Текст книги "Именем закона. Сборник № 1"
Автор книги: Эдуард Хруцкий
Соавторы: Инна Булгакова,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Гелий Рябов,Аркадий Кошко,Ярослав Карпович,Давид Гай,Изабелла Соловьева,Николай Псурцев
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 57 страниц)
Он вошел в квартиру Романычева первым и понял, что старика здесь нет. Ни живого, ни мертвого. Интуиция полковника еще ни разу не подводила. Минуту он постоял в прихожей, определяя, где выключатель, кончиком шариковой ручки нажал его. Прихожая была просторная, стены обиты дубовыми панелями. На полу лежал коричневый старенький ковер. Полковник осторожно, не прикасаясь к бронзовой ручке, открыл створку высоких массивных дверей. Гостиная. Стенка с книгами, старинный диванчик на изогнутых ножках, горка с посудой, круглый стол. Выглядевшая совсем новой заграничная радиоаппаратура. Полный порядок.
Такой же порядок царил в спальне: устланная широкая кровать, все дверцы большой красноватой стенки закрыты. Ни в кухне, ни в ванной – никаких намеков на присутствие хозяина. Закрытые наглухо окна, несвежий, с легким запахом плесени воздух. Так всегда бывает, если дом недалеко от воды и помещение давно не проветривалось.
– Капитон Григорьевич отсутствует, – сказал Корнилов, заглядывая на всякий случай в чуланчик, где одна на другой стояли пустые коробки из-под египетских апельсинов. Милиционеры, не решаясь войти в прихожую, стояли у дверей. Лица у них были недоуменные.
– А что случилось, товарищ полковник? – спросил участковый. – Сигналы поступили? Или как?
– Или как, – усмехнулся Корнилов. Ему не хотелось ничего объяснять при соседях. А участковый, похоже, обиделся. Взгляд сразу стал недобрым, настороженным. Водился такой грех за полковником – умел он невзначай, без нужды обидеть человека и даже не заметить этого. В управлении было немало людей, которые по этой причине считали Игоря Васильевича человеком занозистым. Но те, кто знал его поближе, или не обращали на его занозистость внимания, или осаживали по-товарищески. И он тут же, удивляясь, как это люди шуток не понимают, извинялся.
Выйдя на площадку, полковник остановился в нерешительности перед дверью.
– Вот ведь какая история… квартиру теперь опечатывать надо, а вдруг старик заявится да увидит печать?! Ведь подумает…
– Да уж, черт-те что может подумать, – сказал начальник ЖЭКа. Все это время он молчал, наблюдая за действиями милиции без всякого интереса. Наверное, ждал, когда можно будет уйти домой.
– Ладно, – решился Игорь Васильевич, – опечатывать не будем. А соседки передадут Капитону Григорьевичу, что приезжал полковник Корнилов. Передадите, девушки?
– Передадим, – сказала одна из них. Другая согласно кивнула.
Когда вышли на набережную, полковник сказал, обращаясь к участковому:
– Вы на меня не дуйтесь. Не мог я при девицах ответить…
– Да что вы, товарищ полковник! – с излишней горячностью начал крепыш. – Я и думать не думал…
– Ладно, ладно, – перебил его Корнилов. – Выступал я в пятницу в вашем Доме культуры. Старик мне потом исповедовался целый час. За одну свою «гре́шку», как болгары говорят. «Грешка» та серьезная. Но срок давности прошел… Договорились мы встретиться, а Капитон Григорьевич пропал.
– Скажи мне кто другой – не поверил бы, – удивился участковый. – Мы с дедом пуд сахару съели, пока чаи в дежурной комнате гоняли.
5
Утро следующего дня началось у Корнилова с пресс-конференции. Каждую среду, в девять тридцать, в кабинете заместителя начальника Главного управления собирались журналисты и генерал рассказывал о том, как складывалась обстановка в городе и области. Первое время журналисты протестовали – время слишком раннее. Многим приходится задерживаться в газете допоздна. Но генерал был непреклонен. «Когда у нас работы поубавится, можно будет и в двенадцать собираться, – сказал он. А потом, улыбнувшись, добавил: – Кто рано встает, тому бог подает». Эту его шутку запомнили, и теперь ни одна из пресс-конференций не начиналась без того, чтобы кто-нибудь из газетчиков не съязвил: «Ну что ж, послушаем, чем нас сегодня господь бог порадовал?!»
