Текст книги "Именем закона. Сборник № 1"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Соавторы: Инна Булгакова,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Гелий Рябов,Аркадий Кошко,Ярослав Карпович,Давид Гай,Изабелла Соловьева,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 57 страниц)

«Партийная общественность разоблачила антипатриотическую группу критиков-космополитов, культивировавших рабское преклонение перед буржуазной культурой Запада, систематически принижавших роль и достижения советской литературы. Борьба против группы критиков-космополитов вновь и вновь напомнила литераторам о необходимости повышения бдительности в вопросах идеологии».

Да, всякие есть людишки, но над ними над всеми, как седой мудрый Казбек, возвышается Сталин, и нет силы, способной помешать грандиозным планам и свершениям ведомой твердой рукой страны.

Так размышлял Сергей, пребывая в том отрешенном состоянии, когда ничто не отвлекало его от дум.

А ночью он был поднят по тревоге.

Мигом домчавшись на «виллисе» до ворот дачи, Сергей смекнул: случилось нечто из ряда вон. Он явственно слышал несколько глухих выстрелов. Носика, сдается, оттеснили, предоставили вторую роль, распоряжались двое из окружения Берии, говорившие по-русски с сильным акцентом.

Перемигиваясь фонариками, беспрестанно окликая кого-то, охрана крутилась вокруг дачи. Царили тут бестолковщина и суета. Взяв бразды правления, те двое разбили охранников на пятерки, назначили старших, и только тут объявили о происшедшем: на товарища Сталина совершена попытка покушения.

У Сергея перехватило дыхание. Покушение? Те двое успокаивали: товарищ Сталин жив, здоров и невредим. Внутренняя охрана смогла спугнуть преступников, посягнувших на самое святое, что есть у советского народа. Сколько их? Неизвестно, видели троих. Сначала прочесать территорию дачи, если не найдете – всю округу. Пароль – «Ищи ветра в поле» – называть без малейшего промедления, иначе в темноте друг друга поубиваете. Вперед!..

Сергей углубился в заросли, светя перед собой фонариком. Лучи выхватывали траву, ветки, кусты, сучья деревьев, за каждым стволом мерещился прятавшийся. Правой рукой, державшей пистолет, Сергей разводил ветви, больно стегавшие по лбу и глазам, левой водил фонариком. Его била дрожь нетерпения: вот-вот он настигнет тех или хотя бы того, кто посмел посягнуть, и тогда расправится с ним, как учили на тренировках по самбо, или ударит ножом, или выстрелит в убегающую спину и непременно попадет.

Но никого не было видно, ни на тропках и дорожках, ни в кустах, ни за деревьями.

Пятерки кинулись в лес, примыкавший к даче. Вминая сапогами валежник и мох, с хрустом, как дикий зверь, продираясь сквозь чащобу, Сергей углублялся в глухое, мрачное пространство. Прежде ночью он по лесу не шастал, лишь однажды в детстве у бабки – отцовой матери в деревне на Оке – ходил по ягоды и заблудился. Тогда лишь к утру, по колено в росе, стуча зубами, выбрался к деревне, натерпевшись страху. Тот детский страх жил в нем долго, отзываясь в снах то заволосатевшей мордой лешего, то какими-то скелетами в виде сухих лесин, то кошмарным уханьем филина… Давно все минуло, кануло, но в эти минуты Сергею нет-нет и становилось не по себе. Особенно когда в отдалении отчетливо прозвучала дробь, похожая на автоматную очередь.

Не заметив торчащий сук, он сильно оцарапал висок, в сапоги набилась труха, больно коловшая через портянки, переобувание требовало остановки, а останавливаться он не хотел.

Справа послышался шелест. Мигом погасив фонарик, Сергей замер и напряг слух. Шелест усиливался, кто-то определенно двигался ему наперерез. Сергей отступил за дерево и стал выжидать. Переложив пистолет в левую руку, достал из-за пояса нож из чехла, обнажил сталь.

Треск и тяжелое сопение раздавались уже метрах в пяти от него. Сергей явственно различал человеческую фигуру, идущую без опаски, не ожидая засады. Тем лучше, сказал он себе, изготовился перед прыжком и выкрикнул почему-то осиплым, севшим голосом:

– Пароль!

