Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– По тебе сложно сказать, что ты не любишь людей, – призналась я, восхищаясь изящностью и внутренней силой этой хрупкой девушки. – Скорее наоборот.

– Просто у меня вид не агрессивный. Нравится вводить окружающих в заблуждение. Кого я тебе напоминаю?

– Актрису. Не потому, что кажешься неестественной, а в другом смысле. Именно в плане внешности. Увидев тебя, я сразу вспомнила молодую Линду Фиорентино из "Модернистов". Ты женственна, это проявляется даже в манере говорить.

– Женственна? – улыбнулась она. – Удивительно. Я никогда себя таковой не считала. А хочешь скажу, кого мне напомнила ты?

Я пожала плечами, комплексы росли. В кафе пахло жареной курицей и пивом, матовая кожа Саши казалась чем-то далёким, а след бардовой помады, оставленный ею на бокале, пробуждал воспоминания из детства.

– Удивишься или нет, но Герду из "Снежной королевы". Одинокую, потерявшую своего Кая Герду.

– Глупости. Никого я не потеряла.

– Уверена?

– Абсолютно.

Она с интригующей улыбкой кивнула, но ясно было, что мой ответ не удовлетворил эту девушку. Около минут пятнадцати мы ещё сидели, вскоре пошёл дождь, но ни прощаться, ни оставаться в суматошной обстановке кафе не хотелось.

– Не хочешь заглянуть ко мне в гости? Ничего интересного обещать не могу, но приятную беседу обеспечу. Выпить хочется, но одна не могу – мать сразу встаёт перед глазами.

– Конечно. Если это удобно, я не против.

В ближайшем супермаркете Саша пробила пару бананов, пару киви, виноград и горсть черешни. К этому же добавила пачку неженских сигарет.

– Ты не куришь? – спросила она на выходе, разворачивая светлую упаковку?

– Пока нет, но, чувствую, это вопрос времени.

– Если не куришь, то советую не начинать. Толку никакого, но зависимость быстро срабатывает. Деньги на ветер. Сначала даёшь себе установку курить по сигарете в день, затем куришь по две, а через пару месяцев с утра до вечера легко убиваешь по полпачки.

– Ты давно начала?

– На первом курсе. Тогда это казалось женственно, утонченно, но сейчас понимаю, что ни фига утонченного тут нет.

– Неправда, – произнесла я, наблюдая за тем, как она затянулась. – Тебе это идёт.

Мы стремительно добрались до ближайшей остановки, сели в переполненный автобус, проехали несколько улиц, и когда вышли на нужной, с неба полило. Дом, в котором жила Саша, находился в спальном районе достаточно далеко от полуразрушенной остановки, поэтому порог квартиры мы переступили совершенно мокрые.

6 глава

– Вот тут я и обитаю, – пропела эта девушка, включив свет в маленькой прихожей. – Ты мой первый гость. Отца в счёт не беру.

– Наверно, это хорошо? – улыбнулась я, вдыхая сладкий фруктовый запах то ли туалетной воды, то ли шампуня. – Не то, что до меня никого не было, а то, что кто-то появился? В смысле...бред несу, да?

– Да нет, всё нормально, – рассмеялась она, разуваясь. – Это действительно хорошо. Во всех смыслах.

Квартира была мелкогабаритной. С простеньким ремонтом, простенькой обстановкой.

– Снимай всё с себя, оденешь что-нибудь из моего, – проговорила она, роясь в комоде. – Если не брезгаешь, конечно.

– Я не из брюзгливых.

Спустя пару минут, передо мной лежали короткие трикотажные голубые шорты, серая футболка и такого же цвета носки. Сама Саша принялась сменять свою юбку с чёрным свитером на короткий льняной комбинезон в бело-синюю полоску. Без одежды её фигура казалась ещё изящнее. Я старалась не смотреть в сторону этой девушки, но случайно пойманное мгновение запечатлелось довольно ярко.

– Чего не переодеваешься? Стесняешься меня? – улыбнулась она, взяв в охапку мокрые вещи. – Жду тебя на кухне, не смущайся.

– Я не смущаюсь, – промычала я, хотя на деле же раздеться перед малознакомым человеком, даже если он являлся девушкой, мне, закомплексованному, зажатому существу, было невероятно сложно.

