Текст книги "Воины"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Джеймс Роллинс,Робин Хобб,Диана Гэблдон,Дэвид Марк Вебер,Роберт Сильверберг,Тэд Уильямс,Питер Сойер Бигл,Дэвид Моррелл,Кэрри Вон,Лоуренс Блок
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 54 страниц)

На миг она оборачивается, и их глаза снова встречаются сквозь искажающую стеклянную стену. На щеках у нее оспинки от прыщей, но вообще она хорошенькая, на удивление молодая для такого задания. Интересно, как ее имя? Когда он вернется – если вернется, – он сходит в Великую Скинию в Новом Иерусалиме и поставит свечку в память о ней.

Карие глаза. Ему кажется, что она смотрит печально, потом отводит взгляд, оборачивается обратно к охранникам. Неужели это правда? Во время обучения в центре подготовки мученики – самые привилегированные из учащихся. И она знает, что вот-вот увидит лик самого Господа... Отчего же она не ликует? Неужели она страшится боли расставания со своим земным телом?

Часовой, стоящий напротив, смотрит в пространство, читая сведения, которые проходят у него перед глазами. Плач Кайн открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, – чтобы поболтать о том о сем, как поступил бы любой гражданин Архимеда, вернувшийся домой после долгого отсутствия, респектабельный гражданин, виновный разве что в том, что посмотрел несколько религиозных передач на Арджуне, – и замечает краем глаза какое-то движение. Молодая смуглокожая женщина в кабинке из уранового стекла воздевает руки. Один из стражников в доспехах отшатывается от стола, едва не падая на пол, второй тянется к ней рукой в перчатке, словно желая остановить, – но на лице у него беспомощное, безнадежное выражение человека, который видит свою смерть. Мгновением позже по ее рукам взбегает голубоватое пламя, рукава свободного платья обугливаются, и она исчезает во вспышке ослепительно-белого света.

Люди визжат, разбегаются подальше от стеклянной стены, которая вся пошла трещинами. Свет вспыхивает и затухает, стеклянные стены покрываются изнутри черной коркой – Кайн догадывается, что это человеческий жир, обратившийся в пепел.

Человек-бомба – нанобиотическая термальная вспышка – отчасти потерпел неудачу. Так решит их служба безопасности. Но, разумеется, те, кто разрабатывал миссию Кайна, и не собирались устраивать настоящий взрыв. Это был всего лишь отвлекающий маневр.

Часовой на пропускном пункте затемняет стекла и запирает свою лавочку. Прежде чем броситься на помощь спасателям, которые борются с пожаром – клубы черного дыма уже просачиваются в вестибюль, – он сует Кайну в руку его маршрутный лист и машет рукой – проходите, мол. Пропускной пункт закрывается за спиной у Кайна.

Плач Кайн был бы только рад покинуть зал, даже если бы действительно был безобидным путешественником, за которого себя выдает. Ужасный дым расползается по залу, разнося приторную вонь горелого мяса.

Какое выражение было у нее на лице перед тем, как она отвернулась? Трудно вспомнить что-то, кроме этих бесконечно глубоких темных глаз. Правда ли, что она чуть заметно улыбнулась, или это он обманывает себя? А даже если это был страх, чего тут удивительного? Наверное, даже святым было страшно гореть заживо...

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла...»

«С возвращением в Элладу, гражданин Макнелли!» – провозглашает голос у него в голове, а следом за ним накатывают другие, толпа, гул, зудение.

Он изо всех сил старается не глазеть по сторонам, пока такси несется через мегаполис, однако же главный город Архимеда поневоле производит на него впечатление. Одно дело – когда тебе рассказывают, сколько миллионов народу тут живет и ты пытаешься представить себе город, который в несколько раз больше Нового Иерусалима, и совсем другое – видеть полчища людей, которыми запружены тротуары и висячие мосты. Население Завета большей частью рассредоточено по буколическим поселениям вроде того, где вырос Кайн, по сельскохозяйственным кооперативам, которые, как объясняли ему наставники, помогают детям Божиим держаться ближе к земле, питающей их. Временами он забывал, что та рыжеватая почва, которую он рыл, рыхлил и удобрял все свое детство, – совсем не та земля, о которой говорится в Библии. Как-то раз он даже спросил у наставницы, отчего, если Господь сотворил старую Землю, народ Книги оставил ее.

