Текст книги "Злыднев Мир. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Егор Чекрыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 97 страниц)

– Заметано, – ответил мне изрядно повеселевший мужик, – Смотреть своих, чужих не трогать.

Мы разбрелись по лощине, переворачивая и осматривая лежащие на обгорелой земле тела. Я тоже начал бродить, уделяя однако больше внимания не мертвым, а живым бойцам своего отряда. …Когда у них появилось дело, они сразу повеселели. Но растерянность и непонимание, продолжали светиться в их глазах. К Врагам(?), они относились без особой злобы, но все‑таки предпочитали обходить их стороной, и держались настороженно.

Прислушался к настроению, – общему и отдельных бойцов. (Есть у меня способность, – чувствовать, что твориться на душе у других людей. Иногда, даже мысли начальства умудряюсь читать. Если бы еще умел держать свои мысли за зубами, – мог бы сделать на этом карьеру).

Настроение у всех в целом…, странное какое‑то Не то не се. Точнее сказать, – настроение у всех какое‑то никакое. Словно у деревенского олуха, попавшего на пир в господский замок. Бродит такой олух по замку, и не знает что делать, да как с кем разговаривать, и к какой стене прислониться можно.

Вот так и мы все сейчас, бродим по лощинке, вроде и делом заняты, а сами…. Но хотя бы желания в драку лезть нету. Ну разве что пара‑другая вояк, в основном из молодых, пребывала в ненужной задумчивости. Да у Куренка глаза блестели нехорошим блеском.

– Эй, Рыжий, Куренок а ты, как тебя – Длинный, – ну‑ка, залезьте наверх и посматривайте что там и как. Большая Шишка, ты тоже с ними, – проконтролируй!

Спустя пару мгновений и мой давешний собеседник отправил кого‑то на противоположный склон. (Похоже он у них тоже навроде командира). Надеюсь тоже не просто первых попавшихся на глаза. Командир должен «чувствовать» своих бойцов, а иначе какой же он командир.

Время от времени, как я заметил, тот или иной боец касался своего Знака, словно бы проверяя его. Коснулся и я. Тот был удивительно холодным, словно мертвым. И это даже несмотря на то, что будучи за пазухой, должен был нагреться от моего тела.

Мысль что мой Знак мертв, – просто ужаснула. Потому что Знак, – не просто отличительная деталь мундира, или передатчик приказов. В первую очередь, – Знак это защита от Зла. Никогда, с тех пор как мне его надели, я не снимал его с шеи. И никто, ни один, самый распоследний дурак, – не делал этого.

У лагерных костров ходили рассказы о безумцах, по глупости или неосторожности снявших Знак. Про то, как в оставшегося без защиты человека немедленно вселялось Зло. Как он начинал бросаться на своих же товарищей и командиров. И бросался, не слушая убеждений и увещеваний до тех пор, пока его не добивали из жалости. Или, что еще хуже, попав под влияние Зла, человек терял рассудок и сидел потерянный и несчастный, задавая окружающим бессмысленные вопросы. К таким приходилось звать полковых магов, они забирали несчастного на «перевоспитание». Но больше этого «перевоспитанного» никто не видел.

А может мы тоже оказались, как эти… Может нас охватило Зло и мы его пленники?

Тут мой взгляд упал на лежащие посреди груды наших трупов тело. Судя по доспехам это был Враг. Враги его не видели, а наши ребята, строго соблюдая договор, обходили стороной. Почему‑то оно привлекло мое внимание. Видно потому, что было еще живым. Есть у меня, и такая особенность, – с первого взгляда отличать живого человека, от мертвого. (Чувствую я их по‑другому, как иначе сказать, – не знаю). И этот, почти бездыханный полутруп, все‑таки был наполовину жив.

– Эй, слышь, – окликнул я, стоявшего в десятке шагов Мужика, – Тут ваш лежит. Кажись еще живой.

Он постоял мгновение, словно бы вслушиваясь в мои слова, поглядел на нас.., на своих.., о чем то подумал. .. И пошел на меня, словно клином раздвинув, шарахнувшихся в стороны, «моих» бойцов. Опустился на колени возле раненного, и ловко содрав с него остатки доспехов, стал перевязывать рану.

