Текст книги "Воины"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Джеймс Роллинс,Робин Хобб,Диана Гэблдон,Дэвид Марк Вебер,Роберт Сильверберг,Тэд Уильямс,Питер Сойер Бигл,Дэвид Моррелл,Кэрри Вон,Лоуренс Блок
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 54 страниц)

«Имя мне Легион»

«Задание священно. Вы должны выполнить его любой ценой».

Часть кодекса чести французского Иностранною легиона

Сирия.

20 июня 1941 г.

– Полковник нашел, кто может вырезать деревянную руку.

Услышав позади голос Дурадо, Клайн оборачиваться не стал.

Он пристально смотрел в щель между двумя валунами, прикрывающими его от огня снайпера. Припав к каменистому склону, он не отрывал взгляда от стоящих в отдалении желтых зданий.

– Деревянную руку? – Само по себе это упоминание Клайна не удивило – лишь выбор времени. – Сейчас же не апрель.

– Думаю, полковник решил, что мы нуждаемся в напоминании, – ответил Дурадо.

– Если учесть, что будет завтра, может, он и прав.

– Церемония в три.

– Я не смогу, – отозвался Клайн. – Я на посту до темноты.

– Будет еще вторая церемония. Сержант велел мне потом вернуться и сменить тебя, чтобы ты мог поприсутствовать.

Клайн благодарно кивнул.

– Это мне напоминает те времена, когда я был маленьким и наша семья ходила в церковь. Полковник становится нашим пастором.

– Видно там что-нибудь? – поинтересовался Дурадо.

– Никакого движения, только дымка от жары.

– Завтра будет иначе.

Клайн услышал похрустывание камней под солдатскими ботинками – Дурадо зашагал прочь. Клайн прятался под рваным шерстяным одеялом. Форма на Клайне была минимальная: рыжевато-коричневые шорты и выгоревшая под солнцем пустыни рубашка с коротким рукавом. Головным убором ему служила прославленная «кепи бланк», белая фуражка легионера, с плоским круглым верхом и черным козырьком. Она тоже сильно выгорела на солнце. Отвороты фуражки прикрывали шею и уши, но для лучшей защиты он воспользовался одеялом, чтобы прикрыть голые руки и ноги, а заодно и лежащие рядом камни, чтобы те не раскалялись слишком сильно и не обжигали его.

Рядом с Клайном лежала его винтовка МАС-36 с продольно-скользящим поворотным затвором, чтобы быстренько прицелиться и снять снайпера, если тот таки покажется. Конечно, так Клайн демаскировал бы свою позицию, навлек на себя вражеские пули, и ему пришлось бы сменить наблюдательный пункт. А поскольку он разровнял для себя местечко и вообще устроился с максимально возможным здесь удобством, он предпочел бы отложить стрельбу на завтра.

Вражеские? Он использовал это слово чисто машинально, но в данных обстоятельствах оно ему не понравилось.

Да, спусковой крючок подождет до завтра.

На самом деле его звали не Клайном. Семь лет назад, в 1934 г., он пришел в старый форт в Венсене, пригороде Парижа, и вступил добровольцем во французский Иностранный легион. Иностранный легион называли так потому, что это была единственная часть французской армии, куда принимали иностранцев.

– Американец! – фыркнул сержант.

Клайн получил чашку кофе, хлеб и водянистый фасолевый суп. В переполненной казарме он спал на соломенном тюфяке на самом верху трехэтажной металлической койки. Два дня спустя его с еще двумя десятками новобранцев, по большей части испанцев, итальянцев и греков плюс один ирландец, отправили на поезде на юг, в Марсель. Там их погрузили в провонявшийся трюм, где их тошнило все два дня плавания по бурному Средиземному морю до Алжира. Наконец грузовики доставили их по пыльной, ухабистой дороге в штаб-квартиру Легиона в далекий городок Сиди-бель-Аббес. Жара стояла неимоверная.