– Господь сотворил все планеты, чтобы они были землей для детей Его, – объяснила наставница. – Точно так же, как Он сотворил все материки старой Земли и отдал их во владение разным народам. Однако самые лучшие земли, земли, текущие молоком и медом, Он всегда приберегал для детей Авраама. Вот почему, когда мы покинули землю, Он дал нам Завет.

И теперь, думая об этом, Кайн ощущает прилив теплоты и одиночества одновременно. Да, воистину: самое трудное, что можно сделать ради любви – это отречься от возлюбленного. Сейчас ему страшно не хватает родного Завета. Он с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться. Это даже удивительно для такого опытного человека, как он. «Воины Господни не скорбят, – сурово напоминает он себе. – Они заставляют скорбеть других! Они приносят врагам Господа плач и скрежет зубовный. Плач...»

Он выходит из такси на некотором расстоянии от конспиративной квартиры и проходит остаток пути пешком, окунаясь в знакомые и в то же время экзотические запахи. Он дважды обходит окрестности, чтобы убедиться, что за ним не следят, затем входит в многоквартирный дом, на медлительном, но бесшумном лифте поднимается на восемнадцатый этаж и отпирает кодовый замок. Квартира выглядит точно так же, как любая конспиративная квартира Завета на любой из планет: шкафы, набитые продуктами и медикаментами, почти никакой мебели, за исключением кровати, стула и маленького столика. Это не место для отдыха и беспечности – это привал по пути к Иерихону.

Пора трансформироваться.

Кайн наполняет ванну водой. Находит химический лед, активирует десяток пакетов и бросает их в воду. Потом выходит на кухню, находит необходимые минералы и химикаты. Наливает в смесь достаточно воды, чтобы вышло нечто вроде густого и горького молочного коктейля, и выпивает его, пока вода в ванне стынет. Когда температура становится достаточно низкой, он раздевается и залезает в воду.

– Понимаешь, Кайн, – объяснял ему один из военных специалистов, – настал момент, когда мы не можем провезти на Архимед никакого, даже самого примитивного оружия, не говоря уже о чем-то существенном, а на самой планете владение оружием регулируется настолько строго, что приобрести его там нечего и думать. Поэтому мы пошли иным путем. Мы создали живое оружие – Стражей. Таких, как ты, слава Создателю. Тебя начали готовить с детства. Именно поэтому ты всегда был не таким, как твои сверстники: ты был проворнее их, сильнее, сообразительнее. Однако мы достигли предела того, что можно сделать с помощью генетики и обучения. Нам нужно дать тебе то, что понадобится тебе, чтобы стать истинным орудием правосудия Господнего. Да благословит Он тебя и все наши труды во имя Его. Аминь.

«Аминь! – откликнулся Дух у него в голове. – Теперь ты уснешь».

– Аминь! – сказал Плач Кайн.

И ему сделали первую инъекцию.

Когда он проснулся после того первого раза, было больно, но эта боль была пустяком по сравнению с тем, когда он впервые активировал нанобиоты, или «ноты», как называли их военспецы. Когда ноты взялись за дело, ощущение было как от ужасного солнечного ожога, причем как снаружи, так и изнутри, вдобавок ему в течение часа казалось, что его лупят раундбольной битой и что он лежит на дороге, по которой марширует отряд святых воинов с полной выкладкой.

Короче, боль была адская.

Теперь, на конспиративной квартире, он закрывает глаза, убавляет звук архимедианского семени, насколько это возможно, и принимается за работу.

Сейчас это стало проще, чем раньше, и уж конечно преображение проходит легче, чем в тот ужасный первый раз, когда он был настолько неуклюж, что едва не оторвал собственные мышцы от связок и костей.

Он не просто трансформируется – он думает о том, где находятся мускулы, которые трансформируются, если он захочет их трансформировать, потом о том, как бы он начал двигать ими, если бы собирался шевелить ими чрезвычайно медленно, и с этой, первой, мыслью клетки мало-помалу начинают рассоединяться и соединяться в другие, более полезные, конфигурации, медлительно и постепенно, как растение, поворачивающееся к солнцу. Несмотря на то что он проделывает это чрезвычайно деликатно, температура повышается и мышцы сводит судорогой, но не как в первый раз. Ты как будто рождаешься в муках – нет, как будто тебя судят и находят недостойным. Как будто сама твоя земная плоть пытается разлететься в клочья, как будто бесы пронзают твои суставы раскаленными вилами. Муки, адовы муки!

