Текст книги "Именем закона. Сборник № 1"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Соавторы: Инна Булгакова,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Гелий Рябов,Аркадий Кошко,Ярослав Карпович,Давид Гай,Изабелла Соловьева,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 57 страниц)

Инна Булгакова
«ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ…»

1

Гости съезжались в прошлом году. А жизнь складывалась так, что дачу требовалось продать немедленно. Двадцатого августа Дарья Федоровна отправилась на встречу с покупателями. Какие-то пенсионеры. Она ничего не знала о них, на днях случайно (нет, не случайно: освободиться от всего во что бы то ни стало!) наткнулась в «Рекламе» на объявление:

«Муж с женой купят дом в Подмосковье. Звонить по телефону такому-то».

Позвонила, условилась и вот едет сейчас, прекрасным августовским утром, рассчитывая прибыть на встречу где-нибудь за час до назначенного срока: ровно год – завтра исполнится год, – как не была в Опалихе, надо хотя бы убрать остатки («Останки!» – Дарья Федоровна усмехнулась) «пира во время чумы».

Жалкая усмешечка. Дарья Федоровна – женщина тридцати пяти лет, экономист-международник, твердой поступью шедшая к диссертации, едет продавать наследство и безумно боится. Именно безумно, потому что страх ее не имеет реальной основы, все законно… «Нервы, – успокаивает себя Дарья Федоровна, задыхаясь в переполненной субботней электричке. – Просто нервы».

Москва долго не отпускает, тянутся и тянутся белые, серые и голубые башни, трубы с разноцветными дымками, ржавые свалки… Наконец простор, поля и перелески, дрожащий осинник, одинокие сосны, Опалиха, платформа, тропинка, по которой потянулись граждане с рюкзаками и сумками.

«Зачем я приехала одна? Зачем? Надо было взять кого-нибудь с собой…» Надо бы, но дело в том, что у Дарьи Федоровны нет друзей, у нее вообще никого нет.

Она поднимает щеколду, отворяет калитку и входит в сад – запущенный, пышный сад на исходе лета: высокие травы, малинник, одичавшие розы, старые, но плодоносящие еще яблони сливы… Легкий шорох – осот и мятлик заколыхались. Должно быть, крыса. В этом раю живут крысы.

Дарья Федоровна проходит по кирпичной дорожке, поднимается по трем ступенькам на открытую просторную веранду. Так и есть! Покрытый белой (серой в безобразных пятнах) скатертью длинный стол, ждущий гостей, нет, покинутый гостями: в беспорядке отодвинутые стулья, переполненные пепельницы, засохшие цветы, ножи, вилки, тарелки, блюда и салатницы (конечно, угощение доели крысы в ту же ночь). Как странно, что это сохранилось в неприкосновенности, пыльное, замшелое, что снится ей в бесконечных снах, – прах и тлен. Не хватает графина с наливкой и серебряных стаканчиков, их забрали на экспертизу… Ладно, ладно, все забыть, как страшный сон.

Дарья Федоровна пошла в сарай за ключом. Вот он, старинный тяжелый французский ключ в потрепанной, но все равно кокетливой бабушкиной сумочке, хочется сказать «ридикюль». Но к делу, к делу – проверить комнаты, принести воды из колодца, вымыть посуду, подмести пол: не стоит пугать пенсионеров призраком отпетого притона.

Отомкнула дверь, вошла в прихожую, включила свет, распахнула окна на кухне, в столовой, остановилась у входа в кабинет (надо себя пересилить!..) и шагнула через порог.

Что это? Звенящим солнечным полднем продолжается сон – привет с того света. Дарья Федоровна зажмурилась, чувствуя, как подступает ужас: вдруг представилась та женщина… как она входит сюда, чтобы уйти навек. Галлюцинация. Стоит только открыть глаза и… Никакой мистики – предмет конкретный, материальный. На письменном столе напротив окна – блестящая металлическая коробка, в таких обычно держат шприцы. Именно на том месте, что и год назад. Но ведь этого не может быть? Надо дотронуться, открыть и убедиться… нет, опасно, отпечатки! Может быть, ее хотят свести с ума? Предлагают отравиться в скорбном ощущении вины? Дарья Федоровна прошла на кухню, взяла льняное полотенце, вернулась к письменному столу. Однако… тут еще кое-что есть: немецкая пишущая машинка, допотопная, бабушкина, на привычном месте с левого края, но в нее вставлен лист бумаги… кажется, из стопки, что лежит на столе, – да, именно так: привет с того света… Отпечатано:

«Насчет драгоценностей можем договориться, тем более что их не хватает. Иначе – берегись!»

