Текст книги "Именем закона. Сборник № 1"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Соавторы: Инна Булгакова,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Гелий Рябов,Аркадий Кошко,Ярослав Карпович,Давид Гай,Изабелла Соловьева,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 57 страниц)

– Все, начальник! С понедельника завязываю. Забираю ребят и – к матери, в деревню.

Полковник проверил: мать у Барской несколько лет назад умерла от алкоголизма и в деревне никогда не жила. Она и ее муж, погибший на фронте, были коренными горожанами.

Матильда постоянно водила к себе кавалеров, и когда ее такелажник в неурочное время возвращался домой, не обходилось без мордобоя. Приезжала милиция, буян получал десять суток за хулиганство, а потом опять все катилось по наезженной колее.

Одна из двойняшек – обе выросли на удивление красивыми – пошла по маминому пути: мальчишки звали ее Нинка-давалка. Корнилов не раз видел ее с мужчинами «в возрасте». Правда, они не походили на кавалеров ее матери – опустившихся пьянчуг. Это были всегда прекрасно одетые люди, доставлявшие девушку домой на машинах. Корнилов, увидев однажды поздно вечером, как пьяную Нинку высадил из «Жигулей» пожилой мужчина, решил поговорить с ним. Но едва Игорь Васильевич упомянул о том, что девушка еще не совершеннолетняя, как «жигулевец», не проронив ни слова, дал газ и умчался.

«Ну и сволочь!» – стервенея от внезапно накатившей ярости, выругался Корнилов. Ему хотелось броситься вдогонку, и он с трудом сдержался – гонки по городу не всегда хорошо кончаются, а повод не требовал экстренных действий. Полковник связался с дежурным ГАИ, сообщил ему номер машины и попросил на утро пригласить владельца «Жигулей» на Литейный. К себе в кабинет.

Разговор с пожилым Нинкиным «приятелем», преподавателем университета, оказался неприятным и тягучим. Ошалевший от одной мысли, что его связь станет известной на службе и дома, он твердил:

– Товарищ полковник, это никогда не повторится. Честное слово!

Он так перетрусил, что даже не подумал отказаться от Нинки. А ведь мог сказать, что подвез незнакомую девушку.

Корнилов же хотел только одного – чтобы девушку оставили в покое, не спаивали.

– Предупреждаю вас, гражданин Кузаков. Ваши действия уголовно наказуемы.

– Честное слово! – преподаватель заглядывал полковнику в глаза, как провинившийся щенок. – Прошу вас только не сообщать моей жене…

Выдворить его из кабинета оказалось не так-то просто.

– Вы обрекаете меня на вечное мучение.

– А вы не мучайтесь, – посоветовал Игорь Васильевич, – расскажите жене сами. И освободите мой кабинет.

Это было жестоко, но Корнилов никак не мог забыть бессильной ярости при виде удаляющихся «Жигулей» Нинкиного ухажера.

Исчез преподаватель, но остались другие приятели. Однажды ночью Нина позвонила в квартиру Корниловых, раздетая догола. Полковник просто обомлел, увидев ее в таком виде.

– Меня ограбили, – сказала она без всякого смущения. Даже не прикрылась. От нее пахло вином и духами. – А вы – милиция!

Административная комиссия исполкома задумала лишить Барских родительских прав – надо было как-то спасать их маленького сына. Но после долгих споров решения так и не вынесли – ситуация складывалась просто тупиковая. Можно было отдать мальчика в детский дом. Но оставались Нина и ее сестра Рита – девушка, как будто бы сделанная из другого теста, – задумчивая книгочейка, собиравшаяся закончить школу с золотой медалью. Никакой исполком не мог отправить почти совершеннолетних девушек в детский дом. А сами они расстаться с матерью и отцом не хотели.

Тогда в Главное управление пришло анонимное письмо, что полковник Корнилов, используя служебное положение, хочет избавиться от неугодных соседей. А вот теперь кандидат искусствоведения обвиняет его в бездействии!

Был, конечно, у Корнилова один радикальный выход – поменять квартиру. Но слишком большой была жертва – они прожили в этом доме всю жизнь. Да и что сказали бы остальные соседи? Если уж милицейский начальник съехал, не смог справиться с пьяницами и хулиганами, то что говорить о простых гражданах? Нет, не мог он позволить себе такого шага. И чувствовал свое бессилие.

