Текст книги "Голд, или Не хуже золота"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– И значит, – пошутил Голд, – если снять карту со стены и перевернуть ее вверх ногами, вся вода вытечет.

– Да нет же, дурачок, – сказала его невестка.

– На карте нет воды.

– Он думает, что на карте есть вода!

– Карта это только картинка.

– Я знаю, что картинка, – в ужасе воскликнул Голд. – Я пошутил! Я задал вопрос, я ничего не утверждал.

– А вот землю переверни вверх ногами, – с невинным видом предложил Сид в наступившем кратком затишье перед грозой, – и посмотри, что будет.

– Ничего, – рявкнул Голд.

– Ничего? – удивился Сид.

– Северный полюс станет Южным полюсом, – сказала Мьюриел. – Из ковша Большой Медведицы выльется вода.

– Чтобы прохладиться, мы будем ездить на юг.

– Ниагарский водопад потечет вверх.

– И он называет этого ничего.

– Ничего не случится! – услышал свой надрывный крик Голд. – Горы все так же будут стоять вверх макушкой. Черт возьми, когда мы говорим о планетах, то нет ни верха, ни низа, и я сейчас же ухожу отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться… в чем дело, в чем дело, в чем дело? – в горячечном бешенстве пронзительно завопил он тому, кто постукивал его по плечу.

– Это тебя, – сказала Дина.

– Что меня?

– К телефону, – Дина мученически закатила глаза. – Это опять тот из Белого Дома. Можешь ответить из моей комнаты.

Желание жить покинуло Голда. Ему вдруг показалось, что Ральф и члены правительств всех держав мира стали свидетелями только что закончившейся отвратительной сцены. Ее зафиксировали телевизионные камеры. Вудворд и Бернстайн[50]50
  Вудворд и Бернстайн – Роберт Вудворд и Карл Бернстайн, журналисты, авторы нашумевшей книги об Уотергейтском деле, приведшем к отставке президента Р. Никсона.


[Закрыть] напишут книгу. Он был повержен.

ДИНА помогла ему подняться на ноги. Ида поддержала его. Направляясь через кухню в спальню Дины, он молил богов о милосердии.

– Ральф?

– Минутку, дорогой, – сказал женский голос, теплый и густой, как текущий мед.

– Брюс?

– Ральф?

– Президент Соединенных Штатов окончательно решил, что хочет, чтобы ты с ним работал, – сказал Ральф. – Он примет тебя в Белом Доме завтра утром в семь тридцать. У вас будет возможность познакомиться.

– Я не могу приехать в Белый Дом завтра утром, – убитым голосом сказал Голд. – У меня в десять лекция.

– Ты успеешь вернуться, – сказал Ральф. – Встреча продлится только полторы минуты. Если ты сейчас же отправишься в аэропорт, то сядешь в последний «шаттл».

– Сейчас я не могу. Сейчас мы празднуем день рождения моей старшей сестры.

– Президент послал бы за тобой свой собственный самолет, но сейчас на нем полетела его жена – отправилась за покупками. Ты мог бы заказать себе специальный рейс.

– Я не знаю, как это делается. Ральф, а президент очень рассердится, если я не приеду завтра?

– Да нет, Брюс. Но он будет очень разочарован, сам того не зная. Просто в эти полторы минуты ему подсунут кого-нибудь другого, а он даже не заметит разницы.

– Я мог бы приехать в среду, – с мольбой в голосе сказал Голд.

– Он будет в Китае.

– Долго ты еще будешь занимать телефон? – Прошипела, как злобная гадюка, из дверей дочь Голда. – Я жду звонка.

– Пошла отсюда в жопу, – ответил он в тон ей, прикрыв рукой трубку, – или я тебя убью.

Она весело упорхнула.

– Они хотят, чтобы он приехал в Вашингтон, – пропела она.

– Но ты все равно приезжай, – решил Ральф, – мы поговорим. Андреа, вероятно, захочет пригласить тебя на обед. Остановись в лучшем отеле на тот случай, если тебя узнают. Если, конечно, кто-нибудь не захочет пригласить тебя к себе домой.

Голд на целых пять секунд затаил дыхание, а потом сказал, что остановится в отеле. В состоянии близком к ступору он вернулся в гостиную.

– Это что, и правда был президент? – шепотом спросила Роза.

