Текст книги "Именем закона. Сборник № 1"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Соавторы: Инна Булгакова,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Гелий Рябов,Аркадий Кошко,Ярослав Карпович,Давид Гай,Изабелла Соловьева,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 57 страниц)

Оказавшись в полуметре и подстроившись под широкий шаг-полубег носатого, Сергей оттиснул плечом мешавшего ему соседнего человека, кажется, известного артиста, и, не обращая внимания на сопение и нелестную фразу в свой адрес, словно невзначай обнял носатого, прижал его руки к туловищу и как бы повис на нем. Носатый забултыхался, попытался освободиться.

– Что, что такое, отпустите меня! – выкрикнул он.

– Спокойно, не дергаться, госбезопасность, – сквозь сжатые зубы приказал Сергей, продолжая висеть на носатом и правой рукой пытаясь ощупать карман пыльника.

– Да пустите же, какое вы имеете право?! – верещал носатый, не расслышав произнесенного Лучковским слова.

Сергей сделал резкое движение вбок и, споткнувшись, тем не менее удержался на ногах, не выпустив носатого. Наконец ему удалось выпихнуть того на край. Толпа обтекала их, как течение речной камень-валун, и устремлялась дальше к площади. А Сергей, не давая носатому очухаться и высвободить руки, шептал ему в ухо:

– Где пистолет?

– Какой пистолет, вы с ума сошли! – ерепенился тот.

На помощь примчались двое оперативников, втроем они скрутили его и оттащили в сторону, на газон. Сергей мигом обыскал и не нашел оружия. Вытащив из кармана пыльника пропуск, убедился: интуиция не подвела – тот самый, кого они искали все это суматошное утро.

– Где оружие? – не в силах совладать с собой, сдавил он горло носатого.

Тот захрипел, забился.

– Вы хотели совершить покушение на Берию! – не отпускал горло Сергей, потерявший над собой контроль. Что-то звериное вселилось в него.

– Нашли! – крикнули сбоку. Их окружили, Сергей разжал онемевшие пальцы и выпустил горло человека в пыльнике. Тот сразу обмяк и повалился бы, если бы его не удержали.

– Ну Серега, молодчик! – радостно тискал его примчавшийся Ким.

А в Лучковском все бурлило и клокотало. Он безотчетно ненавидел испортившего праздничное утро носатого, не в силах унять неостывшую страсть гончего пса, дорвавшегося до добычи и взятого затем охотником на поводок. Его била дрожь, он не мог найти себе места и отвечал на поздравления сводившей скулы гримасой.

Пойманного увезли на Лубянку. В середине дня Ким сообщил: «Долго запирался, не сознавался в злом умысле, да и прямая улика отсутствовала – пистолет. Оружие обнаружили в потайном отделении книжного шкафа, который при первом обыске впопыхах прозевали. Жена вдруг заблажила: дескать, померещилось ей, в милицию бросилась себя не помня, мужа якобы спасти хотела. Дура набитая, сама же и закопала его. Поднажали наши, она и дала прежние показания, те, что утром, про разговорчики мужнины относительно Лаврентия Павловича. А потом и муженек раскололся. Тебе, Серега, повышение в звании светит и кое-что еще. В общем, молодчик».

Ближе к вечеру, после демонстрации, Сергей, как договорились, навестил Соню. Она жила у Покровских ворот в шестиэтажном доме, внизу которого помещалась аптека. Путь от Красной площади занимал от силы двадцать минут: по улице Куйбышева, мимо памятника героям Плевны, далее по Маросейке в направлении Армянского переулка. Сергей шел больше часа. Он сторонился высыпавших на улицы гуляющих в цветастых платьях и белых рубашках, шустрой детворы с флажками и воздушными шарами, невидяще пялился в витрины магазинов, купил любимое свое мороженое крем-брюле и съел, не ощутив вкуса. Внутри него что-то и впрямь выкипело, оставив на дне полынный осадок. Весь пережитый сегодня бестолково-нервный день разъялся на составные, мельтешил какими-то обрывками, лоскутками, поселяя в душе сумрак и пустоту.