Длинный, узкий разрез от левого плеча, через всю грудь до правого бедра, «украшал» хилое мальчишеское тело. Видно было, что самый кончик меча, раскроив не слишком надежный панцирь, успел чиркнуть по телу, почти не причинив боли. И горе‑вояка сам не заметил, как истек кровью.

Мужик приподняв тело одной рукой, второй попытался перевязать рану. Но скользкое от крови тело, выскальзывало из его рук, а конец грубой оторванной от чьего‑то плаща тряпки никак не желал оставаться на одном месте. Посмотрев на эти мучения несколько минут, я неожиданно для самого себя подсел и придержав одной рукой плечо парнишки, второй прижал тряпку. Играя в «четыре руки», мы мгновенно забинтовали рану.

– Спасибо, – по‑прежнему не глядя на меня, сказал мужик.

– Незашто, – ответил ему я, внимательно изучая прохождение облаков над краем лощины, – Парнишка‑то твой похоже, Злыдень ведает, все равно не жилец.

– А меня это, – Кудрявым зовут, – сказал внезапно мужик, и покраснел, будто девка на смотринах.

– Полтинник, – тоже чувствуя какую‑то неловкость, сказал я.

– Ты у них командиром?

‑Ага. А ты, – типа тоже?

– Да.

Посидели, помолчали. Говорить с Врагом стало попроще, но все еще дико. И чувствовал я себя при этом, страшно глупо.

– Да, не жилец, – вдруг повторил мои слова Кудрявый, – он явно не придумал новых тем для общения и решил пока вернуться к старым. – Но все равно, – спасибо.

– Звали то хоть как, – спросил я, тоже торя уже привычную дорогу выяснения прозвищ.

– Даже и не знаю. Перед самым боем прислали усиление. Усилили, …ити их мать, – говно соплею. Пацан пацаном, и таких пол отряда.

– Кому рассказываешь?! У самого так же. Дожили, – дети воюют.

– Да‑а, кабы не это, кабы мне нормальных вояк, – хрен бы вы нас…….

– Может и хрен бы, а может и не хрен. (Вроде и поспорили, можно сказать поругались, а желания подраться никакого).

Мы продолжали сидеть рядом с телом. Расходиться почему‑то не хотелось. Словно встав на ноги, мы разорвем какую‑то едва заметную, но очень важную для нас обоих нить.

Я оглянулся по сторонам. И с увидел что оба наших отряда собрались вокруг. Присмотрелся, – пытаясь понять, что осталось от моего командирского авторитета. –Удивительно, но на нас продолжали смотреть, с удивлением и даже каким‑то восхищением. Может, если подумать, все это не так дико, как мне самому кажется? Может теперь(?), – говорить с врагами, – не так уж и невозможно. А может они теперь и не такие уж и враги? – Все это слишком странно, и с панталыку такие вопросы не решаются.

– Чего столпились, – перевязывать учитесь? – внезапно окрысился я на своих вояк, – Научились, – идите тренируйтесь. Вон, сколько еще тел валяется….

МАЛЫШ

Прошел почти год, как мне пришлось уйти к людям. В общем‑то, я среди них прижился, хотя сказать что мне здесь нравилось, не мог.

Меня взял под крыло тот самый жалостливый вожак встретившегося мне обоза, по кличке Хромой. Почти все время мы разъезжали по окрестностям, занимаясь мелкой торговлей. Продавали крестьянам разный необходимый в хозяйстве скарб, от горшков и мисок, до серпов и топоров. Весь наш товар, производился в Городе У Трех Дорог, или как называли его сами горожане – «Трехе». Туда же, в город, мы везли выменянные у крестьян продукты, полотно и воск.

Правда, как частенько говорил Длинный, один из стражников нашего обоза, – «В Городе У Трех Дорог, – есть три дороги, но нет города».

Не знаю, прав он был или нет, но этот город я искренне и от всей души ненавидел. Когда я впервые в него попал, – то чуть не умер. Вонь, теснота построек и толпы людей.