Бред! Но блестящая зеркальная коробочка, стоящая перед нею, не бред. Осторожно, обернув руку полотенцем, она подняла крышку. Белый порошок. Шорох, под ноги бросилась серая тварь. Дарья Федоровна закрыла коробочку, прошла быстрым шагом по комнатам, заперла дачу и помчалась на станцию, забыв про пенсионеров, забыв про все на свете.

У нее совершенно выпало из памяти, как ехала на электричке, в метро, как шла к своему дому, поднималась в лифте на пятый этаж. Остальное забыть невозможно – вот она открывает кухонный шкафчик, на самой верхней полке пятилитровый старинный графин из стекла с узорами, десять серебряных стаканчиков и металлическая блестящая коробочка, в которой обычно хранят шприцы. Однако ни шприцев, ни белого порошка в ней нет, она пуста. Эту зловещую коллекцию могла бы дополнить записочка, исчезнувшая в недрах правосудия, но не исчезающая из памяти. Стремительные нервные буквы:

«Прощай. Будь оно все проклято. Макс».

Итак, все на месте. Дарья Федоровна мрачно улыбнулась. Выбросить, забыть, продать дачу и жить дальше? Она не колебалась ни минуты. Если это вызов – вызов принят.

Достала записную книжку, села на диван, поставив на колени телефонный аппарат. К вечеру она дозвонилась до всех.

Список гостей, которые съезжались на дачу.

Супруги Загорайские – Виктор Андреевич (пятьдесят четыре года) и Марина Павловна (крепко за сорок) – экономисты, коллеги по институту, в котором она работает.

Братья Волковы – Евгений и Лев Михайловичи (около шестидесяти лет) – крупные деятели, соответственно в сферах коммерции и в дебрях лингвистики.

Малоизвестная, всегда молодая актриса Ниночка Григорьева, курортное знакомство.

Ее вечный рыцарь, драматург-неудачник сорока лет – Флягин Владимир Петрович.

Всем известный фотограф Лукашка (Лукьян Васильевич Кашкин) – книжный маньяк неопределенного возраста.

И Старый мальчик, Александр Петрович, Алик Веселов – бывший одноклассник Дарьи Федоровны, не затерявшийся в глуби времен, зубной врач.

Разговор по телефону, со всеми одинаковый.

– Здравствуйте. Это Дарья Федоровна. Вы помните, какой завтра день? (Все помнили; смущение, волнение, любопытство, тревога – странная смесь ощущений, будто волнами поднимающихся из трубки.) Я буду в двенадцать в Опалихе, на даче. Вы подъедете? Передайте жене.

Или: «Передайте своему брату». Или: «Передай, Нина, Флягину». Тут случилась заминка. «Я с ним больше не вижусь», быстро ответила актриса. «И давно?» – «Да уж с год». – «Тогда – дай мне его телефон. Я позвоню сама».

2

Даша и Макс учились в одном очень престижном институте и уже на вступительных экзаменах из всей колготящейся нервной массы сумели узнать друг друга мгновенно, с первого взгляда, с первой улыбки и слова – и полюбить раз и навсегда («Эх, раз, еще раз, еще много, много раз» – обожаемая Максом цыганщина). Удивительно, что оба были сиротами. Макс – круглый, законченный детдомовец, не помнящий родства. У Дашеньки мать умерла при родах, но имелся отец – угрюмый солдафон, жизнь с которым была невыносима. Они скитались по Москве, снимая клетушки в коммуналках, покуда папа не освободил жилплощадь, скончавшись от инфаркта.

Тут перед возлюбленной парой открылись банальные возможности для устройства быта, о которых в убогих коммуналках они не помышляли: юность и счастье заменяли все. Поработав два года за границей, они с увлечением принялись вить гнездо – дешевую отечественную разновидность европейского «моего дома – моей крепости». Детей оставили «на потом» – надо успеть пожить! – в институте бодро пошли в служебную гору (особенно Макс, умевший обольстить всех и каждого, в тридцать защитивший кандидатскую и тут же приступивший к докторской, впрочем, способный, она предчувствовала, одним ударом разбить вдребезги налаженное житье; она чувствовала, потому что и сама была такой же – человек порыва, готовый на безумства). Однако благополучие процветало и уже надвигалась тоска – зачем? к чему? в чем смысл? – как вдруг жизнь подбросила совсем уж неожиданный сюрприз.