Тревожило и мучило сообщение Кима, которое Сергей без конца повторял. Выходит, носатый не имел намерения покушаться на жизнь Берии, коль оставил оружие дома. Раз так, обвинение против него строится исключительно на показаниях малахольной бабы. Однако этого окажется вполне достаточно, чтобы… Сергей не хотел домысливать дальнейшее.

На моем месте мог оказаться любой из наших, пытался вывести себя из сумеречного состояния. Ведь мы выполняли приказ. Ну, мне повезло (невесело усмехнулся), сцапал носатого я, однако шансы добраться до правительственной трибуны равнялись у него нулю, он был обречен с того момента, как жена примчалась в милицию. И довольно изводить себя, получается, будто я чуть ли не невиновного… А разговорчики по поводу Берии – это же наверняка не враки, за них по закону надо нести ответственность.

Однако желанное успокоение не наступало, и в таком поганом настроении Сергей приближался к дому Сони. Только здесь он буквально вынудил себя переключиться, вспомнить что-то хорошее, греющее душу и сразу увидел не столь давнее: трамвайную остановку на Самотеке, толкотню у дверей вагона, вылетевшую оттуда тяжелую хозяйственную сумку и легко, козочкой спрыгнувшую следом девушку с копной каштановых волос, вмиг отгородившую Сергея от всего остального мира. Девушка с трудом подняла сумку и скособочившись стала переходить трамвайные пути. Она смешно переваливалась на ходу, тяжесть была ей не под силу, Сергей бросился за ней (откуда прыть взялась у не слишком ловкого в обращении со слабым полом парня – армия и другая служба мало способствовали избавлению от этого) и подхватил сумку. От неожиданности девушка отпрянула и выпустила ручку, сумка осталась у Сергея. Он не успел с извинением произнести, что вовсе не грабитель, а просто помогает, и слава богу, ибо девушка, едва достававшая ему до плеча, хотя и не была маленькой, опередила его и смерила новым, дотоле неизвестным Сергею взглядом.

– Как это мило с вашей стороны, молодой человек.

Голос у нее оказался низким, больше подходящим женщинам крупным и высоким. Сергей моментально почувствовал себя легко и нестесненно, будто давным-давно знал девушку.

Соня, так ее звали, шла навещать больную одинокую тетку. Сергей был свободен и вызвался проводить Соню домой.

– Но я могу задержаться у тетки.

Он опять поймал непривычный для него открыто-изучающий взгляд.

– Не беспокойтесь, я свободен, могу подождать.

– Ну, тогда ждите, – милостиво разрешила она.

Сергей гулял под окнами, распираемый неведомым ему ранее нетерпением. Мешкотно падал липкий снежок, было не холодно, зима никак не могла по-настоящему раскачаться. С момента возвращения Сергея в Москву и по январскую пору простояла неслыханная теплынь – ни сугробов, ни льдинки на живой воде Москвы-реки. В ноябре Сергей видел прилетевших снегирей, чего раньше не бывало. Наконец в середине января ясно засиял хрустально-голубой день, сменивший долгое облачно-пасмурное ненастье, ударил первый морозец.

Соня появилась спустя час, удивилась и в то же время обрадовалась: «Вы еще ждете?» – и они отправились пешком по Цветному бульвару мимо цирка, где шли гастроли Владимира Дурова, до Трубной площади, поднялись по Сретенке, а оттуда уже рукой подать до Чистых прудов, Чистоков, как свойски назвала их Соня, – буквально на днях замерзших, с уймой катающихся в ярких шарфах и шапочках с помпонами, весело режущих звонкий лед «гагами», «снегурками» и «норвежками», привинченными к ботинкам и прикрученными к валенкам веревками. Напротив катка зазывно мигал огнями «Колизей».

Соня была в синем пальто с белым пушистым капором, который она откинула на плечи. Снежинки тихо и незаметно таяли в густой каштановой копне.

– Вы не простудитесь? – спросил Сергей.

– Я закаленная, – улыбнулась Соня. – А где вы так загорели? – поинтересовалась она.

«Неужели загар еще заметен?» – подумал Сергей. Впрочем, и двух месяцев еще не прошло, как уехал из Нового Афона. Сказал, что на Кавказе.

