Текст книги "Голд, или Не хуже золота"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– Лично я в принципе против подобных налоговых льгот, – сказал Зак, мозольный оператор, когда Голд снял свое пальто с вешалки. – Но я придерживаюсь той точки зрения, что попытки коррекции вызовут трудности в других отраслях экономики, и эти трудности будут более болезненными, чем устраняемые нами несправедливости. Кто, по вашему мнению, будет играть за Суперкубок в трех следующих сезонах, и что вы думаете о воздействии телевидения на революционные настроения масс и отношения между членами ядерного клуба? У вас есть мнение на этот счет?

Старый гандболист несколькими шкафчиками ниже визгливо пожаловался: – И это называется Ассоциация молодых христиан? Но покажите мне, где вы здесь видите христиан?

– Трудно быть евреем, – сказал Зак Голду. – Вы согласны?

Голд закрыл дверь телефонной будки. «Модели Уэйнрока» теперь назывались «Моды Крапа».

– Мистер Уэйнрок на рынке, – сказал тоненький девичий голосок, когда Голд назвал себя. – Кто-нибудь другой может вам помочь?

– На каком рынке? – спросил Голд.

Девушка в панике повесила трубку. Зак, мозольный оператор, с ухмылкой ждал его у выхода.

– А-а-а, вы сам не знаете, о чем говорите.

Голд, устало прихрамывая, направился к лифту. Обе коленные чашечки у него размягчились, лодыжка болела, и он шел, припадая на одну ногу, преждевременно исполнив мистическое пророчество, полученное им в китайском ресторане на следующий день.

VI
ТЫ ПОВРЕДИШЬ НОГУ

– ТЫ еще не ушел от Белл? – сказал Ральф. – Тогда передай ей, пожалуйста, привет от меня. Только поторопись с разводом, если собираешься делать предложение Андреа и жениться на ней, прежде чем мы объявим о твоем назначении. Завтрашнее заседание Комиссии может иметь для тебя огромное значение, Брюс, потому что больше оно ни для кого не имеет ровным счетом никакого значения. Можешь делать, что хочешь, пока это совпадает с тем, что хотим мы. У нас нет никаких идей, а на нас здорово давят. Прибери все к рукам. Администрация во всем будет поддерживать тебя, пока ей это будет выгодно.

ГОЛД прибыл на первое заседание президентской Комиссии точно в назначенное время – в восемь тридцать на следующее утро, словно вынесенный навстречу судьбе волной оптимизма, однако он пал духом, увидев, что никого больше нет. В десять появилась соблазнительная полногрудая женщина с черными волосами, завязанными в хвостик, ее сопровождали несколько ассистентов, призванных обеспечивать техническую готовность; она была ошеломлена, увидев, что кто-то уже пришел на официальное заседание, которое должно было начаться за полтора часа до этого. Ее звали мисс Плам. На ее миловидном лице было много косметики, а между грудей томно покоилось ожерелье из зеленых мексиканских бусинок. Голд проклял себя за идиотское решение прийти вовремя. Он нервно, как затравленный зверь, бродил туда-сюда по мраморным коридорам, заглядывая в двери, и горячо молился о том, чтобы его союзники по Комиссии присоединились к нему. Вскоре в приемную въехал передвижной кофейный буфет, за ним поспешал знаменитый престарелый дипломат в полосатых брюках и визитке, приподнимаясь на цыпочки, чтобы увеличить свой радиус действия, он жадно выщипывал изюминки и глазурованные миндалинки из тех булочек, до которых у него хватало сноровки дотянуться.

Шел уже двенадцатый час, когда, оживленно беседуя и шествуя такими плотными группками, словно все они сошли с одной колесницы, появились двадцать три остальных члена комиссии. Сердечные приветствия, ни одно из которых не было адресовано Голду, гулким эхом заполнили помещение. Пришедшие смотрели и проходили прямо сквозь него, словно он был чем-то бестелесным. Все ко всем обращались по должностному званию. Голд в конце концов был представлен проигравшему на выборах мэру, отозванному старому судье, который был почти слеп, отставному военно-морскому капитану, оставившему сан священнику в роскошном одеянии, когда-то атлетически сложенному ректору крупного университета, одетому в спортивный свитер, шапочку с козырьком и со свистком на шее; ректора называли Тренер. Звание оказалось даже у Голда: Доктор, и, насколько он мог судить, он был единственным членом этой элитной группы, имевшим, кроме участия в Комиссии, другую работу, пусть при этом он и был только доктором, к тому же всего лишь доктором философии, да еще и специализирующимся в английской литературе.