Радоваться было нечему. Наступление на пьянство привело к сокращению хулиганства и убийств, но общее число преступлений увеличивалось.
С просьбы разъяснить эту загадку и начались вопросы к генералу. Вопрос задал молодой журналист Сотник из «Вечернего Ленинграда».
– Да какая тут загадка?! – невесело усмехнулся генерал. – Растет преступность – плохо! Снижается – хорошо! Начальство с нас спрашивает, мы с райотделов. Вот они мелочевку и не регистрировали. А теперь – баста! – он стукнул кулаком по столу. Удар получился сильный. У корреспондента радио подпрыгнул и выключился диктофон. Все засмеялись.
– Просил – не приносите магнитофонов, – сказал генерал. – Я вам тут по простоте душевной все наши секреты выкладываю…
– Гласность, Михаил Иванович, – подал голос кто-то из журналистов.
– Гласность – дело прекрасное, – серьезно ответил генерал. – Но мы и раньше от вас секретов не держали. Иногда даже подталкивали – напишите об этом, поднимите такую проблему, выступите порезче. Только не всегда видели ваши статьи в газетах…
– У нас свое начальство, – с усмешкой бросил Лесовой, поднаторевший в жанре судебного очерка журналист из «Звезды».
– Так вот, к вопросу о статистике… – повысил голос генерал, останавливая веселый гул, поднявшийся в кабинете. – Мы теперь регистрируем все заявления граждан. Подчеркиваю – все. Украли детскую коляску из подъезда, колесо из багажника машины, кошелек с пятью рублями… И возбуждаем уголовное дело. Да, занимаемся этой мелочью, отвлекаем силы, перегружаем оперативный состав. Но год-два напряженной работы потом скажутся. Если сегодня человек украл оставленный у магазина велосипед и остался безнаказанным, он завтра украдет автомобиль.
– Почему полковник Корнилов не дает нам материал о том, как поймали преступника, насиловавшего малолетних девочек? – спросил корреспондент одного из журналов. Этот не в меру напористый, нервозный мужчина уже не один день донимал Корнилова. Игорь Васильевич недолюбливал его, вернее, его пространные криминальные очерки. В этих ярко написанных очерках, на первый взгляд, все вроде было правильно, но Корнилова они раздражали. Долгое время он не мог уяснить, что же ему в них не нравится, и от этого раздражался еще больше. Пока наконец не понял: у автора не было ни капли сочувствия к людям, о которых он писал. Лишь холодный анализ, а вместо пера – скальпель патологоанатома.
– Отвечайте, Игорь Васильевич, – сказал генерал.
Корнилов пытался вспомнить имя журналиста, но так и не вспомнил.
– Товарищу Зиновьеву я готов представить всю информацию о том, как проводился розыск. Кроме фамилии человека, сообщившего адрес преступника…
– Вот вам и полная гласность! – бросил реплику Зиновьев.
А дело заключалось в том, что, проникнув в одну из квартир, преступник не только убил и изнасиловал маленькую девочку, но не удержался – украл шесть томиков «Тысячи и одной ночи». Корнилов предупредил все букинистические магазины, переговорил с книголюбами. Неделю спустя ему позвонил директор магазина «Антиквар»: только что шеститомник сдал молодой человек, предъявив, как и положено, паспорт. Через десять минут оперативная группа была в магазине. Томики изъяли, родители погибшей их опознали. Сотрудники уголовного розыска не спускали глаз с молодого человека, а эксперты научно-технического отдела скрупулезно исследовали книги. И вот удача! На одной из страниц обнаружили легкое розовое пятно со следами папиллярных линий. Парня задержали. Отпечаток пальца принадлежал ему, а группа крови совпала с группой крови девочки.
– По-моему, Корнилов прав, – сказал генерал. – Следствие еще не закончено. У преступника могут быть сообщники. Зачем же подвергать опасности человека, который помог милиции? – Он сделал паузу и добавил: – Обществу помог.