Там Клайна допросили. Хотя репутация Легиона притягивала к себе многих преступников, скрывающихся от правосудия, на самом деле там отлично понимали, что из преступника трудно сделать дисциплинированного солдата, и наихудших гуда не принимали. В результате каждого кандидата подробно расспрашивали и его прошлое изучали максимально тщательно. Многие добровольцы, не являясь преступниками, зашли в жизненный тупик и хотели начать с чистого листа, а заодно и получить шанс сделаться гражданами Франции. Если Легион принимал их, им давалось разрешение выбрать новое имя и получить документы на него.

Клайн определенно очутился в тупике. Прежде чем приехать во Францию и завербоваться в Иностранный легион, он жил в Соединенных Штатах, в Спрингфилде, штат Иллинойс, где Великая депрессия лишила его работы на заводе и отняла возможность прокормить жену и малютку дочь. Он попал в плохую компанию и стоял на шухере во время ограбления банка, в ходе ко торою был убит охранник, а добыча составила всего двадцать четыре доллара девяносто пять центов. Он на протяжении месяца скрывался от полиции, а за это время его дочь умерла от коклюша. Обезумевшая от горя жена вскрыла себе вены и скончалась от потери крови. Единственное, что помешало Клайну последовать ее примеру, эго твердая решимость наказать себя, и эта цель в конце концов привела его к самому экстремальному поступку, какой он только мог вообразить. Начав с заметки в газете, случайно найденной на улице, он завершил свое мучительное странствие в роли кочегара па судне, что доставило его в Гавр, а уже оттуда он пешком добрался до Парижа и записался в Легион.

Согласно той газетной заметке, сложно было бы отыскан» более тяжкий образ жизни, и Клайн обрадовался, обнаружив, что газета даже преуменьшила. Ухитрившись скрыть свое криминальное прошлое, он переносил казавшуюся бесконечной муштру, стрельбы, тренировки по рукопашному бою, марш-броски и прочие проверки на выносливость, что приносили ему удовлетворение, несмотря на сопровождавшую их боль. В конечном итоге он получил удостоверение, официально подтвердившее его вступление в ряды Легиона, и почувствовал, что и вправду начал с чистого листа. Так и не простив ни себе, ни миру, ни Господу утраты семьи, он ощутил неожиданно глубокое родство с сообществом, сделавшим частью своего кредо девиз «Живи наудачу» [43]43
  Один из девизов французского Иностранного легиона: «Живи наудачу, люби по выбору, убивай по профессии».


[Закрыть].

Ирландец назвался Рурком. Поскольку они с Клайном были единственными, кто в их учебной группе новобранцев говорил по-английски, за долгие месяцы обучения они подружились. Как и все прочие легионеры, Рурк лишь изредка и смутно упоминал о своем прошлом, но его умение обращаться с винтовками и взрывчаткой навело Клайна на мысль, что прежде его друг входил в состав Ирландской республиканской армии, убивал английских солдат в надежде вынудить англичан убраться из Ирландии и отправился искать убежища в Легионе после того, как британская армия пообещала использовать все доступные им методы, но изловить его.

– Ты же, наверное, не католик? – спросил Рурк как-то вечером, после того как они проделали пятидесятимильный марш-бросок по изматывающей жаре. Его высокий голос звучал мелодично, невзирая на боль – они в этот момент перевязывали волдыри на ногах.

– Нет, я баптист, – ответил Клайн, но тут же поправился: – Во всяком случае, так меня воспитывали. Но я больше не хожу в церковь.

– Как-то маловато я встречал баптистов в Ирландии, – пошутил Рурк. – Ты знаешь свою Библию?

– Отец читал ее вслух каждый вечер.

– «Легион имя мне», – процитировал Рурк.

– «Ибо нас много», – отозвался Клайн. – Евангелие от Марка. Так одержимый сказал Иисусу, пытаясь объяснить, сколько в нем бесов... Легион. – Это слово наконец заставило Клайна осознать, к чему клонит Рурк. – Ты хочешь сказать, что мы – черти?

– Именно так сержант нас и назвал после этого марш-броска.

Клайн, не удержавшись, рассмеялся.

– Конечно, сержант хотел, чтобы враги считали нас чертями, – произнес Рурк. – Ведь именно так назвали легионеров мексиканцы после сражения при Камероне, верно?

– Да. «Это не люди, это черти».