А именно: в прошлом году зимой Макса разыскала бабушка, родная бабушка по отцовской линии, и он неожиданно обрел родство, корни и дачу в Опалихе. Ольга Николаевна более тридцати лет разыскивала его – безуспешно, потому что попал он в детдом при обстоятельствах, может быть, и типичных для того времени, но достаточно трагических. В пятьдесят втором его отец, филолог, сгинул в лагерях за «низкопоклонство перед Западом», мать умерла, бабушка на год слегла в больницу, и двухлетним Максом занялись официальные лица. Любопытно, что сын повторил путь отца – с Запада на Восток, – скитаясь по приютам, из которых он убегал, а его ловили, водворяли, перемещали и так далее.

Бабушка успела оформить наследство и умерла светлой майской ночью, когда томительно и страстно надрывались соловьи в саду.

Макс был одержим (как-то угрюмо одержим) Опалихой и домом, где, по его словам, сконцентрировалась грозовая атмосфера – с того незабвенного довоенного тринадцатого года, по сравнению с которым народное хозяйство все круче набирает темп. Именно в тринадцатом году дед Макса построил дачу.

И вот – старый дом в старом саду. Хлам эпох. Самый древний дворянский слой: готовые стать прахом, но по сути своей бессмертные стулья с неудобными изысканными спинками, канапе и овальный стол; учтивое зеркало, в котором все лица – смутная игра светотеней – кажутся прекрасными, во всяком случае, пристойными; бюро драгоценного черного дерева, на котором стоят часы с нежной любовной парой – пастушком и пастушкой, – часы, как ни странно, идущие и даже отбивающие время; двенадцать серебряных стаканчиков с двуглавыми орлами; желтый комод и гардероб, расписной сундук на чердаке, набитый бумагами и письмами… и так далее и тому подобное.

Прошлым летом бо́льшую часть августа Дарья Федоровна провела в Крыму (им не удалось уйти в отпуск одновременно, и Макс собирался в Крым в сентябре) и вернулась накануне дня своего рождения, который они решили отпраздновать в Опалихе в кругу друзей… Нет, у них не было друзей, они не нуждались в них… в кругу знакомых: никто еще не видел старого дома. Кстати, вместе с домом они получили в наследство крыс – наглое полчище, особенно распоясавшееся после смерти престарелого, но отважного кота Карла. Кот умер через неделю после хозяйки.

Двадцать первого августа, в сияющий субботний полдень «гости съезжались на дачу» – так громогласно озаглавил это событие Макс, добавив как-то непонятно: «Пушкинский пароль, таинственный отрывок». Первыми приехали супруги Загорайские – институтское начальство, что-то вроде безысходной общественной нагрузки – и вручили напольные весы: «В здоровом теле – здоровый дух». Далее возник Лукашка с бодлеровскими «Цветами зла» (давняя вожделенная добыча для Макса). Лукашка – великолепный фотограф, которому особо удавались портреты вождей, книжный жучок, тот еще тип, изворотливый, но с готовой пролиться слезой, – знал всех и вся. И «все и вся» его также знали. По просьбе хозяина он привез знакомых через третьи руки влиятельных братьев Волковых, способных якобы помочь с ремонтом дачи (младший Волков был обязан Лукашке книжной редкостью – «Словом о законе и благодати»). Братья презентовали коньяк, коробку конфет и цветы, целый ворох пунцовых роз. «Оранжерейные, – заметил Макс. – А наши дичают потихоньку». Дарья Федоровна занялась цветами, расставляя их в вазах и вазончиках по центру стола на открытой веранде. Хозяин и Лукашка – с неизменным потрепанным портфельчиком – уединились в кабинете по своим меновым делам (у Макса каждое дело доходило до страсти). Однако вернулись вскоре: дело не сладилось. Лукашка, по обыкновению, лукавил, Макс не уступал.