– А… что… – человек конвульсивно дернулся и отпрянул.

В этот миг Сергей прыгнул на него и хрустко ударил рукояткой пистолета. Удар пришелся в голову, человек охнул, обмяк и повалился. Коленом Сергей вдавил шею упавшего в мох и принялся заламывать руки. Тот очухался, застонал, попробовал крутнуть головой, выплевывая набившийся в рот мох, и явственно промычал:

– Ищи ветра…

Сергей ослабил нажим, перевернул мычавшего на спину, посветил фонариком: перед ним лежал Витек Маврин, его одногодок, тоже из наружной охраны.

– Ты чего на пароль не отозвался? – зло, еще не остыв, бросил Сергей.

Маврин попытался приподняться, Сергей почувствовал липкую влагу на пальцах.

– Я спрашиваю: почему молчал, не отзывался? – без прежнего напора, уже извиняющимся, растерянным тоном переспросил Сергей.

– Да сам не пойму, – прошептал Витек. – Ну ты и долбанул, о-о-о…

Через час они вышли на дорогу, ведущую к даче. Витек еле плелся, Сергей хотел было нести его на себе, тот отказался.

Договорились никому ничего не рассказывать: мол, оступился Витек, падая, напоролся на сук и покорябался, а Сергей просто помог ему.

– Отбой, ребята, – разъяснили им обстановку у ворот дачи. – Удрали, гады, в горы, сваны их преследуют по пятам. Нашего ранили.

– Ранили, кого?

– Вроде этого, Цыгана, Красноперова…

Утром на общем инструктаже слово держал сам Берия. Обычно гладко выбритая, точно отполированная, туго натянутая, как барабан, розовая лоснящаяся кожа лица его выглядела серой, тусклой, жеваной. Мешки под глазами, усиливаемые стеклами очков, говорили о тяжелой бессонной ночи. Коротко остановившись на том, что уже было известно Сергею, он добавил:

– О чем говорит случившееся? О том, что враг затаился, выжидает, пытается использовать в своих коварных целях наше благодушие и беспечность. Кое-кто считает, что после разгрома фашизма можно почивать на лаврах и что наличие внутренних врагов – досужая выдумка. Американский империализм, имеющий на вооружении атомную бомбу, – вот наш главный противник, а на все остальное можно не обращать внимание, так считает кое-кто. Преступное заблуждение! Враги были и есть, они лишь изменили тактику, замаскировались, ждут удобного часа, чтобы воткнуть кинжал в самое сердце страны. Под сердцем я подразумеваю товарища Сталина, – тут Берия сделал многозначительную паузу и пристально посмотрел на присутствующих. – Я показал сегодня утром Иосифу Виссарионовичу кровавый след. Он тянется почти от дорожки, которая ведет в комнату вождя. Мы, к счастью, пресекли замыслы преступников. Но страшно подумать, что могло бы произойти, если бы им удалось подобраться к окну, за которым спал товарищ Сталин. Как могли они проникнуть в расположение правительственной дачи? Где была наружная охрана? Чем занималась? Мы еще разберемся в этом!

После инструктажа Сергей наконец выяснил: Ким действительно ранен и находится в лазарете. К нему не пускают. Прошел слух, что срочно вызвали хирурга из Кремлевской больницы, который будет делать ему операцию по извлечению пули, засевшей в плече, и что Кима навестил сам Хозяин.

Хирург и впрямь появился на следующий день – Сергей видел, как его встречали и вели в лазарет.

Только через неделю Красноперова разрешили навещать. Сергей попал к нему в числе первых. Ким полулежал-полусидел, опираясь спиной на подоткнутую подушку. Левая рука его была примотана бинтами к туловищу, правой он отщипывал с тарелки виноградины и бросал в рот. Увидев Сергея, улыбнулся, подмигнул ему и неуловимо превратился в того самого шалого, озорного капитана, который для всех был своим парнем. Но лишь на мгновение. Опять, как и тогда, при виде приятеля, охорашивающегося перед выходом на очередное дежурство, Сергея кольнула нарочитая, бесшабашная веселость Красноперова. А глаза у него были сейчас притухшие, озабоченно-встревоженные, словно Ким решил изнурявшую его непосильную задачу.