– И он хочет, чтобы он немедленно приехал, – сказала Эстер присмиревшей Гарриет.

– Помощник, – сказал Голд.

– У президента много помощников, – грубо сказала Гарриет.

– Ужасно хочу навестить Брюса в Вашингтоне, – сказала Мьюриел, пепел с сигареты, торчащей из ее рта, рассыпался вокруг нее, а Голд при этих словах оцепенел от чувства, леденящего душу сильнее, чем ужас. – Может быть, мы сможем поехать все вместе, с детьми.

– Вот было бы чудно, – сказала Роза. – Правда, Макс?

– Может, он сумеет выхлопотать мне повышение.

– Брюс, – с укоризной сказала ему вдруг Ида, – если ты едешь в Вашингтон, то я должна сказать тебе кое-что. Мы все, Эстер, Роза, Макс, Ирв, Мьюриел, Виктор и я, считаем, что ты стал слишком уж худым.

– Он всегда был слишком худым, – пренебрежительно сказал отец Голда. – Я ему говорил – он никогда не слушал. Когда он надевает пижаму, там всего одна полоска.

– А помните, как Сид его дразнил? – спросила Эмма Бовари[51]51
  Эмма Бовари — героиня романа Флобера «Госпожа Бовари», склонная к чрезмерно завышенной самооценке.


[Закрыть].

– Займись фехтованием, – сказала Эхо[52]52
  Эхо – в греческой мифологии нимфа, за болтливость лишенная дара речи и лишь повторявшая окончания чужих слов.


[Закрыть]. – Он был так тощ, что в него никто не смог бы попасть.

– А помните, когда ему не разрешали петь в школе, он приходил домой весь в слезах? – спросила Наташа Карилова.

– А какой смешной он был в очках? – вставила с не меньшей радостью Аврора[53]53
  Аврора – вероятно, имеется в виду героиня поэмы Элизабет Баррет-Браунинг «Аврора Ли»; сюжет этой поэмы перекликается с сюжетом романа «Джейн Эйр» Ш. Бронте.


[Закрыть], а Голд очнулся от своего забытья, поняв, что наделил именами Эммы Бовари, Эхо, Наташи Кариловой и Авроры своих сестер Мьюриел, Иду, Розу и Эстер. Их было охеренно много. Держа вилку, как кинжал, он грубо вонзил ее в последний кусок ростбифа, а Белл вместе с немногими добровольными помощницами уже принялась убирать со стола.

– Когда едешь? – спросил его отец.

– В среду, – буркнул Голд и принялся с серьезным видом жевать.

– Надолго?

– У него занятия в пятницу, – сказала Белл.

– Белл с собой берешь?

– Нет, – решительно сказала Белл. – Мне в среду надо быть в школе.

– Об этом еще рано говорить, – сказал Голд.

– И что у тебя будет за работа?

– Ей-богу, еще не знаю. Тебе она все равно не понравится.

– Конечно нет.

– Тогда поговорим о чем-нибудь другом.

– Конечно, – сказал Сид. – Давайте поговорим о стервятниках.

Лицо Голда свела судорога. – Почему?

– Они похожи на лилии.

– Сид, ты сука…

– Извинись немедленно! – завопил его отец, распрямившись, как пружина. – Извинись, ты, сука, за то грязное слово, что ты сейчас сказал.

Голд ушел на кухню.

Роза опять зарыдала.

– Не могу удержаться, – объясняла она Иде. – У меня никогда не было праздников.

– Роза, о чем ты говоришь? – сказала Ида. – Мы всегда справляли дни рождения и Рождество.

– Даже мой день рождения, – припомнил Голд.

– Это я все устраивала, – радостно воскликнула Роза и снова залилась слезами.

Эстер кивнула.

– Папа всегда был занят, а мама всегда работала и много болела. Поэтому Роза устраивала все праздники.

– А Эстер мне помогала, – сказала Роза. – Но у меня самой никогда не было праздников.

– Вот я и подумала, что пора уже, – сказала Белл, подавая Розе чашку кофе. – С шестидесятилетием.

Голд почувствовал комок в горле.

– Роза, – сказал он, откашлявшись и тоже взяв чашечку кофе. – Я пытаюсь вспоминать всякую всячину. Помнишь, как Сид потерял меня, а ты прибежала за мной в полицейский участок.

