Текст книги "Голд, или Не хуже золота"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

– Сегодня я не могу, – сказала она, как только они оказались внутри, – но я хорошо делаю рот.

Рот она делала так себе, но Голд не стал заострять на этом внимание, Голду было все равно. Еще до захода солнца в тот день он понял, что до Линды Бук не встречал еще женщины, которой с такой готовностью отдал бы сердце. Голд легко влюблялся. Он непременно влюблялся, когда ничего не делал. Иногда он влюблялся даже месяца на четыре, хотя чаще всего его любовь продолжалась от шести до восьми недель. Один или два раза он влюбился на минуту. Будучи уверен, что и это новое увлечение имеет шансов не больше, чем другие, он полностью отдался ему. В спазмах романтического головокружения он рассказал ей все об Андреа и немало о Белл. Его унесла свежесть ощущений и возбуждение, и он попросил ее тайно поехать с ним в Акапулько, куда собирался с Андреа во время рождественских каникул на следующей неделе. Она быстро согласилась.

– Может быть, мне придется взять двоих детей.

– Это невозможно.

– Я оставлю их с мужем.

– Может быть, за нами будут следить, – вспомнив о Гринспэне, он счел, что целесообразно предупредить ее.

– Так далеко мой муж не пойдет, – сказала Линда Бук, – хотя он из кожи вон лезет, чтобы помириться. Ему ужасно не нравится, что мы разъехались.

– Он совсем не глуп, – сказал Голд. – Он был бы просто дурак, если бы отказался от тебя.

Линда расцвела, как роза.

– Ты знаешь, как сделать женщину счастливой. Но я хочу тебя предупредить. Замуж за тебя я никогда не выйду.

Голд даже не мог сразу найти нужных слов.

– Форму! – закричал он наконец. – Они ее сломали! Они сломали форму, в которой тебя отлили!

В ХОЛОДНОМ утреннем свете он сидел за завтраком, обхватив руками голову и думая, что же это он, мудак, наделал.

СИД дал Голду чек на три с половиной тысячи долларов. Голд сунул чек в карман.

– И еще мне нужен твой совет, Сид, об Акапулько. Вообще-то я еду туда не по заданию правительства, и нас там будет двое.

Сид, задумавшись, сложил губы трубочкой.

– Не уверен, что места, которые я тебе называл, подходят для Белл.

– При чем тут Белл, Сид? У нас с Белл все кончено. Мы больше уже не вместе.

Если Сид и не одобрил этого, то хорошо скрыл свои чувства.

– А я почему об этом ничего не знаю? – всего лишь с легким удивлением спросил он. – Сестренки по-прежнему с ней общаются, ведь так?

– Я не уверен, что она знает. – Разговор принимал затруднительно-исповедальный оборот. – Я надеюсь, она сама догадается. В Вашингтоне у меня есть девушка, с которой я тайно обручен и на которой хочу жениться.

– Значит, ты и правда влюбился, малыш?

– Да, Сид. Но я влюбился в другую.

– Ты хочешь сказать, что их трое? – Сид выпрямился на стуле, и его лицо осветилось выражением живейшего удовольствия.

Голд застенчиво кивнул.

– И есть еще один тип из ФБР, еврей по фамилии Гринспэн, вероятно, он все еще проверяет меня на благонадежность.

– Ответь-ка мне, – сказал Сид, попросив официанта принести им еще по одной, – почему же ты не женишься на той, которую любишь?

– Ее муж не позволит, – сказал Голд. – Он бесится уже из-за одного того, что они не живут вместе. Это здоровенный сумасшедший мужик, и он ничего не должен знать.

– Вот это весело.

– У нее четверо детей.

– Еще веселее. – Сид от души расхохотался. – Ей случайно не нужно пломбировать зубы?

Голд удивленно ответил:

– А ты откуда знаешь?

Сид только снисходительно улыбнулся в ответ. Потом объяснил:

– Каждый раз, когда я волочился за какой-нибудь девчонкой, она решала, что ей нужно пломбировать зубы.

– Линде тоже нужно запломбировать пару зубов. Я сказал, что заплачу за нее.

– Не дай выставить себя на большее.