– Бери стул, садись, лопай виноград, мне одному не одолеть. Рад видеть тебя живым и невредимым. А мне не повезло.

Ким произнес последнюю часть фразы без сожаления, словно мимоходом. Сергей воспринял это как лишнее подтверждение душевной стойкости Красноперова: просто и открыто, без фиглей-миглей – не повезло, и все.

Понравилось, что и его, Лучковского, причисляет к боевым рисковым ребятам, таким, как он сам; знает наверняка, что Сергей участвовал в погоне, следовательно, тоже мог схлопотать девять граммов свинца, но не схлопотал, и потому и впрямь приятно Киму видеть приятеля живым и невредимым.

– Видишь, как оно в жизни нашей… Поменялся дежурством и попал в переплет, – выразил сочувствие Сергей. – Болит? – кивком указал он на забинтованное плечо.

– Немного. Даст бог, заживет. Хирург молодчик, меньше чем за час со мной управился, пулю извлек. Знаешь, она немецкого образца, видать, трофейным оружием воспользовались.

– Ты видел стрелявшего?

– Видел… Скажешь тоже. Если б видел, он бы от меня живым не ушел. То-то и оно, что я их спугнул. Услышал шорохи и вроде как голоса, сделал несколько шагов по дорожке, те подумали – засекли их – и бежать. Кто, что – не видно, только по кустам треск. Я за ними: стой, стрелять буду! Они и пальнули. Я боли не почувствовал, вслед им обойму выпустил.

Помолчали. Ким заставил Сергея доесть виноград, взял папироску, покатал ее в уголках рта, вынул спичку, ловко чиркнул о серу коробка и прикурил. Все это проделал одной рукой, быстро и умело, будто долго тренировался.

– Знаешь, кто меня навестил? Не поверишь. Товарищ Сталин. Сидел вот так, как ты, расспрашивал о самочувствии, шутил, а у самого глаза невеселые. Подарил бутылку своего любимого розового ликера, рассказал, как он делается. Готовит ему этот ликер врач-грузин. Специально рано утром в определенные дни собирает лепестки роз, и только тогда, когда на них падет роса. Потом в бутылки их, заливает спиртовым раствором, добавляет какие-то вещества, товарищ Сталин называл, я забыл, настаивает и выдерживает несколько месяцев. Получается напиток, полезный для здоровья. Давай чекалдыкнем.

Ким достал из тумбочки бутылку из темного стекла без наклейки, зубами вырвал торчавшую пробку и плеснул содержимое в стаканы. По палате распространился дивный аромат.

– Чуешь, благоухание какое? А вкус…

Он отпил из стакана и блаженно зажмурился. Сергей последовал его примеру. Вкус у непереслащенного ликера и впрямь был непривычный, ни на что не похожий, с тончайшими оттенками, отдаленно напоминавший варенье из лепестков роз, которое однажды принес из дома опекавший Сергея директор санатория в Мацесте, но лишь отдаленно.

– В лечебных целях, – сверкнул зубами Ким и налил еще.

Сергей посидел с полчаса и попрощался.

Снова навестил его через четыре дня, в воскресенье, после дежурства. Ким почему-то хандрил, выглядел вялым и сонным, хотя рана, по его словам, заживала быстро. Похоже, Кима что-то угнетало, но поди узнай у него.

Сергей попытался взбодрить приятеля и повел его в лес подышать настоянным на хвое воздухом. Ким плелся сзади, глядя на носки сапог, невпопад отвечал на вопросы. Единственно встрепенулся, когда Сергей заговорил о покушении на Хозяина: кто же все-таки осмелился на такое? Шпион, диверсант или свой, внутренний враг? Ким при этих словах завертел головой в разные стороны, точно хотел убедиться – за ними никто не следит, – и затем странно, как бы даже обидно хмыкнул.

Чего я такого сказал? – недоумевал Лучковский, а Ким вдруг оживился, очнулся от спячки, словно только и ждал упоминания о недавней тревожной ночи, стоившей ему пули в плечо.

