Текст книги "Воины"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Джеймс Роллинс,Робин Хобб,Диана Гэблдон,Дэвид Марк Вебер,Роберт Сильверберг,Тэд Уильямс,Питер Сойер Бигл,Дэвид Моррелл,Кэрри Вон,Лоуренс Блок
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 54 страниц)

Малькольм закашлялся и сплюнул снова.

– Да. Ну... Я же тебе говорю, к Оливии это все никакого отношения не имеет. А стало быть, и к тебе тоже.

Он говорил с напускным спокойствием, однако Грей видел, как лихорадочно бьется жилка у него на шее, как бегают у него глаза.

– Ничего такого особенного в этом нет. Это, можно сказать, традиция такая. Все так делают...

Грей вскинул колено, ударив Стаббса по яйцам.

– Попробуй еще раз, – сказал он Стаббсу, который рухнул наземь и, стеная, скорчился в позе эмбриона. – Можешь не торопиться, я сегодня свободен.

Он почувствовал, что на него смотрят. Обернувшись, он увидел нескольких солдат, собравшихся у входа в проулок. Они колебались, не зная, что предпринять. Однако Грей по-прежнему был в мундире – тот слегка поистрепался, но знаки различия были видны отчетливо, – и, когда он грозно зыркнул на них глазами, они поспешно исчезли.

– По-хорошему, мне бы следовало тебя убить, прямо здесь, прямо сейчас, – сказал он Стаббсу несколько секунд спустя. Однако овладевший им гнев схлынул, пока он смотрел, как Стаббс корчится у него под ногами, и теперь он говорил устало.

– Конечно, для Оливии лучше было бы остаться вдовой – с тем имуществом, что она от тебя унаследует, – чем женой негодяя, который будет изменять ей с ее же подругами – и хорошо, если не с горничной.

Стаббс пробормотал что-то неразборчивое. Грей нагнулся, ухватил его за волосы и заставил приподнять голову.

– Что-что?

– Это... все не так.

Постанывая, держась за пах, Малькольм неуклюже поднялся поднялся, подтянув колени к животу. Он немного отдышался, уронив голову на колени, пока наконец не смог снова заговорить.

– Ты не понимаешь, да? – он говорил вполголоса, не поднимая головы. – Ты не видел того, что видел я. И... и не делал того, что приходилось делать мне.

– Ты о чем?

– Об... об убийствах. Нет, не в бою. Не в честном бою, лицом к лицу. Крестьяне. Женщины...

Грей увидел, как массивное горло Стаббса дернулось – он сглотнул.

– Я... мы... это тянется месяцами. Мы разоряем страну, жжем усадьбы, деревни...

Он тяжело вздохнул, его широкие плечи поникли.

– Солдаты, те не против. Половина из них с самого начала были грубыми скотами...

Он перевел дыхание.

– Им... им ничего не стоит пристрелить человека на пороге его собственного дома и овладеть его женой рядом с его трупом.

Он сглотнул снова.

– За скальпы платит не только Монкальм, – вполголоса сказал он. Грей не мог не расслышать, что голос у него срывается от боли и это была не физическая боль.

– Такое видел любой солдат, Малькольм, – сказал он почти мягко, немного помолчав. – Но ты же офицер. Твой долг – держать их в узде.

«Но это далеко не всегда возможно, кому и знать, как не тебе!» – подумал он.

– Знаю... ответил Малькольм и разрыдался. – Я не сумел!

Грей ждал, пока он всхлипывал и шмыгал носом. Грей чувствовал себя все более глупо и неловко. Наконец широкие плечи вздрогнули и опустились в последний раз.

Через некоторое время Малькольм сказал почти ровным тоном:

– Все ищут выход, так или иначе, верно? И выходов этих не так много. Выпивка, карты либо женщины.

Он поднял голову, подвинулся и сел поудобнее, слегка поморщившись.

– Тебя-то женщины особо не интересуют, верно? – добавил он, глядя на Грея.

Грей ощутил противную пустоту в животе, но вовремя осознал, что Малькольм говорит об этом как о чем-то само собой разумеющемся.

– Нет, – ответил он, переводя дыхание. – Я больше по части выпивки.

Малькольм кивнул и вытер нос рукавом.