Голд опять почувствовал смущение.

– У двоих ее младших ортодонтоз, – признался он, – и я сказал Линде, что и тут помогу.

– А почему ты женишься на той из Вашингтона?

– Она очень миленькая, Сид, – с чувством ответил Голд, – она и правда очень хороша, а ее отец может помочь мне своими связями. У них много денег, а это значит, что мне будет легче помогать Линде оплачивать счета от дантиста.

– А какие у нее зубы?

– Хорошие, Сид, хорошие.

– Она высокая?

– Очень. С длинными ногами и очень крепкими костями. Она здоровая и очень красивая.

– Тогда езжай в Акапулько с ней, – искренне сказал Сид. – Похоже, с ней ты сможешь неплохо отдохнуть.

– Я и еду с ней, Сид, – сказал Голд, – но тут есть одно затруднение. Меня убивает мысль о том, что нужно уезжать от Линды, и я хочу тайно взять ее с собой.

– Так в чем же затруднение? – спросил Сид.

– А это возможно? – спросил Голд. – Смогу я провернуть это дело так, чтобы меня не засекли?

– Конечно, это возможно, – с жаром уверил его Сид и попросил официанта принести им еще по одной. – У меня в Хьюстоне есть приятель, с которым я веду кой-какие дела, так вот, он ездит с одной мексиканской телевизионной актрисой, которая ездит с пилотом авиалайнера, который женат на женщине из Мексиканского Туристического Бюро, которая может помочь с билетами и бронированием номеров.

– Может быть, ей придется взять с собой двоих детишек.

– Чем больше, тем веселее, – рассмеялся Сид, – если только ты можешь себе это позволить. Нужна будет горничная или беби-ситтер, чтобы она была свободна по ночам.

– Об этом я не подумал. Сид, а как мне спрятать столько народу? Два отеля? Три?

– Один, – лаконично ответил Сид.

– Один?

– Конечно, один. Один отель объяснит твое присутствие в том месте, где тебя увидят, и ты не будешь попусту терять времени, носясь туда-сюда. Ты, пожалуйста, не обижайся, Брюс, но мне кажется, я впервые в жизни наконец-то горжусь своим младшим братишкой.

– Но это еще не все, – напомнил ему Голд, у которого от этого комплимента на мгновение закружилась голова, – там будет и этот тип из ФБР, который может все разнюхать и погубить. Кстати, а какая она из себя?

– Кто?

– Эта мексиканская телевизионная актриса, – сказал Голд.

– Говорят, совсем недурна, если тебе нравятся невысокие, смуглые, с формами и страстные. Говорят, она в любви, как фейерверк. А я-то всегда считал, что ты пуританин. Никогда не думал, что у тебя хватает духу на такие штуки.

– Сид, у меня не хватает духу на такие штуки, – неуверенно решил Голд. – Я собираюсь все это отменить.

– Только через мой труп, – запротестовал Сид таким оскорбленным тоном, что это привлекло внимание других посетителей ресторана. – Да я вот уже лет пятнадцать так не веселился. Ну, скажи, что тут может не удаться? Черт возьми, жаль, я не могу поехать, ни мое сердце, ни Гарриет не вынесут этого. Слушай, мы закажем тебе два отдельных коттеджа в Вилла-Вера, они стоят стена к стене. У тебя будет по собственной кухне и бассейну в каждом, и ты сможешь не болтаться на людях. Так, как я это себе представляю, тебя даже этот Гринспэн из ФБР не побеспокоит.

– Извините, что вмешиваюсь, – сказал Гринспэн из ФБР, – но я бы хотел внести одно предложение. Ему понадобится третий номер для себя самого, куда могла бы звонить каждая из дам. В оправдание он может сказать, что у него секретное поручение из Вашингтона. Я рекомендую три номера рядом, и чтобы его был посредине.

– А вы, кажется, не новичок в таких делах, – с уважением сказал Сид, после того как Голд представил их друг другу.

– Я работал на разных президентов, – таков был сдержанный ответ Гринспэна. – Ваша квартира – настоящий свинарник, – сказал он Голду о его студии, когда они вошли туда. – Я говорю это больше с печалью, чем с гневом. Я уже давно хотел сказать вам об этом.