– Вот и я мерекаю, кто бы это мог быть, свои или чужие? – зашептал Красноперов заговорщически. – Когда их в кустах преследовал, запнулся, чуть не упал и впереди явственно русскую речь услышал, правда, с акцентом: «Не стреляй, убить можешь, пускай он на открытый участок выбежит…» Удиравшие, они между собой переговаривались обо мне. Вот я и думаю: с какой такой стати им жалеть меня? Я на них, гадов, обойму с радостью истратил, жаль, не попал. Если честно, Серега, я, еще уходя на дежурство, неладное чуял, что, не пойму сам, а вот неспокойно на душе, муторно было.

– Да, чудно́ это, – согласился Сергей. Горячечный шепот приятеля ударил его тугой волной и посеял встревоженность.

– И потом, акцент меня смутил, грузинский. Я его ни с каким другим не спутаю. Как прикажешь все это понимать? – Ким взял здоровой рукой Сергея за локоть и остановил. На лбу Красноперова выступила испарина, он блуждал глазами по лицу Сергея, будучи явно не в себе.

– А ты сам что думаешь?

– Я-то? Я никак не думаю, вернее, стараюсь не думать, иначе впору с ума сойти. Нелепость, чушь, но если призадуматься… Не могло же мне померещиться там, в кустах… Впрочем, не нашего ума дело. Хватит об этом. И по-дружески прошу: ни одной живой душе ни гугу. Ты понял? – и он сильно сдавил пальцами-клещами его локоть.

Проводив Кима в лазарет, Сергей вернулся в свою комнату, где стояла пустая застеленная кровать приятеля, и начал неприкаянно ходить из угла в угол. Только что услышанное вползло в него тяжелым дурманом, замутившим ясность мыслей. Он пытался выстроить в логическую цепочку то, чем поделился Ким, что он при этом подразумевал, мысли путались и рвались, как нитки в руках неумелой швеи, он заставлял себя успокоиться, холодным умом расчетливо во всем разобраться и никак не мог. Наконец взял себя в руки, прослушал в памяти, как пластинку, произнесенное приятелем и потихоньку стал раскладывать по полочкам. И чем меньше оставалось свободных полочек, тем нагляднее и убедительнее составлялась картина покушения, которого, вполне вероятно, на самом деле и не было, которое искусно разыграли, отведя каждому действию и поступку определенную роль, место, очередность: и приезду Берии, и поменявшемуся дежурством Красноперову, и его ранению, и кровавому следу на дорожке, усыпанной рыжими сосновыми иглами, и многому другому, незримо присутствовавшему в ту ночь, о чем Сергей мог только догадываться. Но зачем, почему, с какой целью? – пытал себя вопросами Сергей.

Постепенно вызревало открытие, в которое до конца боялся поверить: кому-то  в ы г о д н о  иметь влияние на Сталина, стращать несуществующими кознями, играя на его мнительности и подозрительности. И даже охрана вовлечена в постыдную затею. А почему, собственно, постыдную? У того же Носика свой резон: показать, что охрана не дремлет, даром хлеб не ест, надежно охраняет вождя. Для этого надобна  с и т у а ц и я, коль ее нет, ее разыгрывают, как спектакль…

С той поры что-то сломалось в Сергее. Он не уставал дивиться на внезапно открытую в себе самом способность к лицедейству. Откуда что взялось. Выполняя приказания, улыбаясь сослуживцам, обсуждая с ними всякую всячину, он теперь постоянно ощущал внутри наличие второго человека, исподволь, скрыто ведущего неусыпное наблюдение за тем, первым, в определенный момент нажимающего на нужные кнопки, подающие соответствующие команды: состроить гримасу преувеличенного внимания, промолчать, что-то произнести, громко засмеяться, нахмуриться. Ни разу больше ни с кем из окружавших его не чувствовал он себя душой вольготно. Даже с Кимом.

В сентябре Хозяин переехал в Новый Афон. Шел пятый месяц его безотлучного пребывания на Кавказе – короткий июльский выезд в Москву не в счет. Сергею теперь доверялось присутствие на самой даче, не близко, не в апартаментах, но и не возле опостылевших ворот. Вроде как повышение по службе.

