, смотрит на меня с нежностью, как прежде, я жду от него какого-то шага, действия, но он далеко. Рядом физически, но в другой реальности духовно. Внезапно гаснет свет, голоса стихают, на секунду я проваливаюсь в пустоту, затем ощущаю тепло объятий знакомого тела. Его руки обнимают меня со спины, слышу спокойный, размеренный пульс, чувствую родной до боли запах парфюма. Всё исчезает, всё теряет значение, кроме этого единого мгновения. Тихая гармония. Умиротворение. Настолько хорошо, что на глаза наворачиваются слёзы. Не от сентиментальности минут, хотя, может, и поэтому, но в неменьшей степени от неверия в происходящее. А потом просыпаюсь и вижу перед собой Марка. Он уже одетый, умытый и причёсанный сидел за столом, пил зелёный пакетированный чай.

– С добрым утром.

Слова нашлись не сразу. Лёжа в кровати с широко раскрытыми глазами, я хотела разреветься. Навзрыд. Во весь голос. Климт по-прежнему жил во мне. В моих надеждах, мечтах, страхах, однако осознание этого не принесло облегчения. Напротив. Вся та боль, которую, как мне казалось, я уже давно похоронила, всплыла и дала о себе знать ледяным октябрьским ветром. Может, этот сон явился знаком? Символом? Что-то из рода: "Кого ты пытаешься обмануть? Ты всё ещё связана теми прогнившими нитями, и пока не развяжешься, ни к чему завязывать новые. Никому от этого легче не будет". Что ни говори, но о Климте я стала вспоминать именно тогда, когда в моей жизни появился Марк. То ли потому, что он напоминал мне того длинноволосого парня с отрешённым взглядом, то ли потому, что та часть меня, именуемая по Фрейду "Оно", предчувствовала, что при продолжительном общении с барменом из "Итальяно" я позволю себе открыться ему, о чём могу позже пожалеть. Не знаю. Ясно одно – Марк не Климт, и, несмотря на внешнее сходство, внутренне они ничуть не были похожи. Да и неважно это. Климт – Климтом. Школьная романтика не имеет жизни за стенами школы. Остаются воспоминания, эмоции, горечь от несбывшегося, несказанного, потерянного, но это всё. Рано или поздно нужно переселяться в реальность. А реальность такова, что рядом с Марком во мне просыпалось уснувшее желание жить, и не было ни одной причины отталкивать его только из-за нелепого, не вовремя увиденного сна.

Допив чай, Марк снял с вешалки пальто, шарф, не глядя на меня, оделся. Обулся. Время на телефоне показывало 7:15 утра. Когда я, наконец, встала с кровати, он задержал на мне взгляд и, помедлив, спросил:

– Мне прийти после работы?

– Да, мы же договорились, – кивнула я, потирая глаза. – Буду ждать.

– Я позвоню, как освобожусь, – улыбнулся он, на чём мы и попрощались.

Проводив его, я снова легла с намерением уснуть, однако так и провалялась до девяти, роясь в своей голове, не выудив оттуда ни одной ценной мысли. На улице шёл дождь, комната была затоплена темнотой, молчанием и невысказанной, разъедающей печалью. Наступило то самое время, когда многие заболевали так называемой "осенней хандрой". Холодные дождливые будни, приближение затяжной зимы, февральских морозов, метелей, буранов вызывали беспокойство о кошках, которых я кормила. Также о тех, что, поджав под себя лапы, сидели на остановках, у магазинов, у сотен подъездов с закрытыми продухами, не имея возможности даже на время согреться. Понятно было, что большая часть этих бродяжек не доживёт до весны, не увидит ни набухших на деревьях почек, ни талых льдов, ни хлюпающих по лужам резиновых сапог, ни вылезших отовсюду одуванчиков. Эти кошки замёрзнут до смерти, а люди продолжат жить. Продолжат копаться в своих мелочных, циничных желаниях, решать, что съесть на ужин, какие фото залить в сеть, какие сапоги купить: замшевые или кожаные; какие контрацептивы. Они продолжат свой бессмысленный сон с открытыми глазами, крича о защите прав животных, о всеобъемлющей любви ко всему живому, о справедливом наказании живодёров, ничуть не задетые мыслью о какой-нибудь очередной грязной собаке или кошке, что с потерянными глазами посмотрела на них когда-то возле людного супермаркета, а вскоре исчезла. Кому какая разница. Это не имеет значения. Здесь, в этом мире, значение имеет лишь то, что удовлетворяет инстинкты и приносит личную выгоду вместе с дешёвыми лайками. Как это ни грустно. Ужасно то, что в своей немощности я ничуть не была лучше.