– Это не я. Я тогда продавала пирожные на улице. За тобой прибежала Эстер.

– Ну и шума было в тот день, – сказал входя Сид и взял большой кусок датского кекса. – Я сказал, что ты убежал.

Голд был потрясен.

– Как же ты мог?

– Слушай, я ведь был старший, – рассмеялся Сид. – Думаешь, так уж было интересно смотреть за всеми вами? – Он оглянулся, чтобы посмотреть, нет ли поблизости Гарриет.

Ида его поняла.

– Я ужасно не любила водить Мьюриел и Брюса в школу.

– Мне ужасно не нравилось нянчиться с Брюсом, – сказала Мьюриел.

А Голд был вовсе не в восторге от забот о Джоанни.

– Знаете, что на работе сделали к ее дню рождения? – ворчливо сказал Макс. – Ничего.

– A-а, мне все равно, – свела на нет его обиду Роза, добродушно махнув рукой. – Они даже не знали. Слушай, я такая старая, я рада, что мне хотя бы позволили там остаться.

– Поэтому-то я и боюсь начинать искать работу, – сказала Эстер, и подрагивание ее нижней челюсти возобновилось, придав ее тщательно выщипанному подбородку какой-то хрупкий вид.

– Помнишь, как трудно было, когда мы начинали? – Роза цедила свой кофе. – Но по-моему, нам даже тогда было весело. Я два года потратила, чтобы найти постоянную работу.

– А я после школы нашла работу быстрее, – сказала Эстер.

– Ты была такая хорошенькая, – сказала Роза. Глаза Эстер затуманились. – А я всегда была здоровая, как лошадь, – продолжала Роза. – Да, нелегкое было времечко. Тогда найти работу было ох как непросто, особенно еврею. Во многих объявлениях было указано, что евреев просят не беспокоиться.

– Я был одним из первых евреев в почтовом ведомстве, – меланхолически похвастался Макс.

– Старший брат Виктора был одним из первых евреев-полицейских, – сказала Мьюриел. – Все остальные там были антисемитами. Поэтому он ушел оттуда и занялся мясным бизнесом.

– Каждое утро, – сказала Роза, – мы вчетвером, я и мои подружки Герти, Бити и Эдна, отправлялись в город на поиски. Нам было всего по восемнадцать. В основном приходилось наведываться в агентства, потому что именно они давали работу, а себе брали хороший процент от заработка. Время для евреев было нелегкое, сначала Депрессия, а потом Гитлер и все эти антисемиты здесь, а в одном большом агентстве, я забыла, как оно называлось, нам говорили, чтобы мы подождали и разрешали ждать у них, и мы ждали весь день, а они время от времени объявляли, что все евреи могут идти домой, что в этот день для нас работы не будет. Мы и не рассчитывали на большее, чем неполный рабочий день или временная работа. А потому после этого, если я заполняла бланк в агентстве, я всегда писала: протестантка. Я даже не знала, что такое протестантка, но я знала, что это что-то хорошее. Они все видели, что я вру, достаточно было на меня посмотреть, но на самом деле это их мало волновало. Ведь получив анкету, они могли отправить меня домой и сказать, чтобы я ждала. В одном из агентств я наконец нашла временную работу на три недели. Ну и работенка была! Администраторша в магазине сказала мне, что знает, что я еврейка. Но работу она мне все равно дала. Наверно, она никого другого не могла найти на это место. Магазин был в Ньюарке, в штате Нью-Джерси, но мне платили пять долларов в день. Дорога на троллейбусе и поезде в один конец обходилась в пять центов, и еще наверно четверть доллара я тратила на ланч. А еще, чтобы добраться до Нью-Джерси, я платила по пять центов за проезд в туннеле под Гудзоном. Каждый день я отдавала все деньги маме, но она обычно не брала всё. Откладывала немного мне в комод. – Голд подумал, что Розе уже сейчас на десять лет больше, чем было маме, когда она умерла. – Сид работал в Брайтонской прачечной, а там были эти лошади, которых он так боялся. Ты помнишь лошадей, Сид?

– Еще бы! Мама каждый день, когда я уходил на работу, говорила мне: «Поосторожнее с лошадьми».