Зиновьев только и ждал этих слов. Он стремительно вскочил со стула и торопливо, не заканчивая фраз, проглатывая слова, заговорил о том, что читатель, а стало быть, общество вправе знать все. Все. И даже то, что главную роль в поимке преступника сыграл рядовой труженик, а не сыщик уголовного розыска. Этот скромный человек не побоялся преступника, не испугается и его сообщников. А милиция, скрывая его имя, расписывается в своем бессилии, в нежелании обеспечить его безопасность.
– На примере таких людей надо воспитывать остальных! – запальчиво закончил свое выступление Зиновьев и так же стремительно сел. Повидавший виды стул отозвался жалобным скрипом.
– Родина должна знать своих героев, – с нарочитой торжественностью сказал Лесовой, и все засмеялись. Генерал, воспользовавшись заминкой, объявил пресс-конференцию закрытой.
Корнилов подумал: «Может быть, рассказать кому-то из газетчиков про старика Романычева? Если он теперь неподсуден закону, то пускай ответит перед людьми».
История Романычева угнетала его последние дни. Ему не хотелось углубляться в это блокадное дело. И сейчас он отчетливо понял почему – слушая старика, Корнилов заново переживал то страшное время. И память сопротивлялась, оберегая своего хозяина от лишних переживаний – день нынешний тоже не был безоблачным.
«Кому же предложить историю Капитона Григорьевича? Зиновьев отпадает – талантлив, но циничен. Сотник мелко плавает. Лесовой? А может, все-таки Зиновьев? Для таких подлецов, как Романычев, злой скальпель Зиновьева сгодится в самый раз».
Днем Корнилову принесли из архива тоненькую синюю папку. Дело № 880 «Об изготовлении поддельных талонов на хлеб, сахар, масло и другие продукты начальником цеха типографии им. Володарского Бабушкиным А. Д.». Игорь Васильевич быстро пролистал пожелтевшие страницы.
…Это был листок из школьной тетрадки в клетку. Только клетка не совсем обычная – крупная и не бледно-фиолетовая, а ярко-синяя. Совсем не выцветшая от времени.
«Хотим обратить внимание прокуратуры на то, что начальник спеццеха типографии Володарского Бабушкин А. Д., имея бесконтрольный доступ к шрифтам, краске и бумаге от продкарточек, изготовляет поддельные талоны и отоваривает их в магазинах по месту жительства. В то время, когда тысячи патриотов города умирают голодной смертью».
И подпись:
«Рабочие типографии».
Корнилов предполагал, что найдет нечто похожее. Подложить начальнику цеха в карман халата десяток талонов – это лишь полдела. Надо было подстроить так, чтобы их нашли раньше, чем обнаружит сам Бабушкин. Нужен был донос.
На суде Бабушкин виновным себя не признал. Но в приговоре говорилось, что контроль и учет материалов в цехе ведется недостаточно жестко. Что пропадали литеры из шрифтовых гарнитур, которыми печатаются карточки, а обрезки специальной бумаги хранятся ненадежно. Виноват начальник цеха. С этим Бабушкин согласился. Отрицал только преднамеренность плохого учета.
Одна из бумажек, подшитых в деле, поразила Корнилова:
«Военному трибуналу г. Ленинграда.
На ваше отношение от 26 февраля 1942 г. за № 01-340 сообщаю, что приговор суда по делу 01-340 от 23 февраля на осужденного гр. Бабушкина А. Д. в части конфискации имущества не приведен в исполнение, так как имущества не оказалось.
В ходатайстве о помиловании и направлении на фронт Президиум Верховного Совета Бабушкину отказал. Наискось, через всю страницу, четким размашистым почерком было написано:
«Приговор утвердить с немедленным исполнением. Зам. Пр. Исаенко».
Закрыв папку, Корнилов подумал: «А папочка-то жидковата! Где документы предварительного расследования? В другом томе? Придется снова запрашивать». Он сделал пометку на календаре. Потом позвонил в Октябрьский райотдел. Попросил разыскать участкового. Тот откликнулся минут через пять, словно только и ждал, когда полковник его разыщет.
