Текст книги "Злыднев Мир. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Егор Чекрыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 97 страниц)

Не хватит ни хлеба, ни вина, ни одежды, ни корма для коней…., вот только что баб еще было вдоволь. Поскольку бабы и составляли большинство работающего населения.

Но хоть эти бабы и истосковались без мужиков, – прокормить всех желающих они не могли. Да и не собирались. Потому их никто и не просил, – все брали сами. И еду, и одежду и баб.

Те местности, которым не повезло оказаться на пути возвращающихся победителей, почти мгновенно превратились в пустыню. Еще более страшную и унылую чем те, что оставались после нашествия Врага.

Мы, наш отряд, шел в первых рядах этой возвращающейся домой волны. Но и нам довелось насмотреться такого…. Нет ничего хуже зверства безнадежно разочарованных в жизни людей. Так что наши радужные надежды скоро сменились страхом и неуверенностью. И мир, который еще недавно был нашей заветной мечтой, начал нас пугать.

Но во всем этом неведомом и пугающем мире, пока еще был один незыблемый и надежный авторитет, – Полтинник. Полтинник, который все знал, и всегда поступал правильно. Но теперь и у него съехала крыша, и он решил нас бросить.

Внезапно мои горькие думы, прервал сам предмет раздумий. Он встал, пробормотал что‑то про дрова…, и в этот момент, из ближайших кустов вылетела огромная молния и вонзилась ему в лоб.

…. Поначалу мы все впали в какую‑то прострацию. Поверить в это было невозможно. Как? Почему? Здесь, посреди леса, вдали от всякой войны и даже нормального человеческого жилья?

Потом у Одноухого, как самого опытного из нас, сработал рефлекс и он, мгновенно выпрыгнув из освещенной костром зоны, укатился куда‑то в траву. Мгновение спустя и мы последовали за ним.

Несмотря на трагизм и дикость ситуации, Одноухий действовал хладнокровно и без излишней спешки. Прикрывшись щитом, он быстро, но осторожно двинулся сторону вражеской позиции. Мы, отрабатывая привычную «противомагическую» такику, столь же привычно заняли позицию «уступом», прикрывая его спину При таком построении нас было почти невозможно накрыть одним залпом, неважно чего, стрел, молний или еще какой магической, или человеческой гадости. Так у нас оставался шанс, что хоть один из нас, сможет добраться до врага и отомстит ему за Полтинника и за тех, кто погиб, расчищая путь к врагу.

Да, мы были полны решимости умереть ради него. Даже ради мести за него. Но добравшись до вражеской засады, никого не нашли.

Искать врага в темном лесу было бессмысленно, даже если бы это был человек, а искать в ночном лесу мага…. Даже наши отуманенные ненавистью и болью потери мозги, понимали насколько это бессмысленно.

Вернулись глянуть как там Полтинник? – Он больше напоминал обгорелую головешку, чем живое существо. Кожа на лице была спекшейся и абсолютно черной, а остатки волос на голове и подбородке еще дымились, распространяя тошнотворный запах.

Сдерживая тошноту, я приложил ухо к его груди и с удивлением услышал, как сердце Полтинника стучит слабым, но ровным звуком.

– Он жив!!!! – радостно воскликнул я, – Сердце еще бьется.

– Да уж, и впрямь еще жив. – Без особой радости, подтвердил Одноухий.

– Так бывает когда молнией харахнет. – Прибавил Большая Шишка, – Это навроде как если курице башку отвернуть, а она еще бегает….

– Курица, – это да. – Согласился Одноухий. – Я в детстве такое сколько раз видел. А что с Полтинником делать будем?

– А че, мы сделать то можем, – только могилу выкопать. Я думаю, как раз вон под теми березками самое подходящее местечко для могилки будет.

– Да, там местечко, вполне подходящее. Ручеек опять же рядом. Журчит. И землица мяконькая. – Слышь Куренок. Давай бери Полтинников щит. Мы будем мечами землю рыхлить, а ты выгребай.

– Не буду!

– Чего не будешь?

– Не буду я ему могилу копать! – голос мой сорвался на пронзительный визг.