– Гринспэн, не суйтесь в чужие дела, – сказал Голд с видом, явно свидетельствовавшим о том, что он обеспокоен и раздражен. – Я не хочу, чтобы Белл что-нибудь узнала.

– Она знает, она знает, – нараспев, словно читая молитву, сказал Гринспэн. – Знает все, кроме имен. Уж в чем в чем, а в глупости Белл обвинить нельзя.

– Почему же она тогда ничего мне не сказала?

– А что она может сказать? – ответил Гринспэн, и глаза его застлала глубокая печаль. – Если бы вы только знали, как кровоточит мое сердце каждый раз, когда я слышу, как она разговаривает со своей матерью или делает вид, что ничего не происходит, беседуя с вашими сестрами. Что за женщина, какая замечательная жена и мать…

– Гринспэн, прекратите, Бога ради.

– Почему это она должна что-то говорить и облегчать вам жизнь? – спросил Гринспэн. – Если вам неловко подавать на развод, то почему это должна делать она? Конечно, она даст вам развод, но сначала попросите. Почему это она должна говорить, что вы хотите развода, если вы сами этого не делаете? Ах, Голд, Голд… я должен понять кое-что, просто для информации. Это не попадет в досье, клянусь вам. Эта учительница, эта Линда Бук.

– Ну и при чем тут она?

– Вы с ней часто встречаетесь?

– А вам-то какое дело? – ледяным тоном ответил Голд.

– Вы очень редко встречаетесь с той, на которой собираетесь жениться.

– Ну и что?

Взглянув не него грустным, многозначительным взором, Гринспэн надел шляпу.

– Вы шонда для вашего народа.

– А вы, Гринспэн, гордость для вашего. Вы поедете в Акапулько? Как мне быть, если я попаду в переделку?

– Можете поговорить со стеной.

Оставшись один, Голд сразу же погрузился в состояние меланхолического самосозерцания. Если он человек рассудительный, то откуда эта безрассудство? Если он нормальный, то откуда это безумие? Голд и без внутреннего голоса знал, что просто напрашивается на неприятности. Всю свою жизнь он ненавидел неприятности. Всю свою жизнь он трепетал перед возможностью краха. А теперь он, казалось, боялся успеха.

ЧТО ТУТ может не удаться? спрашивал Сид. Это можно легко предсказать, размышлял Голд, направляясь из лифта у гимнастического зала в раздевалку. Прежде всего, между ним и этой мексиканской телевизионной актрисой с первого же взгляда словно пробежал электрический разряд непреодолимого сексуального влечения – искры рассыпались прямо на взлетно-посадочную полосу аэропорта Мехико-Сити, где он с Андреа ждал самолета, на котором из Хьюстона должна была прилететь Линда; это искрение продолжалось у всех на виду, освещая все вокруг и распространяя чудесный, благоуханный, ослепительный жар, который ощущали все, кто находился поблизости. Грубому магнетическому притяжению их взаимного животного желания противиться было просто невозможно, к тому же оно требовало почти безотлагательного удовлетворения. С мексиканским темпераментом, за который он почувствовал себя в долгу перед ней по гроб жизни, она хрипловатым шепотом согласилась на следующий день потихоньку прилететь в Акапулько для тайного свидания с ним в пустом номере между двумя другими; тем временем загорелый пилот, ее любовник, желчно поглядывал на него недобрыми желтыми глазами и бормотал что-то злобное; Голд, который слышал его слова словно в какой-то прострации, вежливо попросил его повторить.

– Ангел смерти сегодня в нашем клубе, – сказал во второй раз Зак, мозольный оператор, со своего прорицательского седалища на низенькой деревянной скамеечке в проходе между шкафчиками, куда свернул Голд.

Голд остановился и недоуменно заморгал.

– О чем это вы говорите?

– В главном зале наверху у человека случился инфаркт. Ему вызвали скорую.

