Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Я согласна с тобой. Тоже не верю во всю эту чушь. Но если говорить конкретно о философии, она близка тебе? Я имею в виду именно идеи.

– Скорее нет, чем да. Не убей, не завидую, не прелюбодействуй, не лицемерь, не заводи себе кумиров, не кради, почитай родителей – это хорошо, не оспоришь. Но я не согласна с тем, что человек должен смиренно подставлять для удара щёку, без ропота переносить страдания, не пытаясь что-то изменить. Не верю в эту главную мысль христианства, что жизнь здесь – это некая проверка перед жизнью вечной. По мне, не существует этого ада, рая, судилища, сковородок, котлов. Их попросту не хватило бы на всех нас.

– А во что веришь?

– Наверно, в то, что наша жизнь – простое следствие полового акта, а не предначертанный кем-то подарок судьбы. Верю в то, что после ничего не будет. Есть какая-то мораль, нравственные понятия, внедрённые человеческим разумом, но как жить, по каким принципам, каждый выбирает сам в зависимости от того, чего хочет от жизни.

– То есть ни в какой высший разум ты не веришь? Будь это Бог или Брахман, Дао?

– К сожалению. Конечно, в любой религии это всё рисуется очень красиво, но я, видимо, стала жестоким прагматиком, смотрю на вещи реально.

– Реальность – это хорошо в зависимости от того, как ты её используешь.

– Зато при любом раскладе нечем обмануться.

– А я поклонница даосской философии, увлеклась ею ещё до поступления в вуз. Читала о ней?

– Поверхностно.

– Знаешь, в чём главное преимущество даосизма над христианством? Христианство утопично, нелогично, оно основано на слепой вере – это как надеть уродливое, безвкусное платье, но силой воображения заставить себя и других уверовать в то, что платье потрясающее. Даосизм же реален. Если платье некрасиво, то некрасиво, незачем рисовать иллюзии. Христианство говорит: "Нельзя". Учит подавлять желания, глушить внутренний голос, следовать общепринятым канонам, ломать себя в пользу навязанных системой ценностей. Даосизм же позволяет задать вопрос: "Почему?". Почему я должна подставлять щёку тому, кто не прав? Почему должна любить и уважать прогнившего человека? Прогнившее общество? Почему должна верить лицемерному попу в золочённых рясах? Здесь нет абстрактных представлений, всё практично и увязано с жизнью. Именно с жизнью реальной, не с представлениями о том, что с нами будет после неё.

– Выходит, суть даосизма в протесте?

– В каком-то смысле. Интересно это объясняет Алекс Анатоль, практикующий эксперт даосизма русского происхождения: "Даос должен научиться определять ценности социума и игнорировать их". То есть ты должен чувствовать, видеть, понимать, задавать вопросы и существовать во всём этом, искать такую форму жизни, при которой будешь находиться в гармонии с собой, со своей природой, несмотря на то, что происходит вокруг. Мир не переделать, не сломать систему да и не в праве ты брать на себя такую ответственность. Твоя задача здесь – освободить себя от условностей внешнего мира. В отличие от христианства, которое твердит, что несчастья выпадают на твою несчастную душонку по воле Бога, и чем смиреннее ты их выстоишь, тем больше вероятность приобретения билета в рай, в даосизме несчастья объясняются неудовлетворённостью человека. Общество создаёт образы, идеалы, к которым мы якобы должны стремиться, но мы смотрим на эти далёкие картинки, сравниваем свои показатели со стандартом, видим, что планка недотягивает, и отсюда вытекают проблемы. Если б человек родился и рос в лесу, не зная, что существует иной мир, вряд ли он имел бы недовольства.

– Тебе помогает это в жизни?