Он так и сидел на диване с письмом в руках, когда в комнату вошла жена.

– Что, Егорушка, невесел, что головушку повесил? Я уж думала, что ты уснул.

Вместо ответа Игорь Васильевич протянул письмо.

– Очередная «телега»? – Жена брезгливо взяла листок и методично разорвала его на мелкие кусочки. – Вот! – Она ссыпала обрывки в стоявшую на столе вазу.

– А ты у меня молодец! – почти с восхищением сказал Корнилов. – Так бы решать все мои проблемы!

– А что, у вас их избыток? – шутливо спросила жена. – Давайте решать вместе.

– Давайте, давайте! – Игорю Васильевичу стало весело. – Половина моих проблем большего и не заслуживает. А со второй половиной я и сам справлюсь.

13

Утром в кабинет к Корнилову зашел Лежнев. Сказал, поздоровавшись:

– На хороший крючок ты меня поймал! Только и думаю о твоем старике.

– Я тоже, – отозвался полковник. – Но с очерком придется повременить.

– Ну вот! – огорчился Лежнев. – Приехал, заинтересовал…

– Поторопился я, Боря. Чертовы блокадные дела! Всегда принимаю слишком лично. – Он вздохнул: – А старика убили.

– Вот так новость! – удивился Борис Андреевич. – И кто же?

Корнилов не ответил. Взял карандаш и с силой пустил его по гладкой поверхности стола.

– Понятно, – разочарованно сказал Лежнев. – Секретничаем?

– Боря, подожди недельку! У меня у самого сейчас одни вопросы. И никаких ответов.

Борис Андреевич поднялся с кресла, медленно прошелся по кабинету, постоял у окна. Потом вдруг обернулся и сказал шутливо:

– Вы, товарищ начальник, не правы! Меня ведь сейчас не смерть старика интересует. А его преступление! Дела давно минувшие. История. Тут уж, дорогой Игорь Васильевич, вы со своими запретами бессильны. – Он засмеялся удовлетворенно и спросил: – Ты где дело Бабушкина брал?

– В областном архиве.

– То-то! И я его там могу взять. Принесу письмо из редакции – и нет проблем. Первый раз, что ли? А свои тайны можете держать при себе! Подходит?

– Читай. Только потом не жалуйся на бессонницу.

Лежнев сел в глубокое кресло рядом с журнальным столиком и раскрыл папку…

Все время звонили телефоны. Полковник с кем-то разговаривал, сердился, шутил, убеждал. Приходили и уходили люди. Лежнев ничего не слышал.

Вернул его к действительности голос Корнилова:

– Ну что, Боря, есть тема для выступления?

– Тема? – Борис Андреевич закрыл папку, похлопал по ней рукой. – После всего этого слово «тема» звучит казенно.

– Это уж точно, – согласился Корнилов. Он достал тетрадь с некрологами. – Старик сказал мне, что вместе с ним подделывали и сбывали продовольственные карточки двое – Петр Поляков и Анфиноген Климачев. Климачев умер довольно давно. Ты, может быть, помнишь – зампред райисполкома?

– Он был в банде?

– Да. А второй, Поляков, умер совсем недавно. – Корнилов перелистал тетрадь, нашел некролог Полякова. – Видишь, Капитон Григорьевич даже не успел приклеить сообщение о его смерти. Я думаю, Романычев и с повинной пришел, узнав, что последний сообщник умер. То ли он боялся его, то ли жалел.

– Пожалел волк ягненка, – пробормотал Лежнев, внимательно перелистывая тетрадь. – Что из этих бумажек ты мне можешь дать?

– Что надо? Сейчас сделаем ксерокопии.

– Тетрадочку бы скопировать.

– Ты обратил внимание на листки с именами «во здравие» и «за упокой»?

– Эти имена я записал, – сказал Лежнев. – Начну теперь клевать зернышко за зернышком. Только вот зернышки, чувствую, все горькие будут.

14

Круг знакомых у покойного Капитона Григорьевича был узок. Это и облегчало и усложняло работу по розыску. С одной стороны, не требовалось много времени, чтобы их опросить. Но если эти беседы не дадут результата? В какие двери тогда стучаться?