С самого начала он был обескуражен тем, что его появление осталось почти незамеченным, и ораторские способности могли изменить ему из-за его боязни показаться хуже других. Уж не единственный ли он еврей в этом собрании? – спрашивал он себя. Мисс Плам, излучая веселость и соблазнительно-сексуальную участливость, представляла его другим членам Комиссии, и более пожилые из них, те, кто работал и жил в Вашингтоне дольше других, а потому и строже других блюл местные традиции, беззастенчиво и похотливо лапали ее. Мисс Плам четыре раза была замужем, и Голд мог с уверенностью сказать, что она не девственница. Всех затмевал красивый, с серебристыми волосами и точеным, раздвоенным подбородком бывший губернатор Техаса, известный своею способностью испускать лучи властности.

– Рад познакомиться, доктор Голд, – твердым голосом сказал Губернатор, когда мисс Плам, наконец, представила их друг другу. Застывший на Голде взгляд плоских голубых глаз казался ледяным. – Мне все вокруг говорят, что вы гений.

– Кто? – вырвалось у Голда; не успев произнести это слово, он уже раскаивался.

– Вряд ли вы такой уж гений, если даже не знаете об этом, – сказал Губернатор, отворачиваясь от него. – Доброе утро, Мэр, вы отлично выглядите. У Заместителя и Шефа тоже неплохой вид. Вы не видели Адмирала?

– Он с Консулом и Советником, Губернатор. Наслаждаются беседой с Вдовой.

– А что это там за Пиковка?

– Он наша новая Черная Метка. Блестящий студент-стипендиат из Оксфорда.

– Он знает свое место?

– В конце стола. Я слышал, Губернатор, вы скоро снова станете секретарем?

– Ай-яй-яй, Генеральный Солиситор, – предостерегающе сказал Губернатор, укоризненно грозя пальцем. – Вы, вероятно, подслушивали разговор Майора с Тренером. Я знаю, что меня ждет Заместительство.

– Посол снова прекрасно выглядит после того, как потерял Вьетнам, Чили, Грецию, Кипр, Турцию, Пакистан, Китай, Африку, Таиланд и Средний Восток, правда?

– Он каждый раз вновь как огурчик. Чем тяжелее потери, тем крепче он становится. Поразительная жизнестойкость.

Все повернулись, чтобы сквозь Голда с любовью взглянуть на занятого делом у передвижного буфета престарелого посла, который, целиком уйдя в себя, рассовывал булочки по карманам визитки, полосатых брюк и жемчужно-серого жилета.

Голд снова был уязвлен их безразличием. Ему придется либо избегать общества подобных людей, либо привыкнуть к этому чувству уязвленности, и он заранее знал, что ему суждено второе.

Он с радостью ухватился за возможность показать себя и захватить бразды правления в свои руки, когда мисс Плам мягко предложила всем пройти в конференц-зал и начать. В его портфеле лежали тезисы вводного слова, которое начиналось высказываниями из Монтеня и Эразма, а завершалось внушительной цитатой из кардинала Джона Генри Ньюмана[81]81
  Джон Генри Ньюман (1801–1890) – английский кардинал, перешедший из англиканской церкви в католичество. Известен как автор ряда теологических трудов.


[Закрыть], призванной обеспечить ему надежное покровительство Римского католического епископата в Америке, если, конечно, его публичные выступления не подвергнутся тщательному изучению на предмет его отношения к абортам, пресуществлению[82]82
  Пресуществление – термин, которым определяется превращение во время святого причастия хлеба и вина в тело и кровь Христа.


[Закрыть], воскрешению или догмату папской непогрешимости. Тренер был назначен Постоянным Временным председателем, и Губернатор сказал:

– Давайте перенесем заседание.

– На какой срок? – воскликнул Голд, когда в помещении почти никого не осталось.

– Вас известят, зайчик, – пропела мисс Плам, обняв его за шею своей нежной ручкой. Ее дыхание было ароматным, а от низкого выреза ее платья поднимался запах свежевымытого тела. – За тысячу долларов в день не обязательно работать по восемь часов.