Голд мрачно зашагал дальше к своему шкафчику, исполненный, как всегда, решимости грудью встречать загадочные колебания судьбы и противиться жутким предзнаменованиям. Статистически, утешал он себя, вероятность того, что в один день и в одном клубе два человека загнутся от инфаркта, оставляет ему хорошие шансы. Эмпирически же, как подсказывала ему грубая правда жизни, шансы его ничуть не улучшились из-за того, что один уже успел загнуться, а в намеченный план перелетов вкрались такие осложнения, какие ни Сид, ни он не могли предвидеть. Линде все же пришлось взять с собой двоих младших детей, и она полетела прямым рейсом из Нью-Йорка в Акапулько и прибыла в отель за два часа до Голда и Андреа, которые летели из Вашингтона с пересадками в Хьюстоне и Мехико-Сити. А может, с детьми все устроилось, и потому она уперлась и настояла на том, чтобы лететь тем же рейсом, и Голд оказался с ней в одном самолете. Они должны были делать вид, что не знакомы друг с другом, и это никак не способствовало нервному расслаблению. А может быть, утвердившись в намерении лететь одной тем же рейсом, она из-за своего зловредного мужа, в последнюю минуту по какой-то извращенной строптивости отказавшегося от достигнутой было договоренности, прибыла в сопровождении двух детей, которые, едва только Голд предстал перед их жестоко разочарованным взором, впали в мерзкий страх. Уже через несколько секунд он сгорал от стыда перед унизительной необходимостью выдавать их встречу за случайную, а знакомство за шапочное и чисто деловое и разыгрывать удивление перед столь невероятным совпадением, когда две отправляющиеся отдохнуть компании, не договариваясь, выбирают один и тот же рейс и даже один и тот же далекий отель. Мужество все больше и больше отказывало ему, когда, наблюдая во время разговора с Линдой за Андреа, он видел, как с каждым сказанным им словом растут ее не лишенные оснований подозрения. Еще одно мучительное испытание ждало его у столика портье в отеле, где по какому-то недосмотру службы резервирования, как в потрясении решил он про себя, все номера оказались забронированы на его имя, но когда это деликатное осложнение было почти успешно преодолено, перед ним – и откуда он только взялся – предстал Крап Уэйнрок в отливающим золотом спортивном костюме; Крап решительно вознамерился пробежаться с ним трусцой по малой беговой дорожке двумя этажами выше.

– Мы можем с тобой задушевно побеседовать, пока я учусь бегать.

– Я прихожу специально в это время, чтобы побыть в одиночестве. – Голду следовало бы помнить, что его шансы смутить своего никчемного, флегматичного дружка детства были равны нулю. – Тебе нельзя бегать трусцой, во всяком случае без предварительного обследования и испытания на устойчивость к стрессу. Это опасно. Ну, твое дело, только не пытайся держаться за мной или бежать ту же дистанцию. У тебя, в отличие от меня, избыток веса и ты не в форме. Слушай, я серьезно, ты будешь не первым, кто тут загнется.

– Тут один тип наверху в зале сейчас лежит с инфарктом.

– Мне на него плевать!

– И это ты называешь развлечением? – с мерзкой улыбкой спросил Крап Уэйнрок, легко бежавший рядом с Голдом, который заканчивал второй круг.

– Сбавь темп, мудила, а то тебе скоро придется остановиться, – предупредил его Голд. – Я не хочу разговаривать. Здесь не разрешают бегать в затылок. Держись за мной где-нибудь подальше и не торопись.

– Ты всегда так медленно бегаешь? – спросил Крап у него за спиной.

Эти слова ударили в самое его больное место.

– Я не хочу разговаривать! – завопил он сдавленным голосом; на шее его от бешенства вздулись все жилы и напряглись мускулы. Его сердце билось громче, чем стучали подошвы по дорожке. Эта карикатурная пытка быстро привела к полному параличу его воли, и он присел отдохнуть в глубокое, мягкое кресло, как только остался один в серединном номере, когда обе женщины без каких-либо дальнейших осложнений разместились в своих номерах рядом с ним. Обе они считали, что он занят конфиденциальными переговорами с Вашингтоном. Дети Линды куда-то исчезли. К нему вернулась уверенность в себе, и он сумел выпить принесенный по заказу в номер банановый дайкири с Линдой, банановый дайкири наедине и банановый дайкири с Андреа, когда, завершив еще один круг, снова оказался с ней. Сначала он трахнул Андреа, чтобы снять с себя груз этой обязанности, но у него ничего не получилось с Линдой, когда она вызвала его к себе по телефону из его серединного номера.