В один из по-летнему знойных, душных дней он стал свидетелем бильярдного сражения Хозяина с худым, жилистым авиаконструктором в полотняных туфлях, сатиновых шароварах и тенниске. Авиаконструктор был вызван к Сталину вместе с группой других ученых и спецов по военной технике. Бильярд стоял на прохладной открытой веранде, загороженной от солнца кипарисами. Рядом с верандой цвели розы. Сергей помогал садовнику обрезать сухие безжизненные ветки на кустах (Носик не возбранял охране в свободные от дежурств часы помогать обслуживающему персоналу, лишь бы не скапливалось много людей) и помимо воли прислушивался к происходившему у бильярдного стола. В прогалы между деревьями он видел лица ходивших у стола: сосредоточенное, полностью поглощенное процессом игры – Хозяина и слегка растерянное – конструктора. По их выражению можно было судить о том, что дела конструктора швах и он безнадежно проигрывает. Однако на зеленом сукне, судя по всему, было как раз наоборот. Словно бы извиняясь и как бы даже переживая, конструктор загонял порывистыми, хлесткими ударами кия шар за шаром и после каждого удачного удара обескураженно смотрел в лузу, поглотившую очередной шар. И как это у меня получилось, ей-богу, случайно…

Хозяин мрачнел, целился с каждым разом все дольше и дольше, но из пяти ударов забивал в лучшем случае один шар, тогда как его партнер из пяти укладывал три шара.

Первая партия закончилась, похоже, разгромом Хозяина. А ведь, по слухам, он неплохо играл. Вторую партию начали незамедлительно. Хозяин склонялся над сукном (помогал маленький рост), конструктор сгибался чуть ли не в три погибели, далеко отводя острый локоть руки, держащей кий. Хозяин с каждой минутой оживлялся, бросал веселые реплики, настроение у него улучшалось пропорционально забитым шарам, а партнер его, наоборот, смотрел все более растерянно и виновато.

Конструктор сделал, насколько мог видеть Сергей, несколько явных промахов, «подставил» два шара. Хозяин незамедлительно, коротким тычком кия вогнал их в лузу и удовлетворенно покашлял. В свою очередь неудачно сыграв, он прокомментировал:

– Какую подставку вам сделал… Ведя в счете, можно позволить себе расслабиться.

Вовсе не огорченный этим обстоятельством, он подошел к лузе, куда конструктор должен, просто обязан был загнать подаренный шар, и приготовился в виде любезности вынуть его. И тут конструктор чудовищно промазал, более того, вообще не попал по шару и вынужден был выставить к борту один из ранее забитых. И тут до Сергея донеслось:

– Товарищ Архангельский, вы что, в поддавки со мной вздумали играть? Сталин слабак, ему нужно дать фору, да?

Конструктор поспешил уверить, что такого он и в мыслях не держал, что ошибки бывают у каждого, даже сильного игрока, к коим он себя не относит.

– Не прибедняйтесь, – Хозяин пристукнул толстым концом кия о пол. – Все знают, что вы великолепный игрок. Скажите честно, боитесь выиграть у Сталина? Рассердится, вознегодует, думаете так, признавайтесь?

Конструктор затряс коротко стриженной головой, не принимая упрек Хозяина.

– Бойтесь не выигрывать, а нарочно проигрывать, – добавил Хозяин уже менее сердито. – Сталин не любит, когда его обманывают, – заговорил о себе в третьем лице, словно о другом человеке. – Тех, кто обманывал Сталина, не ждало ничего хорошего. Играйте честно, товарищ Архангельский.

Доведя до победы эту и вдрызг проиграв следующие три партии, Хозяин раздосадованно бросил кий на сукно, зло изрек:

– С вами невозможно играть, – и покинул веранду.

Жара не спадала. Единственной отрадой оставалось купание. Хозяин не купался и не загорал, спасаясь от солнца в гущине деревьев и в прохладных помещениях дачи. Море он предпочитал наблюдать вечером, спускаясь по широким мраморным ступенькам, напоминающим Сергею знаменитую лестницу, столь впечатляюще заснятую в «Броненосце «Потемкине».