– Она весь день волновалась, – припомнила Роза. «Зачем еврею лошадь?» – повторяла она и горестно качала головой. Она и обо мне все время беспокоилась, каждый день, пока я не возвращалась домой. Дорога до Ньюарка с Кони-Айленда занимала два часа, а там я стояла в витрине магазина и демонстрировала какие-то кисти, швабры и мастики. С самого начала это было сплошное мученье, потому что люди останавливались и смотрели. Я не любила, когда на меня смотрели, но как раз за это мне и платили. К тому же я вспомнила, что у нас есть родственники в Ньюарке, ведь мамина родня жила в Нью-Джерси, и я ужасно боялась, что кто-нибудь из родственников, проходя мимо, может меня узнать. Я работала весь день и с ума сходила от страха. Но пять долларов в день на улице не валялись, и на них можно было еще долго искать работу, когда эта кончится. Когда я демонстрировала швабру, я могла стоять спиной к людям, но с кисточкой я должна была повернуться лицом к улице. Я до сих пор не знаю, видел ли меня кто-нибудь из родных, но мне было так страшно. Забыть не могу, как мы все вчетвером отправлялись искать работу и каждый день завтракали в городе. В Уэст-Энде на Сорок второй улице был большой кафетерий. Кажется, он назывался «Першинг». Каждый день мы брали одну порцию солонины и четыре кофе.

– И что, она была лучше моей? – спросила Мьюриел.

Закинув голову, Роза воздела руки.

– Солонина была ужасная. Мы ее ненавидели, я не твою солонину имею в виду, но это было единственное блюдо, которое легко делилось на четыре части и было дешевым и сытным. Мы все скидывались на пачку сигарет, и каждая брала по пять штук. Потом, после завтрака мы разбивались на пары и стояли в очередях безработных у магазинов или возвращались ждать в агентства. Была, конечно, и государственная служба, но мы считали, что недостаточно умны для нее, или что у них нет работы, какая нужна нам. Все, что мы умели, так это печатать на машинке и продавать. И мы не хотели уезжать из дома. В те времена люди не хотели уезжать из дома. – Голд с болью вспомнил о двух ее детях. Но Роза, увлеченная своим рассказом, не обратила внимания на эту связь. – Мы всё искали и искали, а потом, прежде чем поступить в юридическую контору, я получила работу в одном из магазинов на Четырнадцатой улице, в магазине Херна. Я стояла за прилавком, и, может быть, до сих пор работала бы там, но администратор этажа любил щипать девушек за попки, а я и другие девушки не выносили этого. И вот в один прекрасный день мы собрались и встали в кружок, и когда он протискивался между нами, опустив руки вниз, я вонзила в него булавку. Он так и не узнал, кто это сделал, но мне казалось, он знает или узнает, и я так боялась, что не могла там оставаться и ушла, как только мама сказала, что ничего страшного, и я снова стала искать работу. День за днем мы выхаживали мили по городу, чтобы сэкономить пять центов на проезд, но мы были счастливы и нам было весело, несмотря на солонину и прочее, и я поклялась себе, что, если когда-нибудь найду постоянную работу, ни за что не уйду оттуда, и вот когда нашла это место стенографистки в юридической фирме, так и осталась там, и все эти годы там работала. И у меня никогда не возникало желания снова отправиться на поиски.

– Сорок два года, – с грустью сказал Макс, но в голосе его слышалась и нотка гордости. – А теперь они принимают на работу молоденьких девушек почти на то же жалованье, что платят и ей.

– A-а, мне все равно, – добродушно ответила Роза. – Мне давали отпуска, когда рождались дети, а когда мне было нужно, позволяли работать неполный день. Я все еще боюсь, что меня заставят уйти, и мне снова придется искать работу.

– Теперь? – усмехнулся Макс. – Теперь бы тебе не пришлось этого делать.

– Я только надеюсь, что пробуду там, пока ты тоже не уйдешь на пенсию. Может быть, тогда и мы сможем купить кондоминиум во Флориде, поближе к папе и Гусси.

– А зятья сюда допускаются? – спросил Ирв, протискиваясь в кухню. – Я тоже хочу кофе.

Белл вытолкала всех из кухни. Когда Дина, сопровождаемая Эстер и Белл, внесла именинный пирог, Голд чуть не разрыдался и еле сдержал себя, чтобы не выбежать из комнаты. Он был рад, что свет погасили, чтобы виднее были свечи. Свечей было на одну больше – на счастье.