– Как тебе тут?

– Довольно мило, – проговорила я, спустя несколько минут, опустившись за складной миниатюрный кухонный стол, где уже ждала литровая бутылка красного вина. Саша включила музыкальный центр, стоявший на подоконнике, и под Do I wanna know? «Arctic monkeys» занялась за столешницей нарезкой фруктов. – Это, наверно, круто – жить одной?

– Я с тринадцати лет мечтала об этом. Сначала жаждала сбежать от матери, вдоволь насытившись её блядством и загулами, потом студенческая общага, хотя там было сравнительно неплохо по сравнению с дурдомом с двенадцатью накаченными всяким дерьмом пациентами в палате, которые могли начать выть или скулить посреди ночи. Сейчас отдыхаю от всего этого. Наслаждаюсь обществом себя, так сказать.

– Читаешь книги?

– Да. Читаю, слушаю музыку, занимаюсь самоизучением японского.

– Так нравится Япония? – улыбнулась я.

– Я влюблена в неё. Влюблена в мировоззрение японцев, их менталитет, их культуру. Мне близка эта страна. Не знаю, выпадет ли когда-нибудь возможность уехать туда, маловероятно, конечно, но при всём своём скептицизме пока не теряю надежд. Кто знает, как жизнь сложится. Останься я тут, до сих пор не представляю, чем хотела бы заниматься.

– Но ты ведь поступала на отделение востоковедения.

– Да, поступала, и мне нравилось учиться там, но в нашей стране с этими знаниями нечего делать.

– А если б ты уехала в Японию?

– Чем бы я там занялась?

– Ну да.

– Может быть, иллюстрациями. Или устроилась в анимационную студию. В любом случае связала бы жизнь с художественной сферой. Я ведь рисовала когда-то, закончила художку, мечтала добиться чего-то в этой области. Планировала поступить в питерскую Академию художеств, тогда казалось, что даже способности к этому имелись, – улыбнулась она, поставив на стол плоскую сиреневую тарелку с фруктами и два фужера.

– Честно говоря, я в шоке, – призналась я, во все глаза глядя на эту девушку с убранными за уши короткими волосами. – Ты не поступила?

– Даже не попыталась. Струсила в последний момент. Подумала, что точно провалюсь, и плюнула. Сдала ЕГЭ, подала документы в СПбГУ, выбросила все краски, кисточки, работы, чтоб совесть не грызла, уехала. Удивительно, но за всё время пребывания в Питере ни разу об этом не пожалела. Восточные страны со школы увлекали меня, поэтому учёба не была в тягость, я кайфовала от неё. С рисованием завязала, но как ни крути, совесть всё же поднывала. А как не поднывать, когда ты частенько проходишь мимо Репинки и думаешь, что если б оказалась смелее, вполне вероятно, что тоже училась бы там. А самым парадоксальным было то, что меня однажды случайно занесло со знакомыми ребятами на выставку работ репинских студентов, и тогда-то я поняла, что вполне прошла бы по конкурсу, там не учатся гении. Учатся те, кто хотят ими стать.

– Жалеешь сейчас?

– Да нет. Не знаю, как бы всё вышло, не попади я в дурку, но так или иначе, там снова взяла в руки карандаш. Каждый день стала делать эскизы, зарисовки девушек из палаты, рисовала вид из окна. Это отвлекало, давало желание разувать глаза по утрам. А после больницы снова наступил ступор.

– Не хочешь попытать судьбу?

– Попробовать осуществить давнее желание? Нет, Кир. Сейчас понимаю, что никому в нашей стране на фиг не нужны художники. Та же Академия выпускает их пачками, и что? Кто из них действительно сделал себе имя? Единицы. Если я и хотела бы вернуться к этому занятию, то точно не тут и всё же в несколько другом роде, – заключила она, откупорив бутылку.

– А как же то, что ты мне сказала? "Если ты любишь это дело, чувствуешь себя в нём, то не бросай. Что бы ни происходило в жизни"?