– У тебя хорошая память.

– И я об этом жалею.

– Я сам такой. – Обычно озорные глаза Рурка потускнели. Веснушки спрятались под слоем пыли. – В любом случае, после такого марш-броска нас точно можно сравнивать с чертями.

– Отчего вдруг ты так решил?

– Мы понимаем, каково находиться в аду, – ответил Рурк, стирая кровь с ног. Каким-то образом ему удалось произнести эти слова так, будто они были шуткой.

А теперь Рурк ушел.

Проведенные в Легионе годы научили Клайна избавляться от чувств, делающих человека слабее. И тем не менее утрата друга заставила его горевать. Глядя в щель между валунами на казавшиеся заброшенными дома, Клайн вспоминал их с Рурком многочисленные беседы. В 1940 г., когда Германия все сильнее угрожала Европе, они плечом к плечу сражались на линии Мажино, которую Франция возвела на границе с Германией. Их подразделение держалось под бесконечным огнем пулеметов, танков и пикирующих бомбардировщиков, переходя в контратаку всякий раз, когда немцы давали хоть малейшую слабину.

Потери были тяжелые. Но все же Клайн, Рурк и их товарищи-легионеры продолжали сражаться. Когда старший офицер французской кадровой части заявил, что надеяться не на что и что единственный разумный выход – сдаться немцам, командир легионеров застрелил его на месте. Второй французский офицер попытался отплатить той же монетой, и его прикончил уже Клайн, защищая своего командира, которому пытались выстрелить в спину. Легионеры их поняли. С самого первого дня боевой подготовки им прививали определенные принципы, и одним из этих принципов было «Никогда не сдавайся».

– А во что верят баптисты? – спросил Рурк как-то вечером после очередного боя. Они сидели и чистили винтовки.

– Что Бог наказывает нас за наши грехи, – ответил Клайн.

– А что можно сделать, чтобы спастись?

– Ничего. Все зависит от милосердия Христа.

– Милосердия? – Лицо Рурка, задумавшегося над этим словом, напряглось. – Много ты его видал, милосердия-то?

– Нет.

– Вот и я тоже, – откликнулся Рурк.

– А что католики думают насчет спасения? – поинтересовался Клайн.

– Мы говорим, что сожалеем о своих грехах, и делаем что-нибудь во искупление, чтобы доказать, что говорим всерьез.

Клайн подумал о жене с дочкой, о том, как он оставил их одних, когда помогал грабить банк, как жена покончила с собой после смерти дочки, и спросил:

А если грехи настолько тяжкие, что ты никак не можешь ничего исправить?

Я часто спрашивал себя об этом. Я был алтарником. Чуть было не пошел в семинарию. Но, возможно, я неверно выбрал религию. Ты говоришь, Бог наказывает нас за грехи и единственная наша надежда – положиться на Его милосердие? По-моему, звучит разумно.

После этого разговора Клайн решил, что Рурк вступил в Легион не за тем, чтобы избавиться от преследования со стороны британской армии. Нет, он пошел в Легион потому, что, как и сам Клайн, совершил что-то ужасное и теперь сам себя наказывал.

Клайн скучал по другу. Продолжая глядеть в щель между валунами, он, чтобы отвлечься от грустных мыслей, вытащил из-под одеяла флягу. Отвинтив крышку, он оторвал взгляд от старинных домов из песчаника ровно настолько, чтобы глотнуть теплой воды с металлическим привкусом.

Он снова сосредоточился на цели. Там сидели люди с винтовками и следили за этим гребнем. В этом у Клайна не было ни малейших сомнений. Завтра состоится бой. В этом он тоже не сомневался.

Сзади послышались шаги и шорох камней.

Послышался голос Дурадо:

– Первая церемония закончилась. Я пришел тебя сменить.

– Все тихо, – отрапортовал Клайн.

– До завтра ничего не будет. Капитан говорит, что мы точно начнем.

Клайн скинул одеяло и тут же почувствовал, как солнце начало припекать обнаженные участки кожи. Стараясь пригибаться пониже, он спустился по каменистому склону до самого низа. Пройдя мимо позиций других часовых, он добрался до главной части лагеря, где стояла, выстроившись рядом со своими палатками, половина тринадцатой полубригады.