– В экспедиции? – почему-то решила Соня.

– Ага, в экспедиции, – не стал разуверять ее Сергей.

– А я ни разу на Кавказе не была, – мечтательно произнесла Соня, – только в Крыму, в Ялте.

С того вечера они начали встречаться. Соня заканчивала медицинский, работала в субординатуре (Сергей постеснялся спрашивать, что это такое, потом спросил у знающих людей), два-три вечера в неделю у нее оказывались свободными, Сергей подгадывал с дежурствами, иногда меняясь с напарниками, звонил Соне К7-40-52, и они бегали в «Колизей» и «Аврору» смотреть новые фильмы «Сельский врач» с Тамарой Макаровой, «Познакомьтесь с императорским дворцом микадо», «Сын степей», а совсем недавно – «Пржевальский». При взгляде на экран Сергею становилось не по себе от поразительного сходства великого путешественника с тем, кого он охранял и благодаря кому минувшее лето провел на Кавказе. Даже отдыхать не могу по-человечески, ругал себя, вечно работа в голове. Как-то раз Соня затащила его в стереокино на площади Свердлова, который обычно посещала семейная публика с детьми, визжавшими от восторга и ужаса при виде паровоза, стремительно мчавшегося с экрана прямо на них, и прочих летящих и падающих в зал предметов. Сергей чувствовал себя неловко – взрослый дядя, а туда же, Соня же вздрагивала, замирала, ойкала, хохотала, резвилась, ничем не отличаясь от детворы.

Благодаря Соне он впервые сидел в Большом театре как зритель.

Она обмолвилась, что обожает балет и никак не может попасть на «Лебединое озеро». Сергей попросил Красноперова, тот мигом все устроил, и Сергей получил два бесплатных билета из директорской брони в третий ряд партера. Соня была наверху блаженства. «Как тебе это удалось?» – смотрела на него с восхищением. «Я многое могу», – потупил он глаза. «От скромности не умрешь», – она игриво ущипнула его.

На балете с Улановой он присутствовал дотоле трижды или четырежды, вместе с теми, кого охранял. Высокие гости занимали правительственную ложу, он дежурил снаружи у двери, разумеется, ничего не видя и не слыша, или внизу, под лоджией, ведя наблюдение за зрительным залом. Но и в этом случае сцена его мало интересовала, а музыка лилась мимо ушей – иные заботы поглощали все внимание.

Последний раз он был в Большом театре совсем недавно, 21 января, на торжественно-траурном заседании (так оно называлось) по случаю очередной годовщины смерти Владимира Ильича. В президиуме после долгого перерыва, вызванного болезнью, явил себя общественности Хозяин. Усиленное лечение и крымский климат пошли Сталину на пользу. В театре он выглядел достаточно бодрым – так показалось Сергею.

И вот, по существу, впервые Сергей мог спокойно и безраздельно впитывать музыку и поглощать разворачивающееся на сцене действо, никого не охраняя и ни за кем не следя. Дивное состояние полной раскрепощенности и внутренней свободы укрепилось в нем, и он всей душой желал длить его.

Он сказал Соне правду: он многое мог, используя свою  р а б о т у, и, понятно, не только доставать билеты. Не мог он единственного – открыться ей. И не только потому, что таким, как он, строжайше запрещалось раскрывать место службы. Он доверял Соне, становившейся все более близкой, да и могла ли она использовать его откровенность во вред ему. Глупость, всерьез даже думать об этом нельзя. А вот не пересиливал себя – и все, точно застопорило. Боялся – не так поймет и отношения их разладятся? Очень может быть. Во всяком случае, в первую неделю знакомства, услышав неизбежное: «А вы учитесь или работаете?» – ответил солидно и веско, отсекая дальнейшую попытку расспросов: «Я, Сонечка, числюсь в засекреченной организации». – «У моей институтской подруги брат тоже засекреченный, физик-атомщик», – обронила она как бы между прочим, выказывая осведомленность в таких делах. У Сергея она не стала больше ничего выпытывать, вполне удовлетворившись его сообщением, и только глядела на него с повышенным любопытством: ее кавалер, оказывается, не такой, как все.