– Педик! – крикнул ему Крап Уэйнрок и в своем золотом костюме, как солнечный луч, резко ушел вперед, словно Голд стоял на месте.

Голд был поражен этим ослепительным явлением скорости, но сам угрюмо придерживался собственного упрямого темпа; в его облике почти не осталось ничего человеческого. Боль, которая вначале всегда поднималась в груди, сейчас усиливалась, а не утихала, как обычно, он потерял счет пройденным кругам и был вынужден начать сначала и как раз в этот момент, сильно вздрогнув от крайнего удивления, снова услышал звонок телефона в своем номере.

– Это Белый Дом, – соврал он, выпрыгнув из постели.

Это была Андреа, с которой он сразу же легко позавтракал в ресторане во внутреннем дворике отеля. Потом он плотно позавтракал во второй раз с Линдой в спальне, этот завтрак он проглотил без всякого аппетита. Резинка на его спортивных шортах превращалась в железный обруч. Не прошло и двух часов, как у него дыней вздулся живот и стал подрагивать при ходьбе, отчего утренняя пробежка из бодрящей здоровой процедуры, какой он являлась для него обычно, превратилась в обременительную обязанность. Дышал он через силу, а пульс бился с частотой, которая никуда не годилась.

– Педик! – игриво пропел Крап Уэйнрок и снова пронесся мимо него.

Голд опускал глаза и делал вид, что не замечает, как Линда начинает нервничать и строптиво раздражаться из-за того, что ее держат под ковром. Андреа тоже надоело, что ее держат под ковром, и она начала обзванивать известных ей местных владельцев пансионов. Линда хотела выпить у бассейна, а Андреа хотела ехать в город. В сознании Голда запечатлелась схваченная боковым зрением из отъезжающего автомобиля картинка: Линда у бассейна ведет интимную беседу со стройным, высоким, гибким, оскорбительно красивым юным мексиканцем со сверкающими зубами, и тогда он, к своей досаде, испытал ту изматывающую боль ревности, которая известна всем как боль сердечная.

– Педик! – осуждающе бросил Уэйнрок и легко и беспечно, как призрак, помчался дальше, не касаясь дорожки ногами.

А ноги Голда налились свинцом; он отводил глаза вниз, напустив на лицо выражение крайней озабоченности при виде Крапа, который пробежал мимо и скрылся из глаз, когда Голд обедал с Линдой, а потом, оставив ее в дискотеке, обедал во второй раз с Андреа перед тем, как отправиться с ней на вечеринку в один дом – неподалеку от дома Киссинджера, – принадлежащий друзьям ее отца. Обе женщины сетовали, что он слишком много времени проводит за телефонными разговорами с Вашингтоном.

– Педик! – обозвал его Уэйнрок и опять, опередив его, понесся вперед.

– Сейчас свалишься! – вяло крикнул Голд, но было слишком поздно, и никто не заметил, как он ускользнул со злосчастной вечеринки, чтобы заскочить за Линдой на дискотеку. Теперь он нашел ее в окружении четырех красивых кавалеров, они наперебой ухаживали за ней и излучали призывно-обольстительную ауру, которая является исключительной привилегией самоуверенных наследников очень богатых латиноамериканских миллионеров. Они дали Голду понять, что ему нет никакой необходимости беспокоить себя проблемой доставки ее назад в отель.

– Педик!

А примчавшись с убийственной скоростью назад на вечеринку, Голд с ужасом обнаружил Андреа в окружении нескольких громкоголосых и пьяных упитанных мужчин с юго-запада, которые настойчиво пытались втянуть ее в сексуально-групповой танец ужина с участием потрясающих моделей, привезенных за время отсутствия Голда.

– Я приехала сюда с женихом, – пыталась вежливо отказаться Андреа, когда Голд принял свирепую позу за ее спиной, – и я не уверена, что ему это понравится.