Тут прибыла неразлучная парочка – актриса и драматург Флягин – с французскими духами. И все сели за накрытый стол, и появился последний приглашенный – Старый мальчик (прозвище ревнивого Макса). Да, что-то несоединимое поражало в облике зубного врача: элегантная стройность – и шаркающая стариковская походка; свежее румяное детское лицо – и потухший усталый взгляд. Он подарил Дашеньке серьги, поцеловал руку и вынул из прозрачного целлофанового мешочка блестящую коробочку, в которой медики держат шприцы.

3

– Здесь яд, – объяснил Старый мальчик.

– Яд? – протянула Дарья Федоровна. – И кого ты собираешься отравить – меня или Макса?

– Он просил. – Старый мальчик поставил коробочку на стол и уселся рядом с хозяйкой. – Я привез.

– Да, друзья, жизнь невыносима, – откликнулся Макс.

– Мрачноватый подарок, – заметил Загорайский. – Надежда нашего заведения Максим Максимович Мещерский во цвете лет…

– Типун тебе на язык! – отрезала супруга – дама с неутомимым и ядовитым языком.

– Крысы одолели, – Макс встал, взял коробочку. – Мне посоветовали положить мышьяк в кусочки фарша, а потом… – Он скрылся за дверью, тотчас появился, продолжая: – Кусочки разбросать в местах…

– Макс, ради Бога, за столом…

– Ах, ну да! Просто я без тебя тут за месяц осатанел. И ведь какая гнусная тварь. – Он взял бутылку шампанского. – Кому нравится роль виночерпия?

– Позвольте мне, – отозвался старший Волков. – Я за рулем, так что займусь розливом. За хозяйку?

– За тебя, красавица моя!

– За красавицу! – поддержал старший Волков, одобрительно взглянув на Дарью Федоровну, а младший поинтересовался любезно:

– Вы случаем не из князей Мещерских?

– Я-то? – Макс усмехнулся. – Я детдомовец.

– Но это не исключает… Известная фамилия. Сто лет назад князь Владимир Петрович, ретроград и мракобес, издавал журнал «Гражданин». Редактором, между прочим, был Достоевский.

– Думаю, мы не из этих. У нас все Максимы, и отец, и дед, и прадед… Макс нахмурился. – Моя родня никому не известна и не интересна. Вообще я только недавно узнал, кто я таков есть. Жил без прошлого – и неплохо жил.

– Как необычно! – воскликнула актриса в каком-то даже экстазе. – Вот тебе, Володя, материал для трагедии.

– На трагедию не потянет.

– Все это тыщ на пятнадцать потянет, – вставил Лукашка. – А как тебя бабушка разыскала?

– Очень просто. Годы писала по всяким инстанциям – без толку. А незадолго до смерти обратилась в Мосгорсправку – и пожалуйста!

– Кроме дома – что-нибудь ценное?

– Кой-какой антиквариат, бумаги, письма. Самые старые – дедовские с фронта. Первая мировая.

– И домик мировой. Но ремонт необходим, правда, Евгений Михайлович?

– Серьезный ремонт, – подтвердил старший Волков. – Прежде всего перебрать подгнившие бревна. И все-таки как строили! Признаться, нам далеко.

Вопрос следователя: «Куда именно ваш муж отнес металлическую коробочку с мышьяком?» – «На кухонный стол». – «Каким же образом яд оказался в кабинете?» – «Его перенес туда Лукашка». – «Кто?» – «Лукьян Васильевич Кашкин». – «Да, на коробочке отпечатки пальцев зубного врача Веселова, вашего мужа и Кашкина. Зачем он перенес мышьяк в кабинет?» – «Я попросила».

Старый сад млел в жгучих безучастных лучах, но под навесом на открытой веранде было не жарко, изредка тянуло легчайшим, едва заметным сквознячком. Они выпивали, закусывали и беседовали о ремонте, до которого никому не было дела, в том числе и ей. В бездумной беседе, взглядах мужчин и ответном женском смехе, в жгучем воздухе и в ней самой, она чувствовала, сквозил соблазн. Он не разрешился бы в классическом разгуле: народ подобрался воспитанный. Совершенно невозможен, например, секретарь ученого совета, откалывающий коленца; громящий посуду драматург; рвущий на себе ли, на ком-то – уже неважно! – рубашку Лукашка; братья, рыдающие «Степь да степь кругом…», или вцепившиеся в волосы друг друга соперницы. А почему, собственно, невозможно? Все возможно. Цивилизация давит, а темные силы подсознания требуют выхода. Но вероятнее всего, вожделение разрешится в легкой игре, цинизме и лепете.