Голд оттрахал бы ее прямо тут же. Она благосклонно увлекла его из зала в затененный проход, уставленный телефонными будками, взяла под руку и нежно потянулась своими пальчиками к кончикам его пальцев. Голд затолкал мисс Плам в телефонную будку и прижал к своему члену.

– Не здесь, – сказала она. – Здесь не полагается.

– Тогда где?

– Где угодно. Дома у Андреа.

– Черт. – Огорчение оказалось сильнее желания. Вы знаете Андреа?

– Она мне сказала, что вы – высший класс.

– Это не так. Андреа не знает.

– Андреа сказала, что вы сильный и властный, она вам поставила А с плюсом. Власть меня заводит.

– Это известное возбуждающее средство. Только власть еще и развращает.

– Мне ли не знать.

– Я люблю вас, мисс Плам.

– Фелисити.

– Но если об этом узнает хоть одна живая душа, я проломлю вам голову.

Фелисити Плам назначила следующее заседание на завтра, чтобы как можно скорее увидеть Голда.

К этому времени Голд разузнал в Вашингтоне, что ЦРУ вербует наемников для использовании в Африке. Ему стало известно об этом за завтраком во время чтения газеты:

ЦРУ ОТРИЦАЕТ ВЕРБОВКУ НАЕМНИКОВ ДЛЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ В АФРИКЕ

В Конгрессе в течение всего предшествовавшего дня члены коалиции республиканцев и демократов правого крыла брали слово, чтобы воздать хвалу ЦРУ за вербовку наемников для их использования в Африке.

ГОЛД был преисполнен решимости не оплошать на сей раз и на второе заседание Комиссии прибыл вместе с другими с выражением наглости почти воинственной. Он заметил, что сегодня звание было даже у мисс Плам, ее звание было Милочка. Голд как бы случайно положил похотливую руку на ее плечо и почувствовал волосатую, холодную, морщинистую плоть и окаменевшие кости. Старый слепой судья успел первым.

Они собрались раньше, чем вчера. Тренер ударом молотка призвал собравшихся к порядку и Губернатор сказал:

– Давайте разойдемся. Мы уже потратили на эти проблемы времени больше, чем они того заслуживают.

Голд издал кошачий вопль протеста.

– Нет! Пожалуйста! Мы еще ни минуты не потратили!

– И этого более чем достаточно, – сказал бывший Посол. – Мы сделали все, что собирались. Давайте расходиться.

– Мы ничего не сделали!

– К тому же еще и в рекордно короткие сроки, – прокудахтал Посол. – Один раз я заседал в Президентской комиссии, которой потребовалось три года, чтобы ничего не сделать, а мы добились того же результата всего за два заседания.

– Теперь у нас есть компьютеры, – сказала Вдова.

– Я согласен с Губернатором, – сказал Морской Командир. – И я предлагаю всем завершить работу нашей Комиссии выражением единодушного одобрения.

– Я согласен с Командиром, – сказал Губернатор.

– Все, кто за, скажите да.

– Я возражаю, – сказал Голд.

– Один против, остальные за, – сказал Тренер. – Решение принято единогласно. Вас подвезти на прием, Губернатор?

– Я иду на бранч.

– Тогда увидимся на ланче.

– Я так счастлив, что все закончилось, – фыркнул Посол, – даже несмотря на то, что мне очень жаль. Я так люблю расходные деньги, – он сжал руки в кулаки и сложил их вместе, – и все эти бесплатные булочки.

– Но мы можем сделать значительно больше, – взмолился Голд. – Мы даже еще не вызывали представителей власти.