К удивлению сотрудников отдела, с матерью Дмитрия Алексеевича Бабушкина и протоиереем Владимирского собора отцом Никифором Корнилов решил беседовать сам. Бугаеву поручил опросить шофера экскурсионного автобуса, на котором Бабушкин с Романычевым ездили в Гатчину, и попытаться отыскать кого-то из экскурсантов. Одна зацепка показалась Корнилову серьезной: Бабушкин запомнил, как молодая женщина, узнав, что в одном из домов на Фонтанке жила знаменитая актриса Савина, сказала соседке по креслу: «А у нас в поселке имение Савиной!»

Где было имение актрисы Савиной, и предстояло выяснить майору Бугаеву. А потом попытаться отыскать молодую женщину, приехавшую в Ленинград из этого местечка. Хорошо, если она остановилась в гостинице. А если у родственников или знакомых?

Капитану Филину Корнилов поручил проверить, ездил ли экскурсовод с субботы на воскресенье за город. С кем? Когда вернулся в понедельник?

Корнилов начал с отца Никифора. Выяснил в Совете по делам религий его телефон и условился о встрече.

– В покоях он, милый человек, – сказала опрятная старушка, когда полковник спросил протоиерея. – Ждет тебя.

Старушка провела Корнилова в покои. Она что-то тихонько бубнила себе под нос – не то пела, не то просто ворчала. Корнилов не разобрал ни единого слова. В огромной прихожей стоял обычный мебельторговский шкаф да вешалка для одежды. Было прохладно и тихо, и он подумал, что «покои» – самое подходящее название для этих апартаментов.

Старушка открыла высокую белую дверь и молча просунула в комнату голову. Получилось это у нее как-то совсем по-детски, и Корнилов улыбнулся. Старушка чем-то напоминала ему озорную девочку.

Отец Никифор вышел Корнилову навстречу. Одет он был, как говорили раньше, в партикулярное платье – в серый, в едва заметную полоску костюм. Аккуратно подстриженная, слегка курчавая темно-русая борода скрывала галстук. Глаза его смотрели спокойно, доброжелательно.

– Жду вас, Игорь Васильевич, – он протянул руку. – Присаживайтесь.

Он усадил полковника в кресло и сам сел напротив. Корнилов обвел взглядом комнату. Высокий, красного дерева шкаф с книгами, маленький письменный стол. На стене – картина Нестерова «Явление отроку Варфоломею». «Конечно, копия, – подумал Корнилов. – А может быть, один из этюдов?» Ничего, кроме церковных книг на одной из полок в шкафу, не напоминало, что это кабинет священника.

– Отец Никифор…

– Никифор Петрович… – улыбнулся священник. – Мы, наверное, будем о мирских делах говорить? Так вам привычнее. – Отец Никифор излучал доброжелательность. Но в нем не было ни тени заискивания, желания понравиться. «Доброжелательное достоинство, – подумал Корнилов. – Этому не научишь ни в какой семинарии».

– Может быть, я потревожил вас понапрасну, – сказал он и достал фотографию Романычева. Положил на столик перед отцом Никифором. Священник взглянул на снимок и перевел взгляд на Корнилова. Полковник решил, что он видит Капитона Григорьевича в первый раз. – Да-а… – разочарованно протянул Корнилов. – Я надеялся, что этот старик вам знаком. Он живет недалеко от вашего собора, человек верующий.

– Капитон Григорьевич верит в господа нашего, – спокойно ответил отец Никифор. Так спокойно, что Корнилов не выдержал и от души рассмеялся.

– Ну и выдержка у вас, Никифор Петрович!

Священник тоже улыбнулся.

– А у вас смех хороший. Добрый. Вам, наверное, трудно в милиции служить?

– Ох и трудно! – улыбнулся Корнилов и, посерьезнев, сказал: – Я понимаю, Никифор Петрович, у вас с прихожанами свои отношения, свои тайны. Я не собираюсь их касаться. Но Романычев погиб.

– Боже праведный! – потемнев лицом, прошептал священник и перекрестился.

– Старика убили. А за два дня до смерти он приходил, – Корнилов хотел сказать «покаяться», но здесь это слово прозвучало бы нелепо. – Приходил ко мне. Признался в тяжком преступлении.