Убедиться в этом она смогла в самое ближайшее время, пригласив Сергея домой. Мама, Клара Семеновна, тоже врач, работала во вторую смену, они оказались наедине, что вполне их устраивало. Соня с мамой (отец с ними давно не жил) занимали две комнаты в коммуналке, одну совсем крохотную, где непонятным образом умещались Сонина тахта, трюмо и письменный стол. В этой келье, как ее называла Соня, они болтали и целовались, сидя на тахте в обнимку, а чай пили в маминой – громадной тридцатиметровой полукруглой зале. В разгар вечера постучали в дверь. Соня открыла, на пороге возникла соседка – распаренная дебелая дама, сушившая волосы под полотенцем, завернутым в форме тюрбана:

– Выхожу я из ванны, звонит телефон, мужской голос спрашивает какого-то Сергея Лучковского. Я ему: вы, товарищ, ошиблись номером, у нас такой не проживает, а он мне резко, прямо-таки грубо: «В данную минуту Лучковский находится в вашей квартире, немедленно позовите его…» Я подумала: может, это ваш гость?

Соня недоуменно посмотрела на Сергея.

– Да, это меня, спасибо, – поблагодарил он соседку и вышел в темный коридор. Телефон висел в простенке у входа на кухню. Звонил дежурный по управлению и передал Сергею, чтобы завтра к семи утра был как штык: срочное задание.

Так у них было заведено: если сотрудник охраны свободное время проводит вне дома, он обязан сообщить телефон или адрес своего местонахождения. На всякий пожарный, мало ли что может случиться. К знакомым ли идет, в кино, театр или на стадион – все равно. Даже на отдыхе он целиком не принадлежит себе. Сергей оставил дежурному в записке: «К7-40-52». И вот – разыскали.

– Ты и впрямь важная персона, – заметила Соня.

– Приятель звонил, он мне должен был кое-что сообщить, я и оставил ему твой телефон. Извини, забыл предупредить.

– Ну, пусть будет приятель, – согласилась. – А я думала, твоя организация тобой интересуется.

Сказано было так, будто ей и впрямь хотелось, чтобы Сергея разыскивали по вечерам как засекреченного физика-атомщика. А может, Сергей и есть атомщик, только молчит?

Звонок из управления по Сониному телефону заставил Сергея призадуматься. На первый и, возможно, на второй раз сойдет, потом начнут проверять: у кого это коротает часы отдыха младший лейтенант Лучковский? Как пить дать начнут. Ну и пускай себе проверяют, бесшабашно подумал было и покачал головой. Нет, доводить до этого нельзя.

Существовала загвоздка, закавыка, которую он не хотел принимать во внимание, сознательно отбрасывал, но она тем не менее жила, существовала в нем, постоянно напоминала о себе. С Соней он покуда не обсуждал щепетильную тему, внутри же подспудно все больше зрела уверенность: разговора не избежать. Касаться разговор должен был Сониной национальности, по поводу которой у Сергея не возникали сомнения. Ему-то абсолютно все равно, кто Соня, степень его привязанности к ней, растущей с каждым днем, такова, что начисто отметает предрассудки, коими напичканы многие. Но ведь для таких, как Соня и ее мать, существует строгое, укоренившееся, точно кличка, определение: безродные космополиты. Может, такие и есть, однако при чем здесь Соня? Она вовсе не из их числа, готов поручиться. А вот его начальники из Главного управления охраны наверняка думают по-другому. И вряд ли поздоровится ему, сотруднику ГУО, коль те всерьез заинтересуются цифрами К7-40-52.

Выход один – встречаться с Соней вне ее дома, чтобы не оставлять дежурному по управлению номер телефона. А там – будь что будет. И тем не менее Сергей не смог отказаться, когда Соня через полмесяца пригласила его на пирушку.