– Чего ж ты такой гад Куренок. – С грустной усмешкой сказал Большая Шишка. – Полтинник, – он же о тебе заботился, уму‑разуму наставлял, человеком сделал, а ты…., могилу ему брезгаешь выкопать.

– Да как вы можете……?!?! Ему … могилу… Вы же его друзья. – Стоявший в горле комок, не пускал слова наружу и они протискиваясь мимо него, становились какими‑то скомканными и жалкими.

– А кто же еще могилу копать будет? Друзья друзьям могилы и копают, – навроде последнего подарка. Не враги же могилы копать будут, да и сама она не выкопается. Так что хватит дурить, – бери щит.

– Нет, – сумел я выдавить из себя очередную серию скомканных слов. – Полтинник еще жив. Хоронить его живым, я не позволю. Его лечить надо!

– Эх, – с какой‑то непривычной для него мягкостью в голосе, тихо произнес Одноухий. – Этого‑то я и боялся. – Только зря ты это…. Убиваешься так. Живьем Полтинника никто закапывать не будет. Дождемся пока помрет, тогда и похороним, как положено.

– Его надо лечит! – безнадежно и тупо повторил я.

– А ты…, лечить‑то умеешь Куренок? Может ты Куренок, Великий маг? Так чего же ты раньше об этом молчал? Неужто стеснялся? – несмотря на произносимые насмешки, голос Большого Шишки, был так же полон горечи и тоски, как и мой. Ему было так же плохо, как и мне. Я чувствовал, что с гибелью Полтинника и в его душе образовалась страшная дыра.

Я не знал, что им ответить. Я не умел лечить и не понимал что делать. Я знал только что второй потери всех, кто был мне близок и дорог, – я не переживу.

…После той ночи, когда Враг пришел в наш замок…..

…Да, – я выжил. Или вернее выжило мое тело. А мой дух, – он умер. Он оживал только иногда, для того чтобы проклинать это мое тело за то что оно жило. Впрочем, жизнью это тоже можно было назвать весьма условно. Я не чувствовал голода, холода и боли. Мне было настолько все равно, что если бы меня не подобрали какие‑то люди, я не протянул бы и недели.

Потом меня загребли в армию. И Знак, в какой‑то мере дал мне необходимые для жизни устремления и желания. А когда Вербовщик походя бросил фразу о том, что в армии я смогу отомстить… Месть, – стала целью моей жизни.

И я жил, – ради мести. Пока Полтинник не дал мне новую цель, – жить ради отряда. Стать частью этого сильного и сплоченного организма. Быть частью чего‑то большого, сильного и грозного. …Как мне нравились строевые занятия. Когда двигаясь в тесном строю, чувствуешь локти и плечи своих товарищей. И в какой‑то миг, – перестаешь быть собой, забываешь про свои страхи, боль и тоску, и становишься…, чем‑то большим, чем ты сам. Чем‑то, с чем любой Враг должен будет считаться. …Отряд стал моей новой семьей. А Полтинник, – главой этой семьи. И этим было сказано все.

Спазм в моем горле распространился на грудь, живот и начал спускаться дальше к ногам. Сквозь эту странную боль, я услышал очередные обращенные ко мне слова Одноухого.

– ….Так что ты Куренок, брось дурить и бери‑ка щит. Будем копать могилу, хорошую могилу, глубокую на пригожем местечке. Такую, чтоб ежели кто мимо пройдет и увидит, – позавидовал бы что не сам тут лежит. Наш Полтинник именно такую и заслуживает. А пока выкопаем, он глядишь и помереть успеет. А блажь свою насчет лечения брось. От таких ударов никто еще не выживал. Шансов на это еще меньше, чем на самокопающююся могилу.

Спазм, охватил мое тело полностью, и внезапно пропал, словно бы задавив сам себя. На смену ему, внезапно пришла поразительная легкость и странное ощущение силы и власти…, надо всем.