– Амне выпивка не помогает, – признался он. Я пью, пока не усну, но ничего не забываю. И мне... мне это во сне потом спится. А насчет шлюх – я... ну, в общем, не хотелось бы подцепить заразу какую-нибудь, а то, не дай бог... Оливия, сам понимаешь, пробормотал он, потупившись. – В карты мне не везет, сказал он, прокашлявшись. – Но когда я сплю рядом с женщиной, тогда я могу спать спокойно.

Грей привалился к стене. Он чувствовал себя так, словно его самого избили, как Малькольма Стаббса. Яркие листья порхали на ветру, кружились в воздухе, опускались в грязь...

– Ладно, – сказал он наконец. – И что же ты собираешься делать?

– Не знаю, – ответил Стаббс равнодушным, безнадежным тоном. – Что-нибудь придумаю, наверно.

Грей нагнулся и протянул ему руку. Стаббс осторожно поднялся на ноги, кивнул Грею и заковылял к выходу из переулка, согнувшись и держась за низ живота, как будто у него вот-вот кишки вывалятся. Но на полпути остановился и обернулся через плечо.

Лицо у него было встревоженное и смущенное.

– А можно я все-таки... того... портрет-то заберу? Они ведь мои все-таки, Оливия и... и мой сын.

Грей испустил такой глубокий вздох, что он, казалось, проник до самого мозга костей. Ему казалось, будто он постарел сразу на тысячу лет.

Ну да, они твои, – сказал он и, порывшись в кармане, достал медальон и бережно опустил его в карман Стаббса. – Ты не забывай об этом, ладно?

Через два дня пришел конвой кораблей с войсками под командой адмирала Холмса. Город наводнили люди, алчущие нормального, не просоленного насквозь мяса, свежевыпеченного хлеба, выпивки и женщин. А на квартиру Грея явился курьер и передал ему пакет от брата и поклон от адмирала.

Пакет был невелик, но упакован на совесть: завернут в клеенку и перевязан шпагатом, а узел на шпагате был запечатан сургучом с печатью брата. Это было совершенно не похоже на Хэла: обычно его письма представляли собой наспех нацарапанные записки, составленные таким образом, чтобы передать суть минимальным количеством слов. Как правило, он не трудился даже подписывать их, не говоря уже о том, чтобы запечатывать.

Тому Берду этот пакет тоже чем-то не понравился: он отложил его в сторону, отдельно от прочей почты, да еще и придавил сверху большой бутылкой бренди, как будто боялся, что он сбежит. А возможно, Том подозревал, что бренди понадобится Грею, чтобы восстановить силы после изнурительного чтения письма длиннее одной страницы.

– Спасибо за заботу, Том! – усмехнулся Грей и потянулся за ножом для бумаг.

На самом деле лежавшее внутри письмо было короче страницы, не было снабжено ни подписью, ни приветствием и в целом выглядело как типичное письмо от Хэла:

«Миннихочет знать, не голодаешь ли ты там. Понятия не имею, что она намерена предпринять в случае, если ты ответишь, что голодаешь. Мальчишки желают знать, удалось ли тебе добыть скальпы – насчет твоего собственного скальпа они уверены, что он краснокожим не по зубам; сам я того же мнения. Будешь возвращаться домой – не забудь привезти три томагавка.

Вот твое пресс-папье; ювелир был весьма впечатлен качеством камня. Помимо этого, высылаю копию показаний Адамса. Его повесили вчера».

Помимо письма, в пакете был небольшой мешочек из плотной замши и документ официального вида, на нескольких листах плотной бумаги, сложенных и опечатанных – на этот раз печатью Георга II. Грей отложил бумаги в сторону, достал из походного сундучка оловянный кубок и до краев наполнил его бренди, заново подивившись предусмотрительности своего слуги.

Подготовившись таким образом, он сел, взял замшевый мешочек и вытряхнул из него себе на ладонь маленькое, но тяжелое золотое пресс-папье, сделанное в форме полумесяца среди морских волн. В пресс-папье был вделан ограненный и очень крупный сапфир, сверкавший на золоте, подобно вечерней звезде. «Где это Джейми Фрезер добыл такую штуковину?» – удивился Грей.