– Конечно. Я нашла себя. Моё представление об обществе в принципе с подростковых лет формировалось в этом направлении, но тогда оно было кривоватое, выпуклое, у него не имелось явственной формы. Теперь есть. Я сумела принять себя. Со всеми изъянами, отклонениями, нарывами. Если честно, именно эта философия помогла мне посмотреть на свою ориентацию с другого угла, именно благодаря ей, я сумела полюбить в себе то, что в нашем обществе считается далёким от нормы. Да, это не нормально, но что мне делать? Такой меня породила природа, я не выбирала, какой хочу быть. Поэтому бессмысленно пытаться обуздать в себе естественное. А ещё бессмысленнее проклинать себя за это.

– В даосизме нет сексуальных запретов?

– Точно не знаю, как древнейшие мудрецы относились к гомосексуальности, – рассмеялась негромко Саша, – но из прочитанных книг я уяснила, что идти в противовес с природными желаниями для даоса преступно. Преступно не в рамках общества, в рамках себя. Даосизм вообще сугубо личностная философия, с ней ты должен погружаться не столько в общение с внешним миром, сколько с внутренним. Копать себя, познавать себя, слушать и слышать себя.

– Получается, истинный даос – это человек, который погружен в разговор с собой, но при этом видит абсурд, царивший вокруг, и молчит?

– Молчит, но если на него нападают, он защищается. Не подставляет щёку для удара.

– А что будет потом? После смерти?

– Ты возвращаешься туда, откуда пришёл. Снова становишься частью чего-то бесконечного. Но меня это мало интересует. Важно то, что происходит сейчас.

– А почему не буддизм? – поглощённая темой, произнесла я, наблюдая за движением карандаша в руке этой девушки.

– Буддизм тоже выступал как профессиональная система управления массой. Изначально Будда проповедовал своё учение для элиты общества, для верхов, но когда верхи осознали, что на самом деле идея самовоздержания удачно сыграет в политике, то она открылось и для низов, для людского дна. Тут всё работало по принципу христианства: чем хуже вам живётся, тем лучше. И потом...становиться аскетом я пока не горю желанием. Хочу не бежать от жизни, а познавать её.

– Это здорово, наверно – найти свой берег.

– Наверное. Я ещё ищу. Может, то, где нахожусь, – лишь временная остановка.

Вскоре портрет был завершён. Ту невероятно чувственно, экспрессивно нарисованную углём девушку сложно было назвать мною. Да, отдельно черты лица принадлежали мне, был мой взгляд, мои пропорции, однако в целом я себя не узнавала. То, что создала Саша, было прекрасно. И в плане техники, подачи, и в восприятии образа. Я понимала, что это я, но в зеркале мой образ казался совершенно другим. Не настолько одухотворённым, не настолько привлекательным, цепляющим. В своих глазах я выглядела безликой, и вряд ли у постороннего человека при виде меня способны были проснуться некие эмоции. Эмоции вызывают другие девушки. Такие, как Саша, как мои сёстры, да даже как Аня. Мой типаж эмоций не заслуживал.

Закончив с портретом, Саша покурила, а после предложила глянуть "Контроль", фильм нидерландского режиссёра Антона Корбейна об умершем в двадцать три года вокалисте "Joy Division". Я не являлась поклонницей ранней британской музыки, но для понимания фильма того и не требовалось. История о Иэне Кёртисе задела за живое и без знания репертуара "Joy Division", без явно выраженной любви к этой группе. Она не о зазвездившемся музыканте, не о гении, подсевшем на наркоту, здесь всё проще – описывается судьба человека, который на пике славы решил свести счёты с жизнью ввиду юношеской ошибки, повлёкшей за собой не самые приятные последствия. Как это, к сожалению, часто бывает. В конце картины Саша прослезилась, я же молча впитывала увиденное и пережёвывала впечатления в себе, понимая, что даже исполнение мечты не всегда может подарить полнейшее удовлетворение жизнью. Наверно, человеку всегда будет чего-то не хватать, всегда будет оставаться что-то, что выгрызает по ночам. Так устроен мир. Так устроен человек.