– Нет, – внезапно произнес чей‑то незнакомый голос. – Вы не будете его хоронить. Полтинник жив, и до тех пор, пока в его груди бьется сердце, я запрещаю даже упоминать о смерти и могилах. – Этот незнакомый мне голос, выходил из моего рта. Но я слышал его впервые. Потому что никогда раньше, мне не доводилось говорить с такими властными интонациями. – Ты Одноухий сруби пару шестов, и сделай носилки. Большая Шишка, – принеси мне воды, а потом, быстренько собери имущество.

…Посмей я ляпнуть что‑либо подобное еще пару часов назад, – мне бы быстренько, посредством хорошенькой оплеухи объяснили, что я не прав. И сейчас, кто‑то сидящий где‑то в самой глубине моей души, с удивлением смотрел как получив команду, эти двое ветеранов забегали, словно необбитые салабоны. Но я этому уже не удивился, – поскольку голосу, выходившему из моего горла, не подчиниться было невозможно.

И не только голосу. Во мне внезапно прорвалось что‑то давно и настолько хорошо забытое, что я с трудом вспомнил то время, когда отдавать подобные команды, было для меня обычным делом. Моя спина распрямилась, подбородок задрался. И Большому Шишке, пришлось приседать и изгибаться, чтобы заглянуть мне в глаза снизу вверх. Впрочем, в тот момент у меня были более важные заботы, чем утверждение своего превосходства. Я опустился около Полтинника, и чистой тряпицей, смоченной в принесенной Большим Шишкой воде, осторожно стер с лица Полтинника сажу и копоть. Под ними оказалась потемневшая, но все‑таки кожа, а когда я оттянул наверх лишенное ресниц веко, на меня уставился бессмысленный, но целый глаз. Я счел это добрым знаком, и наложив на поврежденную голову слой мха, обмотал все это тряпкой.

– Берись за ноги, на счет три, кладем его на носилки. – Приказал я подоспевшему Одноухому. Он подчинился, и мы переложили нашего раненого командира на средство транспортировки. – Большая Шишка, – что ты там возишься? Быстро собери барахло и догоняй нас. И не профукай в спешке отрядное имущество, – Полтиннику, это не понравиться.

Мне подчинились, молча и безоговорочно. Подчинились так, словно бы я всю жизнь ими командовал. Подчинялись с какой‑то странной и болезненной радостью. Как потерявшая и вновь нашедшая хозяина собака, что изо всех сил пытается доказать новому хозяину, что достойна быть его собственностью. Мы побежали назад, к краю леса. Туда, где проходя несколько часов назад, видели небольшую деревеньку.

Но через несколько минут бега, – я приказал перейти на шаг, боясь растрясти раненного. Да и не хватило бы нас на несколько часов бега. Тем более ночью, по едва намеченной тропинке, да еще с таким грузом.

Тем не менее, продвигались мы достаточно быстро, постоянно меняя друг друга у носилок. И к утру, когда рассвет только едва наметился, мы подошли к жалкой деревеньке, стоящей в тени большого леса. Из всех перекошенных и наполовину вросших в землю домишек, я выбрал самый приличный и приказал занести туда Полтинника.

Вышвырнули из кровати, (слишком большой для нее), какую‑то мелкую ледащую бабенку, и положили туда своего командира.

– Одноухий, – приказал я. – Пройдись по деревне, посмотри что да как, – сам понимаешь.

Он многозначительно кивнул, – «Мол, – сам понимаю!», и быстро вышел из избы. Я же приступил к допросу хозяйки дома. Бабенка оказалось безнадежно тупой, и что хуже, – болтливой. …Сообразив, что грабить и убивать ее не будут, и что даже ее девичья честь не пострадает, – дура начала во всех подробностях рассказывать истории своей жизни, деревни, окрестностей, а также попыталась изложить свои этико‑философские воззрения на идеи Добра и Зла. Мне пришлось рявкать на нее, стукнуть кулаком по столу и даже разок приказать Большому Шишке, – «Пристукнуть гадину!», чтобы выяснить что, – «Да, в деревне есть знахарка. Она и скотину лечит и значит того, – роды принимает. А два года назад у ей, (у хозяйки значит, а не знахарки), на ноге…., на правой…, хотя нет, – на левой. Да что я такое говорю, точно на правой, выскочил….. Ой, сохрани Защитник, …– что же вы батюшки мои такие сердитые? Да вот как раз на той стороне, третий дом будет….. Там она и живет. А во втором дому, только напротив, когда она значит, еще совсем девкой была……».