Испытывала ли сестра нечто подобное в свои последние мгновения? Есть ли способ войти в дом Господень без ужасной, священной боли? У нее были карие глаза. Ему кажется, что они были печальны. Было ли ей страшно? Но отчего бы Иисусу не дозволить ей устрашиться, ведь Он и сам возопил на кресте?

«Благодарю Тебя, Господи, – говорит боли Плач Кайн. – Ты напоминаешь мне, чтобы я не терял бдительности! Я – Твой слуга и горжусь тем, что облачаюсь в Твои доспехи!»

На преображение у него уходило в лучшем случае часа два. Сейчас, когда он был утомлен долгим путешествием и его разум тревожили непонятные мысли о мученической кончине той женщины, ему потребовалось более трех часов.

Кайн вылезает из ванны, весь дрожа. Большая часть жара рассеялась, и его кожа посинела от холода. Прежде чем закутаться в полотенце, он изучает результаты своих трудов. Извне разница почти незаметна, разве что грудь сделалась несколько шире, но он ощупывает себя и чувствует под пальцами живот, превратившийся в твердый панцирь, и толстый слой хряща, который теперь защищает гортань. Кайн остается доволен собой. Уплотнения под кожей, конечно, не остановят выпущенную в упор пулю, но они помогут отразить пули, выпущенные издалека, и даже позволят пережить пару-тройку выстрелов с близкого расстояния и все же сделать свое дело. Лодыжки и запястья укреплены сеткой пружинистых хрящиков. Мышцы разрослись, легкие расширились, дыхание и кровоснабжение сделались куда совершеннее. Он – Страж, и он при каждом движении ощущает священные изменения, произошедшие в его теле. Внешне он – нормальный человек, но на самом деле он могуч, как Голиаф, чешуйчат и гибок, точно змий.

Разумеется, он голоден как волк. Шкафы набиты концентратами питательных коктейлей. Он добавляет в концентрат воды и льда из кухонного комбайна, смешивает себе первый коктейль и осушает его одним глотком. Только после пятой порции он начинает ощущать, что насытился.

Кайн опускается на кровать – внутри его все еще что-то шевелится и потрескивает, преображение еще не завершилось окончательно – и включает стену. Образы оживают, семя у него в голове принимается озвучивать их. Он усилием мысли пролистывает спорт, моду, театр – всю эту бессмыслицу, которой эти создания заполняют свою пустую жизнь, – пока наконец не находит канал текущих событий. Поскольку он на Архимеде, в гнезде язычников-рационалистов, даже новости осквернены гнусностями, сплетнями и развратом, однако ему удается, миновав всю эту грязь, найти сообщение о том, что власти Новой Эллады называют «неудавшимся терактом в космопорту». На экране всплывает портрет сестры-мученицы, очевидно, взятый из ее документов. Все личные эмоции на ее лице тщательно скрыты благодаря обучению – однако ,увидев ее снова, он чувствует странный толчок изнутри, как будто ноты, перенастраивающие его тело, внезапно начали еще одну забытую операцию.

Ее зовут «Нефиза Эрим». Имя не настоящее, почти наверняка, точно так же, как и он – не Кинан Макнелли. «Изгнанница», вот ее истинное имя. Еще ее могли бы звать «Отверженная», так же, каки его самого могли бы звать «Отверженным». Отверженная неверующими самодовольными безбожными тварями, которые, подобно древним мучителям Христа, так боятся Слова Божия, что пытаются изгнать Его из своей жизни, со всей своей планеты! Но Бога не изгонишь, пока живо хотя бы одно человеческое сердце, способное внимать Его голосу. Кайн знает: до тех пор, пока жив Завет, он останется могучим мечом в руке Господней, и неверные не забудут, что такое подлинный страх!

«Молю Тебя, Господи, дай мне достойно служить Тебе! Даруй нам победу над врагами! Помоги покарать тех, что упорствуют, отрицаяТебя!»

И тут, вознося эту безмолвную молитву, он видит на экране ее лицо. Нет, не своей сестры во мученичестве, с огромными, глубокими глазами и смуглой кожей. Нет, то она – наперсница диавола, Кита Джануари, премьер-министр Архимеда.