– Голд, – Губернатор тихо произнес это имя, и все остальные смолкли. – Все здесь присутствующие и есть власть. – Даже сидя, Губернатор производил внушительное впечатление, что делало его на голову выше остальных. – Минуты через три мы уйдем отсюда. Репортеры в первую очередь подойдут ко мне, потому что я здесь самый главный и могу испускать лучи властности, о чем писали газеты всего мира. Эти лучи и сделали меня знаменитостью, черт побери! Я сообщу им, что работа Комиссии завершена и мы сделали все, что могли при сложившихся весьма затруднительных обстоятельствах, которые станут понятны, когда люди прочтут наш отчет. Если вы хотите сообщить им что-либо иное, сообщайте. Но тем самым вы нанесете оскорбление мне и остальным присутствующим здесь прекрасным людям, которые работали рядом с вами щека к скуле и бедро к ноге, и лучше вам сразу поверить, что рано или поздно все члены начинают вставать под мою дудку, и вашему тоже не избежать этой участи; это знают все, кто соприкасался со мной в ходе моей политической карьеры, которая удивила и порадовала моих учителей, мою семью и моих друзей. Может быть, вы хотите сказать, что я не прав?

Голд не хотел.

– Я вам признателен за это, – сказал Губернатор. – Еврей, да, Голд?

Никакие муки ада не могли сравниться с теми, казавшимися решительно бесконечными, что доставались на долю Голда в тот миг, когда приходилось отвечать на этот вопрос. Это бьющее, как хлыст, слово было произнесено так, будто первая буква в нем была не е, а я, к тому же Голд отметил переход Губернатора на упрощенный синтаксис. Он страстно молился о том, чтобы в это мгновение раздался голос какого-нибудь отважного рыцаря из окружения короля Артура; ответом на его молитву было лишь гробовое молчание.

– Я еврейского происхождения, сэр, – ответил он шутливо, но с достоинством – тоном, специально выработанным им для такого рода случаев, – если вы об этом спрашиваете.

– А о чем еще я могу спрашивать, черт возьми?

– Я не был, – сказал Голд, – стопроцентно уверен.

– Ваша стопроцентная уверенность или ваша стопроцентная неуверенность значит не больше, чем козлиный горошек. Эй, парень! – Губернатор резко перевел взгляд на черного студента в конце стола. – Ниггер, да? Ты понимаешь, что я говорю, когда я говорю «ниггер», да?

Студент распрямил плечи.

– Кого я не люблю, так это либералов с севера, которые говорят одно, а имеют в виду другое. Я знаю свое место в отношении вас, а вы знаете свое место в отношении меня.

– И какое же у меня место?

– Какое захотите, масса.

Губернатор с нетерпеливым вздохом снова обратил на Голда свой покровительственным взгляд.

– Так вот, Голд. У нас у всех здесь есть свое место, и я не понимаю, чего вы ерепенитесь, когда вам указывают на ваше. Вот он – Пика, она – Вдова, я – Губернатор, а вы…

– Доктор! – завопил Голд как раз вовремя, чтобы не дать прозвучать вновь позорному слову. – Я буду Доктор.

Манеры Губернатора переменились, он как бы преисполнился эгоцентризма.

– Остеопат или кто, Голд? Знахарь? Хиропрактик? – Он согнул руку и потер плечо. – Меня, бывает, мучает бурсит, так что может понадобиться помощь.

– Пусть посмотрит мне ногу, – сказал Тренер, расшнуровывая ботинок, а судья, пытаясь привлечь внимание Голда, принялся безумно размахивать руками и стучать себя в грудь, словно в приступе удушья, и одновременно шарить рукой в поисках пуговиц на рубашке, Консул, закашлявшись, показал Голду язык, а Посол поднялся, выставил Голду задницу и начал спускать свои полосатые брюки.

Теперь в криках Голда слышался ужас, смешанный с отчаянием.

– Философии! – завопил он, хлопая себя по лбу. – Я доктор философии! Профессор. Я писатель!

– Тогда в жопу мой бурсит, – сказал Губернатор, испуская лучи властности, которая прославила его повсюду, и сообразительности, за которую ему тоже аплодировал мир. – Вы напишете отчет. Вас отвезти на прием, Вдова?

– Спасибо, губернатор, но сегодня я молюсь с Епископом.

– Тогда мы с Посланником увидим вас в бальном парке.

– О чем мне написать? – беспомощно вставил Голд.

– О чем хотите, – сказал Губернатор, и Посол оживился: «Верно! Верно!». – Пока там не будет ничего такого, с чем может не согласиться кто-либо из присутствующих. – Он вдруг проникся сочувствием к Голду и благожелательно сказал: – Голд, еврею всегда нужны друзья в Вашингтоне, потому что на самом деле ему здесь не место. Не спорьте – слушайте. Сделайте мне одолжение в этом, и может я вам помогу обзавестись друзьями.