Ближе к часу ночи мы решили стелиться. Саша снова разложила мне диван, себе достала матрас, запасную подушку, белое постельное бельё. На секунду во мне промелькнула мысль предложить лечь вместе, но эта идея вряд ли пришлась бы ей по душе, поэтому разумнее было сохранить свои размышления при себе. Пока Саша переодевалась, я расчёсывала волосы, стараясь не глядеть в её сторону. Смутило бы её моё внимание? Не знаю. Меня же после предложения "хотя бы поцеловаться" смущало многое. Закралась бредовая мысль из рода "а вдруг во мне тоже прорастают лесбийские корни?". Как такового сексуального влечения я никогда ни к кому не испытывала, поэтому имелись ли гарантии того, что я родилась абсолютно чистой? Вообще все эти предположения имели абсурдный характер, но после разговоров с Сашей подобные темы ничуть не казались абсурдными. Это было естественно.

– Что, спать? – улыбнулась она, повесив белые юбку с топом на спинку стула. – Выключаю свет?

– Да-да, спать, – кивнула я, поражаясь красотой фигуры этой девушки, облачённой в голубую льняную короткую сорочку на тонких лямках.

В темноте Саша прошла к матрасу, легла, повернувшись ко мне. Свет с улицы тепло касался её лица, делая взгляд более мягким. Сумела бы я влюбиться в это лицо? Захотеть это тело? Быть может, действительно в подобном раскладе содержалось бы моё счастье? Успокоение? Сцена напоминала кадр из некого артхаусного фильма.

– Что не ложишься? – произнесла она, накрывшись цветастым пледом.

– Сейчас.

Смахнув навязчивые мысли, я всё-таки легла, однако уснуть не удавалось. Саша же вскоре тихо засопела. Ворочаясь вправо, влево, около сорока раз сменив положение тела, я поднялась и тихо прошла к сумке за телефоном и наушниками. Обычно музыка помогала мне расслабиться и забыться, только той ночью всё было тщётно. В сознание лилась Meds «Placebo», и вместо того, чтоб стать частью музыки, частью мира Брайана Молко, я продолжала думать о том, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь, поймав я себя на лесбийских наклонностях. Было бы мне проще? Сложнее? Чем могли бы обернуться отношения с Сашей, если б они вышли за пределы простой дружбы? Не знаю, чувствовала ли она мои внутренние метания, но когда я решила, пересилив себя, лечь к ней на пол, колени мои дрожали. Наверно, от страха быть непонятой.

Саша спала. Её сопение напоминало сопение ребёнка, и это было волшебно. От волос пахло чем-то фруктово-сладким, губы были чуть приоткрыты. Я лежала на краю матраса и с восхищением смотрела на человека, пробудившего во мне смятенные чувства. Будь парнем, я бы стопроцентно влюбилась ещё в первую нашу встречу, наблюдая в кафе за тем, как изысканно, красиво она пила кофе, как изящно затягивалась сигаретой. Но я девушка. Не парень. По идее, лежать рядом было вполне нормально. Ничего предосудительного за этим не таилось, но то ли осознание того, что когда-то Саша так же лежала в постели с девушкой, к которой питала слабость, то ли от внутренних сомнений касательно самой себя я не могла с уверенность сказать, что эта сцена безобидна.

Снова воткнула в уши наушники. Осторожно провела кончиками пальцев от запястья до предплечья Саши, но к счастью или к несчастью, не ощутила ничего, кроме нежной кожи и всё того же превосходства этой девушки над собой. Она была прекрасна, являясь воплощением гармонии, воплощением идеала. Я искренне была благодарна ей за пробуждением чувств, за утерянное умение открыться, вспомнить, что такое искренность, но способна ли была эта дружба длиться долго? Способна ли была Саша остаться в моей жизни? Единственным огоньком в этом полумраке? Нет. Я знала, что что-то разлучит нас. Такие люди, которые нам как никто другой дороги, не могут быть рядом долго. Такова закономерность жизни. Всё, что ценно, быстро ломается. И Саша являлась лишь коротким эпизодом. Густым, свободным мазком на сером холсте моей жизни. Это я понимала. Оставалось дождаться того момента, когда краска высохнет, а это, я знала наперёд, не заставит себя долго ждать.