Но самым ужасным было то, что все эти люди думали, и Что они думали. А я ведь тогда еще не умел закрывать разум, от лезущих в него чужих мыслей.

Меня, способного переваривать камни, мухоморы и змеиный яд, – тошнило и выворачивало всю первую неделю моего пребывания в городе. Я возненавидел само слово «город» и все что было с ним связано. Потому самым большим удовольствием в моей новой жизни было покидать город, а самой большой мукой, – в него возвращаться.

Только безумные существа могли придумать собираться огромными толпами, чтобы жить на головах друг у друга. – Почему? Зачем это им было надо? – Очередная загадка, которую поставили передо мной люди. Впрочем я не слишком‑то старался разгадывать эти загадки, поскольку счел что бесполезно стараться понять безумцев построивших города. Где они, живя в тесноте и нищете, занимались лишь тем, что ненавидели и завидовали друг другу.

Город у Трех Дорог, – образовался, как и следовало из названия, на пересечении двух больших проезжих трактов и дороги, которую протоптала армия какого‑то Врага во время своего вторжения. Населяли его в основном беженцы из окрестных земель, хотя встречались и люди пришедшие откуда‑то издалека. Между этими «дальними людьми», и теми кто считал себя «местными», шла непрекращающаяся вражда. Впрочем, – вражда в этом городе была самым обычным явлением. Враждовали соседи, которым было тесно рядом друг с другом. Враждовали кварталы плотников с кварталами кузнецов или ткачей, враждовали разные концы города, враждовали посетители разных кабаков…, враждовали по любому поводу, или вовсе без повода.

Никто, из населяющих Треху жителей, даже те кто жил здесь с самого основания города и успел нарожать тут детей, не собирался задерживаться в нем надолго. Все искренне верили, что когда‑нибудь они обязательно вернуться в свои родные места. Соответственным было и отношение к жизни. Зачем строить нормальный дом, – если не собираешься жить в нем долго? Зачем пытаться ужиться с соседом, – если он скоро перестанет им быть? Зачем добиваться уважению людей которых больше никогда не увидишь? Зачем соблюдать законы, – если никто этого не требует? – И поэтому жили они в лачугах и хибарах слепленных из мусора. И зарезать соседа, из‑за сгоряча брошенного слова, или слишком тугого кошелька, было самым обычным делом. Пойманный с поличным убийца или вор, – отделывался штрафом в городскую казну, и намятыми боками, (если находились желающие их намять).

Управлял городом Совет Старейшин, в роли которых выступали главари наиболее сильных банд. Им, уже вволю награбившим, было выгодно поддерживать видимость порядка, заботясь о своей безопасности и безопасности своих детей, которым они надеялись передать наворованное. Впрочем, этим надеждам не всегда суждено было сбыться, и время от времени, в руководстве происходили замены, методом вспарывания животов, и разрубания черепов. Такие вот «веселые нравы» царили в месте моего нового пребывания. И неудивительно что я был счастлив покидая его. Что мое сердце сразу начинало петь, когда Хромой приказывал готовить лошадей к новой поездке.

Кстати Хромой приставил меня именно к ним. Не сразу я понял, какого огромного доверия удостоился. Ведь лошади для моего хозяина были основным способом заработка. Погибшая лошадь для него была большей потерей чем разграбленный караван. Ведь почти всех лошадей забирала какая‑то там Великая Война со Злом, и эти животные были буквально на вес золота. И владевший четырьмя и арендовавший трех лошадей Хромой, – считался очень и очень зажиточным человеком.

И почему‑то именно мне, слабоумному мальчишке, (как все про меня думали), он доверил свое главное богатство. Случилось это конечно не сразу. Поначалу он, заметив на первом же привале, что я держусь подальше от людей и поближе к лошадям, с которыми мгновенно наладил контакт, как и с нашими матерыми сторожевыми псами, всегда готовыми растерзать чужого, но «без разговоров» принявших меня в свою стаю, сказал. – «Дурачок, он к животному ближе, чем допустим я или ты, или он…. Ну, то есть – нормальный. И скотине с ним спокойнее, и ему самому с ней веселее. Так что пусть Умник, (так они меня прозвали), – при лошадях пасется. Пусть заботятся друг о друге».