Воздух был ослепительно ярким. Полковник поднялся на валун. Его фамилия была Амилахвари. Он бежал из России от революции, когда ему было одиннадцать, и вступил в Легион в двадцать. Теперь, когда ему было хорошо за тридцать, он выглядел исхудалым и жилистым после нескольких месяцев боев в пустыне. Тем не менее на нем был парадный мундир.

Несмотря на происхождение, полковник обратился к легионерам по-французски, на общем для них языке – хотя большинство до сих пор в частных разговорах пользовались родным языком и дружили по этому признаку, как Клайн с Рурком. Серьезный и торжественный, полковник вскинул руку, но рука эта принадлежала не ему. Она была вырезана из дерева – ладонь с пальцами, на удивление похожая на настоящую.

Ни Клайну и никому другому не надо было объяснять, что это копия деревянной руки величайшего героя Легиона, капитана Жана Данжу. Все они знали наизусть суть события, которое олицетворял собою капитан Данжу, и все, даже самые закаленные битвами, знали, что еще до того как церемония окончится, по лицу их будут течь слезы.

Камарон, Мексика. В Легионе говорили – Камерон.

Сколько бы раз Клайн ни слышал эту историю, она с каждым разом казалась ему все более сильной. Слушая, как полковник рассказывает ее, Клайн не мог отделаться от ощущения, что он был гам, ощущал прохладу ночного воздуха, когда в час ночи тридцатого апреля 1863 года были выставлены дозорные.

Они были пешими: шестьдесят два солдата, три офицера и капитан Данжу, увешанный наградами ветеран с элегантной эспаньолкой и усами. Мало кто понимал, почему они оказались в Мексике. Это было как-то связано с союзом между Наполеоном III и австрийским императором Максимилианом; замысел заключался в том, чтобы вторгнуться в Мексику, пока Соединенные Штаты заняты Гражданской войной. Но легионерам было наплевать на политику. Их интересовало лишь одно: выполнить любое полученное задание.

Французские части прибыли в порт Веракрус на побережье Мексиканского залива и немедленно столкнулись с беспощадными врагами: мексиканскими солдатами и поддерживавшими их разъяренными местными жителями. Желтая лихорадка убила треть французских солдат, и они вынуждены были перенести свою штаб-квартиру на шестьдесят миль в глубь материка, к стоящему на возвышенности городу Кордова. Они надеялись, что там воздух будет менее зараженным. Эта смена дислокации означала, что необходимо охранять путь между Веракрусом и Кордовой, по которому осуществлялось все снабжение, и ответственность за это возлагалась на патрули. Одним из таких патрулей и командовал капитан Данжу.

Клайн представил себе длинный ночной путь по дороге, что проходит по пустынным, бесплодным землям. На рассвете легионерам дозволено было остановиться на завтрак, но едва лишь они начали искать дрова, чтобы развести костры и приготовить еду, как часовой указал на запад.

– Мексиканская кавалерия!

Из-за пыли, поднятой приближающимися лошадьми, трудно было сосчитать количество всадников, но главное было ясно: их там сотни.

– Стройся в каре! – скомандовал Данжу.

Солдаты выстроились в ряды, смотрящие во всех направлениях. Первый ряд опустился на колено, второй стоял позади, целясь поверх голов первого ряда.

Мексиканцы пошли в атаку. Легионеры первого ряда дали дружный залп, сорвав атаку. Пока они перезаряжали винтовки, второй ряд прицелился, готовый выстрелить сразу же, как только будет отдан приказ.

Понимая, что он выиграл лишь небольшую отсрочку, Данжу огляделся по сторонам в поисках укрытия. Его внимание привлекла расположенная восточнее заброшенная гасиенда. Он велел двигаться к ней, но мексиканцы снова атаковали. Легионеры открыли огонь и вынудили нападавших рассеяться.

– Продолжать двигаться! – проорал Данжу.

Когда они уже были неподалеку от развалин, капитан оглянулся и заметил, что к мексиканским кавалеристам присоединилась пехота. Задыхаясь, патрульные домчались до засыпанного камнями двора.