Тот день прошёл так же обыденно и статично, как и большинство моих выходных дней за последние месяцы: полдня я читала, поглаживая лежавшую на коленях Бусинку, ближе к вечеру сварила макароны, смешала со сливочным маслом, порезала несколько сосисок, выложила всё это в контейнер, в бутылку из-под йогурта налила молока и, одевшись, направилась кормить кошек. Странно устроен мир – от одной реальности до другой всего пара шагов. Тот, кто открыл элитный бар рядом с убогой общагой, видимо, с чувством юмора, противопоставив две параллели настолько выпукло, настолько жестоко. Возле здания бара были припаркованы далеко не последние по моде и цене до блеска вылизанные иномарки, вокруг которых крутились стильно одетые девочки на каблуках, на крыльце курили коротко остриженные парни в пиджачках, отовсюду лился женский щебет, мужские смешки. Эти люди никогда не попадут в тот мир, который разворачивался за стенами общаги. Они никогда не узнают, что такое "невозможно", что такое "безвыходно". Для этих людей возможно всё, и выход существует из любой ситуации. Детки богатеньких родителей, что утром сидят и слушают лекции по экономике и психологии, днём ведут в интернете блоги, а вечером собирают компанию, берут иномарки и едут в бар, где раскуривают кальяны, выпивают виски и заводят знакомства с себе подобными. Именно эти люди являются представителями нашей культуры. Именно они вскоре будут стоять у руля и вершить чужими судьбами.

Проходя мимо, я узнала несколько лиц, которых когда-то видела в бывшем институте. Будущие социологи, психологи, юристы, экономисты? Возможно, но маловероятно. Большая часть этих детишек богатеньких родителей будет пристроена под крылышками всемогущих папиков – в буквальном и в не очень буквальном значении. Может, среди этой золотой молодёжи находились и мои прежние сокурсники – не знаю. Я не вглядываться и намеренно кого-то не искала глазами. Даже если так и было, нас ничего не связывало, ничего не объединяло. Забрав когда-то документы из вуза, я окончательно провела черту между собой и этим пафосным, показушным миром, о чём ничуть не жалела. Даже получи я диплом, места в реальности среди этих дышащих жизнью мальчиков и девочек, купающихся в приторном сиропе, мне не было. Я относилась к той реальности, участники которой наблюдали за происходящим и подсыпали в сироп сахар. Как это ни прискорбно, как ни грустно, но расслоение общества никто не отменял.

Вернувшись домой, выпила бокал горячего чая с лимоном, накормила сосисками Бусинку, переодевшись в домашнее, сходила в мойку набрала в ведро тёплой воды, вытерла в комнате пыль, вымыла полы. Я нечасто это делала, но осознание того, что через шесть – семь часов придёт Марк, давало странные силы, остатки забытого энтузиазма. Я ждала этого парня. То и дело поглядывала на часы, навела порядок в холодильнике, выбросив испорченные огурцы, капусту, прокисшее в кастрюле картофельное пюре, заплесневевшее в банке смородиновое варенье. Продукты, купленные не так давно Марком, всё ещё лежали и ждали своего часа, поэтому, недолго думая, я сходила вымыла несколько картофелин, лук, горсть шампиньонов, заодно налила в кастрюлю холодной воды, в которой вскоре поставила грибы на отварку. Пока готовилась одна часть ужина, я вспомнила о том, к чему когда-то питала тихую страсть, начав готовить другую – гренки из начавшего сохнуть батона. Чуть позже сваренные грибы обжарила на миниатюрной сковороде, добавив соли, сметаны, зелёного лука. От перемешанных в комнате запахов в желудке включились рабочие процессы – есть хотелось жутко, но при всём при этом я знала, что должна дождаться того, кому всё это предназначалось.

Во что выльется наше знакомство с Марком, наши неоднозначные ночёвки, не знал никто. Я не хотела думать о последствиях, о будущем. С каких-то пор значение стало иметь лишь то, что происходило в настоящем. Он нравился мне как собеседник, как человек, как друг. О чём-то большем я не старалась размышлять, поскольку понимала, что стоило мне увидеть в нём парня, вся эта гармония исчезла бы. Стоило мне привязаться, как его не стало б рядом. В этом я была уверена, поэтому всё, чего на тот момент хотела, – не утонуть в собственном безумии, а Марк был тем, кто подал мне руку. И несмотря на то, что рука эта была тёплой, крепкой, сильной, внушающей доверие, я по-прежнему висела над обрывом, зная, что могу в любой момент сорваться.

Когда он позвонил в первом часу ночи и попросил открыть дверь, я дочитывала "Стену" Абэ Кобо, но со звонком закрыла ноутбук, сразу же включила электрический чайник и направилась встречать.

– Вкусно пахнет, – с улыбкой проговорил Марк в комнате, протянув небольшой белый пакет.