– Вы, наверное, про деда хотите узнать, товарищ полковник? – спросил участковый, поздоровавшись.
Корнилов не любил, когда предваряли его вопросы, но замечания участковому не сделал, вспомнив, как обиделся старший лейтенант прошлый раз.
– Угадали.
– Он так и не появлялся, товарищ полковник. Я перепроверил – в городе родных у него нет. В клубе ветеранов один его приятель… – участковый помолчал. Наверное, заглядывал в записную книжку. «Вот как, он еще и ветеран!» – подумал Корнилов. – Приятеля зовут Грознов Степан Ильич, он рассказал мне, что у деда под Вологдой, в селе Сосновое, живет племянник. Капитон Григорьевич собирался погостить там в грибной сезон…
– До грибов еще далеко.
– Мы связались с вологодскими товарищами. Попросили проведать племянника. Узнать, не приехал ли дядя. Не поспешили? – В голосе участкового прозвучала тревога.
– Правильно сделали, – похвалил полковник. – На его бывшей службе не справлялись? В Доме культуры?
– Я звонил секретарю директора. Не заходил туда дед с прошлой пятницы.
В прошлую пятницу Корнилов как раз и встретился там с Романычевым.
– Вы думаете, что секретарша все знает?
– Конечно, товарищ полковник. Агния Петровна знает все. Капитон Григорьевич к ней в первую очередь заглядывает. Она же и при нем секретарствовала.
6
Бугаев с большой неохотой поехал на встречу с Агнией Петровной Зеленковой. У него накопилось немало срочных дел, и новое задание полковника показалось ему никчемным. Зачем тратить время на старые истории, которые, ко всему прочему, не приведут к конкретным результатам? Срок давности-то вышел! А старик найдется – живой или мертвый. У стариков есть такая особенность – попадать в больницу или морг.
И сама Агния Петровна не понравилась майору. Сухая, загорелая, с крашеными волосами, черным крылом прикрывающими почти половину лица. Зеленкова разговаривала хрипловатым грудным голосом и постоянно употребляла словечки, которых Бугаев не терпел.
«Деточка» – это пожилой даме, принесшей какое-то письмо для директора. «Котик» – мрачному верзиле-электрику, чинившему проводку в приемной. По телефону Агния Петровна так и сыпала: «милочка», «роднуля», «ласточка». Да и все другие слова она употребляла в уменьшительной форме: «колбаска», «молочко», «хлебушек». Даже майору она сказала, отпустив очередного посетителя:
– На чем мы, миленький, остановились?
– Мы остановились, Агния Петровна, на поисках комнаты без телефона, где можно спокойно поговорить минут пятнадцать, – язвительно ответил Бугаев.
Зеленкова с удивлением взглянула на него, молча встала, открыла дверь в кабинет директора:
– Валентин Васильевич, я отлучусь на полчасика, телефон переключаю на вас.
Они расположились в небольшом зале, сплошь уставленном стендами с детскими игрушками. Это была игровая комната. Железная дорога с семафорами и разъездами, мостами и нарядными станциями выглядела так заманчиво, что майору захотелось увидеть ее в действии.
– Агния Петровна, – сказал он, с сожалением отрывая взгляд от готового в путь тепловоза с двумя пассажирскими вагонами, – вы не знаете, где сейчас находится бывший директор Дома культуры Романычев?
Наверное, не стоило начинать разговор с такого вопроса, но майору не хотелось терять время на дипломатические подходы. Тем более что от разговора он не ожидал никаких результатов.
– Что значит «где находится»? – с вызовом ответила Зеленкова. – И почему вы об этом спрашиваете меня?
Бугаев понял, что совершил промах и разговаривать с этой экзальтированной дамочкой теперь будет трудно.
– Капитон Григорьевич обратился к нам… с одной серьезной просьбой. В назначенное ему время в управление не пришел. И дома его нет. Уже несколько дней.
– Боже мой! – тихо сказала Зеленкова, и выражение лица у нее сразу стало тревожным и беспомощным. – Да ведь он пожилой человек, мог попасть в больницу!
– Мы выяснили – в больницах его нет.
– Боже мой! – повторила женщина. – Значит, он лежит дома!