– Закрыть ворота! Забаррикадироваться!

Данжу оценил их местоположение. Обветшавшие и разрушающиеся строения гасиенды образовывали квадрат со стороной в пятьдесят ярдов. Их окружала каменная стена. Местами она достигала десяти футов в высоту, но в некоторых местах обрушилась, образовав груду камней высотой человеку по грудь.

– Рассредоточиться! Найти укрытие!

Часовой поспешно взобрался по лестнице на крышу конюшни и доложил, что приближаются клубы пыли – новые отряды кавалеристов и пехотинцев.

– Сомбреро со всех сторон!

– Сколько? – спросил Данжу.

– Не меньше двух тысяч!

Данжу быстро прикинул соотношение сил: тридцать к одному.

– Скоро их тут станет намного меньше! – крикнул он своим людям.

В ответ раздался смех, как он и надеялся. Но красные брюки и темно-синий китель капитана промокли от пота за время их поспешного отступления к гасиенде. Во рту же у него, напротив, пересохло, и он понимал, что по мере того, как дневная жара будет усиливаться, его люди начнут страдать от жажды.

Они быстро обыскали развалины гасиенды, но никакого источника воды не обнаружили. А вот мексиканцам повезло больше.

Протекавший неподалеку ручей обеспечивал их водой в изобилии. При мысли об этом Данжу показалось, что его губы пересохли еще сильнее.

– Приближается всадник! – раздался крик часового. – С белым флагом!

Данжу вскарабкался на крышу конюшни. Ему неудобно было взбираться по лестнице – у него была лишь одна здоровая рука. Левую ему много лет назад оторвало взорвавшимся мушкетом. Не утративший мужества Данжу заказал резчику искусную замену. Деревянная рука была покрыта лаком телесного цвета. Пальцы сгибались благодаря вставленным в них шарнирам. Еще у нее была черная манжета, куда капитан вставлял культю. Он даже научился шевелить деревянными пальцами, водя культей по вделанным в манжету полоскам кожи.

Стараясь прятать деревянную руку из виду, чтобы ее не истолковал и как слабость, Данжу взглянул вниз, на подъехавшего к гасиенде мексиканского офицера. Отряд Данжу был многонациональным, и это вынудило капитана освоить множество языков.

– Нac намного больше, – сказал мексиканский офицер. – У вас нет поды. А скоро не будет и еды. Сдавайтесь. Я обещаю вам хорошее обращение.

– Нет, – ответил Данжу.

– Но если вы останетесь здесь, то умрете.

– Мы не сложим оружия, – твердо произнес Данжу.

– Это глупость.

Попробуйте атаковать нас, и вы узнаете, насколько это будет глупо.

Взбешенный, мексиканский офицер ускакал прочь.

Данжу спустился вниз, торопясь насколько мог. Хоть он и отпускал шуточки, стараясь подбодрить своих людей, его беспокоило, что гасиенда расположена в низине. Окружающие ее возвышенности позволяли стрелкам противника стрелять поверх стен.

Стрелки мексиканцев открыли огонь, обеспечивая прикрытие очередной атаке кавалерии. Поднятая лошадьми пыль скрывала приближающуюся пехоту. Пули вонзались в деревянные части зданий и выбивали осколки камня из стен. Но несмотря на неослабевающий заградительный огонь, слаженные залпы легионеров срывали атаку за атакой.

К одиннадцати часам утра жара сделалась невыносимой. Стволы винтовок раскалились так, что не прикоснешься. Двенадцать легионеров были мертвы.

Данжу велел остальным прекратить огонь. Жестикулируя деревянной рукой, он быстро прошел от группы к группе и дал понять каждому лично, что он на него полагается. Потом капитан направился через двор, помочь тем, кто оборонял стену, и пошатнулся – пуля снайпера ударила его в грудь.

Легионер, кинувшийся ему на помощь, услышал, как капитан выдохнул: «Никогда не сдавайтесь». Это были его последние слова.

Командование принял заместитель Данжу. Он обратился к легионерам и предложил им поклясться сражаться еще упорнее в память о Данжу.