Чувство облегчения было первой эмоцией Голда, а его рвение проявлять инициативу поутихло. – Как вы хотите, чтобы я написал этот отчет, сэр? – спросил он.

– Сделайте его покороче, – посоветовал Губернатор, – и сделайте его подлиннее. Сделайте его пояснее и сделайте его позапутаннее. Сделайте его покороче, сразу приступая к каждому пункту. А потом сделайте его подлиннее, разбавляя эти пункты водой так, чтобы никто не мог понять, где сами пункты, а где вода, или даже сообразить, о чем идет речь.

– Кажется, я понял, – сказал Голд, – о чем вы говорите.

Губернатор смягчился.

– Позвольте мне преподать вам пять полезных правил поведения, которые я получил от моей матушки, когда впервые покинул нашу грязную ферму, направляясь в великий и обширный город Остин. Моя матушка, да будет ей земля пухом, учила меня: «Не делай обидных замечаний, никогда не говори хозяйке, что ты прекрасно провел время, не лезь ни во что механическое, никогда не пинай ничего неодушевленного и не трать время на борьбу с неизбежным». Так вот, Голд, мне представляется, что, возражая мне, вы очень близко подходили к борьбе с неизбежным. Надеюсь, что я ошибся.

– В мои намерения никак не входило, – сказал Голд, – бороться с неизбежным, сэр. Или соваться во что-то механическое. Я никогда не пну ничего неодушевленного.

Губернатор жестом братского прощения положил свою огромную ладонь на плечо Голда. – Поймите, что никто из находящихся здесь не желает читать наш отчет. И это еще одна причина, по которой вы должны сделать его достаточно длинным: чтобы проклятая Нью-Йорк Таймс не смогла напечатать его целиком. Иначе кто-нибудь из этих любопытных журналистов будет годами преследовать нас со своими вопросами, ответов на которые мы не знаем, по темам, которые не вызывают у нас интереса. Я увижу вас на коктейле, мистер Следователь по особо важным делам?

– Нет, Губернатор. Мы с Ревизором и Педиком едем прямо на банкет. Вы будете на бале?

– Мы с Миссис задержимся на оргии. Но, может быть, на ужине…

– Если я сумею туда добраться. Я буду трепаться с Адьютантом и Бейлифом. Скажем привет Плуту и прощай Чемпиону.

– Я не плут, – сказал Плут.

Когда все закончилось, Голд почувствовал разочарование: ему их отчаянно не хватало. Работая в согласии, они всего за два заседания добились того, на что у других уходило три года: ничего. Он отработал в своей первой президентской комиссии, и о, эта радость… о, этот пьянящий экстаз оскорблений и снисходительного отношения от людей, имеющих твердое положение в обществе, людей, которые не замечают, унижают и презирают его, о, это наслаждение быть допущенным в такую компанию в качестве ничтожного искателя теплого местечка, искателя, которым можно пренебрегать и помыкать, которого можно прерывать, когда он все же пытается говорить, которого можно с таким небрежным изяществом изгнать из любой беседы, если он попытается принять в ней участие. Они были заняты своими бранчами, ланчами и оргиями, на которых его присутствие пока было нежелательным. Они ездят в бальный парк с Вдовами и Прелатами и занимают там лучшие места. Как он завидовал их неколебимой уверенности в том, что они здесь на своем месте, и их непроходимой глупости.

«Пригласи еврея в Белый Дом (и он станет твоим рабом)» – так собирался Голд начать свою исполненную язвительной иронии атаку на Либермана, когда того пригласили в Белый Дом за его поддержку войны во Вьетнаме. Как близко счастливый случай, зависть и слепая интуиция подвели Голда – и это не ускользнуло от внимания Ральфа – к пониманию основополагающих истин этого мира.

А как ласкал сердце обычай, позволявший людям носить, словно перья на шляпе, знаки того наивысшего положения в обществе, которое они когда-то занимали. Если бы я был президентом… – когда я буду президентом, поправлял он себя, предаваясь мечтам, – каждый будет назначен на какой-нибудь высокий правительственный пост, а на следующий день его попросят подать в отставку, и тогда все в этой стране, независимо от расы, занятий, семейного положения, убеждений или доходов, смогут идти по жизни, называя себя Послом, Судьей, Мэром или Секретарем, а не Эстер, Розой, Ирвом, Виктором, Джулиусом или Сидом.