Он покрутил вещицу в руках, любуясь тонкой работой, потом отложил ее в сторону. Отхлебнул немного бренди, глядя па официальный документ так, словно тот грозил взорваться. У Грея были серьезные причины предполагать, что так оно и есть.

Он взвесил документ на руке и почувствовал, как ветерок из распахнутого окна приподнял его, точно парус, который вот-вот наполнится воздухом и захлопает на ветру.

Ну что ж, тянуть не имеет смысла. К тому же Хэл наверняка и так знает, о чем там говорится; рано или поздно он все равно расскажет это Грею, хочет он того или нет. Грей вздохнул, поставил кубок и взломал печать.

«Я, Бернард Дональд Адамс, даю эти показания без принуждения, по доброй воле...»

Вот как? В самом деле? Грей не знал почерка Адамса и не мог определить, написан ли этот документ собственноручно или под диктовку... Хотя нет, погодите. Грей пролистал страницы и посмотрел на подпись в конце. Та же рука. Понятно, значит, он писал это собственноручно.

Он прищурился, вглядываясь в текст. Почерк был ровный и твердый. Стало быть, эти показания не вытягивали из него под пытками. Возможно, это все-таки правда...

– Идиот! – сказал он себе. – Прочти это наконец и покончи с этим раз и навсегда!

Он залпом допил бренди, расправил бумаги и принялся наконец читать о том, как погиб его отец.

Герцог уже в течение некоторого времени подозревал о существовании якобитского кольца и вычислил троих людей, которых считал замешанными в эту историю. Тем не менее он не предпринимал попыток их уличить, пока не был выписан ордер на его собственный арест по обвинению в государственной измене. Узнав об этом, он немедленно послал за Адамсом, вызвав его в загородное поместье герцога в Эрлингдене.

Адамс не знал, много ли герцогу известно о его собственном участии в деле, но остаться в стороне не рискнул, опасаясь, что герцог, будучи арестован, донесет на него. Поэтому он вооружился пистолетом и под покровом ночи отправился в Эрлингден, прибыв туда перед самым рассветом.

Он постучался во внешние двери оранжереи, и герцог впустил его внутрь. Засим последовала «некая беседа».

«В тот день мне сделалось известно о том, что на герцога Пардлоу был выдан ордер на арест по обвинению в государственной измене. Я был встревожен, поскольку герцог прежде расспрашивал меня и некоторых моих коллег таким образом, что это заставило меня предположить, что он подозревает о существовании тайного движения, целью которого является восстановление династии Стюартов.

Я выступал против ареста герцога, поскольку не знал, сколь о многом он знает либо догадывается, и опасался, что, если ему будет грозить непосредственная опасность, он сможет указать на меня либо моих главных соратников, а именно – Джозефа Арбетнота, лорда Кримора и сэра Эдвина Веллмана. Сэр Эдвин, однако, особенно настаивал на этом, утверждая, что вреда оно не причинит: любые обвинения Пардлоу будут сочтены за попытки оправдаться и отвергнуты, как ничем не подтвержденные, в то время как сам факт его ареста естественным образом заставит всех считать его виновным и отвлечет внимание тех, кто мог бы направить его на нас.

Герцог, узнав об ордере на арест, в тот же вечер послал за мной ко мне на квартиру и потребовал, чтобы я немедленно явился в его загородную усадьбу. Я не посмел ослушаться, не зная, какие доказательства он способен представить, и потому в ту же ночь выехал в его поместье, прибыл незадолго до рассвета».

Адамс встретился с герцогом в оранжерее. Неизвестно, как развивалась их беседа, но результат был налицо.

«Я захватил с собой пистолет, который зарядил, подъехав к дому. Я сделал это исключительно с целью самозащиты, поскольку не знал, как поведет себя герцог».

Герцог повел себя так, как того и следовало ожидать. Разумеется, Джерард Грей, герцог Пардлоу, тоже явился на эту встречу небезоружным. По словам Адамса, герцог достал свой пистолет из-под камзола – непонятно, то ли он собирался напасть на него, то ли просто хотел пригрозить, – но Адамс испугался и тоже выхватил пистолет. Оба выстрелили; Адамс считал, что пистолет герцога дал осечку, поскольку промахнуться на таком расстоянии герцог не мог.