В мгновение сделалось больно. Изнутри душило, перед глазами вставало что-то тёмное, неприятное. Оно росло, расползалось по телу, выходило наружу, заполняло собою окружающий воздух, стены, потолок. Хотелось кричать, но звуков не было. Ни вздоха, ни оха. Тело было напряжено, из глаз и из носа текло. Ни голоса, ни воли прекратить эту тихую истерию. Ощущение безысходности, ощущение холода, пустоты, дикого одиночества – эти понятия меня сжигали. Чем больше глушишь себя, чем чаще блокируешь боль, тем масштабнее и гуще она позже прольётся. Это как столкнуть полную до краёв банку с жидкостью или забыть выключить газ, видя, как стремительно выкипает вода из жестяной ёмкости, опустошая её, но при этом оставляя на внутренней поверхности едва заметные следы. Горячо от боли и холодно от пустоты, которая после неё вырисовывается и налётом опускается на дно. Дно души? Сердца? Не знаю. Есть ли вообще эта душа? Где она? Кто в ответе за это абстрактное понятие? Почему её не видно, но она болит? Почему нельзя вырвать её, сжечь, вырезать? Почему я не умела совладеть ею?

Не прекращала думать об этом и тогда, когда Саша спросонья крепко прижала меня к себе, ласково проговорив: "Хорошо, что ты рядом". Мы лежали вплотную к друг другу, но я по-прежнему была изолирована. Не по своей воле, нет. Просто, видно, моё нутро было настолько опустошено, что тот налёт, который время от времени поднимался со дна, закупорил все входы и выходы. Я продолжала барахтаться в самой себе. Рыться в собственном колодце, куда упала в какой-то момент жизни, и медленно в нём гнила.

9 глава

Пролетел сентябрь. Октябрь. В ноябре выпал снег, в начале декабря растаял. Выходить на улицу и через грязное месиво добираться до института приходилось через силу, но ещё меньше желания пробуждала перспектива оставаться дома, так как отчим целыми днями просиживал на диване в связи с недавним выходом на пенсию. В моих буднях практически ничего не менялось. Сутра – глупое высиживание на парах, после – домашние стычки по поводу и без, вечером – книги, ужин и так каждый день. По-прежнему виделись с Сашей, чаще всего в выходные, так как на лекции она являлась редко, объясняя это пустейшей тратой времени. Я была полностью согласна и, если б не отчим, то, думаю, и сама б являлась нечастой гостьей этого учебного заведения, но у меня не было особенного выбора. Я не училась, лишь присутствовала, как и те немногие, кто продолжил посещать пары и спустя месяцы после начала учёбы.

Аня рассталась с Егором. И того, и другого застать на лекции можно было максимум раз в неделю, не более. Чем Аня была так усиленно занята, не знаю, но из разговоров одногруппников становилось ясно, что она устраивала личную жизнь. Расставание с Егором не сильно её ранило, и уже в октябре она нашла очередного богатенького мальчика на дорогой иномарке. Девчонки в общении между собой говорили о каких-то приготовлениях к свадьбе, о незапланированной беременности, упоминали странные подработки в ночном клубе. Как всё обстояло на самом деле, мне не было известно, но в любом случае меня это мало волновало и уж тем более мало касалось. На парах я спасалась книгами или музыкой. Сначала было непросто совместить мир литературы с монотонными голосами преподавателей или со смешками однокурсников, потом привыкла и в таком режиме прочитала довольно-таки немало книг. Парадоксально, конечно, читать о душевном расстройстве героев из книг Харуки Мураками или погружаться в абсурдный мир Кафки, когда на фоне говорится о какой-нибудь монополии, или о методах педагогики, или о том, кто кого залайкал в "инстаграме". Но лучше так, чем вязнуть в одиночку в этом намешанным с воздухом и тупостью болоте.