– О нем можешь не беспокоиться, – сказал самый большой и здоровый из них, обняв Андреа за плечи с похотливой самоуверенностью непроходимого эгоиста. – О нем позаботимся мы.

– Как? – резко бросил Голд, и руки его сжались в кулаки. – Как это вы обо мне позаботитесь?

– Как нам заблагорассудится, так и позаботимся, малый, – сказал другой, разразившись хриплым смехом.

– Ты думаешь, что сможешь нас остановить?

– Для тебя это слишком крупная женщина, малый.

Скандал ни к чему бы не привел, и Голд взял Андреа за руку и вывел из этого дома.

– Педик! – крикнул Спотти, а почти в полночь Линда вернулась к себе в номер и отослала Манолито, даже не клюнув его в щечку, потому что увидела Голда, который с мрачным видом сидел там, раздраженный и в отвратительном настроении. Они занялись любовью, результаты которой были взаимно платоническими. Крап бочком протиснулся в спальню, чтобы еще раз выкрикнуть свое гомосексуальное словечко, когда Голд вернулся в постель к Андреа. Случилось то, чего он и опасался: температура Андреа приближалась к показаниям чувственной озабоченности. В ответ на ее попытку завязать любовные игры с губ его сорвался едва слышный стон. Он не лгал, когда лаконично сообщил ей, что у него раскалывается голова, что его тошнит и что он чертовски устал. В три часа ночи из состояния беспокойного сна его вырвал звонок телефона в его серединном номере.

– Опять этот проклятый Вашингтон.

Не переставая ворчать, он, прихрамывая, поплелся к Линде и измученным голосом объяснил ей, что все ночи должен проводить с Андреа, потому что они обручены и скоро поженятся.

– Педик! – выкрикнул Крап Уэйнрок и на сей раз пронесся мимо пружинистыми, высокими прыжками балетного танцора в черном облегающем трико, и танцор этот тоже оказался с ним на беговой дорожке. Какой-то усатый мудак бежал в обратном направлении, что привело Голда в бешенство; любое необычное явление на дорожке всегда приводило его в бешенство. Баскетболисты на площадке внизу снова ссорились, обмениваясь грубыми ругательствами.

Голд твердо решил не замечать их всех на следующее утро, когда в мрачнейшем состоянии духа после двух завтраков присел отдохнуть в своем номере. Щиколотки у него ужасно болели, и он обильно потел. Перспективы на будущее никогда не казались ему хуже. Потом прибыла страстная мексиканская телевизионная актриса, а почти следом за ней – импульсивный мексиканский пилот, который собирался отомстить Голду за свою поруганную честь самым примитивным и непотребным из вообразимых способов. Когда мексиканская актриса уже была готова вспыхнуть фейерверком, ревнивый любовник, узнав номер Голда, ринулся вверх по лестнице. Голд, бросившийся к окну, чтобы выпрыгнуть, пришел в ужас от странного вида такси, привезшего Белл, которая отправилась за ним в надежде, что им удастся наладить совместную жизнь, если они все же решат остаться вместе. Сумасшедший любовник молотил кулаками в дверь. Скандал был бы катастрофой для Голда. Он безжалостно клял себя за непроходимую глупость. Что ему теперь делать?

– Что мне делать? – беспомощно завопил он, обращаясь ко всем четырем стенам сразу.

– Идите в храм и молитесь, – холодно проинструктировал его облаченный в акапулькский спортивный костюм Гринспэн, материализовавшийся откуда-то из боковой комнаты.

– Ничего подобного я не сделаю.

– Тогда езжайте, минуя храм, на аэродром, – продолжал Гринспэн, – садитесь в первый самолет и улетайте куда-нибудь. Если сможете – возвращайтесь в Вашингтон. Я им всем конфиденциально сообщу, что срочное дело потребовало вашего немедленного отъезда, и отошлю их по домам так, чтобы они не видели друг дружку. Ах, Голд, Голд, вы шонда для вашего народа.

– А вы, Гринспэн, такая гордость для вашего. – Голд по-русски благодарно прижал его к своей груди и от избытка чувств похлопал по плечу.

– Педик! – прочирикал Крап и еще раз пронесся мимо него.