Привычный ко всему, майор поразился перемене, произошедшей с Зеленковой. Куда только подевалась ее надменная приторность?! Сейчас перед Бугаевым сидела добрая встревоженная женщина.
– Агния Петровна, – сказал он, стараясь быть помягче. – Мы тоже подумали об этом. Вызвали понятых, открыли квартиру. Он не мог уехать к родственникам? К друзьям?
– Какие друзья! Какие родственники! Капитон Григорьевич одинок! – За этими наполненными горечью словами вполне угадывалась мысль о том, что единственной родной душою у Романычева была она, Агния Петровна Зеленкова.
«Ну и хорошо, ну и ладненько, – подумал майор. – Раз ты самая близкая, то и расскажешь мне про дедушку поподробнее». И спросил:
– А племянник под Вологдой?
– Племянник под Вологдой… – эхом отозвалась Зеленкова. – Да он за три года ни одной открытки не прислал. Даже не ответил на вопрос Капитона Григорьевича, можно ли погостить у него. Да Капитон Григорьевич… – Агния Петровна осеклась и пристально посмотрела на Бугаева. – О чем мы с вами говорим, товарищ? Надо же что-то делать?! Надо искать!
– Мы и стараемся, ищем.
Зеленкова развела руками. Ее красноречивый жест словно бы говорил: «Хорошо же вы стараетесь! Сидите здесь, выспрашиваете о каких-то пустяках!»
– Вы могли бы облегчить наши поиски.
– Да я готова на все! Отпрошусь сейчас с работы. И на завтра тоже. Скажите только – куда мне пойти? Где искать? – Слова Зеленковой прозвучали так непосредственно, что майор улыбнулся.
– Идти никуда не надо, Агния Петровна. От вас нужна информация. Чем больше знаешь о человеке, тем легче его искать. А мы о Романычеве не знаем ничего.
– Понимаю… В больницах, значит, его искали. К племяннику он уехать не мог. А… – она напряглась и умоляюще посмотрела на Бугаева, не решаясь задать мучавший ее вопрос.
– В моргах мы искали тоже, – помог Семен.
Женщина с облегчением вздохнула.
– Может быть, в Луге? Может быть, Капитон Григорьевич поехал в Лугу и там ему стало плохо? Надо позвонить в лужскую больницу! Он всегда приезжал из Луги больной.
– А зачем он туда ездил?
– У него в Луге дочь. Взрослая дочь…
Бугаев достал блокнот.
– Ее адрес? Зеленкова вздохнула.
– Больная дочь. Дебилка. В психбольнице. Она уже перестала отца узнавать. – Агния Петровна закрыла лицо руками и долго молчала.
Майор пожалел, что они сели в комнате без телефона. Можно было бы сразу позвонить в Лугу.
– Жена Капитона Григорьевича умерла в пятьдесят шестом, – сказала Зеленкова. – Он почти всю жизнь прожил один. А были женщины, мечтавшие выйти за него замуж. – Агния Петровна вздохнула. – Вы только не отнесите это на мой счет. У нас с Капитоном Григорьевичем особые отношения…
– У Романычева есть враги? – перебил майор Зеленкову, решив, что про особые отношения ему знать не обязательно.
– Враги? Были люди, которых он не любил. Но о таких подробностях лучше спросить самого Капитона Григорьевича.
– Агния Петровна!
– Да, да… Я все понимаю! Но какое они могут иметь отношение к Капитону Григорьевичу?
– Их фамилии Климачев и Поляков?
Зеленкова с удивлением посмотрела на майора и кивнула.
– Они встречались?
– Нет. Вернее, я не знаю. Климачев давно умер. А Поляков присылает Капитону Григорьевичу поздравительные открытки к каждому празднику. Он сердится и рвет их на мелкие кусочки.
– Вы не читали эти открытки?
– Читала. Ничего особенного. «Дорогой Капитоша, поздравляю с первомайским праздником! Желаю здоровья…» – Она пожала плечами. – «Всегда помню о тебе». Последний раз, в апреле, мне удалось перехватить открытку, и Капитоша радовался, как ребенок, что поздравления нет.
– Они когда-то дружили?