В полукруглом зале за овальным столом восседали Сонины институтские подружки и друзья (первых было большинство) и вели чересчур серьезный, как показалось Сергею, разговор о госэкзаменах, субординатуре, о том, кого куда распределили и у кого какие знакомые в медицинском мире. Сергей помалкивал, будучи в этих делах малосведущим (впрочем, и во многих других тоже – глядя на многих своих сверстников, кончавших институты, осознавал это остро-болезненно). Несколько раз, правда, ему доводилось сопровождать московских светил Виноградова, Вовси и Василенко, но те сидели в машине молча – не с охранником же им лясы точить.

Сонины сокурсницы кокетливо косились на него – видно, Соня им приоткрылась, парни подчеркнуто не замечали. Своя компания, я для них белая ворона, на кой черт Соня меня пригласила, втихомолку начинал злиться Сергей, пригубливая портвейн «Три семерки» и пробуя домашние пироги с капустой и рисом. Напекла их Сонина мама Клара Семеновна, низенькая и щуплая, похоже, прибитая жизнью, с такой же, как у Сони, копной каштановых, в рыжину волос. Сергей дотоле видел ее два раза мельком, она вечно куда-то спешила. Особого впечатления она на него не произвела, он на нее тоже – взгляд ее проходил по нему вскользь, как по касательной, не останавливаясь и не выказывая заинтересованности. Вот и сейчас Клара Семеновна подкладывала в тарелку Сергея пироги, не глядя ему в лицо. Всерьез она меня не воспринимает, разве я конкурент этим очкарикам, думал он, тяготясь чужой для него обстановкой.

Соня чувствовала это, переживала, пыталась его разговорить, оживить – получалось натужно, искусственно. Одна из подруг, помогавшая на кухне, шепнула ей: симпатичный парень, но какой-то, извини, забитый. Соня горячо заспорила: ты не знаешь его, просто он многого не может сказать в силу… – она не уточнила, в силу чего, – в силу некоторых обстоятельств. «У тебя с ним серьезно?» – «Не знаю… Может быть…»

После танцев кто-то предложил нагрянуть в коктейль-холл на улице Горького. Сергей отказался, сославшись на занятость. Ему, по правде, очень не хотелось оставлять Соню, но выбора не имелось. Посещать злачные места без особой на то надобности таким, как Сергей, строго-настрого запрещалось. Ослушавшись, он вполне мог нарваться на соглядатая с последующими неприятностями. Сергей откланялся и двинул к себе на Троицкую пешком, думая о Соне.

С некоторых пор он воспринимал ее не по отдельности, как зачастую бывает: отдельно прическу, глаза, руки, фигуру, движения, отдельно голос, манеры, отдельно слова, мысли, – а целиком, в совокупности всего имеющегося и таящегося в ней, вбирая всю и постигая ее суть. Иногда она казалась большим ребенком, наивным и чистым, искренне верящим в то, что окружают ее сплошь хорошие люди, а плохие где-то там, в стороне. Иногда же в ней проглядывало понимание шаткости такой веры, неукротимая твердость духа, готовность принять на свои хрупкие плечи возможные тяготы и невзгоды и не дрогнуть, не упасть, не распластаться в беспомощности и бессилии. И, однако, Сергей понимал, сколь тяжело будет ей разочароваться, когда окончательно поймет: на свете хороших людей, наверное, меньше, нежели плохих.

Представив себя рядом с ней надолго, навсегда, он содрогнулся от мысли, что одно ее разочарование вполне может быть связано с ним. Да, с ним, скрывающим род своих занятий. Вдруг спросил себя неуклончиво-прямо: а какое твое истинное лицо, младший лейтенант Сергей Лучковский? Какой ты человек, хороший или плохой? И не смог ответить однозначно. Вроде никому зла не желал и не делал, никого не мучил, боже упаси, не убивал – только охранял, но если бы возникла хоть малейшая опасность для тех, за чью безопасность он отвечал головой, он не задумываясь и не колеблясь пустил бы в ход нож, пистолет или автомат. Пусть даже такая опасность  п о м е р е щ и л а с ь, он обязан был сделать то же самое. Хорошо это или плохо? Он не мог себе объяснить, это существовало вне подобных оценок, и тем не менее его начинала капля за каплей подтачивать неуверенность, которая раньше отсутствовала.