– Чудесный сад! – пролепетала актриса Ниночка – прелестный мальчик. – А весной, когда все цветет? Яблони и…

– Да, совсем забыла! – воскликнула Дарья Федоровна. – Я ведь падалицу собрала, надо…

– Я помою.

Макс встал, прошел в угол веранды, поднял таз с горкой ярко-оранжевых яблочек. Горка разрушилась, яблоки покатились по половицам прямо под ноги младшего Волкова, покуривающего трубку.

– Я помогу, помогу. – Волков положил трубку в пепельницу, подобрал упавшие яблоки и, прижимая их к груди, удалился с Максом на кухню. Оживление и смех возрастали, покуда грустный Лукашка не заныл:

– Дарья, а Максимушка твой меня сегодня обидел. Четырех «Аполлонов» пожалел для старого друга. Ведь непереплетенные, в самом поганом виде… Люди добрые, скажите, стоит прижизненный «Огненный ангел»…

– Не плачь, останешься при своем «Ангеле».

– Я зла не помню, а вот он очнется и пожалеет. Еще как пожалеет, да поздно будет. Он думает, что Брюсов…

Тут вернулся хозяин с помощником, Лукашка умолк, все расхватали яблоки, наискосок, откуда-то, наверное из подпола, к ступенькам метнулась серая тень.

– Совсем обнаглели! – воскликнул Макс. – Средь бела дня, при народе… Видели?

– Говорят, чтобы крысы покинули дом, – сказал младший Волков, – надо одну из них поджечь. Она пронесется по комнатам, на ее визг кинутся остальные твари – и дом очистится.

– Гнусный способ, – отозвался Макс, передернувшись.

– Борьба за существование в известном смысле вообще гнусна. Попробуйте мышьяк.

– Кстати, а куда ты его дел? – поинтересовалась Дарья Федоровна.

– В кухне на стол поставил.

– С ума сошел! Там же еда, немедленно…

– Я отнесу, – вызвался Лукашка, ближе всех сидевший к двери. – Куда?

– Да поставь в кабинете, на стол, – ответил Макс.

Книжный маньяк исчез, но вскоре появился, заявив:

– Есть занятные вещицы. Господа, вам повезло.

– Максим Максимович, можно посмотреть комнаты? – осведомилась Загорайская.

– Разумеется, – Макс было поднялся, но она жестом остановила его:

– Занимайте гостей. Витюша!

Витюша помедлил, глядя на свой стаканчик с коньяком, залпом выпил и пошел вслед за женой; за ними двинулся и строительный деятель осмотреть, как он выразился, «фронт работ».

Вопрос следователя: «Когда ваш муж пошел мыть яблоки, он не взял с собой стаканчик с вином?» – «Нет, и у него и у Волкова руки были заняты». – «Больше он не вставал из-за стола до своего последнего ухода?» – «Вставал. Они с Ниной…» – «С гражданкой Григорьевой?» – «Ну да. Они ходили за гитарой». – «В кабинет?» – «Гитара висела в спальне». – «Итак, за три часа, что гости сидели на веранде, Мещерский три раза входил в дом: отнес мышьяк, мыл яблоки и брал гитару».

Прекрасный низкий, чуть с хрипотцой голос – и юное лицо мальчика-пажа: контраст, неизменно действующий на мужчин:

 
Вечер, поле, два воза,
Ты ли, я ли, оба ли?..
Ах, эти дымные глаза
И дареные соболи!
Як, як, романэ, сладко нездоровится,
Как чума, во мне сидит жаркая любовница…
 

– Браво! – рявкнул старший Волков, и все подхватили:

– Браво! Розу! Увенчать розами! Вон, из вазы… Нет, свежих из сада… Владимир Петрович, поднесите своей даме розы… Володь, по тропинке в угол сада…

Флягин, проворчав «знаю», спустился по ступенькам. Макс поднялся с серебряным стаканчиком в руке, подошел к двери в дом, Загорайская сказала вслед:

– Максим Максимович, можете считать себя с понедельника в отпуске. Я поговорю с директором.

– С понедельника? Превосходно! – он усмехнулся. – Нет, с сегодняшнего дня, точнее, с этой минуты у меня отпуск. – Макс приподнял стаканчик, театрально поклонился и исчез.