– Нет. Наверное, вместе работали. Капитон Григорьевич ничего о них не рассказывал. Я только видела, что он всегда сердился, получая открытки. Говорил: «Это плохие люди».
– Вы же сказали, что он получал открытки только от Полякова?
Зеленкова смутилась.
– Значит, о Климачеве вы знали из рассказов Капитона Григорьевича? Что он вам о нем говорил?
Она опустила голову и почти шепотом произнесла:
– Это безнравственно – рассказывать о чужой жизни.
– Ну хорошо, – согласился Бугаев. – Не будем касаться чужих секретов. Но у Капитона Григорьевича, наверное, есть добрые знакомые?
– Да, есть. Не друзья, но знакомые. Последние несколько лет он любил бывать у отца Никифора, священника из Владимирского собора. С Ланиным – это наш бывший бухгалтер, сейчас на пенсии, – он играет в шахматы. С участковым милиционером он встречается часто. Не знаю почему. Земляки? Но ведь этого же мало для духовного общения? Кстати, участковый тоже звонил мне. Справлялся о Капитоне. У Капитона Григорьевича характер непростой. Он трудно сходится с людьми. И жизнь у него была нелегкая, – продолжала Зеленкова. – Шутка ли – потерять жену. И такая дочь… Но вы не подумайте, что он мизантроп. Капитон Григорьевич добрый и славный человек. И очень деликатный.
Закончив разговор, они вернулись в приемную директора. Семен позвонил в управление, попросил срочно связаться с Лугой. Разговаривая с дежурным, он слышал, как Агния Петровна говорила кому-то по другому телефону:
– Нет, нет, милочка, сегодня вечером никак не могу с тобой встретиться. Спасибо, роднуля.
7
«А почему бы не предложить эту историю Борису Лежневу?» – подумал Корнилов.
Лежнев работал в литературном журнале редактором отдела очерков и публицистики. Много писал сам. Его манера излагать материал импонировала Корнилову. Борис Лежнев никогда не рубил сплеча, не торопился выносить окончательный приговор. Он видел факты и умел показать их так читателям – не плоскими и одноцветными, а объемными, переливающимися всеми цветами радуги. И плохие и хорошие люди в его очерках не были лишены достоинств и недостатков. И как ни парадоксально, хорошие становились еще привлекательнее, а к плохим не прибавлялось симпатии.
Их связывала давняя дружба. В пятидесятые годы Корнилов работал оперуполномоченным уголовного розыска в Петроградском райотделе, а Лежнев – воспитателем в общежитии ремесленного училища на Подковыровой улице.
Жизнь у Лежнева была неспокойная – не проходило дня, чтобы его воспитанники не учинили какую-нибудь «бузу» – не напились, не подрались, не украли. Шпаны в общежитии хватало, и поэтому Корнилов был там частым гостем. Иногда, возвращаясь вечером домой, он заходил к «ремесленникам», как звали тогда учеников ремесленных училищ, и без особого повода. Как сказали бы сейчас, для профилактики нарушений. А Корнилов шутил: «Хожу, чтобы меня не забывали». Его и не забывали – и побаивались и уважали.
Высокий (сто девяносто два сантиметра) сильный мужчина, улыбчивый, умеющий подойти к любому – и к старику, и к молодому забияке, и к профессионалу-домушнику, – он любил свою жесткую службу. И по молодости испытывал любопытство ко всем людям. Эта черта и сблизила его с воспитателем Лежневым, таким же любопытным к людям человеком.
Их жизненные пути то сходились, то расходились надолго. Были годы, когда они встречались очень редко, но никогда не теряли друг друга из виду. Когда Лежнев начал писать в газеты коротенькие заметки, Корнилов уже работал в уголовном розыске городского управления. Он и убедил своего приятеля попробовать силы в уголовной тематике. После первого большого судебного очерка, написанного для «Вечерки», Лежнева пригласили в штат газеты.
Корнилов отыскал в записной книжке редакционный телефон Бориса Андреевича. Порадовался, что сейчас услышит знакомый глуховатый голос. Но на звонок ответила женщина.
– Борис Андреевич здесь уже не работает.
– Вот как? Где же он теперь?
– Ушел на вольные хлеба.