Он почему-то часто вспоминал одетую в черное грузинку с набитым травой мешком, бредущую окольной дорогой в направлении мацестинской площади, не подозревавшую, какая опасность подстерегала ее там. Если бы она незамеченной вошла на площадь перед самым приездом Хозяина, стрелял бы Сергей в нее? Хороший плохой человек…

Об этом он думал сейчас, подходя к серо-зеленому, точно в патине, дому, на четвертом этаже которого жила Соня.

Она встретила его в нарядном темно-вишневом платье из тафты, по моде расклешенном книзу. Обняв ее, Сергей коснулся ладонями шуршащей ткани, похожей на накрахмаленный шелк. На каблучках-гвоздиках Соня сразу стала высокой, под стать ему. Каштановая копна исчезла, благодаря стараниям дамского мастера кончики волос завивались шаловливыми колечками. Перманент шел Соне, делал ее женственнее, и все же Сергей жалел погибшие под безжалостными ножницами тяжелые россыпи волос. Он ей, конечно, об этом не сказал.

В маминой комнате-зале Соня накрыла праздничный стол – Клара Семеновна ушла в гости к знакомым. Сергей ел много, но машинально, без разбора, после селедки нанизывал на вилку ломтик жирного зельца и тут же брал с тарелки заливную рыбу. И так же машинально пил водку, рюмку за рюмкой, не хмелея, не теряя ясности рассудка и лишь ощущая тревогу и смятение.

Соня уловила его состояние, спросила, какая муха его укусила, почему у него мрачный, вовсе не праздничный вид. Сергей криво усмехнулся, нарочито звонко чокнулся с ней, пьющей шампанское из хрустального, с ножкой бокала, – пустяки, не обращай внимания.

Соня предложила вечером, когда совсем стемнеет, поехать на Ленинские горы полюбоваться иллюминацией нового, только что отстроенного университета. Он угрюмо кивнул. Ему было все едино. Незаметно, в самой потаенной глубине тихо вскипала, пенилась, бурлила и силилась выплеснуться наружу некая агрессивность. Похоже, он все-таки начинал пьянеть. Агрессивность эта была особого свойства, обращенная против него самого.

Распираемый, как перенакачанный мяч, наслоившимися за день переживаниями, Сергей внезапно почувствовал невозможность более носить их в себе, неодолимое желание выпустить наружу, как гной из раны, и, уже не думая, как отзовутся его слова, обратил на Соню отчаявшийся взгляд:

– Ты меня за какого-то там физика-атомщика держишь. Никакой я не физик. Я охранник, понимаешь? Телохранитель. Я сегодня человека поймал и чуть не задушил, – и он сбивчиво, скачущей скороговоркой изложил Соне утренние события.

По мере его рассказа она мертвела, кровь оттекала от щек, казалось, вот-вот грохнется в обморок. Пальцы ее вцепились в скатерть и побелели до костяшек. Сергей не замечал всего этого, изнемогая, судорожно, б о я с ь  о с т а н о в и т ь с я, выпаливал все, что точило и угнетало его.

Потом они долго молчали. Соня начала убирать посуду, ходила взад-вперед по комнате, бестелесная, бесшумная, как тень, застывшее на ее лице горькое изумление не исчезало: а не ослышалась ли она, в самом ли деле произошло то, во что никак не хочется поверить, и Сергей вовсе не Сергей, а кто-то иной, неведомый, чужой?

А поникший, выпотрошенный Лучковский бездумно смотрел в наливавшееся густой синевой окно. В голове гудело, наступившее на миг облегчение сменилось тупой усталостью. Ему захотелось вырваться из этих стен, не видеть Соню, в чьи взыскующие глаза он страшился заглянуть; наедине, мнилось, он сможет лучше разобраться в случившемся. Время самоказни истекло, внезапно Сергей начал испытывать совсем иную потребность – в утешении. Дождаться этого от Сони он, похоже, не мог, да и дико было бы услышать сейчас нечто подобное из ее уст. Она вышла из комнаты и долго не возвращалась. Сергей с трудом поднялся и тишком-молчком, стараясь остаться незамеченным, пробрался к входной двери.