Отчимовские заскоки и приступы нервозности усиливались, и как я ни старалась блокировать себя, абстрагироваться от этого едкого негатива не удавалось. Разумеется, случались моменты, когда я взрывалась, когда эмоции брали верх над самообладанием, но знала, что если позволю себе целиком обнажить чувства, то просто-напросто не выживу. Я становилась скептичнее, жёстче. Открывалась только в общении с Сашей, рядом с ней мне нечего было бояться. Она стала для меня стимулом, дарила силы, веру в лучшее. Я не знала, когда наступит это "лучшее", но настойчиво продолжала ждать чего-то. Хорошего ли плохого – неважно. Стабильность – редкое качество в моём мире, поэтому какие-то перемены должны были случиться. И случились.

В декабре мне исполнялось девятнадцать. Бессмысленный возраст – ты уже не подросток, но ещё и не взрослый человек. Что-то среднее, то есть ни рыба, ни мясо. Дома, по традиции, мама приготовила праздничный ужин из картофельного пюре, запечённой курицы, пары салатов и медового торта. Праздновать в семье я не любила. Рождалось чувство вины, когда за столом висло малоприятное напряжение. Вроде бы формально ты объект внимания, но ты того не заслуживаешь. Отчим настолько добил мою самооценку, что даже в факте празднования своего дня рождения я видела что-то неправильное, кривое. Ради чего было собирать стол, готовить эту курицу, резать салаты, если при виде его ненавистного, тяжёлого взгляда я не наслаждалась едой, а давилась? Да и мама чувствовала себя неловко. Ей, наверно, было что сказать мне, хотелось создать атмосферу праздника, но в присутствии отчима открывать мне свою душу она разучилась. Я вставала между ними, он вставал между нами. Единственное преимущество моих дней рождений состояло в том, что в такие дни меня не называли говном, не доводили до истерик. Моё существование практически дотягивало до уровня нормального человека. На время.

После стеснённого, но тихого ужина я оделась и, предупредив маму, ушла к Саше. Она на самом деле настояла на этом, отметя мои возражения по поводу того, что "я ненавижу быть во внимании. Может, встретимся в другой раз?". И так открыв дверь с широкой улыбкой в чёрном приталенном платье, вручила мне подарок. Подарок был запакован в плоскую голубую коробку, открыв которую на пороге полюбившейся мне квартиры, я испытала недоумение.

– Билет в Питер?

– Именно, – кивнула она с энтузиазмом.

– А как же сессия?

– А что сессия?

– Тут написано двадцать первое число, у нас зачётная неделя.

– Кир, сейчас всё объясню. Пойдём в кухню. На кухонном столе стоял бисквитный торт с кусочками бананов и киви, бокалы для чая.

– Ты сама пекла? – с изумлением прошептала я, не в силах сдержать эмоции. – Спасибо! Невероятно красиво выглядит.

– Не торопись с комплиментами, сначала попробуем.

Однако как внешне, так и на вкус, торт оказался чудесным.

– Так что с Питером? – заинтригованная, вернулась я к теме, с аппетитом уплетая пропитанный ванильным кремом бисквит.

– В общем, хочу уехать из этого днища. Не на время, насовсем. Предлагаю тебе поехать со мной, – ответила она, не отрывая от меня решительного взгляда. – Я понимаю, что идея резкая, необдуманная, спонтанная, но чувствую, что так будет лучше. И тебе, и мне.

Я пребывала в ступоре. Конечно, в моей голове мелькали иногда мысли о том, чтоб бросить этот НЕДОинститут, плюнуть на ответственность перед мамой, перед собой, уйти из дома, но дальше теории подобные намерения не рассматривались. В приступе истерики или на жутко нудных парах – да, но в адекватном состоянии никогда. Я не была к этому готова.

– Не знаю, что сказать. А как твой отец?

– А что отец? Я уеду, сменю номер, фиг он меня найдёт. Ты не хочешь ехать, если я правильно понимаю? – добавила она, сделав глоток чая.

– Хочу, но вряд ли сейчас могу бросить учёбу. Деньги оплачены на год вперёд.

– Ты боишься остаться с голой попой? Или просто не хочешь перемен?