– И давно?
– Месяца два, наверное…
Уход Лежнева со службы удивил Корнилова. «И ничего не сказал! – подумал полковник с досадой. А потом встревожился: – Может быть, заболел? До пенсии ему еще года три, но мало ли!»
Игорь Васильевич позвонил Лежневу домой. Ответила теща.
– Ой! – узнала она голос Корнилова. – Это вы, Игорь Васильевич?! Давно не звонили. Забыли нас.
– Ну что вы, старушка! Не забыл. – Лежнев называл свою тещу старушкой, и кое-кто из друзей постепенно последовал его примеру. Ирина Федоровна не обижалась. Она была женщиной общительной, любила поговорить, особенно с Корниловым, – уголовная хроника ее всегда интересовала. – Столько дел – жену не каждый день вижу! – пожаловался полковник.
– А наш-то освободился! – радостно сказала Ирина Федоровна. – Поцапался с начальством. Два дня ходил по квартире злющий – все маты пускал, а на третий день заявление подал. Теперь с Верой по пляжу в Репине гуляет. Давно бы так.
– Ну и дела! – озадаченно сказал Корнилов.
– Что, не ждали таких новостей? Взяли бы да и съездили к ним. Выслушали зятька, ему и полегчает.
Старуха мыслила всегда конкретно.
«А почему бы и не съездить? – подумал Корнилов. – Если у Бориса на душе смутно – ему в самый раз заняться делом».
– Они где остановились? – спросил он.
– В гостинице. Названия я, правда, не знаю, но телефон у них есть. Будете звонить? – В голосе ее проскользнула настороженность. Наверное, Ирина Федоровна решила, что, позвонив, Корнилов уже не поедет в Репино.
– А зачем звонить?! Поеду без предупреждения. Гостиница там одна, «Репинская». Найду. Я же в уголовном розыске работаю.
– У вас там небось свои агенты есть?
– Нет, агентов не имеем! – засмеялся Игорь Васильевич.
Увидев Корнилова, Лежнев удивился:
– Ты ли это, Игорь Васильевич! Неужели осмелился так рано покинуть любимую службу?
Он всегда подшучивал над Корниловым за его вечерние бдения. Борис Андреевич считал, что, даже работая в уголовном розыске, люди должны выкраивать время для того, чтобы почитать книгу или сходить в театр. «От этого вы и законность нарушаете, что, кроме воров да бандитов, ничего вокруг не видите, – говорил он Корнилову. – С приличными людьми общаетесь слишком редко. Обрастаете коростой».
Солнце уже коснулось залива. Вода была спокойной, и даже чайки угомонились. Не кричали своими тревожными голосами, сидели на воде без движения, словно заколдованные. Лениво стлался над водой дым от костра – мальчишки жгли сухой плавник.
Корнилов и Лежнев неторопливо шли вдоль кромки воды. Лежнев долго молчал. Похоже, никак не мог собраться с духом и рассказать о причине своего ухода из редакции. Игорь Васильевич не вытерпел:
– Чего ты мучаешься! Расскажешь потом. Я тебе одно предложение хочу сделать…
– В милицейской газете послужить?
– Глупеть вы к старости начали, Борис Андреевич, – усмехнулся Корнилов. – Если бы я обладал вашими способностями – не задумываясь ушел со службы. Хочешь знать: я тебе черной завистью завидую.
– Ну уж… – подозрительно посмотрел на полковника Лежнев. И наконец его прорвало. – Все тебе старуха неправильно рассказала. Ни с кем я не ругался. Да противно стало! Не умею я подстраиваться, а перестраиваться… – Он в сердцах пнул ногой коробку от сигарет, да нерасчетливо – песок веером разлетелся по пляжу. Пожилой мужчина, идущий навстречу, укоризненно покачал головой. – Стыдно и неприлично одним и тем же людям каждые пять лет менять свои убеждения. Вчера писал одно, сегодня – другое. А завтра – там будет видно! Помнишь, как я раздраконил хозяйчиков, которые цветы для рынка выращивают да по десятку свиней на подворье держат?
– Помню. Злой был очерк.