Он не звонил Соне две недели. Неправда, звонил, но, едва узнавал в трубке ее голос, нажимал на рычаг. Иногда подходили соседи, и он тоже давал отбой. Наедине с собой ему, против ожидания, было неважно, можно сказать, худо. Да и долго побыть одному, попробовать додумать до конца, до упора не удавалось. На службе постоянно среди людей, дома мать – ей не расскажешь всего. Оставались часы сна, но Сергей так изматывался, что, заваливаясь в постель, мигом отключался. Снилось ему одно и то же – Соня.

За эти недели произошло следующее. Сергея повысили в звании. Он был представлен к ордену Красной Звезды. «За что?» – не таясь, напрямик спросил он Кима. Тот хмыкнул: «То есть как за что? Кто поймал готовившего покушение?» – «Но ведь он оказался безоружным!» – настырничал Сергей, не желавший считаться с тем, как может истолковать его слова Красноперов. «Неважно, был пистолет или не было пистолета, – Ким все еще пытался вразумить слегка очумевшего, видать от радости, приятеля. – Насчет ордена прямое указание Лаврентия Павловича. Тебе награда плывет, а ты вопросы глупые задаешь». – «А носатый, ну, этот, арестованный, он где сейчас? Сколько ему светит?» – «Тебе не все равно?» – обрезал начавший злиться Ким.

В выходной Сергея навестил дома дядя. Сияющий и донельзя довольный племянником, он поведал ошарашенной матери об удаче Сергея (так и сказал – «удача»). При этом оговорился: тот случай, когда можно раскрыть служебный секрет, и не кори, Вера, Серегу, что не поделился с тобой, – мне дозволяется, ему покуда – нет. Дядя достал из портфеля бутылку «КВ» и разлил коньяк по рюмкам.

– За тебя, за то, что не посрамил семейной чести. Орден в мирное время не шутка, перспективы у тебя отличные.

– Неужто и впрямь замышлял убийство? – переспросила мать и уставилась на Петра. Она почему-то не выказывала радости, напротив, нахохлилась, поджала нижнюю губу.

– Еще бы! Теперь впаяют ему на всю катушку.

– Десять лет? – вырвалось у нее.

– Ха, десять… За такие дела к стенке ставят, как говорится, без суда и следствия.

На протяжении всего разговора Сергей преимущественно молчал, заслужив у дяди комплимент: «Скромность украшает молодца». Когда он ушел, мать молча убрала рюмки и села штопать носки. Ее молчание удручало Сергея. Теперь он не питал иллюзий, не сомневался в реакции матери относительно услышанного – однозначно отрицательной, его саднило и жгло, он готов был услышать любые злые справедливые слова и перенес бы их легче, нежели ее молчание. Но мать всем своим поведением показывала – сегодня, сейчас, в эти минуты она не хочет ничего обсуждать. Сергею стало совсем невмоготу.

Через две недели он направился на Покровку. До ночи бродил заулками и дворами возле Сониного дома и так и не решился зайти. Он вглядывался в прохожих, пытаясь обнаружить знакомые черты, и не находил. Теплилась надежда – Соня поймет его, и, однако, надежда эта растворялась без остатка, едва, набравшись смелости, подходил к знакомому подъезду.

Сонин дом стал вторым местом его постоянного дежурства. К счастью, недолгого. Теплым светлым вечером, сидя на скамейке у Чистых прудов, Сергей различил на противоположной стороне у «Колизея» женскую фигуру и безошибочно определил Соню. Она шла в направлении Покровских ворот, срезала угол, пересекла трамвайные пути и оказалась у проулка, ведущего с тыльной стороны к ее дому. Здесь Соню и перехватил Сергей.

Она не удивилась, не вздрогнула, не остановилась, приняв появление Сергея как должное, само собой разумеющееся. Чуть замедлив шаг, бросила на ходу: «Пойдем ко мне» – и снова заспешила, как бы  в е д я  его за собой. В лифте они молчали, не глядя друг на друга, словно незнакомые. Сергей порывался что-то произнести, слова вязли в горле.