– Может, мы и умрем, но не сдадимся ни за что!

Поскольку по гасиенде стреляло две тысячи мексиканцев, на нее сыпалось неимоверное количество пуль – возможно, их число доходило до восьми тысяч в минуту, – и это должно было ошеломлять: в нынешнее время так себя почувствовали бы те, кто оказался под огнем множества пулеметов сразу. Даже сам по себе грохот был мучителен. Здания крошились. В воздухе стоял запах порохового дыма.

Жилой дом загорелся, возможно, от вспышек пламени, вырывающегося из дул винтовок. От дыма пожара видимость сделалась еще хуже и стало трудно дышать. Но легионеры продолжали стрелять, отражая все новые и новые атаки и не обращая внимания на призывы сдаться.

К четырем часам дня в живых осталось всего двенадцать легионеров. К шести количество легионеров, способных сражаться, сократилось до пяти. Когда мексиканцы ворвались на гасиенду, пригоршня выживших выпустила в них последние оставшиеся пули, а потом перешла в штыковую атаку; легионеры ринулись сквозь дым, работая штыками и прикладами.

Один рядовой, пытавшийся прикрывать своего лейтенанта, получил девятнадцать пуль. Еще двоих подстрелили, и они упали, но один все-таки сумел подняться на ноги и присоединиться к последним двум своим товарищам. Они встали спина к спине и продолжали отбиваться штыками.

Мексиканский офицер, говоривший с Данжу ранее, никогда не видел подобного боя.

– Стойте! – приказал он своим людям.

Он повернулся к выжившим.

– Боже милостивый, это же бессмысленно! Сдавайтесь!

– Мы не сложим оружия, – стоял на своем раненый легионер.

– Оружия? Вы пытаетесь торговаться со мной? – спросил изумленный мексиканец.

Истекающий кровью легионер пошатнулся, стараясь не упасть.

– Мы можем быть твоими пленниками, но оружия мы не отдадим.

Мексиканец уставился на него в изумлении.

– У вас нет патронов. Ваши винтовки в любом случае практически бесполезны. Оставьте их себе, черт подери.

– И разрешите нам позаботиться о наших раненых.

Пораженный их отвагой, мексиканец подхватил падающего легионера и произнес:

– Таким людям, как вы, я не могу отказать ни в чем.

Клайн стоял под палящим сирийским солнцем и слушал, как его командир рассказывает про битву при Камероне.

Клайн слышал эту историю в подробностях множество раз, но с каждым разом детали повествования делались все отчетливее. Мысленно он чувствовал запах крови, слышал жужжание мух над трупами и ощущал горький привкус порохового дыма и горящих зданий. Вокруг словно бы звучали крики умирающих. Глаза Клайна затуманились от переполнявших его чувств, и он считал совершенно естественным, что окружающие эти чувства разделяют.

Все это время полковник держал поднятой деревянную руку, копию деревянной руки Данжу, вновь восстановленной после той давно отгремевшей битвы. Оригинал ныне хранился в стеклянном ящике в штаб-квартире Легиона. Ежегодно тридцатого апреля, в годовщину битвы, руку выносили в забитый народом зал для приемов, чтобы у всех была возможность взглянуть на самую ценную реликвию Легиона. В этот же день сходная церемония – только без руки – проходила на всех базах Легиона во всем мире. Это была самая важная из бытовавших в Легионе церемоний.

Но никто еще никогда не делал копии руки Данжу. Никто даже не осмеливался проводить эту церемонию в точности так же, как она проходила в штаб-квартире. Более того, сегодня не было тридцатое апреля. Учитывая то, что намечалось на следующее утро, Клайн понимал, что измененная дата подчеркивает, насколько сильно полковник желает напомнить легионерам об их наследии.

Стоя на валуне и держа деревянную руку над головой, полковник говорил с такой внутренней силой, что слова его доходили до всех.