– Я не отказываюсь от этих слов и ни в коем случае не опровергаю их. Просто ты ещё находишься в таком положении, когда всё можно переиграть, понимаешь? Когда можно взять себя в руки, сойти с поезда, он недалеко ушёл. Я же предала свою мечту. Предала и уже вряд ли сумела б найти в себе силы вернуться к исходной точке. О чём ты пишешь? – добавила она, принявшись разливать вино по фужерам.

– О человеческой жестокости, тупости. О том, что вижу, если в общем.

– Наше условие касательно твоих работ в силе?

– В силе, – улыбнулась я.

– Отлично.

На какое-то время мы замолчали. Вино было горьковатым.

– О чём была бы твоя первая книга?

– На самом деле у меня появлялись задумки, потом я всё это забросила. Страшно сейчас ворошить.

– Почему? Совесть грызёт?

– Да.

– Если грызёт, это хорошо. Может заставить взяться за заброшенное.

– Тебе правда интересно?

– Иначе я бы не спросила.

– Хорошо, – кивнула я, сомневаясь. – В общем, идея заключалась в создании, так сказать, героя нашего века. То есть главным персонажем я видела немного молчаливого, но довольно искреннего, открытого жизни парня. Он с детства играет на гитаре, слушает "Нирвану" и "Pink Floyd", мечтает создать группу, писать музыку, взрывать стадионы, клубы. Хочет стать вторым Куртом Кобейном. Оканчивает школу, сдаёт экзамены и под давлением учителей и родителей, кричащих о престиже и востребованности, поступает учиться в сферу физики или математики. За компанию. Учёба ему не нравится, он вообще не понимает, зачем ему сдались изучаемые предметы, заводит от нечего делать девушку. Спит с ней, играет напоказ в любовь, по вечерам встречается с друзьями, иногда выпивает. Музыка уходит на второй план. Так проходит год, два, на третий он уже вообще не берёт в руки гитару. Ни о чём не мечтает. Живёт настоящим. Одна девушка сменяется другой, третьей, четвёртой. Он получает диплом, идёт работать официантом в кафешку, всё больше теряясь в происходящем. Вот вроде бы возможность возродить мечты о группе, так нет. Он понимает, что на это нужны годы, и не факт, что оно оправдает себя, тем более, что подвернулась возможность устроиться по специальности в фирму, где обещают нормальные деньги. Он устраивается, втягивается в рутинную, неинтересную работу, через года два-три женится на той, с кем начал жить гражданским браком, вскоре идут дети. К тридцати пяти парень осознаёт, что жизнь катится к чертям, начинает пить, изменять жене, отстраняет себя от воспитания детей, через пять лет такой жизни жена подаёт на развод, он остаётся один и в состоянии очередного хмеля заканчивает жизнь самоубийством.

– Это ведь не история о том, кого ты знаешь?

– Надеюсь, что нет.

– В смысле?

– Здесь есть доля правды, но основная часть вымышленная. Хочу верить, что это вымышленное не станет реальным.

– Ты действительно Герда, потерявшая Кая? – вдруг спросила Саша, оторвавшись от фужера. Взгляд карих глаз этой девушки был на редкость проницателен, но я впервые заметила, что в нём читалась и слабость.

– Скорее ворона из сказки про зайца и яблоки.

– Что это значит?

– Этот парень, которого я взяла за прообраз, действительно присутствовал в моей жизни. Но недолго и незначительно. Для него незначительно. Мы не были вместе в том смысле, в каком можно подумать, просто дружили. Он догадывался о моих недружеских чувствах, но это не помешало ему завести отношения. Я осталась в стороне. Мы поругались, длительное время не общались, два месяца назад на школьном выпускном пожелали друг другу счастья, и на этом всё. Он уехал. Да, мечтал связать жизнь с музыкой, но поступил учиться на физика. Конечно, я не желаю ему плачевного финала, но кто знает, как всё сложится.

После моего откровения Саша достаточно долго ничего не говорила, безмолвно вливая в себя сказанное в примеси с содержимым фужера.

– Почему молчишь?

– Я ожидала услышать нечто подобное, – проговорила она, снова задержав на мне долгий взгляд. – Ты не пыталась с ним поговорить?

– О чём?

– О твоих чувствах.

– Так он знал о них.

– Значит, ответные не испытывал?

– Когда-то мне казалось, что испытывал, а сейчас понимаю, что нет. Ничего не было. Давай закроем эту тему? – добавила я, взяв с тарелки ломтик киви. – Не хочется говорить об этом.