Он начал пересказывать священнику историю Романычева, но отец Никифор остановил полковника.

– Капитон Григорьевич не был нашим постоянным прихожанином, – задумчиво сказал он. – Появился в церкви всего три года назад, Я говорил о нагорной проповеди и вдруг заметил с амвона плачущего мужчину. Старика. Он плакал навзрыд, никого не стесняясь. После службы я послал дьякона разыскать его. Вот здесь, в этих покоях, мы и познакомились. Капитон Григорьевич был насторожен, отвечал на мои вопросы сдержанно. Из нашего первого разговора я понял только, что он очень одинок. И пригласил его приходить. Сначала он заглядывал от случая к случаю, потом стал ходить чаще. Теперь я уже не нарушу тайну исповеди – Капитон Григорьевич покаялся мне во всем. В подделке продовольственных карточек, в спекуляции… В том, что из-за него пострадал невинный человек.

– А как пострадал? Об этом старик сказал?

Священник кивнул.

– Много зла мы храним в своей душе. С радостями к нам приходят редко. Наверное, так же, как и к вам?

Корнилов промолчал.

– Капитон Григорьевич всю жизнь расплачивался за свой грех… Вы ленинградец? – спросил он неожиданно Корнилова.

– Да. Родился на Васильевском.

– Не в клинике Отто?

– В ней. Мы жили в Тучковом переулке.

– А я на Первой линии. И родился в той же клинике. Я смотрел на вас и думал: наверное, мы ровесники. И вы похожи на ленинградца. А ленинградцам поступок Капитона Григорьевича больнее во сто крат. Вы не боитесь быть пристрастным судьей?

– Никифор Петрович, там, – Корнилов поднял глаза к потолку, – старика будут судить уже по вашему департаменту. Да и срок давности для земного суда прошел. А я должен разыскать убийцу. И еще мне хотелось бы восстановить доброе имя Бабушкина. Человека, которого расстреляли по доносу. За грехи Романычева. Но старика нет в живых, а письменное признание он не успел написать. Или его уничтожили. – Корнилову показалось, что он произнес последнюю фразу раньше, чем его поразила внезапная догадка о том, что не деньги и не ценности искал убийца. – Я попросил Капитона Григорьевича написать обо всем подробно, – продолжал полковник. – Тогда прокуратура имела бы повод пересмотреть дело погибшего. Мы договорились, что он принесет свое признание ко мне на Литейный…

– Выходит, что решился Капитон Григорьевич, – задумчиво глядя на полковника, сказал отец Никифор. – Облегчил душу. Чем же я могу вам помочь?

– Романычев рассказал о своем преступлении мне и вам. Никого другого я пока не знаю…

– И вы хотите, чтобы я засвидетельствовал это?

– Да. Он называл вам имя невинно пострадавшего?

– Капитон Григорьевич заказывал молебны за упокой души раба божьего Алексея…

– Бабушкина?

– Он называл его фамилию на исповеди. А в молитвах называют только имена.

Корнилов достал из кармана ксерокопии, снятые с найденных у старика записок «за упокой» и «во здравие». Протянул Никифору Петровичу.

– Мы нашли у него дома.

– Можете оставить? – спросил священник. – Я исполню его последнюю волю. А вашу просьбу я выполнить не смогу, Игорь Васильевич. Люди, имена которых Капитон Григорьевич доверил мне на исповеди, могут быть живы. Но ваши хлопоты греют мне душу. Да.

«Что ж ты не заставил старика раньше выполнить свой долг?!» – подумал Корнилов.

– Вы считали раскаяние Романычева искренним?

Священник вздохнул, опустил голову. Полковник чувствовал, что ему не просто ответить на этот вопрос.

– Легко ошибиться, – наконец сказал он и внимательно посмотрел Игорю Васильевичу в глаза. – Человек нуждается в поддержке. А он был одинок. В одиноких – один защитник. Но утешение приходит не сразу и не ко всем. Умершие живут там, за гробом, запасом духовной жизни, какой они сделали в жизни нынешней. Капитон Григорьевич слишком поздно задумался об этом.

Они поговорили еще несколько минут. Полковник дал отцу Никифору свой телефон. Попросил позвонить, если он вспомнит что-то о жизни старика.