И я полностью оправдал его доверие. Никогда у Хромого не было более здоровых и ухоженных лошадей и собак. И даже соседские кошки и крысы обитавшие в конюшне, с моим появлением стали чувствовать себя намного бодрее и радостнее. Поскольку только в отношении животных, я осмеливался нарушать запрет Наставника на занятия магией. Но разве можно не подлечить страдающее от болезни, усталости или раны животное? Или не «поколдовать» с кормом, если в нем обнаруживался недостаток необходимых для нормальной жизни веществ.

Так что вскоре я стал кем‑то вроде его официального конюха. Заняв должность, которая раньше распределялась между всеми возничими обоза. Как я уже говорил, после этого лошади приобрели настолько ухоженный вид, что Хромой заметив мои успехи на данном поприще, решил поставить меня на полное довольствие и даже платить деньги.

Полное довольствие я принял, но от денег отказался. Сказав, – «что все равно не знаю, что с ними делать». …Я и правда не знал что делать с деньгами и зачем они вообще нужны. Я конечно знал, что в жизни людей деньги играют огромную роль. И тихонько подслушивая их мысли по этому поводу, пытался понять в чем секрет этих денег. Но только сильнее запутался. Почему‑то с этими простенькими металлическими кружочками, эти странные люди, ассоциировали и свой жизненный успех, и счастье, и обладание властью и безопасность, и даже, (что совсем мне не понятно), свои сексуальные успехи.

В начале я подумал что эти деньги являются мощными магическими амулетами, про которые Наставник мне как‑то рассказывал. Но найдя однажды в дорожной пыли одну такую, довольно большую денежку, и ПОСМОТРЕВ на нее, – я ничего такого особенного не обнаружил. Для эксперимента попробовал создать еще горсть таких. Вначале я ошибся, и создал абсолютно чистый металл. Но потом заметил свою ошибку и добавил все необходимые примеси. Самая простейшая работа. Так чего с ними так носятся?

Отдал все монетки Хромому, сказав что нашел их в кустах. – Думал может он определит разницу. Но он не определил. Хотя и страшно обрадовался моей «находке». Сильно хвалил меня, а заодно и себя, мол – «…всегда знал, что я непременно принесу ему счастье. Поскольку дурачки, они вроде как под особым присмотром у Богов и Защитников». И даже настаивал чтобы я взял часть денег себе. Но я опять отказался, повторив что не знаю для чего они нужны.

Хромой сразу сник и погрустнел. Как в ту нашу первую встречу, когда узнал про «гибель» моих родителей. Опять начал меня утешать и говорить, – «Чтоб я не беспокоился. Что деньги он пустит в дело, и я всегда могу попросить свою долю. А если мне что понадобиться, чтоб я даже и не думал, а сразу обращался к нему». А по приезде в город принес мне зачем‑то новую и очень неудобную одежду, сказав, – «Что шмотки, по самой распоследней моде. Такие только у сынков самых богатых купцов есть…. А если тебя Умник, – кто обидеть посмеет, я тому жабьему сыну враз башку‑то оторву».

И с тех пор, – моя жизнь, и так в целом меня вполне устраивающая, наладилась полностью. Переехать в дом Хромого я отказался, – продолжая жить в конюшне. Но теперь никто в нашем обозе или на нашей улице даже и думать не смел как‑то мне досадить. Поскольку Хромой, хоть и был хромым, но даже самые авторитетные бандюги предпочитали с ним не связываться, так как кулаки он имел быстрые и тяжелые, а ножом, дубинкой и мечом, – орудовал куда лучше большинства здоровых. (Просто так, за красивые глаза, вожаком не станешь). На нашей улице и в городишке, почти все об этом знали, и Хромого боялись. Но не только боялись, но и уважали, – за честность, отзывчивость, и справедливость. А поскольку в глазах общества, я стал чем‑то вроде его приемного сына, – ко мне больше никто не осмеливался лезть.