– Хорошо, только можно я с литературной точки зрения прокомментирую? Ну, если вернуться к твоим задумкам.

– Конечно.

– Если ты не сдашься страхам, вернёшься к этому делу и со временем реализуешь всё, что надумала, получив уже какой-то жизненный опыт, набив руку, книга будет сильной. И ещё один вопрос можно? Твой отец покончил с собой?

– Как ты узнала?

– Не знаю, почему-то в голову стукнуло сразу, когда ты сказала о том, что он недавно умер. Прости, что напоминаю.

– Ничего, я действительно уже переболела. Это не стало для меня неожиданностью, я была готова к такому повороту.

На время мы снова замолчали. Из колонок музыкального центра доносилась Undenied «Portished», но ночь в полном её понимании к тому моменту ещё не наступила. Мне было хорошо. Спокойно до тех пор, пока не позвонил телефон.

– Родители? – произнесла Саша, наблюдая за тем, с каким убийственным видом я пялилась в телефон, не находя в себе нужных сил ответить. Весь мир, созданный за недлинный промежуток времени, проведённый с этой девушкой, медленно опускал занавес, возвращая меня в реальность. В ту реальность, которую хотелось выблевать. В ту реальность, где мечтам не находилось места, в ней умещались только обстоятельства.

– Отчим. Не хочу брать.

– Он контролирует тебя?

– Ещё как.

Когда звонок прекратился, я сразу же набрала маму.

– Скажи, что остаёшься у меня с ночевой, – прошептала Саша.

– Что? Да, мам, – проговорила я, услышав в трубке мамин голос. – Прости. Я у однокурсницы. Ничего, если меня не будет сегодня? Да всё хорошо. Правда. Ага, до завтра тогда.

– Ну что?

– Я остаюсь, – ответила я с улыбкой, искренне обрадованная перспективе хотя бы этим вечером, этой ночью не увидеть скотскую морду отчима.

– Отлично! Но хочу сразу прояснить один момент, чтоб не возникло никаких недоразумений потом, мало ли, – тушуясь, начала Саша. – Я лесбиянка, Кир. Но! Это ничего не значит, между нами с тобой абсолютно дружеские отношения. Не подумай, что я завела с тобой знакомство из каких-то сексуальных соображений. Ты привлекла меня как человек, как интересный собеседник.

Несколько секунд я переваривала услышанное, не зная, как на это реагировать.

– Что-нибудь скажешь? – продолжала она, окидывая меня широко распахнутыми глазами. – Или после этого заявления тебе неприятно общаться с мной?

– Вовсе нет. Нет. Я удивлена, но это признание никак не влияет на наше с тобой общение. Я рада, что ты сразу сказала об этом, – проговорила я, с трудом собираясь с мыслями. – Правда рада.

– Если что не так, скажи мне.

– Всё хорошо.

Несколько минут мы сидели без слов лакая вино. Странные одолевали чувства. Я вполне толерантно относилась к людям, обладающим нетрадиционной ориентацией, но услышать это от довольно красивой, женственной, обаятельной девушки было действительно неожиданно. Несколько иначе мне представлялись представительницы однополой любви.

– Давно у тебя это? В смысле тяга к девушкам? – наконец заговорила я, оторвавшись от фужера.