– Не нарушая тайну исповеди, – улыбнулся Корнилов.

– Да. Я не волен распоряжаться тайнами своих прихожан, – мягко сказал священник.

На улице стало еще жарче. Даже в густой тени церковного сада не чувствовалось прохлады. Массивные скамейки занимали старушки, ожидающие начала службы. Сидело и несколько пожилых мужчин. Корнилов заметил на груди одного из них ряды орденских планок. Большинство старушек были чистенькие, наглаженные, с интеллигентными лицами. У некоторых на головах красовались давно вышедшие из моды соломенные шляпки. «А может быть, опять входящие в моду?» – подумал Игорь Васильевич и вспомнил старых богомолок на каком-то большом празднике в Троице-Сергиевой лавре. Почти все они были загорелыми, одеты в белые и черные платки, в плюшевые полупальто или даже ватники. Они сидели и лежали повсюду – на скамейках, на изумрудной весенней траве, на холодных известковых плитах. Закусывали деревенской снедью, дремали, вели задушевные разговоры. И тем и другим жилось, наверное, нелегко. Но одни жили просто, никого не стесняясь и не упрекая за свое бездолье, а другие, пока хватало сил, пытались скрыть свою бедность и немощь. И от этого им было еще труднее.

Корнилов сел в машину и подумал о той догадке, которая неожиданно родилась у него во время разговора со священником. «Что это взбрело мне в голову! Ведь в мартирологе есть сообщение о смерти Полякова! Все трое мертвы!»

15

Бугаев шел по длинному и унылому коридору управления к себе в кабинет и думал, с чего начать поиски. С шофером все ясно. Сейчас он позвонит на автобазу экскурсионного бюро и попросит, чтобы разыскали водителя первого класса Романа Холкина. А вот как быть с имением Савиной? Честно признаться, до сегодняшнего дня майор даже не подозревал, что когда-то в России пользовалась огромным успехом драматическая актриса Мария Гавриловна Савина. А уж про ее имение… Полковник, тот, оказывается, даже знает, что последняя квартира актрисы, вернее ее дом, стоит на Карповке, недалеко от Дома литераторов.

«Ну дельце! – думал майор. – Вместо того чтобы собирать дополнительные улики, я, выходит, ищу убийце алиби?!»

Он позвонил во внутреннюю тюрьму, и через пятнадцать минут конвоир привел Бабушкина. По его заспанному лицу можно было догадаться, что экскурсовод наверстывал упущенное ночью.

– Садитесь, Дмитрий Алексеевич, – пригласил майор.

Бабушкин сел на край стула. Смотрел он на Семена неприязненно.

– Вы на допросе у полковника говорили про молодую женщину, экскурсантку в вашем автобусе…

Бабушкин молчал.

– Говорили?

– Говорил.

«Что он на меня волком смотрит?» – подумал майор.

– Упоминали и про имение актрисы Савиной.

– Упоминал.

– А почему же не сказали, где это имение? В какой области? В Ленинградской? Ведь нам эту женщину найти надо!

– Вот и ищите.

Бугаев еле сдержался, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. Но, похоже, тогда Бабушкин вообще не проронил бы ни слова.

– Чего вы задираетесь, Дмитрий Алексеевич? – спросил Семен. – Ведь если женщина видела старика с баулом в автобусе, то подтвердятся ваши слова…

– А если не видела? И потом, ни о каком бауле я не знаю!

Майор на некоторое время потерял дар речи от негодования.

– Да ведь я своими руками… – начал он возмущенно, но Бабушкин перебил его:

– У меня дома вы нашли саквояж с деньгами, а не баул.

– Скажите, Дмитрий Алексеевич, вас в детстве мальчишки никогда не колотили? За вредность характера? Ведь дело выеденного яйца не стоит, а мы теряем драгоценное время. Лично для меня с лихвой хватает саквояжа, который вы хапнули у дедушки! Скажете вы наконец, где это дурацкое имение?

Бабушкин зачем-то поднес к лицу ладонь с длинными тонкими пальцами, внимательно осмотрел ее и сказал, не поднимая глаз:

– В поселке Сива Пермской области. Имение одного из ее мужей – Никиты Всеволожского.