Хотя и раньше попытки"остроумных», поразвлечься за счет полудурка, не достигали цели. Я просто не реагировал на их шуточки и подколы. Тем более, что всегда точно знал, когда кто‑то готовит мне какую‑нибудь пакость. За что и прослыл безнадежно тупым.

Так я и жил, насколько понятие жизнь, может относиться к существованию среди людей.

К счастью, большую часть времени мы проводили разъезжая по окрестностям Трехи. Эти поездки мне нравились максимальной близостью к моим любимым лесам, и удаленностью от города. А главное, – там на свободе, я мог позволить себе иногда попрактиковаться в магии.

В городе магия была под запретом. Особенно когда сразу после приезда, я почувствовал городе и его окрестностях нескольких магов. Не слишком сильных, но магов. А раз я их смог обнаружить, – значит и они смогут обнаружить меня. Против чего предостерегал меня Наставник.

Но как же этот запрет раздражал и бесил меня. Кажется легче было бы отказаться от еды и питья, чем от магии. До того как попасть к людям, я даже не подозревал насколько глубоко она вошла в мою кровь. Иногда было просто физически больно от невозможности сотворить или преобразовать что‑либо.

А ведь по мере того как взрослело и менялось мое тело, – я начал обретать новые удивительные способности, которые не мог даже попробовать и развить. Это было особенно мучительно. И тогда малость подумав, – я изобрел «магический колпак», – заклинание полностью скрывавшее работу моего «магического» мозга. Теперь для любого мага я виделся тем же, что и для обычных людей, – тупицей, почти растением.

Но это решало проблему только с магами жившими далеко от меня. Но были еще и люди, под чьим постоянным присмотром я находился сутки напролет, и потому не мог позовлить себе что‑то выходящие за их представление о норме.

Но как же обидно было таить свои зарождающиеся способности к полету и мгновенному перемещению в пространстве, что пробудились во мне. И как мучительно чувствовать как переполняющая тело энергия распирает меня изнутри. Иногда я был готов бросаться на стены, визжать как безумный, или метать молнии и швыряться огненными шарами. Преодолевать эти приступы безумия, с каждым днем становилось все труднее и труднее. Но тут к счастью, я услышал зов Наставника, поведавшвий мне что теперь я могу вернуться обратно.

ПОЛТИННИК

Когда все тела были осмотрены на предмет признаков жизни и лишнего имущества, – оно, это имущество, было свалено в общую кучу и поделено. По старой традиции, все от меня и кончая последним «духом», получали одинаковую долю. Ведь это была не просто добыча, это была память о наших погибших товарищах, а что есть более святого и ценного у солдата, чем память? Оружие, одежда, еда и питье которые мы получали, – принадлежали Армии. Добыча взятая с бою, награбленная или украденная, – отряду. И только немногие мелочи, которые можно легко унести в кармане или заховать в тесный, солдатский мешок, – принадлежали только ему.

После дележки остро встал вопрос, – Что делать дальше? Оставаться на прежнем месте больше не имело смысла, а идти… . А куда нам теперь прикажете идти? Возвращаться в армию Добра, чтобы опять воевать с Врагом? А кто теперь Враг? И как с ним воевать, – если у меня рука не поднимается никого убить, даже Врага? Вопросов было больше чем ответов. А вернее сказать, – ответов не было вообще. И где их искать, я не знал. Конечно, здесь в лощине, ответов тоже не было. Но здесь хоть было как‑то все понятней. А что там, в большом мире? Сколько новых проблем свалится на нас? Уходить не хотелось, а причин оставаться не было. – Ответ пришел из самого неожиданного места, – их брюха. Его многозначительное урчание подало мне хорошую идею. – Ну‑ка орлы, – развязывайте свои мешки, пожрем на дорожку. – Бодро скомандовал я. – Дорога впереди дальняя, что будет дальше вообще не ясно. А встречать опасность на пустое брюхо, хуже некуда.

Все заулыбались, и начали готовиться к перекусу с таким восторгом, – словно им предстояло жрать не сухари с солониной, а королевские разносолы. Видно не одному мне страшновато вылезать из нашего уютного убежища.