– У каждого из этих шестидесяти двух легионеров было по шестьдесят патронов. Они расстреляли их полностью. То есть всего они сделали три тысячи восемьсот выстрелов. Несмотря на жару, жажду, пыль и дым, они убили почти четыреста врагов. Задумайтесь над этим: из каждых десяти пуль одна находила свою цель. Просто поразительно, если учесть сопутствующие обстоятельства. Этим легионерам неоднократно предлагалось сдаться. Они в любой момент могли отказаться от исполнения задания, но не пожелали навлечь бесчестие на Легион и на себя.

– Завтра не забывайте об этих героях. Завтра вы сами станете героями. Ни один легионер никогда еще не сталкивался с тем, с чем завтра поутру предстоит встретиться вам. Мы никогда не бросим порученного дела. Мы всегда будем исполнять свой долг. Каков наш девиз?

– Легион – наше отечество! – машинально гаркнули в ответ все присутствующие, и Клайн с ними.

– Не слышу!

– Легион – наше отечество!

– Каков наш второй девиз?

– Честь и благородство!

– Верно! Никогда не забывайте об этом! Никогда не забывайте Камерон! Никогда не позорьте Легион! Всегда исполняйте свой долг!

Размышляя о предстоящем ему завтра безрадостном выборе, Клайн вернулся к подножию каменистого склона. Едва замечая многочисленных часовых, попадавшихся на пути, он подошел к тому месту, где лежал, накрывшись одеялом, Дурадо и смотрел в щель между двумя валунами на окраину Дамаска.

– Что, ты уже? Только я устроился поудобнее! – пробурчал Дурадо.

Клайн невольно улыбнулся. Юмор Дурадо напомнил ему о шутках, которые любил отпускать Рурк.

От камней исходил жар.

– Как ты думаешь, речь полковника что-нибудь изменит? – Дурадо, извиваясь, сполз к подножию склона.

– Завтра узнаем, – отозвался Клайн, занимая свое место между валунами. Еще никто из легионеров не попадал в такую ситуацию.

– Что ж, сделаем, что нужно, – произнес Дурадо и зашагал прочь.

– Да, Бог наказывает нас за грехи наши, – пробормотал Клайн.

Дурадо притормозил и обернулся.

– Что-что? Я не расслышал.

– Да так, сам с собой разговариваю.

– Ты вроде что-то сказал про Бога.

– До тебя когда-нибудь доходило, что это было совершенно не обязательно? – спросил Клайн.

– В смысле – доходило? Что – не обязательно?

– Камерон. У легионеров не было воды. Почти не было еды. Патронов было мало. По той жаре три дня без питья – и все они были бы без сознания, если вообще живы. Мексиканцам нужно было просто подождать.

– Может, они боялись, что к легионерам подойдет подкрепление? – высказал предположение Дурадо.

– А с чего бы мексиканцам этого бояться? – возразил Клайн. – Их там было столько, что спасательный отряд ничего бы не добился. Если бы мексиканцы попрятались и сделали вид, что их вокруг гасиенды всего пара сотен, они бы с легкостью заманили подкрепление в засаду.

– И чего же ты хочешь этим сказать?

– Да ровно то, что уже сказал: эта битва была вовсе не обязательна.

– Как и завтрашняя? – поинтересовался Дурадо.

Клайн указал на здания.

– Может, они сдадутся.

– А может, они надеются, что сдадимся мы. Такое возможно?

– Конечно, нет. – И Клайн процитировал кодекс чести Легиона, который все новобранцы заучивали наизусть еще в самом начале обучения: – «Никогда не сдавайся».

– Вот и они этого не сделают, – сказал Дурадо.

– Но в конце концов Франция вынуждена была отозвать свои войска из Мексики. Камерон ничего не изменил, – произнес Клайн.

– Осторожнее. Смотри, чтобы полковник не услышал, что ты ведешь такие речи.

– Может, и завтрашний бой тоже ничего не изменит.

– Думать – не наше дело. – На этот раз пришла очередь Дурадо цитировать кодекс чести. – «Задание священно. Ты должен выполнить его любой ценой».

– Любой ценой, – выдохнул Клайн. – Ты прав. Мне платят не за то, чтобы я думал. Завтра я буду драться не хуже тебя.

– Бог наказывает нас за наши грехи? Ты это сказал, да? – поинтересовался Дурадо. – Я навидался на этой войне такого, что теперь говорю: Бога не существует. Иначе он никогда бы этого не допустил.