Позже Бугаеву казалось, что на разговор с упрямым экскурсоводом он потратил времени много больше, чем на поиски симпатичной пермячки Вали Соколовой и ее подруги Зины. А на самом деле говорили они минут семь – десять. А с пермячками из Сивы он встретился только поздно вечером, в гостинице «Выборгская». Его появление в номере у девушек вызвало маленький переполох – одетые в легкие одинаковые халатики, пермячки пытались запихать закупленные в Ленинграде гостинцы в огромные клетчатые чемоданы.

Дверь Бугаеву открыла Валентина, даже не спросив, кто стучит. Потом выяснилось, что ждали третью подругу. Пока Валя, озадаченная появлением молодого человека, пыталась прикрыть собою «поле битвы», майор оценил ситуацию и сказал проникновенно:

– Гражданки Соколова и Безъязычная, я из бюро добрых услуг. Администрация гостиницы прислала меня помочь вам разместить сувениры.

– Зи-ина… – озадаченно сказала Валентина, оборачиваясь к подруге.

– Что Зина! Раз прислали – пускай складывает. У меня уже голова кружится.

– Ой, да как-то странно?! – засомневалась Валя, не давая майору ни на сантиметр продвинуться за порог. – Мы не вызывали.

– Девушки, не сомневайтесь. Сохранность багажа гарантируется. Оплата по соглашению.

Лишь тогда Валентина отступила и пропустила его в комнату. Остальное, как любил говорить майор, было делом техники. Пока Бугаев укладывал вещи в бездонные чемоданы, девушки, споря и перебивая друг друга, рассказывали ему об экскурсии в Гатчину. Старика с баулом-саквояжем они запомнили хорошо. Зина сидела с ним на одном сиденье.

– Грустный товарищ был, задумчивый, – говорила она. – Портфельчик свой держал на коленях, потом увидел, что он мне мешает, убрал наверх, на сетку.

– Не разговаривал с вами?

– Спросил, откуда я. Пошутил: «Пермячка, солены уши». И еще спрашивал, нравится ли мне Ленинград.

– Девчата, – поинтересовался майор, – вы никак всю гречу в Ленинграде скупили? Неужели в вашей Сиве гречи нет?

– В нашей Сиве ничего нет! – сердито ответила Валентина.

– Эхе-хе, – вздохнул майор. – Пригласите меня в гости, привезу. Как у вас с грибами-то? Растут?

– Растут. Но вы поторопитесь. Через годик-два и грибов не будет, – сказала Зина. – Надумаете – приезжайте. Мы вам адрес дадим. Только вы опять шутите!

А Валентина молчала. «Вот если бы ты пригласила, – подумал майор, – я бы уж точно приехал!» Ее доброе, спокойное лицо и ласковые глаза действовали умиротворяюще. Только здесь, в душном, несмотря на открытое окно, номере гостиницы, среди нагромождений питательных и даже пикантных покупок, к Бугаеву вернулись его обычное душевное равновесие и юмор.

И еще одну деталь выяснил Семен: обе девушки утверждали, что из автобуса старик вышел с саквояжем в руках, – они видели, как в магазине он купил бутылку кефира и тут же выпил. И саквояж стоял перед ним на столике. Значит, Бабушкин ошибался. Но эта ошибка ничего не опровергала и ничего не подтверждала. Никто не видел, как старик передавал саквояж экскурсоводу.

Не видел этого и шофер автобуса Холкин, к которому майор заехал по пути из гостиничного треста в гостиницу «Выборгская». Впрочем, Холкин не видел и самого старика. Похоже, что его волновали только отношения с автоинспекцией, «нервирующей водителей», и проблемы горючего.

– Вы мне скажите, товарищ майор, – бубнил он желчно, – кто отвечает за простои? Кто отвечает за приписки?

– Начальство, кто ж еще? – легкомысленно ответил Семен, думая о том, как бы побыстрее добраться до пермячек.

– Нет! Наше начальство ни за что не отвечает! – обрадовался Холкин. – Оно отвечает только за свое благополучие. Вот кем вы должны заняться, а не расспрашивать про каких-то стариков! Что вам этот старик дался – он уже свое отжил небось.

«Типус-опус, – думал майор. – Чем-то он мне напоминает экскурсовода».