– Конкретно сейчас я не готова к таким переменам. Мама мне этого никогда не простит. Понимаю, что наши с ней отношения далеки от идеала, но поступи я сейчас так, мы навсегда потеряем связь. И брат – он меня любит, не могу так вот предать его.

Саша долго ничего не говорила. Я упала в её глазах – это было ясно. Она ждала от меня поступков, но кроме нытья, я ни на что не была способна.

– Тебе нравится роль жертвы? – наконец прошептала она, одарив меня далёким взглядом, какого не было прежде. – Ты ведь умираешь от этой жизни, гниёшь. Если человека что-то не устраивает, он всеми силами будет стараться изменить положение дел. Рвать себя, но что-то делать. Почему ты не хочешь?

– Я хочу, но не так.

– А как?

– Так, чтоб не остаться врагом в глазах единственно родных людей.

– Думаешь, мать не простит тебе подобного решения?

– Зная её – нет.

– И ты хочешь три с половиной года до получения диплома провести в этом мире? Мире унижений отчима, посредственных одногруппников и бездумного поглощения книг, за счёт которых хоть как-то восполняется твоя неудовлетворённость жизнью?

– Ну, а уеду я в Питер, и что? Ты талантлива, ты найдёшь применение своим способностям, найдёшь своё место. А что я? Я ничего не умею, уже полгода как не пишу, да даже если б писала, кому это было б интересно? Получив диплом, я, конечно, не стану работать в социологической сфере, но по крайне мере, может, найду себя за эти три с половиной года. Пойму, чем действительно хочу заниматься.

– Поймёшь, чем действительно хочешь заниматься? Ты хочешь писать, но не можешь, а знаешь почему? Не потому, что ты полгода назад провалила экзамен, просто ты на самом деле в мгновенье почувствовала себя уязвлённой, закрылась, а теперь боишься высунуться. Всё больше и больше уходишь в себя, прячешься в собственном доме, в собственной семье, в собственных мыслях. В таких условиях ты не сумеешь вернуться к этому делу – да, твоя жизнь принадлежит тебе. Ты вполне вправе забить на свою мечту, заниматься чем-то другим, более практичным, играть по правилам системы, но так ли оно тебе нужно? Я читала твои рассказы, Кир. Они прекрасны. Талант не я, а ты, слышишь? Ты должна писать, но здесь ничего не выйдет. Я не хочу настаивать и умолять тебя поехать, но за месяцы знакомства я всё-таки почувствовала тебя, твоё отношение к жизни и хочу сказать, что если ты продолжишь существовать в таких условиях, как сейчас, от тебя ничего не останется.

– В каком смысле?

– Во всех. Ты поняла, что я имела в виду.

Саша была полностью права. Глупо было б отрицать это, но я всю жизнь была слабой. Я не способна на твёрдые шаги, сколько живу, столько стою на месте, а когда пытаюсь идти, то спотыкаюсь и падаю. Хочу выглядеть сильной, дерзкой, на деле же я безвольная амёба. Могу видеть пороки общества, могу рассуждать о них, но применить на практике свои взгляды мне уже не по силам. Это как врач, который владеет теорией, но абсолютный ноль, когда перед ним лежит полуживой человек.

– Значит, ты не едешь?

– Нет, – отрицательно мотнула я головой. – Прости, что всё испортила.

– Не извиняйся. Ничего ты не испортила. Я хотела как лучше.

– Я понимаю. Ты представить себе не можешь, как мне хочется сбежать отсюда. Я несколько лет грезила этой мечтой, этим глупым сопливым ожиданием. А что в результате? Мечты не оправдались, комплексы выросли.

– Я предлагаю тебе избавиться от них, ты отказываешься.

– Потому что конкретно сейчас я связана. Если уеду, то вряд ли стану счастливее, зная, что где-то есть люди, которым я была нужна, но от которых внезапно сбежала. Маме с трудом дались деньги, чтоб заплатить за обучение в этом говёном универе. Бросив я его на полпути, она сочтёт это за полнейшее к ней наплевательство.