Вот гад! В Голде все закипело, а на лице появился свирепый оскал, когда внезапно вспышка просветления, похожая на вспышку молнии, высветила для него простую истину. За то время, пока он пробегал один круг, Крап успевал пробежать два, иногда три, а иногда и четыре. Подлый говнюк – ни одно живое существо не может бегать с такой скоростью!

Скрипя зубами и злобно сопя носом, Голд продолжал трусить, не сбавляя темпа и наблюдая украдкой, а в сердце у него копилась смертельная ненависть. По углам зала, где дорожка закруглялась, находились четыре лестничных площадки, где стояли тренировочные снаряды. Крап сбегал с дорожки на площадку и прятался там, дожидаясь Голда, а когда тот пробегал мимо, снова выскакивал на дорожку и обгонял его. Этот преступный мерзавец, задумав самый жестокий и самый злостный розыгрыш, какой только мог представить себе Голд, все это время прятался, отдыхал и поджидал его на площадках!

– Педик!

Голд неверно рассчитал бросок, и его левая рука проскочила мимо горла Крапа Уэйнрока; он сбился с темпа и споткнулся. Ненависть растеклась у него в груди нестерпимой, пульсирующей болью, от которой все стало погружаться во тьму. Зал начал вращаться, свет – тускнеть. Пол, неровно раскачиваясь, поднялся ему навстречу, ноги его потеряли опору и подогнулись, и он, как раненый, но не сдающийся воин, пробежал еще ярдов пятнадцать на коленях и только потом рухнул недвижным камнем на дорожку, глаза его широко раскрылись и остекленели, словно смертельный испуг оборвал его жизнь.

– Вы живы? – спросил кто-то.

Слух его ничуть не пострадал.

– Сделайте ему искусственное дыхание рот в рот, – предложил балетный танцор.

– Не буду. Это отвратительно.

– Ну, парень, тебе повезло, – сказал Крап, сверкая своим золотым костюмом. – За тем, другим, как раз приехала скорая.

Зрение тоже не покинуло его.

– Доктор, можно его куда-нибудь перенести? – с явным неудовольствием спросил чей-то незнакомый голос. – Мы все хотим продолжать пробежку.

– Отнесите его в отдельную комнату, – сказал Крап Уэйнрок. – Он очень важная шишка.

Голд почувствовал, как сердце его снова опасно затрепетало.

– Я не шишка! Крап, никому не слова.

Дара речи он не лишился и на следующее утро в больнице Рузвельта завопил благим матом, когда обнаружил, что лежит не в кислородной палатке.

– Доктора говорят, что вам не нужна никакая палатка, – объяснил флегматичный черный санитар, принесший ему завтрак.

Голд пришел в ужас от того, что увидел на подносе: яичница, утонувшая в маргарине, бекон, сочившийся жиром, четыре кубика масла – во всем этом холестерина было достаточно, чтобы уничтожить корпус морской пехоты.

– Слушайте, это какая-то ошибка. Я это не буду есть.

Санитар, прикончив все, что было на подносе, причмокнул губами. Когда в палату вошла женщина, чтобы записать сведения о Голде, тот отказался назвать даже свое имя. Подозрительно оглядев врачей, он попросил разрешения позвонить собственному доктору. Таксофон был в холле.

– Я могу встать с кровати и сходить туда?

– Ну, вам это виднее.

Для звонка нужен был десятицентовик. Ему дали доллар. В полдень в больницу приехал Мерш Уэйнрок, и пока он шепотком совещался с местными медиками, для Голда готовили отдельную палату.

– Зачем тебе нужна кислородная палатка? – спросил Уэйнрок, когда они остались одни. – Без нее пребывание здесь обойдется дешевле. Ты что, просто споткнулся или тебе стало плохо? Что ты почувствовал?

– Я почувствовал, что готов задушить его голыми руками. Я все больше и больше выходил из себя, и наконец это стало совсем невыносимо, и тогда оно разлилось у меня по всему телу. Я испугался. Потом я вдруг почувствовал жуткую слабость, и в глазах у меня потемнело. Я не споткнулся. Это все твой сучий братец Крап. Когда-нибудь я убыв этого мерзавца.