Вопрос следователя: «Через какое время после его ухода вы вошли в кабинет?» – «Минут через семь – десять», – «Зачем вы туда пошли?» – «Не знаю. Ни за чем. Просто почувствовала… тревогу». – «Почему тревогу?» – «Не могу вам объяснить». – «За столом произошло что-нибудь, что вызвало эту тревогу?» – «Нет». – «Ладно. Что вы увидели в кабинете?» – «Макс стоял спиной к двери, глядел в окно и повернулся на мои шаги». – «Коробка с ядом была на столе?» – «Да. Рядом стаканчик с наливкой. Он повернулся, пошел мне навстречу и начал медленно сползать на пол, цепляясь за стол. Его вырвало». – «Он что-нибудь успел вам сказать?» – «Нет». «У него были причины покончить с собой?» – «Если и были, я о них ничего не знаю». – «По своему характеру он мог пойти на это?» – «Наверное, мог. Он во всем доходил до крайности». – «То есть?» – «Я хочу сказать: если он загорался чем-нибудь, его нельзя было остановить. Он шел напролом – и всегда выигрывал». – «Вообще он был психически нормален?» – «Да». – «По-моему, вы хотите что-то добавить». – «Как выяснилось, у него была тяжелая наследственность. Его мать, когда Максу было два года, тоже покончила с собой». – «Каким образом?» – «Отравилась».

4

Он глядел на нее, задыхаясь, судорога прошла по телу, лицо дико исказилось. И вдруг затих. Она стояла посреди комнаты, потом сорвалась с места, быстро прошла на веранду и сказала изменившимся голосом (наверное, он прозвучал страшно, потому что все разом вскочили, отодвигая стулья). Она сказала:

– Там Макс!

Старый мальчик крикнул:

– Где?

– В кабинете.

– Что с ним?

– Не знаю.

Он промчался мимо нее, за ним гурьбой кинулись остальные, она в хвосте. Компания ввалилась в кабинет, Старый мальчик встал над ним на колени, щупая пульс, приказал:

– Тихо! – Потом поднял голову и объявил: – Он умер.

То ли вздох, то ли стон пронесся меж собравшимися, зарыдала Загорайская, Лукашка прошептал:

– Но… почему?

– Откуда я знаю!

– Товарищи! – начальственный бас старшего Волкова покрыл смятенный ропот и рыдание. – Без паники! Во-первых, необходимо вызвать «скорую»…

– Никакая «скорая» ему уже…

– Они засвидетельствуют смерть. Взгляните на стол!

Посередине письменного стола стояла коробочка с ядом, рядом серебряный стаканчик, раскрытая авторучка с «золотым» пером и лист бумаги.

– Ни до чего не дотрагивайтесь. Я прочту издали, – и Волков прочел: – «Прощай. Будь оно все проклято. Макс». Дашенька, это его почерк?

Все взоры обратились на Дарью Федоровну, стоявшую на пороге, все вдруг осознали, кто здесь главное действующее лицо.

– Это его почерк?

– Евгений, опомнись! – воскликнул младший брат, подошел к Дарье Федоровне, бережно взял за руки, забормотал: – Надо как-то выдержать, пойдемте отсюда…

– Правильно, вдову на веранду!

– Какую вдову? – закричала актриса истерически и вдруг побледнела. – Он умер? Да вы что? Этого не может быть!

Рыдания оборвались, Загорайская грузно осела на пол, ее супруг ничего не замечал, не сводя воспаленного взгляда с мертвого тела подле стола.

– Воды… кто-нибудь! – приказал Старший мальчик, Лукашка метнулся на кухню, старший Волков скомандовал (вовсе не начальственно, а нелепо, идиотически звучал его голос):

– Всех дам на веранду!

– Евгений, да что с тобой!

Дарья Федоровна высвободила руки, подошла к столу, вгляделась, сказала:

– Это его почерк. – Помолчала, потом спросила: – Значит, все кончено? – Ей никто не ответил. – Алик, все кончено?

– Даша! – Старый мальчик оторвался от Загорайской, пришедшей в себя. – Тебе лучше уйти. Пошли… – Он обнял ее за плечи и повел из комнаты.

– Всем очистить помещение! – вновь встрял старший Волков. – Кто пойдет звонить?