Соня открыла дверь, пропустила Сергея, бесшумно прикрыла ее и, обогнав его в темном коридоре, повела в комнату матери. При их появлении читавшая на диване Клара Семеновна выронила книгу. Она затравленно глядела на Сергея, и его всего передернуло. «Знает, Соня рассказала», – понял он и поздоровался коротким кивком. Клара Семеновна не сводила с него расширенных зрачков, и он отчетливо прочитал в них страх.

– Мама, мне надо с Сережей поговорить. Приготовь нам чай, – Соня приказывала тоном, не терпящим возражений, словно бы подчеркивала свою независимость от взглядов и позиции матери в вопросе своих личных привязанностей. Какой была эта позиция, Сергей мог догадываться – не зря Клара Семеновна смотрела на него как на зачумленного.

Они пили чай в келье, Соня пробовала улыбаться, словно и не слышала исповеди сидящего напротив человека, не раскрывал он ей свою подноготную и ничто по-прежнему не омрачало их отношений. Сергей терялся, не знал, как себя вести: то ли хмуриться и молчать, то ли поддаться Сониной уловке вывести его из сумеречного состояния. И тут Соню будто прорвало.

– Пойми: если бы обнаружилось, что ты… ну, допустим, преступник, я и тогда не порвала бы с тобой. Потому что… в общем, неважно, почему. Но я не представляю тебя охранником. Я вот не вижу себя прокурором или судьей. Мне людей жалко, и виноватых, и безвинных, я не смогла бы их осуждать.

– Разве у нас осуждают безвинных? – только и нашелся возразить Сергей, пораженный Сониной откровенностью.

– У нас всяких осуждают, – в Сонином голосе почувствовался металл.

Ближе к полуночи Сергей засобирался домой. Соня обняла его, прижалась, вмиг стала слабой и беззащитной и прошептала:

– Оставайся у меня. Не уходи. – Поняв его безмолвный вопрос, добавила: – С мамой я сама объяснюсь. Слышишь: не уходи…

Через день Сергея вызвал Красноперов. Вызвал по пустячному делу: нужно было внести изменения в график дежурств на одной из правительственных дач. Лучковский удивился: неужто Ким без меня не справится? За пять минут во всем разобрались, Сергей встал, намереваясь уйти, но Ким властно указал ему на стул. Он изменился, его бывший приятель и нынешний начальник. Куда девались резкость движений, блеск озорных бедовых глаз. И даже цыганская смугловатость, казалось, стала меньше заметна. Ким Феодосьевич слегка огрузнел, ходил теперь неторопливо, приказания отдавал солидно и веско, всем видом подчеркивая перемену своего положения. Только черная грачиная шевелюра по-прежнему завивалась колечками, лишь изморози прибавилось. Впрочем, никто из его подчиненных, в том числе и Лучковский, не могли пожаловаться на высокомерие или пренебрежительное отношение Красноперова. Со всеми он держался просто, однако не запанибрата, как раньше, соблюдая дистанцию.

Ким повел с Сергеем странную беседу.

– Как живешь, какие планы на будущее? – ни с того ни с сего начал он, улыбаясь кончиками припухлых губ и щурясь, словно ему больно было смотреть на свет.

Сергей пожал плечами. Как живу? Как все.

– Кстати, почему не носишь орден? – словно бы между прочим поинтересовался Ким. – Заслуженная, почетная награда, а ты ее не надеваешь. Небось в комоде у тещи хранишь?

Интонация, с какой Ким пробовал журить его, насторожила. Красную Звезду вручили Сергею в мае. День-другой он носил ее, потом снял и спрятал. Чего доброго, ребята подумают – форс навожу, щеголяю. Имелась и другая причина. Орден воскрешал в Сергее то первомайское утро, вспоминать которое ему теперь не хотелось. Орден действительно хранился в комоде – Ким угадал, только у матери.

– Нет у меня никакой тещи. А орден не ношу, чтобы не выделяться.

– Похвальная скромность, – Ким еще сильнее сощурился. В прорезях глаз сквозило нечто такое, чему Сергей не мог найти определение, но что явно ему не нравилось. – А по поводу тещи… Сегодня нет, завтра есть. Парень ты видный, можно сказать, красивый, смотри, окрутит, охомутает какая-нибудь краля… с Покровки.