ОТ ЭТИХ мыслей Голда оторвала мисс Плам, сообщившая, что за дверью толкутся четыре журналиста в надежде услышать от него слово истины.

Трудно было вообразить кого-нибудь моложе этих журналистов; прилетев сюда словно мотыльки на свет, они теперь окружили его, как погасшую лампочку. Среди них была высокая хорошенькая девица с маленьким личиком и прямыми светлыми волосами; брюзгливым, неуважительным тоном и с раздражением, какого Голду еще не случалось ни у кого вызывать, она спросила, что́ он и остальные собираются врать о результатах своей работы. Голд решил ее соблазнить.

– Откровенно говоря, моя дорогая, я не знаю, – начал он скромно-обезоруживающим тоном, в котором набил руку, но дальше этого пойти не смог. Они улетели.

– Это было ужасно! – стала строго выговаривать ему мисс Плам с паническим ужасом, от которого ее чувственный рот принял форму вытянутого уродливого эллипса, а на щеках и на лбу выступили капельки пота. – Вы никогда не должны так говорить!

– Великолепно! – подбодрил его Ральф по телефону, успев перехватить Голда еще до того, как тот выскользнул из здания, чтобы в одиночестве пережить свой позор. – Телеграммы с компьютерной шифровкой твоего заявления уже ушли в наши посольства.

– Какого заявления?

– Теперь твой девиз – стержень официальной политики.

– Какой девиз?

– Твой инстинкт безошибочен, твои слова поэтичны, твоя скромность очаровательна. Брюс, у меня от тебя чердак дымится. Теперь ты должен сломя голову нестись на наш следующий брифинг для прессы. Поступила директива, согласно которой ты сможешь туда просочиться.

– Вы были замечательны, – воскликнула мисс Плам, придвигаясь к нему поближе, но Голд больше не любил ее и знал, что уже никогда не захочет прижать ее к своему члену.

ОН ПРИБЫЛ на организованный Белым Домом брифинг для прессы, не опоздав ни на секунду, и нашел себе место у стены, откуда без всяких помех мог видеть трибуну, и в этот же момент пресс-секретарь сказал:

– У меня есть заявление. Как вам известно, этот президент привержен открытости и абсолютной откровенности. В соответствии с этой политикой я должен заявить, что у меня нет никаких заявлений. Со вчерашнего дня ничего не произошло.

Последовала ошеломленная пауза, и наконец один из ветеранов прессы спросил:

– Ничего?

– Совершенно. Сегодня нет никаких новостей.

– Никаких новостей?

– Никаких.

– Абсолютно?

– Абсолютно ничего такого, о чем стоит говорить.

– Это касается только Вашингтона, Рон? – спросил голос сбоку. – Или и всей остальной страны тоже?

– Только Вашингтона. Остальная страна нас не интересует.

– Вас не интересует остальная страна?

– Совершенно верно.

– Это означает, что в газетах ничего не будет о президенте?

– Точно. Если только вы не захотите раздуть из этого историю. Мы можем продолжать?

– Ваше заявление, Рон, приводит меня в некоторое замешательство, а потому позвольте мне вернуться на пару лет в прошлое. Некоторое время назад бывший шеф ЦРУ Ричард Хелмс[83]83
  Ричард Хелмс – родился в 1913 г., директор ЦРУ в администрации Линдона Джонсона и Ричарда Никсона в 1966–73 гг.


[Закрыть] был уличен в том, что солгал под присягой по крайней мере одной комиссии Конгресса. Тем не менее, ему позволили остаться на службе и отправили послом в Иран вместо того, чтобы предать суду за это преступление. Вы можете прокомментировать это?

– Нет. Эта администрация считает неуместным комментировать дела, находящиеся на расследовании.

– Вы хотите сказать, – быстро спросила какая-то женщина, – что это дело находится на расследовании?

– Я этого не говорил.

– Но разве это не вытекает из того, что вы сказали?

– Не знаю.

При этом ответе по залу пронесся всеобщий вздох изумления, а за ним последовал оживленный ропот, в котором, наконец, один голос зазвучал громче других.

– Что вы сказали?