Пистолет Адамса осечки не дал и не промахнулся. Увидев кровь на груди герцога, Адамс ударился в панику и сбежал. Оглянувшись, он увидел, как герцог, будучи смертельно ранен, но все еще стоя на ногах, ухватился за ветку персикового дерева и вложил остатки сил в то, чтобы швырнуть бесполезное теперь оружие в Адамса. После этого он рухнул наземь.

Джон Грей сидел неподвижно, машинально теребя листы бумаги. Он не видел аккуратных строчек, в которых Адамс описывал произошедшее. Он видел кровь. Темно-алую, сверкающую рубином в том месте, где на нее попали солнечные лучи, проникшие сквозь стеклянную крышу. Отцовские волосы, взлохмаченные, как на охоте. И персик, упавший на те же каменные плиты, испорченный и разбитый.

Он положил бумаги на стол; ветер шевельнул их, и Грей машинально потянулся за новым пресс-папье, чтобы придавить их.

Как там говорил про него Каррузерс? «Кто-то должен поддерживать порядок. Ты и твой брат, – сказал он. – Вы не согласны с этим мириться. И если на свете есть порядок, мир и покой – то это благодаря тебе и таким, как ты».

Быть может. Знал бы он еще, какую цену приходится платить за этот мир и порядок... Но тут Грей вспомнил осунувшееся лицо Чарли, его утраченную юношескую красоту, от которой остались кожа и кости, его упрямую решимость, которая только и давала ему силы дышать...

Да, Чарли – знал.

Когда стемнело, они взошли на корабли. В состав конвоя входил флагманский корабль адмирала Холмса, «Лоустофт», три военных корабля, «Белка», «Морской конь» и «Охотник»; несколько вооруженных сторожевых судов, суда, груженные артиллерией, порохом, боеприпасами, и множество транспортных судов для перевозки войск – в общей сложности 1800 человек. «Сазерленд» был оставлен внизу и поставлен на якорь за пределами досягаемости пушек крепости, чтобы наблюдать за действиями противника. Река была усеяна плавучими батареями и мелкими французскими судами.

Грей плыл вместе с Вольфом и шотландскими горцами на борту «Морского коня». Путешествие он провел на палубе, будучи чересчур взвинчен, чтобы сидеть внизу.

В памяти то и дело всплывало предупреждение брата: «Не давай ему втянуть тебя ни в какие дурацкие авантюры!» – но думать об этом было уже слишком поздно, и, чтобы отвлечься от этих мыслей, он вызвал одного из офицеров на состязание: кто сумеет просвистеть «Старый английский ростбиф» с начала до конца и ни разу не рассмеется? В результате он проиграл, но о брате больше не вспоминал.

Вскоре после полуночи корабли бесшумно спустили паруса и встали па якорь, покачиваясь на темной реке, точно уснувшие чайки. Л’Анс-о-Фулон, место высадки, которое рекомендовали генералу Вольфу Малькольм Стаббс и другие разведчики, находилось в семи милях вниз по реке, у подножия крутых и сыпучих сланцевых утесов, ведущих на плато, которое называлось Поля Авраама.

– Как вы думаете, это в честь библейского Авраама? – с интересом спросил Грей, услышав это название, но ему ответили, что нет, просто на плато стояла ферма, принадлежавшая бывшему лоцману но имени Авраам Мартин.

Грей подумал, что это прозаическое происхождение названия не делает его хуже. На этой земле и так развернутся достаточно драматические события, ни к чему приплетать сюда древних пророков, беседы с Господом... или вычисления, сколько солдат может находиться в стенах квебекской крепости.

Стараясь производить как можно меньше шума, шотландские горцы со своими офицерами, Вольф и его отборные войска, среди которых был и Грей, спустились на небольшие bateaux [25]25
  Лодки (франц.)


[Закрыть], которые должны были бесшумно высадить их на берег.

Шум реки почти заглушал плеск весел. Сидящие в лодках большей частью молчали. Вольф восседал на носу передней лодки, лицом к своим войскам, но время от времени оглядывался на берег. Внезапно он заговорил. Он не повышал голоса, но ночь была такой тихой, что пассажиры лодки без труда слышали каждое слово. К изумлению Грея, он цитировал «Элегию, написанную на сельском кладбище».