Как только выяснилась дислокация знахарки, Большой Шишка повинуясь моему взгляду, (или собственному желанию, а вернее нежеланию слушать болтовню полоумной бабы), вылетел на улицу. Я же принялся обследовать Полтинника, не обращая внимания на разглагольствования хозяйки. Ее это впрочем не смутило, и она еще долго, со всеми мельчайшими подробностями рассказывала что‑то.

Под слоем мха, кожа на лице, (или том, что совсем недавно было лицом Полтинника), за эту ночь нисколечко не изменилась. Она не смотрелась горелой головешкой, чего я опасался, была лишь слегка подкопченной.

Куда больше меня смущала не кожа Полтинника, (чай не девка, и рябым походит), а тот неприятный факт, что хотя дыхание и сердцебиение его были ровными, сознание в этом ровно дышащем теле отсутствовало. И если с открытой раной, или обоженной кожей, я бы еще мог придумать что сделать, то перед этим почти «здоровым» беспамятством, был бессилен. Мои грустные размышления прервал приход Большого Шишки. Он ввалился в избу, непривычно шумно, и с непривычно красной рожей.

Непривычно шумные звуки, неслись у него откуда‑то из‑под мышки, и при более тщательном разборе, оказались отборной матерщиной. – …Мелкая и довольно противная старушонка, вися под мышкой Большого Шишки, старательно излагала свое мнение о нем самом, его родителях, родителях его родителей, о троюродной бабушке внучатой тети двоюродной сестры его кузины, мамы его собачки, а также о родословной и специфических заболеваниях, характерных для клопов, кусавших его родственников. При этом старушка не забывала лупить Большого Шишку сухонькими, и от того особенно остренько‑мосластыми кулачками, и пинать столь же неприглядными, но болезненными при ударе коленками и пятками.

Когда же он, повинуясь моему взгляду, опустил свою добычу на пол, она, нисколько не растерявшись, быстренько разобралась в табели о рангах и, не сделав даже секундной паузы, обратила свои речи ко мне.

Общей смысл речей сводился к тому, что, – «С какой это стати, этот ***************, осмеливается выхватывать пожилую, достойную и всеми уважаемую особу прямо посреди ночи, прямо из постели, и не сказав ни слова тащить куда попало, как какую‑то кабацкую девку, которой, несомненно была его матушка. А еще ******************* *******************************************************************************************……. .

– ….. Стоп, – был вынужден прервать я этот поток, полный образных сравнений, непереводимых ни на один язык идиом, и простеньких, (на этом фоне) непристойностей. – Ты что мерзкая ведьма, не видишь что здесь раненный, которому потребна твоя помощь? И тебе, хотя бы ради уважения к своей профессии, стоит прекратить болтать языком и заняться делом, ради которого добрые люди терпят твое присутствие на земле.

Гнусная бабка заткнулась, с видимой неохотой. Она явно не исчерпала весь свой арсенал оскорблений и ругательств, и они распирали ее изнутри, желая вырваться на волю и обрушиться на голову Большого Шишки. Однако долг призывал ее заняться делом и она на время проглотив свою брань, подошла к постели Полтинника. Несколько секунд, просто стояла и смотрела на него. И за эти несколько секунд, в лице ее произошла разительная перемена. В нем появились серьезность, сосредоточенность и даже величие. Потом она приступила к своему делу, начав водить по телу Полтинника руками, и что‑то бормоча себе под нос. Продолжалось это довольно много времени. И все это время, я и мои бойцы, не произнесли ни слова, не пошевелились, и даже казалось дышали через раз, боясь помешать работе. И даже идиотка‑хозяйка, проникшись важностью момента, прекратила свою болтовню и вообще любое шевеление.