Уэйнрок кивал. – Он тысячу раз на дню разбивает сердце моей матушки! Никаких симптомов нарушения сердечной деятельности у тебя нет. Это больше похоже на нервы, но я не уверен. Десятки моих пациентов отправлялись на тот свет после того, как я снимал у них прекрасную кардиограмму. Вот почему я не люблю иметь дело с больными. – Он порекомендовал Голду полежать в больнице дней десять и понаблюдаться. Минимум посетителей, минимум телефонных звонков. – Никто не узнает, что ты здесь, если ты сам им не скажешь.

Никаких посетителей, никаких телефонных звонков, никаких писем, никаких цветов, никаких поздравительных открыток, никаких бананов в фруктовых корзинках – эти десять дней были самыми одинокими в жизни Голда. Сколько людей недоумевали – куда пропал? Он и сам с неизвестно откуда взявшимися угрызениями совести размышлял над тайной души, проявившейся в его последних словах, сказанных Крапу Уэйнроку на беговой дорожке: «Никому ни слова». Находясь на волосок от смерти, он в первую очередь думал не о жизни, а о разрушительной иллюзии триумфа, успеха в обществе.

И сейчас, в больнице, все оставалось по-прежнему.

Голд не звонил никому почти до самой выписки, когда подтвердилось, что он по всем показателям находится в прекрасном здравии. Сначала он позвонил Белл.

– Какая еще больница?

– Я болел, Белл. Завтра я выписываюсь.

– Чем болел?

– Ничем. Ты где, думаешь, я был? Ведь я отсутствовал почти две недели.

– Ты мне сказал, что тебе нужно уехать куда-то, чтобы разобраться со своими делами, – сказала Белл. – Вот я и думала, что ты наверно разбираешься.

– Я в полном порядке, – поспешил он уверить Андреа. – Доктора уверены, что со мной ничего не было.

– Какие доктора? Где ты?

– В больнице, дорогая. В Нью-Йорке. Ты разве без меня не скучала?

– Что с тобой?

– Ничего, дорогая. Я же тебе сказал. Я просто лег на обследование.

– Почему же ты мне ничего не сказал, дорогой?

– Мне не разрешали звонков и посетителей.

– Так у тебя ничего?

– Ты где, думаешь, я был, Андреа? Я отсутствовал десять дней. Ты что, не заметила, что я отсутствовал?

– Я знала, что тебе нужно еще раз вернуться к жене, чтобы разобраться с разводом, – сказала Андреа. – Я думала, ты разбираешься с разводом.

Но самым главным был его звонок Ральфу.

– У меня тут возникли личные обстоятельства, и мне пришлось уехать ненадолго. Извини, что не смог поговорить с тобой.

– О чем? – спросил Ральф.

– Обо всем. Ты же мне сказал, что дела пошли.

– Дела пошли, Брюс, – сказал Ральф. – Коновер нажимает на все рычаги, чтобы тебя протолкнуть. Президент хочет с тобой встретиться.

– Я смогу приехать завтра.

– Завтра он, кажется, занят. Хорошо бы вам встретиться на посольском балу.

– На посольском балу?

– Надеюсь, ты придешь, если тебя пригласят. Я сказал президенту, что ты пишешь важные бумаги, отражающие официальные мнения. Так что ты постарайся набросать что-нибудь.

– По каким вопросам?

– По каким хочешь. Я думаю, твои бумаги все равно никто не будет читать. Ты сейчас где?

– У себя в студии, – соврал Голд. – Ральф, разве ты не заметил моего отсутствия? Не почувствовал, что мы с тобой не общались?

– Я заметил, что мне не хватало твоего номера в отеле, – сказал Ральф. – Вот уж точно. Знаешь, не очень-то легко почти две недели спать только с женой, Песчинкой, Ириской, Кристи и Тэнди. Ты сам как-нибудь попробуй, тогда поймешь. Нам с тобой нужно срочно встретиться и поговорить о посольском бале и о том, что ты должен будешь говорить президенту, если тебя пригласят.

– Может, завтра? – спросил Голд.

– Завтра я тоже занят, – сказал Ральф.

– А как сделать, чтобы меня пригласили на посольский бал?

– Это практически невозможно.