«Напыщенный осел!» – подумал Грей – но все же не мог не признаться себе, что эти стихи звучат довольно волнующе. Вольф не выставлялся, не читал напоказ. Он как будто говорил сам с собою, и, когда он дошел до последних строк, по спине Грея пробежал холодок:

На всех ярится смерть – царя, любимца славы,

Всех ищет грозная... и некогда найдет;

Всемощныя судьбы незыблемы уставы...

– «И путь величия ко гробу нас ведет!» [26]26
  Пер. В.А. Жуковского.


[Закрыть]– заключил Вольф так тихо, что лишь трое или четверо сидящих рядом слышали его. Грей был достаточно близко, чтобы услышать, как он прочистил горло, слегка кашлянув, и увидеть, как он расправил плечи.

– Джентльмены, – сказал Вольф, повысив голос, – знайте, что я предпочел бы скорее написать эти строки, нежели взять Квебек!

В лодке слегка зашевелились, послышались негромкие смешки.

«Я бы тоже! – подумал Грей. – Поэт, который их написал, сейчас небось сидит у уютного камелька где-нибудь в Кембридже кушает булочки с маслицем, а не готовится карабкаться на гору, рискуя своей задницей!»

Интересно, что это было – обычная театральность, столь свойственная Вольфу? «Может быть... а может быть, и нет», – подумал он. Сегодня утром он встретился в уборной с полковником Уолсингом, и тот мимоходом упомянул, что Вольф накануне вечером доверил ему подвеску и поручил передать ее мисс Ландрингем, с которой он был помолвлен.

Впрочем, ничего необычного тут не было: все оставляют свои ценные вещи друзьям накануне жаркой битвы. Если тебя убьют или тяжело ранят, твое тело могут ограбить до того, как друзья сумеют его выручить. Не у всех ведь есть надежные слуги, которым можно доверить такое. Ему самому друзья не раз поручали на время боя хранить их табакерки, карманные часы или кольца: до Крефельда он считался счастливчиком. Сегодня ему никто ничего не поручал...

Он машинально подвинулся на скамье, почувствовав перемену течения, и сидевший рядом Саймон Фрезер, качнувшись в противоположном направлении, толкнул его.

– Pardon! [27]27
  Простите! (франц.)


[Закрыть]– буркнул Фрезер. Накануне, за обеденным столом, Вольф заставил их всех читать стихи на французском, и все сошлись на том, что у Фрезера самое лучшее произношение: он несколько лет назад сражался на стороне французов в Голландии. Так что, если их вдруг окликнут часовые, отвечать будет он. Грей подумал, что Фрезер сейчас, несомненно, старается думать исключительно по-французски, пытаясь пропитать свой мозг этим языком, чтобы от неожиданности не вырвалась английская фраза.

– De rien [28]28
  Ничего (франц.).


[Закрыть], – буркнул в ответ Грей, и Фрезер негромко хмыкнул.

Ночь была пасмурная, небо было исполосовано обрывками расходящихся дождевых облаков. Это к лучшему: поверхность реки была неровной, на ней играли тусклые неверные блики, обозначая то камень, то плывущую по воде ветку. Но все равно, толковый часовой не сможет не заметить целого каравана лодок.

Лицо немело от холода, но ладони вспотели. Грей снова коснулся кинжала у себя за поясом – он сознавал, что трогает его каждые несколько минут, словно сомневается в его существовании, однако ничего не мог с собой поделать. Впрочем, его это особо и не беспокоило. Он напрягал глаза, высматривая впереди отблеск беспечно разожженного костра, внезапно шевельнувшийся валун, который окажется вовсе не валуном – что угодно.

«Далеко ли еще? – гадал он. – Две мили? Три?» Он никогда не видел этих утесов и не знал точно, далеко ли от них до Гареона.

Шум воды и легкое колыхание лодки начали убаюкивать его, несмотря на напряжение, и ему то и дело приходилось встряхивать головой и широко зевать, чтобы избавиться от дремоты.

Когда с берега наконец окликнули: «Quel est c’est bateau?» [29]29
  Что это за лодка? (франц.).