Отряд Кудрявого то ли сам по себе, а то ли глядя на нас, – принял такое же решение. И как‑то так получилось, что садиться мы начали каждый в свой круг, а образовали общий.

Граница между нами, столь непреодолимая еще утром, с каждой минутой становилась все более размытой и незаметной. Уже не только я с Кудрявым, нашли в себе силы заговорить с Врагом. Многие бойцы наших отрядов, теперь свободно болтали между собой, а кое‑где даже слышался смех. Находились даже смельчаки, с некоторым вызовом предложившие Врагам попробовать свою пищу. И даже те, кто осмелился положить в рот пищу Врага, и даже разжевать ее и съесть. (Я конечно не верил что враги едят человечину, но все‑таки…).

Чтоб их подвиг не пропал даром, – попробовавшие начали нахваливать чужую жратву. – Дескать, – «В жизни ни ели более нежных сухарей и столь замечательной сушеной рыбы». (По правде говоря, – рыбкой нас начальство не баловало уже лет десять, с тех пор, как мы потеряли подступы к морю). А вражьи смельчаки, рассыпались в ответных любезностях, превознося наши сухари и солонину, и вскоре все мы, удивляясь собственной смелости, начали лопать чужую еду.

От вопросов нехитрой солдатской кулинарии, беседа плавно свернула на общие армейские правила и порядки. Все почему‑то страшно удивлялись, узнавая что у них, все вроде также как и у нас. Разница только в названиях должностей, да знаках различия.

Лично я этому нисколечко не удивился, поскольку за столько лет войны, хорошо успел изучить противную сторону. Задал правда пару вопросов Кудрявому, касающихся некоторых тонкостей командования полусотней. Но это я больше для проформы и общего поддержания беседы.

Но уж самым удивительным открытием было то, что оказывается и они боролись со Злом. Только Злом для них, – были мы! Вот тут то, с многих и спало благодушие и веселье. Закипели ожесточенные споры, в которых обе стороны перечисляли зверства и преступления противоположной стороны, доказывая кто здесь Зло. Но чем больше я это слушал, тем грустнее мне становилось. Слишком много правды было и у тех и у других. Получалась какая‑то несуразица. Нет, несуразица, – слишком мягкое определение того, что лично я творил оказавшись на землях Врага. И чем больше я об этом думал, – тем сильнее то, чем я раньше гордился, начинало вызывать у меня тошноту и отвращение.

И не только у меня, многие, как я заметил, приуныли и опустили глаза, ранее горящие праведным гневом. А некоторые наоборот, бросились отстаивать свою правоту, с таким ненатуральным рвением, что от этого становилось только хуже. Так что на всякий случай, я рявкнул на наиболее азартных спорщиков, вносящих разлад в нашу уютную компанию. Ибо драки мне не хотелось. После чего разговор опять свернул на общие, хозяйственно‑бытовые темы.

Так и продолжалось до конца нашей незамысловатой трапезы. Я уж было почти расслабился, но когда мы доели и свое и чужое, Кудрявый вдруг как‑то напрягшись и скукожившись, рубанул по мне вопросом.

– А ты Полтинник, – что об этом, обо всем думаешь? В смысле Добра и Зла?

Поначалу, хотел отделаться какой‑нибудь шуткой, или пошлостью. Как делал всегда когда мне, вот так в лоб, задавали неудобные вопросы. Когда врать не хотелось, – а честный ответ грозил лишними напрягами. Но прежде чем что‑то подобное сорвалось с моих уст, – взгляд мой наткнулся на непробиваемую стену внимательных и настороженных глаз. И мои и чужие вояки ждали, нет, – просто требовали ответа на вопрос, – Что же твориться в этом мире? И ждали его почему‑то от меня. Да. – Похоже, что здесь шуткой не отделаешься

– А что тут можно думать Кудрявый? – мучительно выжимая из себя слова, начал я. – Все тут выходит у нас, Добро защищают, а Зло значит наказывают. Только сдается мне, – хочешь верь, – хочешь нет, – а так не бывает. …И сдается мне, что когда столько народа, да с таким рвением начинают воевать со Злом, – сильнее всего достается Добру. Так что, – как ни противно мне это говорить, – а сдается мне, что, (уж не знаю как ты Кудрявый), а лично я Добру то кажись…, вроде как…, не служил. А это значит что служил я…..