Наконец побледневшая, и словно бы выжатая старушенция, отодвинулась от Полтинника и полуохрипшим голосом сообщила; – Все что я могла, – сделала. Жить он будет…, наверное. Может даже и уродом не станет, – если повезет. Кожу заклинаниями да травами, восстановить можно будет. А вот как его в сознание привести, этого я уж извините не знаю.

А еще. – Тут до меня над этим вашим раненым поработал кто‑то, меня покруче. Потому то, дружок ваш и жив до сих пор. Уж не знаю ребятишки, в какую вы историю влезли, но с такими как этот «кто‑то», надо бы поосторожнее.

Она еще что‑то говорила. Но ее уже никто не слушал. Мы подбежав к постели, осматривали и ощупывали своего командира. – Выглядел он намного лучше. Выглядел он прямо сказать, почти здоровым. Почти как обычный человек, только спящий. И казалось, что он вот…, вот прямо сейчас, – откроет глаза и пошлет нас как обычно, по делам и к Злыдневой теще.

На радостях, мы подскочили к бабке, и рассыпавшись в благодарностях и комплиментах, весьма высоко оценили ее талант врачевателя. Особенно старался Большая Шишка, пытаясь наверное загладить свою вину и наладить теплые дружеские отношения.

Бабка впрочем попалась не злопамятная, и растаяв под градом наших комплементов, передумала досказывать Большому Шишки подробности его рождения и особые обстоятельства способствовавшие его зачатию. И только бормотала что‑то вроде, – «Вот так…, можно же и по‑хорошему…. А то, – хватать, тащить…… Хамство это…. а я ведь….».

– Да ладно тебе бабушка. Да ты не злись на меня. Торопился я очень, волновался. Вот и того…. Хочешь, я обратно тебя на закорках донесу?

– А что? – и донеси Внучек! (знай она кем была бабка Большого Шишки, гордилась бы поменьше). В кои‑то веки дуболом хорошее дело сделаешь. Да смотри не растряси. Аккуратно неси, с почтением. Чай не вязанку дров тащишь…

Лишней скромностью и застенчивостью бабуся явно не отличалась. Она лихо вскарабкалась на широкую спину Большого Шишки и изображая лихую наездницу начала покалывать его воображаемыми шпорами, подстегивать невидимой плетью и осаживать несуществующими удилами. Большая Шишка тоже мгновенно включившись в игру, начал бить копытом по деревянному полу, ржать и прядать ушами.

– Дети, – подумал я, – что старая, что малый, дожили до таких лет, а все лишь бы играться.

Мне же было не до игр. Мне, кажется вообще уже не до чего не было дела. Бессонная ночь и пережитые волнения, выжили из меня все силы оставив только одно желание, – спать. Этим я и занялся, как только добрался до широкой лавки.

Проснулся я в пустой избе, взмокший под теплым меховым тулупом, которым меня накрыл кто‑то из моих соратников. (Хорошее слово, – подумал я, надо будет его почаще использовать. А то называть Одноухого и Большую Шишку, – слугами или солдатами, было слишком….., а называть их друзьями, – явное нарушение субординации. А слово соратник, это как раз то что нужно. С одной стороны, – подчеркиваем нашу близость и общность целей, а с другой, – держит на определенном расстоянии, не допуская панибратства).

Проснулся я в удивительно хорошем расположении духа. Словно все осколки, на которые была разбита моя душа, в эту ночь наконец‑то соединились, образовав целостность. (А целое, всегда больше чем сумма составляющих его частей, – как говорил нам старый зануда препод в университете Большой Столицы).

Да и с какой это стати, мне продолжать психовать и переживать о чем‑либо? Полтинник, должен вот‑вот поправиться. Солнышко светит в окошко, поют птички. А я, – я кажется нашел свое место в жизни. … Так что все хорошо, а будет еще лучше.