[Закрыть], этот крик показался чем-то совершенно неважным, вроде голоса ночной птицы. Но в следующее мгновение Саймон Фрезер до хруста сдавил его руку, набрал в грудь воздуха и крикнул:

– Celui de la Reine! [30]30
  Лодка королевы! (франц.)


[Закрыть]

Грей стиснул зубы, с трудом сдерживая бранный возглас. Он подумал, что, если часовой потребует пароль, он, скорее всего, останется калекой. Однако в следующее мгновение часовой бросил: «Passez!» [31]31
  Проплывайте! (франц.)


[Закрыть], и смертельная хватка Фрезера разжалась. Саймон дышал, как кузнечные мехи, но однако толкнул его в бок и шепнул:

– Pardon!

– De rien, бля! – пробормотал Грей, растирая руку и осторожно шевеля пальцами.

Они были уже близко. Людям не сиделось на месте куда сильнее, чем самому Грею: они проверяли оружие, одергивали мундиры, покашливали, сплевывали за борт, готовились к высадке. Однако миновало еще целых пятнадцать минут, прежде чем они начали забирать к берегу – и из темноты их окликнул другой часовой.

Сердце у Грея сжалось, точно кулак, и он едва не ахнул – все старые раны внезапно заныли разом.

– Qui etes-vous? Que sont ces bateaux? [32]32
  Лодки с провизией! Тише, англичане близко! (франц.)


[Закрыть]– подозрительно осведомился француз.

Нa этот раз он был готов и сам схватил Фрезера за руку. Саймон подался вперед, к берегу, и хрипло ответил:

– Des bateaux de provisions! Taisiez-vous – les anglais sont proches! [33]33
  Лодки с провизией! Тише, англичане близко! (франц.)


[Закрыть]

Грей почувствовал безумное желание расхохотаться, но не стал. На самом деле, «Сазерленд» и впрямь был близко: он стоял ниже по течению, вне досягаемости пушек – и лягушатники наверняка об этом знали. Как бы то ни было, часовой вполголоса отозвался: «Passez!», и караван лодок проскользнул мимо, благополучно миновав последний поворот.

Дно лодки заскрипело по песку, и половина людей тут же выпрыгнули за борт, вытягивая ее на берег. Вольф отчасти выпрыгнул, отчасти вывалился из лодки – он был крайне возбужден, от его мрачности и торжественности не осталось и следа. Они пристали к небольшой отмели, у самого берега, и другие лодки приставали следом за ними. Черные фигуры кишели на берегу, точно муравьи.

Двадцать четыре шотландца должны были первыми вскарабкаться на утес, разведав и по возможности расчистив дорогу, поскольку утесы были защищены не только своей крутизной, но и засекой, завалом из срубленных деревьев. Массивная фигура Саймона растаяла во мраке, его французский акцент тотчас сменился свистящим гэльским выговором. Нельзя сказать, чтобы Грей пожалел

о его уходе.

Он не мог сказать, отчего Вольф избрал для этой цели именно шотландцев: то ли оттого, что они привычны карабкаться по скалам, то ли оттого, что ими не жаль было пожертвовать. Скорее по второй причине. Как и большинство английских офицеров, Вольф относился к горцам с недоверием и легким презрением. А ведь эти офицеры, но крайней мере, никогда не сражались с ними – точнее, против них.

Отсюда, от подножия утесов, Грею было их не видно, зато слышно: шарканье ног, время от времени лихорадочное царапанье, шорох осыпающихся камешков, натужное кряхтение и сдавленные возгласы, в которых Грей узнавал гэльские наименования Господа, Богоматери и разнообразных святых. Кто-то рядом с ним достал из-за ворота четки, поцеловал подвешенный к ним крестик, потом снова сунул их за пазуху и, ухватившись за деревце, растущее на голой скале, рванулся вверх. Грей мельком увидел развевающийся килт, болтающийся на поясе палаш – а потом все поглотила тьма. Он снова коснулся рукояти кинжала – других талисманов у него при себе не было.