– Я сбегаю, – вызвался Лукашка.

Гости гуськом двинулись на веранду; там стоял драматург Флягин с пунцовой розой в правой руке и задумчиво глядел вдаль.

– Где вы все… что случилось?

– Макс отравился! – брякнул Лукашка, губы его тряслись, желтые глазки бегали.

– Вот как? – Флягин вздрогнул и резким движением швырнул розу через перила в сад.

– Ничего еще не известно, – поспешно сказал младший Волков, взглянув на Дарью Федоровну. – Дашенька, где здесь телефон?

– Автомат возле станции.

– Лукаша, идемте?

– Ага, побежали.

Вопрос следователя: «Товарищ Загорайский, у вашего бывшего коллеги были в последнее время какие-нибудь служебные неприятности?» – «Никогда ни малейших. Его очень высоко ценил наш директор и я лично в качестве секретаря ученого совета. Несмотря на молодость, он считался крупным специалистом по вопросам Общего рынка и, без сомнения, блестяще защитил бы докторскую», – «Значит, вам ничего не известно о причинах самоубийства?» – «Абсолютно ничего». – «У него не было врагов среди присутствующих на дне рождения, как вы думаете?» – «Представить себе не могу!» – «А его взаимоотношения с женой?» – «Ему повезло, как всегда. Прекрасная женщина». – «Ну, насчет везения…» – «Да, да, конечно! Странно, непостижимо, не понимаю! Такой ясный… я бы даже сказал, насмешливый ум, никаких отклонений. Не понимаю!»

Вопрос следователя: «Александр Иванович, когда именно Мещерский попросил вас достать мышьяк?» – «Он позвонил мне за неделю до дня рождения Даши». – «Она в это время отдыхала в Крыму?» – «В Алуште». – «Он сам попросил вас о мышьяке?» – «Нет. Он пожаловался на крыс. Я предложил помощь». – «То есть яд предложили вы?» – «Я». – «Скажите, вы всегда ездили к Мещерским один, без жены?» – «Всегда». – «Почему?» – «Это мои друзья». – «И каковы были их взаимоотношения?» – «Они любят друг друга». – «Вы сказали «любят»?» – «Да».

Вопрос следователя: «Лев Михайлович, о чем вы разговаривали с Мещерским, когда мыли яблоки?» – «О даче, о саде. Он был как-то возбужден, кажется, приятно возбужден. Впрочем, я его совсем не знаю». – «Коробка с ядом стояла на кухонном столе?» – «Не могу сказать, не обратил внимания. Стол был весь загроможден. В общем, Максим Максимович мыл яблоки, я вытирал их полотенцем, при этом мы разговаривали и смотрели друг на друга». – «Вы хотите сказать, что Мещерский при вас к коробке не прикасался?» – «Это я могу утверждать совершенно точно». – «Вы не отлучались из кухни?» – «Ни он, ни я никуда не отлучались». – «Вы ведь были у Мещерских впервые? Какое впечатление сложилось у вас об этом знакомстве?» – «Самое отрадное, кабы не концовка». – «Что вы об этом думаете, как человек со стороны?» – «Тайна, должно быть, страшная тайна». – «То есть?» – «Просто так с жизнью не расстаются. До самоубийства нормального человека надо довести. Кто-то довел». – «Кто, по-вашему?» – «Я же человек со стороны».

Вопрос следователя: «Евгений Михайлович, насколько мне известно, за столом вы единственный не пили спиртное?» – «Я должен был вести машину. У нас с братом своеобразная очередь насчет этого дела. Мы с ним вообще не злоупотребляем. И уверяю вас, никто из присутствующих не зашел за пределы. Да и не с чего: наливка, по отзывам, почти безалкогольная». – «А сам хозяин?» – «Нет, нет, я лично разливал… все-таки занятие». – «Вы сидели рядом с Мещерским?» – «Совершенно верно. Я слева, мадам Загорайская – так, кажется, ее кличут? – справа. По-моему… знаете, я б поклясться мог, что покойник себе за столом яду не подсыпал. Как он умудрился? Загадка». – «А может, кто-то другой умудрился?» – «Шутите! Под моим носом!» – «Но вы ведь вставали из-за стола?» – «Всего только раз, ходил осмотреть комнаты, однако в этот промежуток мышьяк не мог оказаться в стаканчике». – «Почему вы так думаете?» – «Логика, товарищ следователь. Народ пил сначала бутылку шампанского, потом коньяка, а к наливке из черноплодки приступили позже. Яд обнаружен именно в наливке и именно в стаканчике Максима Максимовича». – «Который все время стоял на столе?» – «На столе перед моими глазами, покуда не был унесен хозяином в его последний путь. Безумно жалко вдову!»