– Моя Рози, – гордо сказал отец Голда, когда все собрались уходить и она подошла поцеловать его на прощанье. – Она всегда была лучшей. Она не доставила мне ни одной неприятной минуты.

«Что за блядство, – тихонько буркнул Голд, – судить весь род человеческий по тому, сколько неприятных минут он тебе доставляет».

Она и получила-то меньше остальных. Даже Эстер прожила жизнь лучше: коротышка Менди, хотя и большой забияка и упрямец, был предан Эстер и, скончавшись два года назад, оставил ей кой-какие деньги, а дети ее, один в Бостоне, а другой в Филадельфии, огорчались из-за того, что она предпочитает жить одна, рядом с Розой, а не с кем-нибудь из них.

Подарков было много, и Макс с Розой не знали, как с ними управиться. Ирв и Виктор помогали им упаковываться, а Голд рыскал по комнатам в поисках пакетов. К подарку Мьюриел, кошельку из крокодиловой кожи, купленному в магазине уцененных товаров, Виктор присоединил дюжину устриц и маринованный язык. Самым важным из подарков был купленный в складчину Карибский круиз, в стоимость которого входили и деньги на карманные расходы. Сид заплатил бо́льшую часть, но остальные тоже внесли понемногу, и поэтому Сид мог сказать Гарриет, что это подарок от всей семьи. В Карибском море будет тепло, тогда как Европа напоминала бы им о сыне, а Калифорния – о дочери. Ни Роза, ни Макс ни разу не были за границей. Они даже на самолете никогда не летали.

– Я просто получаю удовольствие, – сказал Ирв Голду, – от того, как вы, ребята, подшучиваете друг над другом.

Голд был потрясен. Гос-поди-ты-боже-мой! Неужели это производит именно такое впечатление?

– Вам троим палец в рот не клади, – сказал Милт.

Ко времени общего отъезда, после того как все женщины, кроме его мачехи и Мьюриел, энергично взялись за дело, в гостиной и кухне был наведен порядок, последняя сковородка вычищена, последняя стопка посуды загружена в моечную машину. Когда утихла прощальная сумятица, Голду удалось унять и самую главную их тревогу и выпроводить в праздничном настроении.

– Брюс, – набравшись храбрости, спросила Эстер уже в дверях, пока остальные ждали с самым озабоченным видом, – если ты поедешь в Вашингтон, ты ведь не сделаешь ничего такого, за что нам было бы стыдно?

Голд, преодолевая страх, спросил:

– Чего именно?

Здесь мужество отказало Эстер, и другие приняли удар на себя.

– Например, не будешь голосовать за республиканцев?

– Никогда, – ответил он.

– Или способствовать их избранию?

– Конечно, нет!

– Даже если кандидат будет евреем?

– В особенности, если он будет евреем.

– Слава Богу, – сказала его мачеха.

– Эта тетя Роза… – сказала Дина, сидя по-турецки на кровати Белл. – Я никогда не видела ее такой счастливой. Ты когда-нибудь слышала, чтобы она столько смеялась и разговаривала?

– Я рада, что устроила этот праздник.

И Голд тоже был рад. Белл – хорошая жена, и Голд чувствовал, что, может, ему будет не хватать ее, если он решит снова жениться.

В КАБИНЕТЕ Ральфа Ньюсама в Вашингтоне всё сияло и сверкало, кроме брюк Ральфа на том месте, на котором сидят. У лифта Голда встретила хорошенькая девушка, она передала его сногсшибательной женщине лет тридцати с черными прямыми волосами и в полупрозрачном очень дорогом платье, которое обворожительно облегало ее на удивление гибкое тело; она-то и отвела его к секретарше Ральфа, лучезарной кокетливой женщине ошеломительной чувственной прелести, которая сразу же завоевала его сердце своим дразнящим дружелюбием и ласковым рукопожатием. Все здесь отливало таким полированным блеском, что электрический свет казался просто излишним.

Ральф ничуть не постарел за прошедшие годы. Он был высок и строен, медлителен в движениях, рыжеватые волосы над его покрытым веснушками лицом были уложены на одну сторону. Самое яркое воспоминание Голда о Ральфе касалось его волос, которые всегда были аккуратно подстрижены и в то же время выглядели так, будто их никогда не касались ножницы парикмахера. На нем была приталенная рубашка с монограммой, а его брюки казались свежевыглаженными. Он все еще оставался единственным выпускником Принстонского университета, которого Голду – или кому-нибудь из окружения Голда – довелось встретить.