– Что это?

– Фаст-фуд, а у тебя?

– Картошка с грибами, но, думаю, она подождёт до завтра.

– Нет уж, ты как хочешь, а я бы попробовал твоё блюдо, если можно. Запах обалденный. С детства обожаю картошку в любом её виде, – добавил Марк, сняв пальто, оставшись в джинсах и рубашке в бело-синюю клетку.

Пока он ходил мыть руки, я накрыла на стол, разлила по бокалам кипяток, заварив пакетированный чай. В это место возвращалась жизнь. Запах еды, чай на двоих, гамбургеры, висевшее на вешалке мужское пальто. Становилась ли я счастливой?

– Как работа?

– Наплыв студентов, подростков, семейных пар с детьми. Всё как обычно. Встретил бывшего одноклассника. Женился, ждут с женой в начале лета ребёнка. Странные ощущения от таких встреч – вроде знаешь человека, помнишь какие-то моменты с ним, события, а сталкиваешься, спустя годы, и понять не можешь, то ли ты не повзрослел, остановившись в какой-то неопределённой точке, то ли планета вращается в каком-то странном темпе.

– Он изменился?

– Внешне нет, но по разговору, размышлениям, планам это уже не тот человек. Он поступил на лингвиста в Москву – не то, чтоб мечтал стать великим переводчиком, нет, просто страну нашу терпеть не мог, а со знанием языка, тем более, учась в московском вузе, возможностей уехать куда больше.

– Выходит, не подвернулась возможность?

– Как раз-таки наоборот, возможность была, а он решил вернуться сюда, уйти из института, отслужить в армии, после получить рабочую специальность в местном технаре, ну и в результате, выполнив пункты этого плана, встретил девушку, влюбился, сделал предложение, сыграли свадьбу. Сейчас работает интернет-провайдером, квартиру взял. Примерный семьянин.

– Считаешь, это плохо?

– Нет, неплохо, наверно. Он выглядит счастливым. Может, в этом тихом семейном благополучии нашёл то, что искал. Может, именно такой жизни ему недоставало когда-то.

– Просто выбрал наиболее лёгкий путь. Без извилин, без кочек, без разветвлений.

– Извини, что перебиваю, – улыбнулся Марк, – но хочу сказать, что всё, что ты приготовила, Кир, божественно. Спасибо. Приятно, когда кто-то тебя вот так вот ждёт.

– Наверняка думал, что я вообще готовить не умею? – хмыкнула я, уплетая гамбургер с начинкой из куриного мяса, солёного огурца и сыра.

– Не думал. Скорее догадывался, что ты умеешь это делать мастерски, но стоять у плиты, тратить время ради десятиминутного удовлетворения желудка – это не твоё. Поэтому мне вдвойне приятно осознавать, что что-то толкнуло тебя именно сегодня нарушить свои принципы.

– Да нет никаких принципов. Если б было кому готовить, я бы готовила. Суть кулинарии в том и заключается – радовать кого-то, а не себя, иначе у этого занятия нет смысла, как сказала когда-то близкая знакомая.

– Согласен.

– Марк, а тот парень, твой одноклассник, какого он о тебе мнения, спустя годы? Оправдал ты его ожидания?

– Сказал, что я не меняюсь.

– Могу я предположить, каким ты был в школе?

– Да, конечно, мне интересно.

– Первое – у тебя точно была безупречная репутация, – начала я, оторвавшись от поглощения фаст-фуда, – наверняка отлично успевал по всем предметам, будь то история, литература, биология или физика. Учителя относились к тебе с уважением, с любовью, ты никогда не пререкался с ними, никогда не грубил, не острил, но и не поддакивал, не подхалимничал, следовательно, неплохо ладил и с одноклассниками. Общался с кем-то больше, с кем-то меньше, но место рядом с тобой никогда не пустовало. В командных соревнованиях на физре всегда был одним из первых, чаще всего находился в роли капитана, но парни не завидовали, напротив. Ценили, а девочки трепетали от радости, если оказывались в одной с тобой команде. И это, кстати, второй пункт – девочки. Недостатка в женском внимании ты никогда не знал. Классе в шестом – седьмом многие писали тебе записочки, а, став старше, пытались сблизиться через социальные сети, на школьных дискотеках как бы ненароком звали потанцевать, пофоткаться, подсаживались к тебе на переменах, глупо хихикали, прося один наушник, чтоб вместе послушать музыку, иногда просили помощи в домашнем задании, – пока я говорила, Марк улыбался. Какого рода была эта улыбка: "Да, в точку!" или же "Ни одного попадания", я не различала, но продолжала. – Третье – активная социальная деятельность. КВНы, различные новогодние ёлки, конкурсы, литературные вечера, патриотические парады – ты никогда не изъявлял недовольства, с интересом участвуя в подобных мероприятиях, отчего твоя популярность и рост поклонниц только росли, достигая ненужных тебе вершин.