Наполненный такими светлыми мыслями, я вышел на крыльцо и с него, потягиваясь и –позевывая, – оглядел окрестности. – Обычный двор, обычного деревенского дома, когда‑то зажиточного, но пришедшего в запустение в связи с потерей хозяина. Пованивало свежевспаханной землей и навозцем, (значит скотинка кой‑какая водиться). Легкий ветерок колыхал верхушки деревьев, сквозь кроны которх просвечивало восходящее солнце. (А может оно и не восходящее, а совсем даже наоборот, – заходящее, – подумалось мне). … А собственно, что об этом гадать? – Надо только сообразить где тут восток, а где запад, – и все само встанет на свои места. Так, значит шли мы с запада, потом повернули на север, когда обходили то озеро. В лесу свернули…., Полтинник сказал что свернув, мы пройдем напрямик и срежем путь…, а вот куда мы свернули я не запомнил. Но кажется в деревню мы вошли с того конца, а значит восток….

Устав думать, я поступил чисто по‑командирски, спросив у подбежавшего с кувшином воды Большого Шишку. – Слушай, а сейчас что, – утро, вечер?

– Вечер, – ответил он мне, услужливо поливая на руки. – Хорошо поспал…. Нам даже будить …. тебя не хотелось.

А ведь он, тоже явно не знает, как меня теперь называть, и как вообще отнестись к моему внезапно поменявшемуся статусу. …Конечно, после моего участия в Большой Битве, последовавших за ней разборках и суете, – мой статус поднялся, если не до равного старикам, то явно куда выше обычного сявки. А во время нашего похода назад, когда я стал равным участником команды и имел равный со всеми голос. И пользовался им весьма достойно, давая иногда советы к которым прислушивался даже Полтинник, – так что мой авторитет существенно поднялся.

А вчера, после этого дикого и непонятного нападения на Полтинника… Когда все мы были в полной растерянности… И только я взял на себя ответственность за принятие решений, – они признали меня своим командиром. Признали вчера… – Но что будет сегодня? Был ли мой вчерашний статус шагом вперед по карьерной лестнице, или только временным состоянием, связанным с полной деморализованностью нашей команды?

Я‑то чувствовал себя командиром. Командиром по праву. И уступать это право никому не собирался. (По крайней мере до той поры, когда не найдется более достойный кандидат на эту должность, например Полтинник). Но захотят ли признать за мной это право Одноухий и Большая Шишка? …А ведь эти ребята куда круче меня, почти во всем. Против такого как я, этим двоим даже оружие не понадобиться. Большой Шишка легко пришибет меня одним пальцем. А вздумай Одноухий поглядеть на меня своим «бешенным» взглядом, какой появлялся у него на поле боя, – я наверное просто умру со страху. Так что, наверное мне придется убавить своей командирской прыти и согласиться на статус равного. Не того последнего из равных, каким я был еще вчера утром, а…..

… НЕТ. После вчерашней ночи, – я уже никогда не соглашусь на статус «равного» с этими двумя! Ведь в конце концов, когда нас припекло по‑настоящему, именно я вытащил этих двоих из дерьма, взяв на себя ответственность и право решать. И решения мои оказались правильными, свидетельством чему был лежащий в избе выздоравливающий Полтинник.

Да и до вчерашней ночи я не раз доказывал этим двум свое превосходство в уме и сообразительности. Что и не удивительно, ведь в конце концов у меня за плечами полтора года обучения в университете Большой Столицы, и если уж на то пошло, – я Благородный! А это означает, что роль вождя принадлежит мне по праву рождения!

И хоть в нашей компании, все это не давало мне права приказывать. …И пусть, – если им вдруг придет в голову усомниться в моем авторитете, вопрос решиться одним подзатыльником, после чего последует хороший пинок, который вышибет меня из отряда. – НО. Пока я сам не усомнюсь в своем Праве Командовать, – никто на свете не посмеет в этом усомниться! Поэтому никаких сомнений и уступок. (Даже Полтиннику? – спросил меня внутренний голос, но я предпочел его не услышать, чтобы не дать себе повода сомневаться).

А вообще‑то Вождь, этот тот, кто куда‑то ведет. И что б за ним шли, он должен обозначить эту цель. И цель эта должны быть достаточно привлекательной, чтобы за ним пошли…, даже на смерть! Надо будет это обдумать.

– Что в деревне, – спокойно? – спросил я отрывисто, как и подобало спрашивать командиру.