– Надеюсь, ты вчера неплохо провел время, – невинно начал Ральф. – Этот городишко просто кишит хорошенькими женщинами, которые ради приятного времяпровождения готовы почти на что угодно.

Ответ Голда был краток:

– Я устал с дороги и решил отдохнуть.

Это было ложью. Он провел вечер, ошалело бродя по отелю в тщетной надежде, что кто-нибудь, может быть, узнает его и отведет туда, где есть девочки такие же хорошенькие, как любая из тех трех, что он только что видел.

– Господи, Брюс, до чего же я рад снова тебя видеть, – сказал Ральф. – Как в старые добрые времена, да? – Голд хранил молчание. Все было совсем не так, как в старые добрые времена. – Президент будет рад, что я повидался с тобой сегодня, если только узнает. У него от тебя просто чердак дымится. Он сделал копию твоей рецензии на его Мой год в Белом Доме и положил ее под стекло своего рабочего стола в Овальном Кабинете и теперь может целыми днями перечитывать ее во время важных разговоров о сельском хозяйстве, жилищном строительстве, финансах, голоде, здоровье, образовании, социальном обеспечении и о других вещах, к которым он не испытывает никакого интереса. – Ральф не шутил. – Мне сказали, что он уже сделал увеличенную фотокопию твоего афоризма «Сокрушительные успехи, или Все, что намечено, не сбудется» и повесил ее на стене в малой гостиной, где он завтракает, рядом с цитатой из Плиния. Ему это каждый день напоминает о том, что он не должен пытаться делать слишком много.

Голд ответил взвешенно.

– Я польщен, – сказал он и после некоторого колебания добавил: – И все же в его книге есть много такого, чего я не понимаю.

– Вот это-то ему и нравится в твоей рецензии больше всего остального. Он опасался, что ты его раскусишь.

– Раскушу? – Голд неловко задергал ногой.

– Видишь ли, мы-то все понимали, что ему особо нечего сказать о своем первом годе в Белом Доме, понимали еще и потому, что он все время пишет об этом. Он, кажется, хочет, чтобы ты начал работать здесь, как только тебе удастся уладить свои дела, хотя он, кажется, и не хочет, чтобы ты их пока улаживал. Это я тебе могу сказать со всей определенностью.

– Кем работать? – спросил Брюс.

– Кем пожелаешь, Брюс. Ты можешь выбирать из всего, что есть на данный момент и что мы хотим тебе предложить. В настоящий момент у нас нет ничего.

– Ральф, ты мне так толком ничего и не говоришь. Если смотреть на вещи реалистично, то на что я могу рассчитывать?

– На самый верх, – ответил Ральф. – Ты даже можешь начать оттуда. Иногда у нас бывает много вакансий наверху и ни одной внизу. Я думаю, мы можем перешагнуть через представителя и официального представителя и дать тебе что-нибудь повыше, если только для этого не будет никаких препятствий. Ты слишком знаменитая фигура, и мы не можем использовать тебя инкогнито, хотя знают тебя и немногие. У тебя есть в работе что-нибудь еще?

– Я работаю над книгой для Помроя и Либермана и еще я задумал небольшую статью об образовании.

– Я так тебе завидую, – пробормотал Ральф. Голд метнул на него враждебный взгляд. – А о чем эта книга?

Этот вопрос был для Голда, как удар обухом по голове.

– Об американцах, Ральф. Об американцах еврейского происхождения.

– Полагаю, ты сейчас в большой моде. Я бы поторопился с этим, пока не поздно.

– Не поздно для чего?

– Чтобы рисковать с этой темой. Вот статья об образовании будет полезна. Мы скоро назначаем еще одну президентскую комиссию по образованию, ты будешь введен в ее состав. – Ральф нажал на кнопку селектора. – Пылинка, детка, принеси досье на доктора Голда, пожалуйста.

– Сейчас, милый. – Поразившая воображение Голда секретарша принесла Ральфу папку с абсолютно пустым вставным блокнотом. – Пожалуйста, дорогой.

– Спасибо, милочка.

– Она великолепна, – сказал Голд, когда она ушла. – Пылинка – очень миленькое прозвище.