…Это вот то что я могу про себя сказать. А что ты про себя скажешь, – тут уж пусть тебе твоя совесть советы дает.

Мои недовольно зашумели, услышав это. Да мне и самому не больно‑то нравилась что я сказал, но уж коли начал говорить, надо заканчивать. – Вот сидел я тут, слушал, да размышлял, – А чего же такого хорошего я сделал на службе Добру? Был солдатом, убивал, разрушал, жег. Правда думал я тогда, что все это ради Добра. Да вот думают ли так же те, кого я убил?

– А на кой ******, мы тогда воевали? – прервал меня Кудрявый. – Оно конечно, – может Добру мы не служили. Уж то что я творил, когда…. Но ведь ради чего‑то я воевал? Я хочу знать ради чего. Ради чего там, – показал он в сторону поля боя, сегодня тысячи людей друг другу глотки резали, да черепа крушили?

– Да, действительно, ради чего. – Поддержал его многочисленный хор голосов.

– Вы вот тут смотрите мне в рот, и ждете когда я вам оттуда, хорошо разжеванный ответ выплюну. А ответа этого у меня и нет. Похоже, кинули нам кость, назвали ее Добром, вот мы и грыземся за нее, как собаки

– Да кому и зачем, могло такое понадобиться? – вопросил чей‑то голос. – Кому и зачем могло понадобиться перебить такую уйму людей?

– НАЧАЛЬСТВУ!!!!!!!!! – заорало в ответ общественное мнение. – Это они гады….

– Ну…, – начальству?! – задумчиво произнес Кудрявый, – а на кой хрен, начальству это надо? Ради чего? Что они, – развлекались так?

– Ага, это у них прикол небось такой, – выступил какой‑то сопляк из моего отряда. – Может, они там в игры такие играют! Сидят небось себе где‑нибудь на пригорочке, смотрят, как мы друг дружку режем, и ржут как ненормальные. – (Слабость аргументации, сопляк решил компенсировать живописностью образов). – Все они начальники сволочи! Мы гибнем, а они веселятся.

Последний аргумент, многим показался достаточно убедительным, и партия антиначальников существенно увеличилась.

– Ах ты ***** такой. Где? На каком таком пригорочке, тут кто веселиться? – свирепо вступил в беседу, мой ближайший помощник Одноухий. – И кто…., Сопля ты Аршинная, ржет тут как ненормальный?

– Ну может и не на пригорочке, а на…., или…, – но веселятся точно! – после свирепого наскока Одноухого, Аршинная Сопля малость стух и начал запинаться, но продолжал отстаивать свое партийное кредо.

– Да посмотри ты вокруг, – внес нотку разумности Кудрявый, и в очередной раз погладив свою абсолютно лысую голову продолжил, – похоже это на игру? Опять же, – я вот тоже, какое никакое а начальство. А весело мне что‑то давненько не было. Да и кому нынче весело?

– Ну это…, там, – Благородные всякие там….. – Ну эти, – бароны значит…, там ярлы, князья…., – вот короче, – они и есть начальство. – Промямлил Аршинная Сопля.

Возникла короткая пауза, подходящая для того что бы обдумать все вышесказанное. Но тонкий писклявый голосок ее испортил. – А вот у нас в деревне, ну то есть не в самой деревне, а значит в замке, при котором значит деревня, жил этот, как его, – рекс‑ярл. Мне бабка рассказывала.

Вся нелепость и несуразность данного сообщения, не сразу была понята публикой, и оно несколько сбило нас с толку. После чего их автору было отвешено несколько подзатыльников и настоятельно предложено, – «Заткнуть фонтан».