– Не знаю.

– Вы не могли бы повторить?

– Не знаю.

– Вы не знаете?

– Я правда не знаю.

– Вот блин! Рон, Рон, будьте добры, повторите еще раз в микрофон. Я хочу быть абсолютно уверен, что это записалось.

– Пожалуйста. Не знаю.

– Спасибо, Рон. Это было здорово.

– Этот ответ можно давать со ссылкой на источник? Вы готовы к тому, что вас будут цитировать?

– Не знаю.

– Вы хотите сказать, что не знаете, готовы ли вы позволить цитировать ваше заявление о том, что вы не знаете?

– Верно.

– А это мы можем процитировать?

– Не знаю.

– Рон, есть ли кто-нибудь еще, занимающий ответственный пост в правительстве или где-нибудь в другом месте, кто когда-либо говорил «Не знаю»?

– Не знаю. Эти слова принадлежат доктору Брюсу Голду, который преподает в колледже в Бруклине, штат Нью-Йорк, и который, возможно, скоро будет работать в администрации.

– Рон, в каком качестве доктор Голд будет работать в администрации?

– Не знаю. Пойдем дальше?

– Вы ведь помните Генри Киссинджера? Что вы о нем думаете?

– Второй сорт.

– Таким было его мнение о Ричарде Никсоне, верно?

– Тогда третий.

– Меня это всегда приводило в недоумение, Рон. Если Ричард Никсон был второй сорт, то кем же тогда нужно быть, чтобы это был третий?

– Генри Киссинджером.

– Вы ставите Генри Киссинджера ниже Ричарда Никсона?

– Только по интеллекту и сообразительности. По характеру и искренности они приблизительно равны.

– Что касается искренности, Рон. Вы помните, как Ричарда Клайндьенста уличили в том, что он лгал под присягой при его назначении генеральным прокурором? Значит, это было клятвопреступление. Тем не менее ему позволили признать себя виновным всего лишь в мелком правонарушении и продолжать работать юристом. Вы не можете нам сказать, почему с Ричардом Клайндьенстом, как и с Ричардом Хелмсом, обошлись столь мягко, тогда как к другим преступникам обычно не проявляют подобной снисходительности?

– Не знаю.

– Это немного подозрительно, правда?

– Чертовски подозрительно.

– Это можно дать со ссылкой на источник?

– Конечно нет. Кто следующий?

– Теперь, по прошествии значительного времени, не могли бы вы нам сказать, каковы были истинные причины – я понимаю, тут у нас затесалось слишком много Ричардов с уголовным оттенком, но я надеюсь, вы извините меня, Рон, – вынудившие Джеральда Форда[84]84
  Джеральд Форд (родился в 1913 г.) – 38-й президент США (1974–76), сменивший на посту президента Ричарда Никсона после его ухода в отставку из-за Уотергейтского дела.


[Закрыть] простить Ричарду Никсону все сексуальные преступления, совершенные им во время президентства?

– Разве Никсон совершал сексуальные преступления?

– Не знаю. Но разве такой вывод не напрашивается из того, что Никсон был прощен за все преступления, совершенные им во время своего президентства?

– Не знаю.

– Эта администрация решила бороться с инфляцией, поднимая цены, чтобы снизить спрос, чтобы сбить цены, чтобы увеличить спрос и вернуть инфляционно высокие цены, которые мы хотим снизить уменьшением спроса, чтобы увеличить спрос и поднять цены. В этой формуле заключена вся ваша экономическая политика или есть что-нибудь еще?

– Не знаю.

– Рон, вы уверены, что не знаете, или вы только высказываете такое предположение?

– Я абсолютно уверен, что не знаю.

– Какой прогноз вы готовы сделать относительно безработицы и состояния экономики на ближайшее время?

– Не знаю.

– Вы не знаете, каким будет ваш прогноз?

– Совершенно верно.

– А кто-нибудь в правительстве знает?

– Каким будет мой прогноз?

– Я снимаю вопрос.

– По поводу наших заокеанских союзов. Если в основе почти каждого из них лежит подкуп, нажим, подрывная деятельность и прочая коррупция, то какова будет стабильность этих союзов в условиях настоящего кризиса или при смене правительств?

– Господи, да откуда ж мне это знать?