– Тишина, – никаких шевелений, все будто вымерло…., Одноухий, патрулирует окрестности, на предмет поиска…., – он сбился с официального тона. (Большая Шишка всегда был слабоват по части рапортов). Впрочем, я и сам догадывался на предмет чего он там патрулирует.

– Давно ушел?

– Часа два назад, обещал к обеду быть.

– А обед когда намечается?

– Да как Одноухий придет, так и….

– Это у нас теперь Одноухий решает?

– Так ведь… – окончательно стушевался Большая Шишка. – Да если надо, могу сказать, все ж давно в печи, только вынуть….

– Ладно уж, пока оставим этот вопрос. Прогуляюсь‑ка я тоже по деревеньке, гляну на окрестности. Но сначала посмотрю на Полтинника.

К собственному стыду я вспомнил, что до сих пор так и не удосужился проверить как там командир? Проскочил мимо него, как мимо кучи тряпья. Нехорошо! Вернулся в дом. Окинул Полтинника своим новым командирским взглядом, и вспомнил, что разбираюсь в медицине как свинья в апельсинах. (У нас в Университете была кафедра агрономии и медицины, но шли на нее только самые бездарные дети купчишек и зажиточных ремесленников. Даже заходить в подвал, где она располагалось, было оскорбительно для моего статуса).

Хотя вроде как ничего нового…. Все так же как было ночью. Ровное спокойное дыхание, чистая, лишь немного прикопченая кожа на голове и лице, и начисто сгоревшие волосы.

– Надо будет потрясти старую ведьму, – подумал я, – пусть лучше лечит. А потом пошел прогуляться по деревне. Все равно тут от меня никакого толку. Но только вышел за ворота, – навстречу мне, из‑за угла выскочил Одноухий. Сразу возникла дилемма, – то ли идти вместе со всеми обедать. То ли продолжать исследование деревню, дабы поддержать командирскую марку. Решил продолжать прогулку. – Пусть посидят на голодный желудок возле накрытого стола. – С мелочным злорадством подумал я. – Узнают тогда, кто здесь командир и кто определяет время обеда.

Прошелся по деревне. Ничего интересного. Обычная нищета, а местные предпочитают прятаться при виде вооруженного человека. Вернулся назад, поскольку дальше гулять было глупо. Да и жрать хотелось так, что вороны на верхушках тополей подпрыгивали и оглядывались, на бурчание моего пуза. Так что я решил быть не выкобениваться и идти за сто. Оба «соратника» уже сидели перед чугунком и мисками, но к еде еще не приступали.

Я с гордым видом прошествовал во главу стола, молча сел, и снял пробу из чугунка. – Ишь ты, с мясом похлебка‑то. – Одобрил я. – И где только добыли?

– Еще утром тут добыл, Ваша Милость, – сказал Одноухий.

Интересно так сказал. Вроде как в шутку, а может и всерьез. Словно бы прощупывал меня, на вшивость. И взгляд при этом имел весьма нехороший. Неправильный взгляд имел он при этом. Не так должен смотреть подчиненный на начальство. Он явно хочет прояснить обстановку, учинив небольшой конфликт.

– До ночного лагеря, добежать не догадался? Посмотреть при белом свете, что там творилось? – нейтрально спросил я его, всячески изображая будто меня интересует только его ответ. (Хрен тебе, а не конфликт. Конфликт будет тогда, когда я решу его устроить).

– Не добежал. – Буркнул он. –Туда же полдня бежать. А я всю ночь не спавши.

– ……………… – Промолчал я.

– Да и что там сейчас найдешь? – Начал горячиться он. –Маги следов не оставляют.

В ответ я продолжал молчать, сочувственно кивая и всячески изображая понимание. Это сбивало его с толку и заставляло оправдываться. А тот кто оправдывается, – не способен нападать.

Наконец у него иссякли аргументы и он замолчал, отдав инициативу мне. А я спокойно погрузил свою ложку в миску с похлебкой и начал с удовольствием лопать.