В спуске вождя к воде прослеживалось нечто ритуальное, исполненное глубокого, не всем доступного таинственного смысла – так иногда чудилось Сергею. Сталин шел по лестнице в одиночестве, неторопливо, даже медленнее обычного своего шага, иногда останавливался, прикладывал ладонь козырьком к глазам и устремлял долгий протяжный взор к безбрежному горизонту, где плавился раскаленный диск, готовый вот-вот опрокинуться в море. Ступенек было много, более ста, он ступал осторожно, расставленная в положенных местах охрана зорко поглядывала по сторонам, а внизу неистовствовала толпа отдыхающих, прознавших про ежедневное появление вождя в означенное время и выражавших по мере его приближения свое преклонение возгласами: «Да здравствует товарищ Сталин!»

Кое-кто предлагал очистить площадку внизу лестницы. Чтобы никто не кричал, не выражал восторг и не мешал вождю любоваться закатом. Да и хлопот охране меньше. Носик не позволял. Лучше других зная сокровенную суть человека, которому служил верой и правдой, он не без оснований полагал: присутствие восторженной, умиленной толпы необходимо Сталину не меньше самого заходящего солнца. Это как бы две равноправные составные части ритуала. Третьей был он сам.

Сталин подходил к последнему лестничному маршу и вялым взмахом руки воспалял толпу. Потом долго всматривался в даль из-под козырька ладони и словно нехотя опять завораживал толпу, смотревшую на него снизу вверх.

Почему-то в такие минуты он казался Сергею одиноким и несчастным стариком, которому все обрыдло и который лишь в уходящем с горизонта светиле находит смысл и оправдание собственного присутствия на этой земле, признающей его живым богом уже столько лет. Но замечалось в Сталине и другое, уловимое лишь чутким взором: и нарочито медленный спуск, и ленивые жесты, адресованные толпе, и долгое лицезрение оранжевого диска, наполовину уже погруженного в воду, были освещены особой торжественной театральностью, актерством, тонко рассчитанным и выверенным.

Одно заходящее солнце как бы приветствовало другое, уравниваясь с ним в величии.

В конце сентября Лучковского внезапно затребовал к себе Носик. Рядом с генералом сидел пожилой хорошо одетый благообразный грузин в галстуке-бабочке.

– Поступаешь в распоряжение этого товарища, – сказал Носик и, кашлянув, многозначительно посмотрел на Сергея.

«Виллис» привез грузина и Сергея в Сухумский театр. Дорогой они преимущественно молчали. Единственно, Сергей выяснил: спутник его – директор этого самого театра.

В кабинете он налил Сергею теплого боржоми, полез в стол и достал листочек бумаги.

– Прочти, пожалуйста, вслух.

Не очень понимая, что происходит, Сергей прочел громко и раздельно:

«Приятно и радостно знать, за что бились наши люди и как они добились всемирно-исторической победы. Приятно и радостно знать, что кровь, обильно пролитая нашими людьми, не пропала даром, что она дала свои результаты».

– Чьи это слова? – спросил директор.

– Кажется, товарища Сталина, – несмело предположил Сергей.

– Правильно. Так вот тебе поручается произнести их абсолютно похоже на Иосифа Виссарионовича. Носик меня уверял, что ты большой мастак по этой части.

Сергей опешил, вот как, значит, откликнулся двухмесячной давности спешный вызов его к генералу… Носик, помнится, плотно прикрыл окна комнаты, в которой они находились вдвоем, без свидетелей, воровато огляделся, хитро подмигнул и попросил:

– Скопируй мне Хозяина.

У Сергея отнялась речь. Откуда генералу известно об этом его умении? Ким? Он, больше некому.

– Не боись, между нами останется, – подбодрил его Носик. – Давай, не тяни кота за яйца.

Оправдываться было глупо – генерал знал и, как видно, не осуждал. Набравшись смелости, Сергей произнес несколько фраз. Носик хлопнул себя по ляжкам и заржал, как конь на водопое:

– От здорово, от артист. Только больше, смотри, никому…

Директор по-своему расценил молчание ошеломленного Сергея и начал успокаивать:

– Не пугайся, не боги горшки обжигают. Повторяй за мной голосом Сталина: «Приятно и радостно знать, за что бились…» Что ты молчишь, говори, ну…

Наконец ему удалось расшевелить Сергея. Для этого приоткрыл завесу таинственности. Оказывается, в театре готовится спектакль по пьесе местного драматурга, пьеса посвящена воину-грузину, вернувшемуся с фронта домой, в финале его встречает многочисленная родня, из репродуктора льется музыка и звучит голос вождя. Ему, Лучковскому, и поручается записать на магнитофон голосом Сталина несколько фраз.