– Это всё?

– Вроде да.

– Ладно. Хочу сказать, что ты полностью промахнулась. Я не был эпицентром своего класса, моя роль в школьной жизни была абсолютно пассивной. Учителя относились ко мне, как к любому самому посредственному ученику. Если предмет был мне интересен, я старался. Бывало, закидывал учителя на уроке излишними вопросами, что вызывало не симпатию, а скорее раздражение, ну а на таких предметах, как физика, геометрия или химия, мне было скучно. Никто меня не тянул и в аттестат поставил заслуженные тройки, так что примерным учеником я даже близко не числился. Насчёт одноклассников – ну да, общения мне хватало, но лишь с теми, с кем находились общие интересы, духовные пересечения, так сказать. Девочки за мной не бегали, физру я часто прогуливал, в КВНах не участвовал, а на дискотеках включал музыку.

– Серьёзно?

– Абсолютно.

– Хорошо, – улыбнулась я, ощущая странную неловкость. – Так даже лучше.

– Почему ты с таким убеждением говорила о моей популярности?

– Такое вот производишь впечатление. Социально успешного, уверенного в себе человека.

– Успешного? – улыбнулся он. – Это явно не обо мне. А можно мне тоже задать тебе один вопрос? Если хочешь, можешь не отвечать, но мне бы всё же хотелось услышать ответ.

– Что за вопрос?

– Ты как-то сказала, что пыталась поступить в Литинститут, пролетела, но это старая история, к которой не хотелось бы возвращаться, так?

– Ну так, – настороженно промямлила я, сделав глоток чая.

– То есть писать ты перестала из-за того, что тогда не сумела по каким-то причинам поступить? – я кивнула. – Страх? Я не из любопытства спрашиваю.

– А из чего?

– Хочу помочь тебе разобраться.

– Я ведь сказала, что это всё в прошлом. Не в чем разбираться.

– Есть, в чём. Извини, но я пока болел, случайно наткнулся в интернете на твой рассказ. "Пресмыкательство", – чуть помедлив, добавил он, – это же ты написала?

По телу пробежал неприятный морозец. Эту работу я написала незадолго до ЕГЭ, вдохновившись песней "Placebo" The crawl, ради оценок читающих людей залила на литературный сайт, уверенная в том, что это лучшее из всего мной написанного. Если верить статистике, несколько десятков человек открыли рассказ, но не появилось ни одного комментария, ни оценки. Я ждала, надеялась на отзыв, критику, а вскоре плюнула, перестала заходить на сайт. Через какое-то время вообще забыла о том, что где-то на просторах интернета гуляет моя писанина, и что кто-то из моих знакомых может случайно или неслучайно выйти на неё.

Рассказ был сюрреальным и когда-то казался мне невероятно оригинальным, сейчас же я вполне осознаю, что он невероятно плоский. В центре сюжета – парень двадцати одного года, потерявшийся в собственном внутреннем мире. Однажды он засыпает в кровати с дырявыми простынями на съёмной квартире, просыпается в жутком пространстве с удушливым запахом гнили, сырости, крови. Пытается разглядеть обстановку во мраке, не выходит. Пробует подняться на ноги – не получается. Тело парализовано. Внезапно зажигается тусклый свет, местами освещая окружающую реальность. Парень щурится и видит, как в метре от него ползёт слизень размером с ладонь. Ползёт, останавливается, осматривается, поворачивается, снова ползёт, забирается под ворот героя и медленно впивается в кожу. Тот в ужасе хочет прекратить это, не может. Он не потерял чувство осязания, но двинуться не может. Хочет кричать – понимает, что таким образом привлечёт внимание других тварей. Затем взгляд падает на стену, что-то тёмное, гладкое, масштабное по размеру шевелится там, издаёт нечленораздельные звуки, спускается ниже. Когда существо оказывается ближе, парень понимает, что это не животное, не насекомое, что-то, не поддающееся разумному объяснению. Существо без головы, без рук, но с круглыми чёрными глазами, торчащими на концах антенн, приклеенных с помощью пластыря к хрупким, вполне человеческим плечам. И из этих же плеч росли ножки. Мелкие тараканьи ножки. А вместо рук, существо имело тонкие, прозрачные крылья.

– Нравится? – задаёт вопрос это Нечто.

– Нравится? – переспрашивает парень. – Как я попал сюда?

– Как? Захотел и попал.

– Я сплю? Это сон?

– Нет, это реальность. Твоя реальность, – отвечает существо. – Ты её создал.