Ждать в темноте пришлось долго. Отчасти Грей завидовал горцам: с какими бы опасностями им ни довелось встретиться – а судя по доносящимся сверху звукам и возгласам, когда у кого-то срывалась нога и товарищи подхватывали его, не давая упасть, подъем сам по себе был действительно опасен, – им, по крайней мере, не приходилось бороться со скукой!

Внезапно сверху послышался треск, грохот, находящиеся на берегу шарахнулись в разные стороны – и сверху упало несколько заостренных бревен, вытащенных из засеки. Одно из них вонзилось в песок не далее чем в шести футах от Грея и осталось стоять, колеблясь. Все, кто был внизу, не сговариваясь, отступили подальше.

Шарканье и кряхтение становились все тише и внезапно прекратились. Вольф, сидевший на валуне, встал и, прищурившись, устремил взгляд наверх.

– Получилось! – прошептал он, стиснув кулаки от возбуждения. Грей разделял его чувства. – Боже милостивый, получилось!

Люди, ожидавшие у подножия утеса, затаили дыхание: там, наверху, был сторожевой пост. Воцарилась тишина – слышался лишь немолчный шум леса и реки. А затем – выстрел.

Один-единственный выстрел. Люди внизу зашевелились, взялись за оружие, готовясь – сами еще не зная, к чему.

Слышно ли что-то сверху? Грей не мог понять, как ни вслушивался, и, чисто от нервозности, отвернулся помочиться на край утеса. Он застегивал ширинку, когда сверху донесся голос Саймона Фрезера:

– Готово, клянусь Богом! – крикнул он. – Вперед, ребята, эта ночь не будет длиться вечно!

Следующие несколько часов прошли в самых изнурительных упражнениях с тех пор, как Грею довелось пройти через горы Шотландии с полком своего брата, доставляя пушки генералу Коуну. «Хотя нет, – думал он, стоя в темноте, с ногой, зажатой между деревом и скалой, над невидимой пропастью глубиной в тридцать футов, сжимая обжигающую ладони веревку, на которой висел груз в пару сотен фунтов, – сейчас, пожалуй, похуже будет!»

Горцы застигли сторожевой пост врасплох, прострелили пятку их капитану, который попытался было сбежать, и взяли всех в плен. Это оказалось несложно. Теперь, когда дорога – если это можно назвать дорогой, – была свободна, остальной части десантной группы предстояло подняться на утесы, куда они должны были поднять не только прочие войска, которые теперь спускались вниз по реке на транспортных судах, но и шестнадцать пушек, двенадцать гаубиц, три мортиры и все прочее, как-то: ядра, снаряды, порох, доски и передки, необходимые для того, чтобы эта артиллерия могла стрелять. «Что ж, – думал Грей, – по крайней мере, к тому времени как они управятся, эта козья тропка, ведущая на утес, превратится в широкую коровью тропу!»

Когда небо начало светлеть, Грей, стоявший на вершине утеса, откуда он наблюдал за тем, как втаскивают наверх последние пушки, на миг поднял глаза и увидел bateaux, летящие над водой, точно стайка ласточек: они пересекли реку, чтобы забрать тысячу двести солдат, которым Вольф приказал прийти сюда из Леви пешим маршем по противоположному берегу и затаиться в лесу, пока вылазка шотландцев не увенчается успехом.

Из-за края утеса, отчаянно бранясь, вынырнула чья-то голова. Следом за головой показался и ее владелец. Он споткнулся и растянулся у ног Грея.

– Сержант Каттер! – улыбнулся Грей, помогая коротышке подняться на ноги. – Вас тоже пригласили на этот прием, да?

– Срань господня! – воинственно ответил сержант, отряхивая землю с мундира. – Если мы после всего этого не победим, я не знаю, что сделаю!

И он, не дожидаясь ответа, обернулся и заорал вниз:

– Шевелись, убогие болваны! Вы что, свинцу, что ль, нажрались? Так просритесь давайте, и веселей, веселей! Живей, лопни ваши глаза!

В результате всех этих чудовищных усилий к тому времени, как рассвет залил золотистым сиянием Поля Авраама, французские часовые на стенах цитадели Квебека, не веря собственным глазам, увидели под стенами более четырех тысяч британских войск, выстроенных в боевые порядки.