– Столько, сколько себя помню. Меня с детства не привлекали мальчики, но тогда-то это казалось нормальным. Ничего подозрительного или сверхъестественного тут не было. Ни в кого не влюблялась, гормоны во мне не бушевали, всё было в порядке. Впервые я заметила за собой отклонение в четырнадцать. Той ночью мы ночевали с одноклассницей, и когда она переодевалась, я почувствовала прилив тепла в животе. Стало страшно. Никогда прежде я не испытывала полового влечения, меня вообще секс как таковой не интересовал, а к тому моменту, видимо, физически созрела, хотя и ясно понимала, что сказать ей об этом – значит потерять её. Она-то была нормальная, ей мальчики нравились. Когда же наша ночёвка повторилась, я не удержалась и лёжа в одной постели поцеловала её. Зачем это сделала? До сих пор не знаю? Она, конечно, вырвалась, как ошпаренная, стала истерить, выгонять меня. На этом наша дружба закончилась. Позже я пробовала встречаться с парнями. Поцелуи, встречи, кафешки. Ни к одному ничего не испытывала, думала, может, мне нужно дойти до последней стадии, переспать с кем-то, чтоб проверить, но всякий раз, когда представляла это, к горлу тошнота подступала. Противно. А однажды, это уже случилось накануне окончания школы, меня занесло домой к однокласснику. Его родителей не было дома, мы смотрели фильмы, разговаривали, музыку слушали. Он нравился мне. Привлекательный, как собеседник интересный. Я надеялась, что сумею рядом с ним стать нормальной, стать такой, какой должна быть девушка в обществе, но когда дело дошло до секса, меня вырвало. Можешь вообразить эту сцену? – невольно рассмеялась Саша. – Он снимает с себя футболку, джинсы, трусы, а я, вместо мления, начинаю блевать в его чистой, далеко не девственной постели. Стыдно было, конечно, страшно. Мне до сих пор неловко за эту сцену, но зато она дала мне убедиться, что с парнями у меня быть ничего не может. Дико было это осознавать, но себя не переделать. Не знаю, откуда берутся истоки этой болезни, но так или иначе теперь я в открытую могу назвать себя лесбиянкой. Такое не поддаётся лечению.

– Тебя смущает это? – осторожно проговорила я.

– Нет, уже нет. Знаешь, живя в Питере, я поняла, что на самом деле таких, как я, тысячи. Просто в провинции сложнее заявить об этом, признаться даже самым близким людям, в большом городе мире всё иначе. Там этого не так стыдятся. Уже на первом месяце пребывания в Питере я влюбилась в соседку по общаге, она, как ни странно, ответила мне взаимностью, и около года длился наш роман. Пока меня не отправили в дурку.

– А что с ней стало? Не поддерживаете общение?

– Нет. Много чего тогда случилось. Где она сейчас, представить не могу. Надеюсь, всё хорошо.

– То есть с тех пор у тебя никого не было?

– Никого. Да я и не хочу никаких отношений, мне и одной пока неплохо. Ласки, конечно, не хватает иногда, но я не из тех, кто помешан на сексе, вполне способна жить без него.

– Удивительно, – улыбнулась я.

– Что именно?

– Никогда не думала, что окажусь в такой ситуации.

– Слушая исповедь лесбиянки? Тебе правда не неприятно это?

– Ничуть. Я не из нежных, вполне понимаю, что в жизни всякое бывает.

– Спасибо, что не осуждаешь.

– А как я могу осуждать? Я не бог, чтоб браться за это. Судилищем пусть занимается кто-нибудь другой.

– Ты потрясающая, знаешь это?

– Потрясающая? Нет, это явно не про меня.

– Когда-нибудь сама поймёшь.

Допив вино и в достаточной мере охмелев, мы решили ложиться спать. Саша постелила мне на диване, сама, чтоб не смущать меня, легла на полу. Находясь той ночью в метре от девушки, для которой я, возможно, являлась потенциальным партнёром, я испытывала спокойствие. Настоящее умиротворение, какого никогда не чувствовала дома. Мне не хотелось возвращаться, не хотелось рушить эту гармонию, не хотелось покидать мир, в котором у меня возникало желание жить. Что-то делать, к чему-то стремиться. Мир, в котором меня слушали, позволяли быть собой, позволяли не притворяться, не закрываться. Давно не ощущала подобной внутренней свободы.

Однако утро наступило быстро, и, проснувшись к первой паре, я принялась в спешке натягивать на себя свои высохшие вещи, умылась, причесалась, собрала диван, вопреки Сашиным возражениям. Сама она в институт идти не собиралась, заявив: "Я обещала отцу поступить, но о том, что буду тут учиться или делать вид того, что учусь, речи не было". В дверях мы тепло попрощались, обещаясь повторить вечер, и на этом я стремительно понеслась вниз по ступеням. Желания идти в место, именуемое вузом, не возникло, но деваться мне было некуда. Да и совесть чуть грызла за вчерашний бестактный уход. В любом случае других дел у меня не имелось, а оставаться у Саши ещё на полдня было неудобно. Для себя она бы точно нашла занятие поувлекательнее и занятнее, нежели продолжить развлекать меня.