– А есть кто-нибудь в администрации, кто все же знает?

– Что?

– Что-нибудь.

– Не могли бы вы повторить вопрос?

– Что-нибудь.

– Разве это вопрос?

– Разве это ответ?

– Не знаю.

– Я забыл свой вопрос.

– Я снимаю свой ответ.

– А как насчет президента? У него есть какое-нибудь разумное представление о том, что будет происходить в стране и за рубежом?

– Не знаю.

– Рон, пожалуйста. Умоляю. Повторите это еще раз для телевидения. Я хочу сделать наезд как раз перед вашим ответом. Отвечать начинайте, когда увидите, что мы наехали.

– Конечно. Не знаю.

– Потрясающе.

– Рон, я обязан задать вам этот вопрос о президенте. Вы и правда не знаете или просто не хотите говорить?

– Не знаю.

– Вы хотите сказать, что не знаете, знаете вы или нет?

– Совершенно верно.

– Спасибо, Рон, – сказал пожилой корреспондент в первом ряду. – Вас нужно поздравить. Это был самый откровенный и информативный брифинг для прессы, на котором мне довелось присутствовать.

– Ах, не знаю.

РАЛЬФ позвонил на следующее утро, когда Голд готовил завтрак, и сообщил, что президент хочет его видеть, чтобы поздравить лично.

– Он пытался дозвониться до тебя в отеле, но на коммутаторе ему сказали, что ты не принимаешь звонков.

– Я остановился у Андреа, – сказал Голд. – А зарегистрировался в отеле, чтобы обезопасить себя.

Ральф уважительно присвистнул.

– Какая глубина, Брюс. Именно этим способом мы все и должны пользоваться, чтобы защитить наши жизненно важные секреты. Приезжай в Белый Дом в одиннадцать. Подъезд для прислуги.

Голд последовал указаниям Ральфа, и его провели вверх по лестнице через кладовую в приватную приемную, и в этот момент из приватного внутреннего кабинета на цыпочках появился Ральф и повел его назад. Аудиенция была отменена. Президент спал.

– Он прилег вздремнуть, – прошептал Ральф.

– В одиннадцать утра? – воскликнул Голд.

– Президент, – объяснил Ральф, – очень рано встает. Каждое утро в пять часов он уже на ногах, он принимает две таблетки от бессонницы и транквилизатор и снова ложится в постель и лежит, пока не проснется.

– Когда же он работает? – спросил Голд.

– Что ты имеешь в виду? – сказал Ральф.

– Когда же он работает?

Главным чувством Ральфа было недоумение.

– Я что-то все равно не понимаю.

– Когда он делает то, что входит в его обязанности? В обязанности Президента?

– Двадцать четыре часа в сутки, – сказал Ральф. – Бедняга, может быть, работает даже в этот момент, когда спит. Да, тебя повысили. Об этом он и хотел тебе сказать.

– До кого? – в удивлении воскликнул Голд?

– Мы еще не решили, но это большой шаг вперед.

– Откуда?

– Мы что, так еще и не выяснили? Ты уже вот-вот сможешь выбрать что-нибудь, если только такая возможность появится. Это уже официально, хотя еще и подлежит утверждению, но все должно оставаться в тайне, пока мы об этом не объявим в том случае, если решим, что это можно предать гласности. Ты уже ушел далеко вперед от источника и представителя.

– Я буду больше зарабатывать? – осведомился Голд.

– Столько, – сказал Ральф, – сколько сможешь унести, хотя конкуренция всегда очень сильна. Знаешь, Линдон Джонсон[85]85
  Линдон Джонсон (1908–1973) – 36-й президент США (1963–69).


[Закрыть] и Джек Джавиц[86]86
  Джекоб Джавиц (1904–1986) – американский государственный и политический деятель. В 1957–1981 гг. – сенатор штата Нью-Йорк.


[Закрыть] были не единственными, кто разбогател на службе в правительстве. Я случайно встретил Гарриса Розенблатта и выяснил у него, что делает министр финансов, – сказал Ральф, когда они удобно расположились в его кабинете. – Люди твоих религиозных убеждений там неизбежно преуспевают.

Голд откашлялся. – У меня нет религиозных убеждений, Ральф.

– Ну, ты же знаешь, что я имел в виду. Я просто пытался тактично это выразить.