– Я уже давно предлагаю, – Холкин рубанул ладонью воздух, – чтобы пресечь все безобразия с бензином, выдавать водителю не талоны, а деньги. Сразу на год. Перерасходовал бензин, докупаешь за свои кровные, сэкономил – оставшиеся денежки тебе. Ведь сколько государству бензина сэкономим! Тьму! Никто ни бензин, ни талоны на сторону продавать не будет. Так или нет?

– Интересно! – согласился Бугаев. – Только я из уголовного розыска, другими делами занимаюсь…

– Дела у нас общие! – рассердился Холкин.

– Я вам пришлю товарища из ОБХСС. Он экономику знает, во всем разбирается. – И, не дав шоферу опомниться, майор сильно тряхнул ему на прощание руку.

Зачем нужны были майору сведения о старике и почему арестован экскурсовод Бабушкин, шофер даже не поинтересовался.

16

Корнилов оставил машину на проспекте и не спеша пошел по набережной Невки, пустынной в этот вечерний час. Только какой-то молодой мужчина маячил впереди. У него была странная походка – сделав несколько шагов, он начинал пританцовывать и подпрыгивать. «Что за чудак? – подумал Корнилов. – То ли радость его распирает, то ли сумасшедший. Интересно бы взглянуть на его лицо». Но лица мужчины он так и не увидел – тот свернул за высокий забор, окружающий одну из многочисленных госдач, и исчез.

Мальчишки лет по восьми бросали в воду камни. Корнилов подумал, что они кидаются в диких уток, которые плавали недалеко от берега. Но приглядевшись, заметил на волнах небольшую доску и на ней крошечного котенка. Котенок жалобно мяукал, припадая к доске каждый раз, когда камень падал рядом.

– Ребята, прекратите! – крикнул Игорь Васильевич.

Один из мальчишек, даже не оглянувшись на Корнилова, кинулся бежать. А второй как ни в чем не бывало запустил еще один камень. Но в котенка опять не попал.

Корнилов взял парня за ворот школьного пиджака и развернул к себе лицом.

– Вы что деретесь? – плаксиво и почти равнодушно прогнусавил мальчишка. Похоже, что отбрехиваться от взрослых ему приходилось нередко. Он пытался выскользнуть у полковника из рук, но, почувствовав, что это не так просто, затих.

– Сейчас я тебя посажу на доску и отправлю поплавать. Да закидаю камнями. А уж я не промахнусь.

Мальчишка молчал, стиснув тонкие губы. Красивая мордашка его стала злой.

– Не жаль тебе котенка?

Мальчишка и не собирался отвечать. Тогда Корнилов взял его за ухо… Оказалось, что решимость у парня на этом иссякла.

– Гришкин котенок, – выдавил он. – Чего жалеть – Гришкина мать уже трех утопила. Еще слепыми…

– Но этот-то подрос. И такой симпатичный, – не сразу найдя аргументы, сказал Игорь Васильевич, мысленно обозвав недобрым словом Гришкину мать.

Мальчишка молчал.

– Живая же душа. Вырастет – будет вам с Гришкой другом.

– Я хочу собаку. Коккер-спаниеля.

– Если еще раз увижу, что вы с Гришкой издеваетесь над животными, отведу в милицию, вызову туда родителей. Понял?

– Понял, – нехотя пробурчал мальчишка. Но понял он, наверное, только то, что этот здоровый мужик не отвяжется от него, пока не дашь обещание.

Игорь Васильевич отпустил парня, посмотрел на реку. Доски с котенком уже не было видно. Он испытывал раздражение от своего разговора с мальчишкой. «Разве так надо говорить! – думал он. – Надо душевно, доходчиво… Объяснить ему, а не хватать за ухо. Если бы я сейчас не шел по делу… – Он осадил себя: – Ничего бы в парне не изменилось, проведи я с ним даже полдня. Ни-че-го. Для этого надо быть всегда рядом. Ребенка формирует не образ мыслей окружающих его людей, а образ их действий».

Корнилов оглянулся. Мальчишка стоял на берегу. Похоже, что высматривал, куда девался котенок. И у полковника не было уверенности, что, обнаружив его, он не начнет сначала.