На лекцию по английскому я заявилась без опоздания. До официального начала пары оставалась несколько минут, поэтому одногруппники, как обычно, сидели уткнувшись в телефоны или вели бессмысленный треп на недалёкие темы. Аня по-прежнему ворковала за последней партой с Егором. Поражало, что эти двое, увлечённые плотью друг друга, находили силы и время для посещения нашего псевдовуза. Меня мало интересовало то, что между ними происходило, но всё же один вопрос то и дело всплывал против воли разума: "Как долго они протянут вместе?". Понятно ведь было, что ни о какой духовной симпатии в том, что между ними происходило, речи быть не могло. Всем руководствовалась лишь похоть. Это понимали и они, и те, кто становился невольным наблюдателем их страстных сцен.

С появлением преподавателя гул в аудитории чуть убавился, но атмосфера скуки не выветрилась. Темой занятия была "Present indefinite", из цветастых учебников, где большую часть занимали картинки, было велено выписать основные формулы и слова, чтоб после приступить к разбору задания. Уровень преподавания был посредственный, что говорить. Даже в нашей обычной общеобразовательной школе программа английского языка была куда сильнее, углубленнее. Рассчитывать на то, что уже полученные знания удастся закрепить и отполировать в Гуманитарной академии, не приходилось. Рассматривая картинки с глянцевых страниц учебника, я ощущала себя пятиклашкой, только-только приступившей к знакомству с языком. Скучно было жуть как, особенно сталкиваясь с грубейшей тупостью некоторых из однокурсников. Многие действительно, видно, впервые знакомились с английским в подобной форме, где не встречались такие слова, как "instagram", "iphone", "ipad", "macbook". Благо, что у меня лежала в сумке "Письма к Фелиции" Кафки, и основную часть пары можно было провести с действительной пользой.

Не то, чтобы я была фанаткой Кафки, однако его творения, его личность, его жизнь трогали невероятно. "Письма к Фелиции", конечно, раскрывает романтическую сторону этого тёмного для литературы человека, показывает историю его любви, чувств, душевных терзаний, но, как по мне, большая ценность этой книги заключается в представлении творческой жизни писателя. В его отношении к своему делу, в поисках себя, в цене, которую он устанавливает писательству, приравнивая его к своей жизни в целом. "Желание отречься во имя писательства от величайшего человеческого счастья необоримо пронизывает каждый мой мускул. Я не могу от него освободиться. А опасения на тот случай, если я не отрекусь, столь велики, что погружают во мрак всё остальное", – читала я, услышав рядом с собой знакомый голос человека, пресытившегося сексом.

– Сейчас перемена, чего не отдыхаешь?

– Я отдыхаю, – ответила я, вновь увидев вблизи маленькие розовые губы Ани.

– Ну-ну, – хихикнула она, бросив взгляд на обложку. – Почему ушла вчера?

– Не знаю, захотелось. А что?

– Хочешь знать, что о тебе сказала преподша?

– Ну?

– Что ты ни кого в грош не ставишь. Ведёшь себя неуважительно, заносчиво, плюёшь на преподов, на группу, на правила.

– Что за бред?

– Не бред. В группе тоже так считают. Ты ни с кем не общаешься, не здороваешься, мы для тебя никто. Быдло, не твой уровень.

– Я разве так говорила? Просто у нас разные интересы, я привыкла быть одной, закрытой в себе. Мне так уютно, не хочу выбираться наружу.

– Мы сегодня снова собираемся после учёбы. Ты как?

– Я не могу, извини. У меня нет средств на такие коллективные сборы.

– Ну видишь, – буркнула она ехидной улыбкой, поднявшись со стула. – Что и следовало доказать.

Не знаю, как я тем днём выдержала все нудные, бестолковые четыре пары. Складывалось впечатление, что посещать их равно самому бессмысленному отсиживанию, самому тупому времяпровождению. Знаний не давали, но требовали внимания. Интересно.

Дома же обстановка была не лучше.

– Ну что, уже сутки не появляешься? – прохрипел отчим в тусклом свете прихожей, встретив меня в трусах у порога. Мамы с Кириллом, судя по отсутствию обуви, к тому моменту не вернулись.