Последнее время, я удивлялся уже не тому, что мне подчиняются, а тому как ловко я подчиняю себе, как читаю мысли окружающих, манипулирую их поступками и побуждениями. Откуда это во мне? – … Конечно раньше, в доме отца, я приказывал слугам. И естественно, что они выполняли мои приказы. Но тогда мне и в голову не приходил вопрос, – «Почему они это делают? Имею ли я на это право? Что чувствуют слуги при этом?». Я просто приказывал, считая само собой разумеющимся, что мои приказы будут выполнены. Но тут было совсем другое. Тут было …., – не знаю…., наверное, это было чувство настоящей власти. Той, которую получаешь не как сын своего отца, а зарабатываешь своей силой, волей и способностями. И МНЕ ЭТО НРАВИЛОСЬ!

Когда ложки начали стукаться по дну миски, – я отложил свой рабочий инструмент, не забыв однако, небрежным жестом разрешить продолжать трапезу.

Вид мой стал сосредоточен и задумчив, как и подобает лидеру. Я МЫСЛИЛ!

Осознав насколько серьезный и явно великий процесс происходит в моей голове, мои соратники тоже прекратили жрать. Сделали они это правда только после того, как миски были начисто выскоблены.

Но я этого вроде как не заметил, поскольку пребывал в глубоком раздумье. …Чтобы соратники не заподозрили, что я просто закемарил, обожравшись, – я чертил на столешнице какие‑то схемы и складывал из крошек и мелких костей непонятные, (даже для самого меня), построения.

Добившись нужного накала внимания, я небрежно смахнув все свои творения на пол, поднял голову и сказал. – Не знаю как вас, а меня сейчас в первую очередь волнуют три вопроса. Первый, – как можно помочь Полтиннику? …Случайно ли он попал под эту вчерашнюю молнию…?

– А что ж. Разве ж могло быть… что бы? – перебив меня начал мямлить Большая Шишка.

– Я не знаю. – Веско ответил я ему. – Меня только смущает, что Полтинник был первым человеком распознавшим козни врагов, первым, кто сбросил с шеи их ярмо, и именно его, посреди дремучего леса, настигает молния мага. Случайность или месть?

Вот ты, Одноухий, – внезапно повернулся я к нему всем корпусом. – Ты солдат опытный, немало повидавший и знавший Полтинника много лет. Что ты думаешь обо всем этом?

– Да я и сам всю ночь и весь день над этим голову ломаю. Война в этих краях уже давно не велась. (Я специально у местных спрашивал). И нарваться на случайную засаду, или вражеский отряд вроде шансов маловато. Да и магам, по‑хорошему вроде здесь делать то нечего….

– Почему?…. Почему ты считаешь, что магам здесь делать нечего?

– А чего им тут делать? Край бедный, одни леса, да деревеньки вроде этой. Все сколько‑нибудь стоящие города, – они дальше к югу. Там и богатства, и власть и…. Там короче все, что маги любят. Я так думаю.

Вот‑вот. – «Я так думаю». Все мы про магов, только что‑нибудь думаем. А что знаем? – Вот это‑то и есть мой третий вопрос. – Кто они вообще, – эти маги? Как творят свое мерзкое колдовство? И по какому праву считают, что могут помыкать нами как скотиной? – мой, вначале спокойный голос, постепенно усилился, и к концу фразы уже…, нет, не гремел, но был насыщен такой энергией, что даже наша хозяйка вылезла из‑за печки и уставилась на меня с открытым ртом.

– Да разве узнаешь. – Миролюбиво заметил Большая Шишка. – С нами они не больно‑то болтать любят. Так что спросить не у кого.

– Спросить всегда есть у кого, – вступил в беседу Одноухий, – Надо только поискать хорошенько.

– Ага, нашел один такой. Искатель. – Станет он с тобой разговаривать.

– Со мной, – станет! – ухмылка на лице Одноухого, и взгляд его глаз, почему‑то заставляли верить, что с ним разговаривать станут.

(Ох, и боялись же мы салаги, этого взгляда. Было в нем иногда, что‑то абсолютно бесчеловечное, и в эти минуты, казалось, что на тебя, из каких‑то адских глубин, – смотрит сама жестокость).

– Ну так найди, и спроси.