– Вот именно. А теперь я должен их на щит поднимать! Да, я тогда ошибался. Но что обо мне люди скажут, если я вот так запросто на сто восемьдесят градусов поверну? Проститутка, скажут, Лежнев.
– А как твой главный редактор, – с ехидцей спросил Корнилов, – тоже уходит? Ведь это он политику в журнале делал.
– А твой начальник? Прости, он у тебя новый. – Лежнев виновато поднял руку. – Неудачный пример. Знаешь, я считаю, что команда должна меняться полностью. Пришел новый лидер, с новыми идеями, с неприятием старых методов, – он должен и новых людей с собой привести. Всех новых. А то что же получается? Сидит наверху какой-нибудь идеолог, два года назад собирал совещание редакторов – одни указания давал, сегодня – прямо противоположные. Один и тот же человек!
– Может быть, теперь эти указания совпадают с его личными убеждениями?
– А раньше он лукавил? Подлаживался? Вроде меня? Дудки, товарищ полковник! Таким виртуозам верить нельзя. Откуда известно, когда они настоящие? Вот это-то мне и противно. Дуют в новую дуду, даже не покаявшись. – И вдруг, успокоившись, словно ни в чем не бывало спросил: – От меня-то ты чего хочешь?
Корнилов рассказал про старика Романычева. Почувствовав, что Борис Андреевич сомневается, он добавил:
– Это дело по тебе. Ты блокадник, знаешь, что такое сто двадцать пять граммов хлеба в сутки. И в очерках своих судебных никогда конформистом не был.
– Нечего меня комплиментами потчевать! – проворчал Лежнев, но полковник видел, что Борису Андреевичу приятны его слова.
– О чем вы так долго секретничали? – спросила жена, когда Лежнев, проводив полковника, вернулся в гостиницу.
– Обсуждали мировые проблемы, – попробовал отшутиться Борис Андреевич. Ему не хотелось говорить о предложении Корнилова до тех пор, пока он не решит, принять его или отвергнуть.
– Мировые проблемы – это твоя слабость. Но Игорь Васильевич человек дела: болтовней себя не изводит. Так что выкладывай!
– Секреты – они на то и секреты… – начал Лежнев, но жена только махнула рукой:
– Ладно! Сам не вытерпишь, расскажешь.
После ужина она пошла смотреть фильм – в кинозале гостиницы показывали «Письма мертвого человека». Лежнев давно перестал ходить на такие фильмы. И всегда искренне удивлялся: для кого их делают? За последние двадцать лет ему ни разу не удавалось встретить человека, который хотел бы атомной войны.
Он сел в шезлонг на балконе и закурил. Солнце закатилось, и спокойная вода залива сразу потемнела… Уходящий вдаль песчаный берег, сосны, здания Сестрорецкого курорта – все вдруг окрасилось в фиолетовый цвет. Казалось, даже воздух приобрел фиолетовый оттенок. Пронзительно кричали чайки. Из-за леса доносилась невнятная музыка. В Кронштадте, темнеющем посреди залива, зажглись первые огоньки. Огоньки трепетали в вечернем нагретом воздухе, обещая на завтра хорошую погоду.
История старика, решившего повиниться через сорок пять лет, заинтересовала Лежнева. «Целая жизнь прошла с момента преступления, – думал Борис Андреевич. – Как он ее прожил? В вечном страхе разоблачения? А чего было ему бояться? Оклеветанный не вернется, не предъявит свой счет. Сообщники будут молчать. Если бы преступление стало для него первым, но не последним, не пришел бы он с повинной. Да и не мог он в таком случае ни разу не споткнуться. Значит, сорок пять лет жил честно и праведно?» – Борис Андреевич рассеянно следил за тем, как ветер гонит полоски ряби по зеркалу залива. Ему уже захотелось поскорее встретиться со стариком, вызвать его на откровенность, заглянуть ему в душу.
8
На следующее утро, в восемь сорок, – Корнилов старался всегда приезжать на службу к этому времени, – ему доложили, что на Каменном острове обнаружили труп неизвестного мужчины. Старика. И первая мысль у полковника была о Романычеве.
– Когда поступило сообщение? – спросил он дежурного.
– Полчаса назад. Наша группа уже выехала.