С первого, со второго и третьего захода, однако, ничего не получилось. Сергей разволновался, акцент его походил скорее на речь торговца хачапури, а не вождя, чем не преминул уколоть его раздосадованный директор.

– Успокойся, иди и покури, – после очередной неудачи выгнал он Сергея на улицу. И снова они безуспешно пробовали.

– Ты нарочно так делаешь, ты саботируешь важное мероприятие! – раскипятился под конец директор и схватился за сердце.

И тут у Сергея получилось.

– Дорогой, ты меня спас! – приободрился директор, впавший было в полное уныние. – Давай запишем на пленку, – и он включил массивный, как сундук, катушечный магнитофон.

На премьере в театре собрался весь цвет Абхазии. Стоя, аплодисментами и здравицами приветствовал зал появление Сталина. Он сел в первом ряду, охранники расположились кто где, держа в поле зрения весь зал. Сергей находился в седьмом ряду. Пьесы он не знал, да и шла она на грузинском, лишь изредка он смотрел на часы – директор сказал, что спектакль идет два часа. Действие неумолимо приближалось к финалу, который только и мог освободить Сергея от тяжкого бремени – или взвалить на него новое.

При первых звуках сталинской речи зал как орех раскололся от оваций и перекрыл голос вождя. Пришлось делать паузу и снова прокручивать пленку, на сей раз в абсолютной тишине. Тишина продолжала висеть и после того, как голос умолк и музыка истаяла. И в этом почти зловещем молчании с первого ряда раздались три вежливых довольных хлопка, вначале несмело, а потом с истовой страстью подхваченных присутствующими.

Сталин поднялся и продолжал хлопать лицом к ним, что вызвало новую бурю. Зал заходился в восторге…

Едва аплодисменты стихли и люди потихоньку стали заполнять проход, Сергей увидел Носика, делающего ему отчаянные жесты. Кто-то из своих передал: генерал требует тебя. С  д у ш о й  в  п я т к а х  Сергей пробрался к Носику. Тот вытолкнул его вперед, навстречу Сталину.

– Иосиф Виссарионович, вы интересовались, кто так хорошо повторил ваш голос. Это человек из вашей охраны, младший лейтенант Лучковский, – возвестил он, гордый преподнесенным сюрпризом.

Сталин смерил взглядом Сергея с головы до ног, губы его дрогнули в намеке на улыбку. Сощурив рысьи глаза, он вдруг спросил, точно молотком вогнал гвоздь по самую шляпку:

– А Ленина ты тоже копируешь?

Сергей сглотнул застывшую слюну и машинально посмотрел на Носика. Тот стоял, приоткрыв рот, как аршин проглотил.

– Никак нет, товарищ Сталин, не копирую, – отчаянно выпалил Сергей и сжался, точно перед ударом под дых.

– Молодец, – без промедления отреагировал Сталин. – Всех вождей копировать нельзя, это пахнет профанацией.

Спустя две недели после посещения Сухумского театра Сталина хватил удар. По дошедшим до Лучковского слухам, у вождя отнялась рука и частично нарушилась речь. Его срочно перевезли в Крым, где климат, по мнению кремлевских врачей, более подходящ для излечения. Вождя поместили в санаторий Верхней Массандры, раньше именовавшийся охотничьим замком и служивший приютом Александру Третьему. Малоподвижному Сталину прежнее количество охраны уже не требовалось, и Носик отправил лишних, в том числе Сергея, в Москву.

Лучковского вернули на прежнее место оперативника. Несколько месяцев пролетели без происшествий, не предвещая того, что произошло в первомайский праздник пятьдесят второго.