Вопрос следователя: «Марина Павловна, вы ведь давно знали Мещерских?» – «Семь лет они работали в нашем институте. Максим Максимович кончал докторскую, я была в курсе. Честно сказать, снабжала его бумагой и папками… Я потрясена и до сих пор не могу прийти в себя. Только что он сидел рядом за столом, курил, смеялся – и вдруг труп. Все произошло слишком быстро, понимаете? В этом есть какая-то странность, необъяснимая и… невыносимая. Проклятый дом!» – «Почему проклятый?» – «Не знаю. У меня в глазах стоит кабинет и солнце падает из окна на мертвое лицо». – «Значит, дом произвел на вас гнетущее впечатление?» – «Теперь он мне представляется ужасным, но вначале… есть, конечно, прелестные вещи, антиквариат теперь в цене…» – «Когда вы осматривали кабинет, на столе стояла коробка с ядом?» – «Лучше не напоминайте! Да, да, на столе… Дарья Федоровна рассчитывает все продать, и я ее понимаю. Страшные воспоминания… правда, с ее нервами жить можно. Железная женщина, завидую. Ни слезинки не пролила».

…Вопрос следователя: «Товарищ Кашкин, вы перенесли коробку с ядом в кабинет?» – «Ну, я. А что тут такого?» – «Вы бывали на даче раньше и знали расположение комнат?» – «Не бывал. Но в кабинете мы сидели с Максом перед обедом». – «Почему вы уединились?» – «Хотели обменяться книгами». – «Какими книгами?» – «Видите ли, мне не хватает для полного комплекта, для полного, так сказать, счастья четырех экземпляров «Аполлона». Выходил такой журнальчик в начале века. Причем они у Макса в ужасающем состоянии, не переплетены… А я предлагал прекрасно сохранившегося Шопенгауэра». – «И Мещерский не согласился?» – «Нет. Но я его из-за этого не отравил». – «Неуместная шутка». – «А, все неуместно, все безумно, все черт знает что такое!» – «Вы о чем?» – «Отравление – психологическая загадка. Человек только что пожалел для старого друга потрепанных символистов, то есть собирался жить. Я так понимаю?» «Значит, за столом произошло что-то такое, что изменило его намерения?» – «Ничегошеньки. Говорили в основном о ремонте дачи и кто куда в отпуск собирается, актриса романсы пела, я фотографировал…»

Вопрос следователя: «Товарищ Флягин, как по-вашему, у Мещерского были причины для самоубийства?» – «Какие нужны причины? Жить надоело – и все». – «Вдруг надоело?» – «А что? Он был человек… игривый». – «В каком смысле?» – «Ну, способный на все». – «На что?» – «На все. Себя не жаль, и никого не жаль. В день рождения жены пошел и отравился. Записку читали? То-то же. «Будь оно все проклято». Цинизм и усмешка». – «А что именно проклято, как вы думаете?» – «Он же написал: в с е. Весь мир, и он сам, и мы вместе с ним, и любимая жена. Откровенно говоря, я не понимаю, чего вы от нас от всех добиваетесь? Ведь факт самоубийства налицо?» – «Да, вскрытие показало, что он отравился мышьяком, который обнаружен в наливке в его стакане». – «Правильно. Он прошел в кабинет, написал задушевную записочку, всыпал в наливку яд и выпил. Это же очевидно?» – «Не совсем. Мышьяк не мог подействовать мгновенно, исходя из той дозы, которая обнаружена в стаканчике. Он принял яд раньше. Каким образом – вот в чем вопрос. Ведь столько свидетелей и никто ничего не видел». – «А разве нельзя сыпануть незаметно?» – «Можно. Но зачем? Хозяину проще проделать все это в доме, чем при свидетелях». – «М-да, признаться, я его недооценивал. Принял яд и сидел с нами смеялся. Это ж просто сверхчеловек!» – «Вот и хотелось бы узнать, что этого сверхчеловека довело до самоубийства».