Грей смотрел на часовых в подзорную трубу. Расстояние было слишком велико, чтобы различить их лица, однако их тревога и смятение были очевидны. Грей ухмыльнулся, увидев, как один французский офицер сперва схватился за голову, а потом замахал руками, точно кур гонял, рассылая своих подчиненных во все стороны.

Вольф стоял на невысоком пригорке, задран длинный нос, точно принюхивался к утреннему воздуху. Грей подумал, что генералу эта поза, видимо, представляется благородной и величественной; однако Грею он казался похожим на таксу, вынюхивающую барсука: он выглядел таким же взвинченным и возбужденным.

В этом Вольф был не одинок. Невзирая на тяготы этой ночи, ободранные ладони, синяки на лодыжках, подвернутые ноги и отсутствие еды и сна, радостное возбуждение пьянило войска, подобно вину. Грей думал, что они все просто не в себе от усталости.

Ветер донес до него слабую барабанную дробь: французы били тревогу. Несколько минут спустя Грей увидел цепочку всадников, скачущих прочь от крепости, и мрачно улыбнулся. Они отправились за подкреплениями, какие Монкальм мог собран, за достаточно короткое время. В животе слегка заныло.

На самом деле, деваться было некуда. На дворе стоял сентябрь, надвигалась зима. Город и крепость не выдержали бы долгой осады: из-за тактики выжженной земли, которую использовал Вольф, им не хватало припасов. Французы были здесь, англичане тоже, и факт, очевидный обеим сторонам, состоял в том, что французы перемрут от голода раньше англичан. Монкальму придется драться. Выбора у него не было.

Многие из солдат захватили с собой фляги с водой, кое к то догадался прихватить поесть. Теперь у них появилась возможность перекусить, присесть, немного расслабиться – но при этом никто из них не упускал из виду французов, собирающихся перед крепостью. Глядя на крепость в подзорную трубу, Грей обнаружил, что, хотя людей становилось все больше, это были отнюдь не вышколенные солдаты. Монкальм созвал народное ополчение: крестьян, рыбаков, трапперов – и индейцев. Грей с опаской разглядывал раскрашенные лица и намазанные жиром бритые головы с пучками волос на макушке, однако благодаря знакомству с Маноке индейцы представлялись ему уже не такими ужасными, как прежде, – а на открытом пространстве, против пушек, они будут сражаться далеко не столь успешно, как в чаще леса.

Монкальму понадобилось на удивление немного времени, чтобы собрать свое импровизированное войско. Солнце не успело пройти и половины пути до зенита, как ряды французов двинулись в наступление.

– Не стрелять, мошенники, болваны! Кто выпалит без приказа – бошки поотрываю и отдам артиллеристам вместо снарядов! – раздался знакомый рев сержанта Алоизиуса Каттера. Его даже на расстоянии ни с кем не спутаешь! Тот же приказ, пусть и не в столь красочной форме, прокатился вдоль всего строя англичан. Все офицеры одним глазом наблюдали за приближающимися французами, другим же – за генералом Вольфом, который стоял на своем пригорке, пылая воодушевлением.

Грей принялся переминаться с ноги на ногу, чтобы разогнать застоявшуюся кровь – одну ногу у него свело судорогой. Надвигающиеся французы остановились, припали на колено и дали залп. Потом задний ряд дал второй залп. Но они были еще далеко, слишком далеко, чтобы выстрелы могли произвести какой-то эффект. Британское войско откликнулось нутряным, алчным ропотом.

Рука Грея стискивала рукоять кинжала так долго, что на ладони остался отпечаток проволочной обмотки. Вторая рука сжимала эфес сабли. Он тут никем не командовал, однако испытывал неодолимое желание вскинуть оружие, поймать взгляды всех своих людей, удержать их, заставить собраться... Он передернул плечами, заставляя себя расслабиться, и взглянул на Вольфа.

Еще один залп. На этот раз расстояние было достаточно близким, чтобы несколько британских солдат рухнули, сраженные мушкетными пулями.

– Не стрелять! Не стрелять! – пролетело по рядам отрывисто, подобно мушкетному залпу. Над войском висела сернистая вонь тлеющего запального шнура, пересиливающая даже запах пороха: артиллеристы тоже не спешили давать залп.