…Около половины седьмого утра первого мая дежурный по Главному управлению охраны принял экстренное сообщение одного из райотделов госбезопасности. На ноги немедленно были подняты все оперативники управления. А произошло вот что. Ранним утром в отделение милиции неподалеку от стадиона «Динамо» прибежала встрепанная, ополоумевшая гражданка и, заикаясь от волнения, сообщила следующее: ее муж, ответственный работник одного из оборонных министерств, достал из стола именной пистолет, подаренный ему когда-то Ворошиловым, и отправился на демонстрацию с намерением убить Берию. У него имеется специальный пропуск на Красную площадь, поэтому к трибуне Мавзолея он может подобраться весьма близко. «Откуда вам известно о намерении убить товарища Берию?» – спросили женщину в милиции. «Он ненавидит его, о чем неоднократно говорил мне, считает повинным во многих смертях, убежден, что он опутал Сталина», – ответствовала женщина, находясь, очевидно, в аффекте и потому не боясь открыто произнести рискованные слова. Сегодня утром из стола исчез пистолет, она подумала – неспроста и побежала сигнализировать. Больше из невменяемой гражданки вытянуть ничего не удалось.

Милиция тут же сообщила в райотдел госбезопасности, и колесо завертелось. В квартире ответственного работника немедля провели обыск, нашли его фотографии анфас и в профиль, тут же размножили и раздали оперативникам.

Добрая сотня их тут же внедрилась в толпы демонстрантов, собиравшихся в колонны в отдалении от площади. Сверхжесткий контроль был установлен на подходах к самой площади, куда начинали стекаться приглашенные на военный парад.

Сергея поставили дежурить возле тыльной стороны Исторического музея, наискосок от Гранд-отеля. Вообще-то его место было возле Мавзолея, в непосредственной близости от членов правительства, – но так накануне распорядилось начальство. Сегодня же его и нескольких других наиболее опытных оперативников выдвинули исходя из важности момента как бы на острие поиска.

В ушах у него звучала фраза генерала – замначальника Главного управления охраны, которой тот напутствовал оперативников: «Кто поймает, тому орден». Разве дело в награде… Это его, Сергея, сегодняшняя  р а б о т а, и, как всякую работу, ее надо выполнять на совесть.

Приглашенные шли не спеша, по одному или парами, – до начала военного парада оставалось более получаса. Сергей вглядывался в них, видя перед собой одно-единственное лицо с характерной приметой – острым, хищным носом. Таким незнакомец был запечатлен на фотографии, лежащей сейчас в боковом кармане пиджака Лучковского и на которую Сергей, незаметно вынимая, нет-нет и поглядывал. Среди гостей его пока не было – Сергей мог дать голову на отсечение.

Люди прибывали, теперь они двигались мимо него вверх по брусчатке чуть ли не сплошным потоком. Шляпы и фуражки создавали дополнительные трудности, мешали с ходу определить: похож или не похож гость на того, кого надобно найти в толпе. Сергей действовал по своей методике: явно непохожих он мысленно отбрасывал, не принимал в расчет; имевших хоть некоторое сходство вел немигающим недоверчивым взглядом до того момента, пока внутренне не убеждался – тянет пустышку. К иным подходил и просил предъявить пропуска, хотя знал: документы у них должны были проверить еще на дальнем подходе к площади.

До того момента, когда из ворот Спасской башни выедет командующий парадом маршал Говоров, оставалось меньше десяти минут. Возникший как из-под земли взмыленный, непохожий на себя Красноперов мимоходом бросил: «Ну, что у тебя?» – выругался, нервно дернул щекой (раньше Сергей не замечал у него тика) и побежал дальше.

И тут Сергей  у в и д е л  его. Впрочем, «увидел» не вполне соответствовало внезапному толчку и приливу крови к голове, заставившему Лучковского замереть и перекрыть дыхание. Это было предчувствие, внезапное и необманчивое, как озарение. Он еще не подцепил его взглядом-крючком, но уже осознал – это произойдет сейчас, в следующее мгновение. Внутренне готовый к этому, Сергей прорезал убыстривших шаг, опаздывающих и почти бегущих гостей невидимым направленным лучом и сфокусировал его на высоком носатом мужчине в кофейного отлива пыльнике и примятой, напоминающей пирожок шляпе. Он двинулся к нему поперек потока, прорываясь сквозь вязкую разгоряченную людскую массу. Его негодующе толкали, отдавливали ноги, он мешал всем спешившим, течение отбрасывало его, но он упрямо выгребал на стремнину и неумолимо сближался с кофейным пыльником, мелькавшим у него перед глазами.