– Это ее настоящее имя. А прозвище у нее Ириска.

– Но ты не называл ее Ириской.

– Ты хочешь, чтобы я это делал в правительственном учреждении? – добродушно проворчал Ральф. – Так, посмотрим, что тут у нас. – Ральф занялся пустым блокнотом, на первом листе которого написал представитель, источник, официальный представитель. – Мы думали начать с того, чтобы сделать тебя помощником по связям с прессой, но ребята из прессы начнут гадать, откуда берутся такие помощники по связям с прессой. Хочешь поработать секретарем?

– Ну, это далеко от моих помыслов, – с обидой в голосе сказал Голд. – Я не умею печатать.

– Да нет же, не таким секретарем, – Ральф рассмеялся. – Я имею в виду, – он никак не мог подыскать нужное слово, – как же это называется? Кабинет. Тебе не придется печатать или стенографировать. У тебя для этого будут девочки, вроде Пылинки, Песчинки и Соринки. Хочешь быть членом кабинета?

Голд был более чем утешен.

– Ральф, это и в самом деле возможно?

– А почему нет? – был ответ Ральфа. – Хотя, может быть, тебе придется начать с ИО.

– ИО?

– ИО это, кажется, чуть повыше помощника и заместителя, но это еще и не полный член кабинета. Если только не наоборот. Теперь в этом, по-моему, никто толком не разбирается.

– И я мог бы начать с ИО секретаря?

– В Вашингтоне, Брюс, люди растут быстро и не могут упасть очень низко. Как насчет секретаря по вопросам занятости?

Голд, почувствовав себя увереннее, намеренно помедлил перед отказом:

– Пожалуй, нет.

– Не могу сказать, что осуждаю тебя. А как насчет секретаря по внутренним делам?

– Ну, это что-то уж очень темное.

– Кажется, они работают с угольными шахтами. Транспорт?

Голд скорчил гримасу.

– Там работать нужно.

– Коммерция?

– Это что-то вроде торговли вразнос.

– Ты демонстрируешь отличную способность оценочных суждений. Как насчет представителя в ООН?

– Не смеши меня.

– А что ты думаешь о министре финансов?

Голд навострил уши.

– А ты что думаешь?

– Звучит красивее всего остального.

– А что мне придется делать?

– Я, наверно, смогу разузнать. Гаррис Розенблатт должен быть в курсе. Они в основном очень богатые и, кажется, любят считать деньги.

– Я тоже люблю считать деньги.

– Но они знают, как это делать.

Голд с сожалением отклонил это предложение.

– Думаю, я буду себя там неловко чувствовать. Я считаюсь чем-то вроде пацифиста и радикального реформатора.

– Но консервативного радикального реформатора, – напомнил Ральф.

– Абсолютно верно.

– Представь, какая была бы благодать иметь тебя в министерстве обороны.

На Голда нашло вдохновение.

– Как насчет министра обороны?

– Неплохо, Брюс. В особенности для пацифиста.

– Но я пацифист только в мирные времена.

– Мы это запишем, – Ральф сделал добавление к своему списку. – Потом есть еще директора ФБР и ЦРУ.

– А мне нужно будет носить пистолет?

Ральф не был в этом уверен и потому сделал себе еще одну пометку для памяти.

– Это все неплохие места, Брюс. Человек с твоим умением ориентироваться в обстановке, вероятно, сможет проталкивать свое имя в газеты не реже государственного секретаря.

– А как насчет государственного секретаря?

– Неплохая мысль, – сказал Ральф.

– Мне там придется что-нибудь делать?

– Абсолютно ничего, – ответил Ральф; казалось, его удивила даже сама мысль об этом. – В правительстве, Брюс, опыт не в счет, а знания не играют роли. Если и можно что использовать из прошлых уроков, так это единственный: хватай то, что тебе нравится, когда подворачивается случай.

Голд расстроено спросил:

– А хорошо ли это для общества?

– Для общества все плохо, Брюс. Я думал, ты это знаешь. Ты намекнул на это в своей последней работе. А теперь, Брюс, – смущенно продолжал Ральф, – я должен быть откровенным. Может быть, тебе придется обзавестись женой получше.

– Чем Белл? – Настроение у Голда поднялось.