– А что?

– С кем-то спишь уже?

– Я ночевала у однокурсницы.

– Да? Учти, если залетишь, на нашу помощь с матерью не рассчитывай.

– Не залечу, не волнуйтесь.

С этими словами я разулась и быстро прошла в комнату, с ногами плюхнувшись на диван. Как ни странно, остаток вечера прошёл без ссор и выяснения отношений. Мама приготовила на ужин овощное рагу с запечённой картошкой, под звук орущего телевизора, транслировавшего очередной пахабный тнт-шный телесериал, мы вчетвером в стандартном молчании и напряжении поели, я вымыла посуду и направилась к Кириллу помогать с домашним заданием. Если б так происходило каждый день, быть может, нашу семью можно было б назвать благополучной. Думаю, ежедневное равнодушное молчание что мне, что маме, что брату пришлось бы куда больше по душе, чем скандалы и нервотрёпки. Но только не отчиму. Ему нужно было срываться. Каждый день нужно было. В силу ли своей работы, в силу возраста. Тем вечером он решил сделать исключение, но меня всегда пугало подобное затишье. Я знала, что если сегодня он сдал позиции, то вскоре отыграется, нагонит упущенное, поэтому оставалось ждать. Ждать его очередной нервный всплеск, вызывающий отклонения в нашей собственной психике.

7 глава

Нарисовав детство довольно-таки тёмными, грубыми мазками, я несколько слукавила. Не всё было так уж мрачно. Существовало три месяца в году, когда я ощущала себя счастливым, полноценным ребёнком – то было время отдыха у бабушки со стороны отца. Она жила в деревне в нескольких часах езды от города. Село небольшое, имело крупную действующую ферму, омывалось широкой рекой. Когда-то там даже была пристань, приходили яхты, теплоходы. Бабушка занималась цветами, потому в зале на журнальном столике у нас всегда стояла ваза с букетом. Чаще всего можно было увидеть нежно-лиловые пионы или белые ирисы. Временами мы вместе уходили через задние ворота в поле и набирали пышные композиции из дельфиниума, ромашек, золотарника, душицы. Возвращались всегда поздно, шли в баню, а после в сумерках пили на крыльце свежезаваренный чай, закусывая хлебом и малиновым вареньем. Бабушке тоже нравилось проводить со мной время. Мы много говорили, она обожала рассказывать различные истории молодости, часто вспоминала деда, своего мужа, не успевшего дожить до сорока пяти лет. Меня восхищал свет, бьющий из неё яркими лучами. Бабушка была сильной, она любила жизнь, любила жить, несмотря на то, что когда-то осталась одна. После неё я не встречала ни одного человека, хотя бы частично похожего. Ни одного. Она была единственной.

Одно, чего я до сих пор не могу понять, почему случился разрыв между ней и отцом. Мне об этом не рассказывали, это было закрытой темой, лишь мама давно мельком упомянула, что отец был связан со смертью мужа бабушки, то бишь со своим отцом. То ли там случилась жуткая ссора, после которой у деда случился очередной и последний сердечный приступ, то ли отец ненароком ударил его – не знаю, но так или иначе после того события мать отказалась от сына. Меня задевал бабушкин холод по отношению к отцу, обижало её предвзятое о нём мнение, но меня она, как ни странно, любила. Я чувствовала это. Она сама приезжала за мной из деревни в город, отправляла письма, если выдавалась возможность, звонила, зимой привозила банки с замаринованными помидорами, огурцами, джемом, лечо. Потеря бабушки, конечно, дала мне болезненный пинок, я не ожидала, что это произойдёт так скоро.

Возвращаясь же в счастливое лето, первым делом вспоминается моя слабость наблюдать из окна кухни за вечерним дождём, после которого я надевала тёплую вязаную кофту, джинсы с какой-то вышивкой, резиновые сапоги и выходила за калитку, смотрела по сторонам, ловила взглядом гладь реки. Скромное детское счастье. Запах дождя в воздухе переплетался с запахом слив, винограда.