– Знаешь, что меня удивляет?

– Что?

– Ты осуждала мать за её покорность. За терпение, смирение, а сама точно такая же. Она не думала о тебе, когда привела домой чужого человека. Не думала и тогда, когда ты ревела по ночам, слыша, как они трахаются на соседнем диване. Почему ты думаешь о том, как её обидит твоё решение сбросить с себя эти семейные оковы, в которые, заметь, она сама тебя посадила? К тому же это не будет значить, что ты бросаешь её. Ты просто пойдёшь своим путём.

– Потому что мне жаль её. Ни с родителями, ни в браке она никогда не была любима. Отец, дед мой, бил её с пятилетнего возраста, вымещал на ней ненависть к жизни, к людям, она привыкла к унижениям. Точно так же ведёт себя и отчим сейчас, я не хочу делать ей ещё больнее.

– Я думала, ты сильнее, – заключила Саша. Глаза её были на мокром месте.

– Я тоже так думала. Извини, что не оправдала ожидания.

После того вечера мы с Сашей встретились лишь единожды. Забрать подаренный билет она отказалась наотрез. Обидно было, что всё обернулось таким образом. Будь я на месте этой девушки, меня бы тоже разочаровал подобный поступок. За месяцы знакомства я много чего рассказала Саше. Много такого, что вряд ли б сумела рассказать кому-либо другому, о таких вещах вообще принято не распространяться, но ей я позволила себе открыться. А после, когда появляется возможность остановить этот замкнутой круг, то я говорю: "Ой, нет. Извини, я не хочу". Конечно, это вызывает не самые положительные эмоции. Я действительно осуждала маму за её зависимость перед отчимом, за слабость, но и сама оказалась ничуть не сильнее. Что отсюда вытекает? Что все умозаключения, к которым мы с Сашей приходили в процессе долгих разговоров, с моей стороны оказались обычным пафосом. На деле же я даже головы поднять не умела. Стыдно, что говорить.

Провожать Сашу я не поехала. Её отношение ко мне изменилось, это чувствовалось. Она не стала, грубее, холоднее, ничем не выказывала пренебрежения, но взгляд, которым меня окидывала, был куда громче и отчётливее всех слов. Я разочаровала её – это всё.

После отъезда этой девушки мне было тошно. Одиночество съедало по новой. Конечно, уже вскоре в очередном скандале с отчимом я пожалела, что не послушала её, но после драки кулаками не машут. Денег на новый билет у меня не было, да и смешно вышло бы, начни я названивать Саше и жаловаться, говорить, что резко поменяла мнение. Такой вариант даже не рассматривался. В истерике – да, я могла решиться на такой поступок, но когда успокаивалась, когда эмоции отпускали, то снова мучили сомнения. В результате всё вернулось на круги своя: мама терпела отчима, Кирюшка его терпел, и я терпела всю эту невзрачную, никому не желаемую жизнь в мире дерьма и собственной гнили. Цепляться было не за что. Я просто просыпалась, покорно выполняла свои обязанности, читала, заглушала голос совести музыкой и к десяти часам ложилась спать. Ну, это в те дни, когда дома было более – менее спокойно.

В последнюю неделю декабря сдала зачёты и с апатией приготовилась встречать Новый год. Что он собою нёс? Ни на что приятное я не надеялась. Да и на что было надеяться? За день до новогодней ночи увидела во "В контакте" переписку одноклассников, которые собирались отмечать тридцать первое на первое вместе, нашим прежним составом. Звали всех, решали, в чьей квартире всё это будет происходить, "сколько бухла" нужно купить, какого. Кто что будет есть. Сошлись на том, что девушки принесут "жрачку": кто что хочет, что может в силу финансовых возможностей, а выпивку возьмут на себя парни.

– Ребят! Жду – недождусь встречи с вами! Ночь будет крутецкой! – писал с кучей смайлов кто-то один.

– Крутецкой? Ночь будет пиздатой! – добавлял кто-то другой.