– Значит так, – снова взял я на себя председательские функции. – Если еще хоть одна сявка раскроет свою квакалку, – то сильно огребет по ховальнику. – (В лучших традициях парламентаризма и высокой дипломатии высказался я). – Перебивать старших, – нехорошо, и если кто‑нибудь об этом забыл, я напомню. И мало не покажется.

– А я, добавлю, – подтвердил мои председательские полномочия Кудрявый, распространяя тем самым мою юрисдикцию на «своих».

Еще несколько мгновений, члены собрания, усваивали новые установки, припоминали регламент, и свое место в отрядной иерархии. А я тем временем, обдумывал одну, запавшую мне в душу мысль.

– Нет, я все‑таки сильно сомневаюсь, насчет начальства, – прервал мои размышления Кудрявый. Оно конечно, дворяне там, ярлы, бароны, – нас за быдло держат, однако сколько их в этой войне полегло…, мало не покажется. У нас вон, лет пять назад, – вообще весь штаб армии вырезали, – и я сильно сомневаюсь, чтобы там кто‑нибудь смеялся.

… Как ни странно, я мог точно сказать что тогда там никто не смеялся. Поскольку это я, воспользовавшись дурным, подворачивающимся один раз в тыщу лет шансом, добрался до вражеского штаба.

Но говорить об этом здесь я не стал. Подумав что этот рассказ может показаться неприятным Кудрявому, или его товарищам. Да и у меня связанные с тем делом воспоминания, – тоже были не из приятных. Хотя начиналось все очень здорово. Я провел отряд сквозь брешь в обороне врага, почувствовав что‑то, не стал задерживаться громя тылы противника, а пошел вперед, ворвался в лагерь Врага, смел оставшуюся при штабе гвардию, прорвался к самому большому шатру и уничтожил всех кто находился внутри или рядом с ним.

Меня, конечно сразу отметили, выделили, похвалили, обласкали, – пообещали сразу назначить тысячником и даже сообщить мою кличку и номер части самому Верховному! Пару недель я был приближен к самым высоким эшелонам нашей Армии. Катался как сыр в масле. Меня приглашали в высшее общество, к тем самым баронам, ярлам и князьям. Всем, от мелкого штабного ординарца, до командующих туменами, – хотелось засветиться в моем обществе, и хоть как‑то примазаться к моей славе.

Ну и я конечно расслабился. Перестал следить за языком, и как‑то раз, когда сам Главнокомандующий, в очередной раз провозгласил что, – «Вот отважный воин, не боящийся рискнуть ради нашей Великой Цели. Смело идущий на встречу опасности, пока остальные берегут свои задницы, как будто это невесть какое сокровище!». – Ляпнул в ответ – «А как же солдатам, не беречь эти свои задницы? Станут генералами, – чем думать будут?».

После этого моя карьера героя накрылась тем самым местом, которым обычно накрываются все накрывшиеся карьеры. Меня почему‑то сразу все разлюбили, перестали приглашать в светское общество, и вообще, – стали смотреть, будто бы сквозь меня.

Зато мной активно заинтересовались полковые маги, и начали устраивать проверки на Добро и способность слушать Знак. Тонко намекая, – что якобы мне был тогда послан совсем другой приказ. А я, то ли его не услышал, и тогда со мной что‑то не так, либо вообще проигнорировал, а тогда со мной точно, много чего не так.

Если честно, – я тогда сильно сдрейфил. Не прошедших проверки на лояльность и способность слышать, маги забирали на переподготовку. Как проводиться эта переподготовку я не знал, а спросить было некого, так как никто, кто на нее отправился, – обратно не вернулся. Но тут, к счастью (для меня), Враг прикончив одну из наших армий, прорвался глубоко в наши земли. И мою тысячу бросили в самое пекло. Спустя пару недель, от нее осталось не больше десятка израненных, полуживых доходяг. Про меня наверно забыли, или сочли мертвым. Но я задницей чуял, что мне лучше бы сидеть тихо и не высовываться, болтая о своих подвигах. Поэтому даже в моей новой сотне мало кто об этом знал. Потому же, и сейчас я не стал прояснять вопрос, «смеялись там, или не смеялись», а только переглянулся с Одноухим, который и получил эту кликуху после того пекла.