Как бабушка переносила серые ноябрьские вечера и затяжную зиму в одиночестве, не представляю, а домашних животных, способных скрасить время, она не любила. Однажды завела пёструю кошку, к которой успела привязаться, но на порог дома её не пускала. Может, боялась грязи, может, того, что кошка будет гадить. Кормила во дворе кашами, иногда накладывала борщ, косточки. Летом Фрося, как её звали, гуляла, осенью и зимой жила в предбаннике, а к весне пропала. Бабушка не верила, что она могла уйти или замерзнуть. "Отравили, – была убеждена она, – или собаки загрызли". Я предпочитала думать, что её кто-то приютил, кто-то впустил в дом, позволив спать в кресле, есть на кухне. Сейчас – то я, разумеется, осознаю, что никому она не была нужна, никто не стал бы возиться с ней. Люди своих-то котят не успевали топить.

Я хотела остаться в той жизни. Остаться вместе с ней. Перестать взрослеть, остановить время. Теперь это место стало дачным курортом для городских. Богатые люди выкупают участки, застраивают их коттеджами, верандами, беседками, рассекают по реке на дорогущих катерах. Коренного населения практически не осталось. В последний раз мне довелось побывать в тех краях девять лет назад, когда умерла бабушка. После между родственниками началось делёж её участка, выяснения отношений. Кому он в результате достался, не знаю, да и не хочу знать. Одно только ясно – всё изменилось. Это был редкий вид трезвой, деревенской счастливой жизни. Именно трезвой. Встретить на улице пьяного человека удавалось нечасто, пили там мало. То ли время просто было другим, не знаю.

Так или иначе, село, в котором жила вторая бабушка, отличалось в корне. Бывали мы там пару раз в году. Бабушка и дед умерли рано, мне тогда было около трёх или близко к тому, участок достался маме и автоматически стал нашей дачей. Эта местность с детства напоминала грязную яму. Не потому, что располагалась на склоне. Нет. Она по сей день представляет собой типичную русскую деревню, где исконно людьми правят алкоголизм, нищета и безысходность. Самогонные аппараты, чекушки, грязные дети, облачённые в обноски, малолетние мамашки, плюющиеся матюками, грустные, "поломанные" физически бабушки на лавочках – всё это вполне приемлемо для той местности. Работы у людей нет, возможности уехать в город нет, живут огородами, мизерными пенсиями и социальными пособиями. Поесть, выпить, поспать. Поесть, выпить, поспать – крутятся в этом режиме, мало задумываясь о жизни, о её смысле. День прошёл и ладно, там не заботит будущее. Если и есть такие, кого заботит, то их единицы, я же говорю о массе, о тех обречённых сельчанах, которые к пятидесяти годам существования превращаются в безвольные куски мяса. Кого убивает алкоголизм, кого жалкое существование, рак, туберкулёз, печень, диабет. Продолжительность жизни низкая, но среди своих это никого не удивляет.

По соседству с домом маминых родителей жила семья из мужа, жены и двух дочерей. Пили там всегда. Сначала в белой горячке скончался муж, вскоре жена, дочерям на тот момент исполнилось около двадцати. Одна, как рассказывала мама, вышла замуж за уголовника, родила ребёнка, а, спустя полгода, его снова посадили за криминал, и та стала вслед за родителями ублажать глотку. Вторая дочь тоже неудачно вышла замуж, родила сына, какое-то время всё шло хорошо, а после муж привёл в дом другую, жену выпинул, та вернулась в отчий дом к сестре, тоже подсела на самогон, мальчишек, детей их, несколько раз пыталась забрать соцслужба, прабабушка не отдавала, а когда её не стало, дети стали уж подростками, сами в детдом отказывались ехать, несмотря на пьянство матерей, постоянно меняющихся в постелях любовников, недоедание. "Тощие всегда были. Смотрели голодными глазами, – рассказывала мама, – озлобленные. Матерей ненавидели, но другим говорить о них плохо не позволяли, сразу с кулаками бросались. Один пошёл по стопам отца – сел за воровство, а второй так и мотается по улицам. Школу не закончил, пьёт". Человеку, не привыкшему к подобным зрелищам, смотреть на это дико. Страшнее всего то, что время-то идёт, а ничего не меняется. Как век назад писал Горький: "Голод души сожрал, лики человеческие стёр, не живут люди, гниют в неизбывной нужде", и будут гнить. А кому до этого дело? Никому.