Я сразу решила, что мне на этом празднестве места не найдётся. Во-первых, не в том я пребывала настроении, чтоб посещать подобные встречи с одноклассниками. Мне нечего было им рассказать, нечем поделиться. Они все разъехались, вели яркую полноценную студенческую жизнь. Разумеется, им-то хотелось встретиться со старыми друзьями и поделиться впечатлениями от самостоятельного существования, но не мне. Рассказывать о четырёх месяцах жалкого студенчества с домашними скандалами и пошловатыми одногруппниками – это явно не то, что им хотелось бы услышать. А во-вторых, не горела я желанием видеть Климта, тем более в компании его возлюбленной. И в третьих, вряд ли кто-то скучал по мне и всё ещё помнил о моём существовании. Время многое смывает, а моя роль в классе была в принципе мало прорисованной, поэтому новые друзья, крутые университеты, новый город давно её затёрли. По крайней мере ни с кем за время после окончания школы я не общалась. Мне никто не писал, не звонил, я никому не писала, не звонила. Да и был ли смысл?

Я рассчитывала на то, что новогодняя ночь пройдёт, как и год назад, два года назад, пять лет назад, обычно – в обед мы с мамой отмоем квартиру, до вечера будем готовить, после всей семьёй по очереди сходим в ванну, в десять сядем за стол, в двенадцать зажжём бенгальские огни, к часу все разойдутся спать, а я буду до утра смотреть шоу с лицемерными лицами наших эстрадных звёзд. Как ни странно, хотелось мне именно такого расклада. Но ожидания обломались. Утром мама заявила, что в этом году отчим решил собрать своих бывших напарников и товарищей с жёнами в нашей квартире, поэтому, "если есть желание, – сказала мама, – можешь встретиться с друзьями". С друзьями? Я бы рада, будь они у меня. Но загвоздка в том, что у меня не было друзей. Были одноклассники, однокурсники, одногруппники. Последние тоже планировали отмечать наступление года вместе, вход был свободен, фейс-контроля не имелось, и выбора у меня, судя по всему, тоже.

Полдня прошло по старому режиму, а к вечеру установленный годами график пришлось сломать. Я первая сходила в ванну, высушилась, впервые за долгое время подкрасила ресницы. Когда пришёл момент переодеться, встала в тупик. Ничего подходящего случаю у меня не было. Висело длинное платье с выпускного, школьная чёрная юбка, несколько классических светлых рубашек, пиджак, брюки, два свитера, футболки и джинсы. Надевать выпускное платье или школьную форму было смешно, и я снова влезла в любимые синие джинсы и белый свитер с горлом. Кому какая разница, как я выгляжу? Главное – отсидеться где-то до утра – именно за этим я, собственно, и шла в эту незнакомую квартиру кого-то из девчонок. Сколько нас будет, что будем делать – всё было не важно. Не на улице – и то хорошо. Перед выходом мама сунула мне в карман тысячу рублей, сказав, что с пустыми руками идти в гости неудобно, и появилась возможность купить две бутылки дешёвого виски. "Чем больше бухла, тем лучше", – как написал кто-то в обсуждении. Сама я практически не пила, но понятно было, что лишним в компании виски не будет. Лишней могла бы быть я, но явно не виски.

Существует ли рецепт идеального празднования Нового года? Не тот, чтоб просидеть перед телевизором в компании семьи или напиться до отключки и проснуться непонятно где непонятно с кем. Есть ли вообще в этом празднике какая-то ценность, значимость? Смысл устраивать все эти приготовления, покупать подарки, наряжаться, визжать под бой курантов? Вероятно, для того, чтоб две недели оправдывать своё обжирательство салатами и майонезом? Ну, не считая того, что это лишний повод для пьянки. Я никогда не понимала сути этой так называемой новогодней ночи. Ну, заканчивается старый год, старые проблемы, начинается новое исчисление, рождаются другие проблемы. Почему люди сделали из этого мировой фарс? Детям Новый год дарит фальшивого Деда Мороза, конфеты в коробках, зрелым же людям – похмелье и лишние килограммы – всего-то.