– Извини. – Ральф говорил официальным тоном. – Белл подошла бы для сельского хозяйства или вопросов занятости. Но что касается государственного секретаря или министра обороны…

– Мы с Белл уже не близки, – доверительно сказал Голд.

– Рад это слышать, – сказал Ральф. – На сей раз попробуй кого-нибудь повыше. Ты ведь знаешь, что ты низенький. Высокая жена добавила бы тебе весу.

– А я не буду казаться еще ниже, если у меня будет высокая жена? – спросил Голд.

– Нет, – сказал Ральф. – Ты ее будешь делать выше. А это добавит тебе весу, отчего она будет казаться ниже. Андреа Коновер идеально подошла бы для этого.

– Я ее увижу сегодня. А ее роста достаточно?

– О, вполне. А ее отец – дипломат на излете карьеры. Он купается в деньгах и у него наилучшие связи. Сделай ей предложение.

– Сегодня? – Голд сконфуженно рассмеялся. – Я не видел ее семь лет.

– Ну и что? – ответный смешок Ральфа прозвучал одобряюще. – Ты всегда можешь получить развод. Андреа занимает важный пост в Комиссии, контролирующей расходы правительства. Из-за нее мы больше не можем звонить по личным делам. Знаешь, Брюс, – Голд поднялся вслед Ральфом, – сейчас у нас начались наши золотые денечки – мы вступили в возраст, который нравится всем женщинам от шестнадцати до шестидесяти пяти. Надеюсь, ты не упускаешь возможностей. Многие из женщин падки на твой тип.

– Мой тип? – Все эйфорические потоки в жилах Голда мгновенно застыли.

– Да, – сказал Ральф.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «мой тип»? – спросил Голд Ральфа.

– Тот тип, к которому ты принадлежишь, Брюс. А что?

– В отличие от каких других типов, Ральф?

– От тех, к которым ты не принадлежишь, Брюс. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, – сказал Голд, а потом решил с головой нырнуть в эту мутную лужу. – Либерман думает, что ты антисемит.

Ральф был поражен.

– Я? – Голос его звучал обиженно и удивленно. – Брюс, я бы чувствовал себя ужасно, если бы думал, что когда-то сказал или сделал что-нибудь, отчего у тебя могло сложиться такое впечатление.

Ральф говорил искренне, и Голд почувствовал раскаяние.

– Ты ничего такого не говорил и не делал, Ральф. Извини, что я поднял эту тему.

– Спасибо, Брюс. – Ральф успокоился, и его красивое лицо засветилось милой улыбкой. – Слушай, я же списывал у тебя работы в Колумбии. Благодаря тебе я закончил курс. Но я и правда считал Либермана не очень-то приятным человеком.

– И ты был прав, – рассмеялся Голд. – Я ведь знаю его всю жизнь.

Напряжение спало. Ральф сказал:

– Дай-ка я отнесу эти заметки Пылинке, пусть она их перепечатает. Мы сегодня прошлись по многим вопросам, верно?

Голд не был в этом уверен, но еще никогда в жизни он не испытывал такого оптимизма относительно своего будущего. Он выглянул из окна, бросил взгляд на официальный Вашингтон и на небо. Сквозь застекленную дверь открывалась перспектива служебных помещений, представлявшая собой чисто пасторальную картинку: ряды сборных столов мирно дремавших под рассеянным светом немигающих ртутных ламп, перегородки из прозрачного стекла высотой до плеча, кабинеты не менее фешенебельные, чем у Ральфа, и фантастически согласованное движение работающих людей, которые были совершенно и во всем безупречны. Все женщины были загоревшими и шикарными – ни у одной не было лишнего веса, на мужчинах были пиджаки и галстуки, а на всех брюках непременно присутствовали стрелочки. Если в этом райском саду в каком-то яблочке и сидел червячок, то он ускользнул от циничного взгляда Голда, который всюду умел разглядеть грязь и первые признаки разложения. Голд мог взглянуть на грейпфрут и сказать, зрелый он или нет.

– Тебе здесь понравится, да? – сказал Ральф, читая его мысли.

– Здесь всегда так?

– О, да, – уверил его Ральф. – Здесь всегда так, если только не иначе.

Голду удалось произнести без сарказма:

– А как здесь, когда иначе?

– Как иначе, Брюс?

– Не так, как сейчас.

– По-другому.

– Как по-другому, Ральф?