«Каменное гнездо, – мелькнула у Корнилова мысль, когда он увидел дом на Второй Березовой аллее. Выстроенный в стиле раннего русского модерна, с огромными окнами, с башенками, словно в средневековом замке, с высокой островерхой крышей, он не очень-то вписывался в лирический пейзаж парка. – А жить здесь, наверное, совсем неудобно», – подумал полковник, прочитав на дверях объявление о том, что в доме размещается регистратура санатория. Обогнув великолепное здание по тропинке, среди разросшихся, давно не стриженных кустов персидской сирени, стороной обойдя кучу угля, он очутился перед маленькой дверью с надписью «кв. 2». На звонок долго никто не выходил. Игорь Васильевич уже подумал было, что в квартире никого нет, но в это время дверь приотворилась, и выглянула старая женщина, одетая в синий халат.

– Вам кого, молодой человек? – спросила она, напряженно разглядывая Корнилова близорукими встревоженными глазами.

– Вы Наталья Станиславовна?

– Я, – нерешительно сказала женщина. Она вытащила из карманчика халата пенсне, надела на нос и внимательно осмотрела Корнилова. – А мы с вами знакомы? – Она все еще продолжала стоять в дверях, не решаясь впустить полковника в квартиру. Берет на седой голове, пенсне, пухлые, совсем не старческие губы напомнили Игорю Васильевичу школьные годы, учительницу русского языка Варвару, любимцем которой он был и чье отчество, как ни старался, вспомнить теперь не мог.

– Наталья Станиславовна, – сказал он мягко, – я знаю, что милиция уже доставила вам много хлопот, но решился вас все же побеспокоить.

– Так вы из милиции… – В ее голосе послышались горестные нотки, а сама она словно сжалась, уменьшилась в размерах. – Ну что же, входите.

Корнилов прошел вслед за Натальей Станиславовной по длинному коридору. В коридор выходили две двери. Одну из них хозяйка молча распахнула перед ним, а из другой, полуоткрытой, раздался резкий женский голос:

– Наталья, кто пришел?

– Я потом тебе все расскажу, – ответила Бабушкина.

– А-а… Опять из милиции! – догадалась женщина за дверью. – Скажи ему, пускай ко мне заглянет. Слышишь?!

– Не обращайте внимания, – сказала Наталья Станиславовна, когда они зашли в комнату. – У моей больной сестры свои причуды.

Она огляделась, словно ища, куда бы посадить незваного гостя, согнала со старенького кресла пушистого кота и пригласила Корнилова сесть.

Обстановка в комнате была спартанской: старая тахта, круглый стол и несколько стульев вокруг него. Трехстворчатый, светлого дерева шкаф. Из-за ширмы выглядывала никелированная кровать. Ни телевизора, ни радиоприемника. В небольшом книжном шкафу, наверное, списанном каким-то учреждением, стояли книги. Разного формата, в богатых, телячьей кожи переплетах и без переплетов, тонкие и толстые, по большей части старинные книги, которые объединяло встречающееся почти на каждом корешке слово «Петербург».

…Несколько секунд они сидели молча. Корнилов, прежде чем начать разговор с незнакомым человеком, всегда делал едва заметные паузы, давал ему возможность освоиться. Наталья Станиславовна не выдержала короткой паузы.

– Митя ни в чем не виноват, – сказала она и строго посмотрела на Игоря Васильевича. Полковник заметил, как мелко-мелко задрожала ее верхняя губа.

– Я тоже так считаю, – спокойно ответил он. И тут же подумал: «А не тороплюсь ли я? Посею надежду…»

Наверное, женщина ожидала какой-нибудь новой неприятности, но только не этих слов. Она сняла пенсне, снова надела, и на лице у нее отразилась такая детская беспомощность, что Корнилов с трудом удержался от улыбки. Наконец Наталья Станиславовна справилась с растерянностью.

– И сына отпустят? – с недоверием спросила она.

– Наталья Станиславовна, наберитесь терпения. Я высказал свою личную точку зрения. Для того чтобы Дмитрий Алексеевич оказался на свободе, потребуется время.

– А вы в больших чинах?

– Простите, забыл представиться… Меня зовут Игорь Васильевич Корнилов. А по званию – полковник.

– Полковник! – почтительно отозвалась женщина. – От вас, наверное, многое зависит?