– Если только завтрашний бой – это не способ Его воздать нам по заслугам.

– За наши грехи?

– За те вещи, за которые мы дорого заплатили бы, чтобы только позабыть их.

– В таком случае, да поможет нам Бог.

И снова ирония в голосе Дурадо напомнила Клайну о Рурке.

Клайн лежал под одеялом, глядя на каменистый холм перед зданиями – тот словно бы колыхался от жары. Он знал, что сейчас оттуда на него глядят из укрытий такие же солдаты, как он сам. Они сидят за стенами, валами, башенками и воротами, положив рядом с собою оружие, и знают, что скоро, возможно, уже следующим утром, начнется битва.

Клайна поражало, насколько все по-другому было год назад. Когда немцы прорвались сквозь бетонные доты линии Мажино и вторглись во Францию, тогда ему с Рурком, как и прочим легионерам, казалась осмысленной одна-единственная тактика: отступать с боями и стараться задержать продвижение немцев, насколько получится.

«И мы все-таки могли побить их», – подумал Клайн. Если бы немцы не осознали ошибку, которую едва не совершили.

Вторгшаяся армия рисковала тем, что стремительный захват целой страны слишком растянет пути снабжения и сделает их уязвимыми для изматывающих налетов французов, мирного населения и остатков французской армии. Без снабжения немцы оказались бы беспомощны. Чтобы предотвратить это, они разработали блестящую стратегию: сосредоточили войска на севере и западе страны, захватив в том числе и Париж. Тем временем их присутствие убедило остальную часть Франции, что полная оккупация – не более чем вопрос времени и что лучше капитулировать и выторговать более благоприятные условия.

«Так эти ублюдки на юге и сделались коллаборационистами», – подумал Клайн.

Сделка заключалась в том, что юг Франции, две пятых ее территории, остался свободен от германских солдат. Франции предстояло сформировать новое правительство в Виши, в центральной части страны. Теоретически это правительство соблюдало нейтралитет по отношению к Германии, но на практике вишистский режим так рвался умиротворить немцев, что с радостью передавал им евреев и всех прочих «нежелательных лиц», каких только немцы требовали.

«Эта часть Франции с тем же успехом могла быть захваченной, – подумал Клайн. – Результат был бы тот же самый. Может, они смогли бы как-то оправдать сотрудничество с врагом, если бы хоть попытались сопротивляться. Но они просто сдались и сами стали вести себя как враги».

Он с болью вспомнил гот момент, когда в последний раз видел Рурка. Вместе с остатками их подразделения они прятались в заброшенном амбаре и ждали наступления ночи, чтобы обойти патрули вишистской милиции.

Их радист принял сообщение и доложил:

– Тринадцатая полубригада отступила из Норвегии.

Все находившиеся в амбаре приподнялись с соломы. Никому не требовалось объяснять, что это значит. Легион воевал на два фронта, и фронтом тринадцатой полубригады была Норвегия. Но она была вынуждена отступить, как и части Легиона, оборонявшие линию Мажино.

– Они высадились в Бресте, – добавил радист.

Слушатели кивнули. Всем было ясно: Брест – самый западный порт Франции.

– Когда они поняли, что Франция капитулировала и что немцы вот-вот захватят порт, они быстро погрузились обратно на корабли и отплыли в Англию.

– То есть они собираются помочь союзникам попытаться отбить Францию? – спросил Клайн.

– Да, – подтвердил радист. – Но в Англию отправились не все.

Рурк выпрямился.

– То есть как?

– Некоторые решили вернуться в штаб-квартиру в Алжире.

Несколько секунд легионеры молчали, размышляя над смыслом этой новости. Еще одной причиной, по которой немцы не стали захватывать Францию целиком, было то, что этот шаг сделал бы их врагами Алжир и Марокко – территории Франции в Северной Африке. Но вынудив Францию создать вишистское правительство, номинально нейтральное, а фактически марионеточное, Германия получила непрямой контроль над этими французскими территориями и не позволила расквартированным там легионерам выступить в поддержку Англии.