Его цель!

Он невольно обращает внимание, что сама Джануари тоже довольно темнокожая. Это смущает его. Разумеется, он уже видел ее прежде, ее изображение демонстрировали ему десятки раз, но сейчас он впервые замечает, что ее кожа чуть темнее, чем обычный загар, в ее крови чувствуется нечто иное, помимо бледных скандинавов, о которых так отчетливо свидетельствует овал лица. Как будто сестра Нефиза, обретшая мученическую кончину, каким-то образом заполнила собой все, даже его будущую мишень. Или же погибшая каким-то образом проникла в его мысли и теперь чудится ему повсюду?

«Все, что видишь, можно есть!» Он в основном научился игнорировать эти кошмарные голоса у себя в мозгу, но временами они все же прорываются, сбивая его с мысли. «Буфет «Барнсторм»!

Даже если вы съедите столько, что не сможете встать – нас это не волнует! Ваши деньги окупятся сполна!»

Совершенно неважно, как выглядит премьер-министр, мерещится ему это или нет. Чуть темнее, чуть светлее – какая разница? Если дела диавольские тут, среди звезд, имеют облик – это узкое, точеное лицо Киты Джануари, главы рационалистов. И если Бог хочет чьей-то смерти – он, несомненно, хочет, чтобы она умерла.

Она будет не первой: Кайн отправил на суд уже восемнадцать душ. Одиннадцать из них были языческими шпионами или опасными смутьянами дома, на Завете. Еще один был предводителем секты крипторационалистов в Полумесяце – позднее Кайн узнал, что его смерть была услугой исламским партнерам по правящей коалиции Завета. Политика... Он не знает, как к этому относиться. Хотя он твердо знает, что покойный доктор Хамид был скептиком и лжецом и совращал добрых мусульман. И все же... политика!

Еще пять были лазутчиками, проникшими в ряды святых воинов Завета, армии его народа. Большинство из них жили в постоянной готовности к разоблачению, и некоторые отчаянно сопротивлялись.

Последние двое были политик и его жена с нейтральной планеты Арджуна, всерьез сочувствующие рационалистам. По требованию наставников Кайн сделал так, чтобы это убийство выглядело как зашедшее чересчур далеко ограбление: было еще рано демонстрировать, что рука Господня вмешивается в дела Арджуны. Однако же в сетях и средствах массовой информации Арджуны ходили слухи и звучали обвинения в адрес Завета. Люди, распространявшие слухи, даже придумали неизвестному убийце прозвище: Ангел Смерти.

Доктор Пришрахан и его жена оказали сопротивление. Ни он, ни она не хотели умирать. Кайн позволил им побороться, хотя ему ничего не стоило убить их моментально. Следы борьбы были лишним подтверждением версии об ограблении. Но ему это не понравилось. И Пришраханам, разумеется, тоже.

«Он отмстит за кровь рабов Своих, и воздаст мщение врагам Своим», – напомнил ему Дух, когда он покончил с доктором и его женой. И он понял. Судить – не его дело. Он не принадлежит к стаду, он куда ближе к волкам, которых истребляет. Плач Кайн – палач Господень.

Он уже достаточно остыл благодаря ванне, чтобы одеться. Суставы все еще побаливают. Он выходит на балкон на склоне ущелья, состоящего из многоквартирных домов, усеянных светящимися окнами – тысячи и тысячи светлых квадратиков. Масштабы этого места по-прежнему несколько нервируют его. Странно думать, что происходящее за одним из освещенных окошек в бескрайнем море городских огней потрясет этот густонаселенный мир до самого основания.

Не так-то просто вспомнить все положенные молитвы. Обычно Дух подсказывал ему нужные слова, прежде чем он успевал ощутить себя одиноким. «Не оставлю вас сиротами; приду к вам».

Но сейчас он чувствует себя сиротой. Ему так одиноко...

«Ищешь любви и ласки? – нашептывает в голове голосок, бархатный и пьянящий. На краю поля зрения высвечиваются координаты. – Я жду тебя... и приласкаю почти задаром!»

Он плотно зажмуривается, пытаясь отгородиться от бескрайнего города язычников.

«Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой».

Он проходит мимо концертного зала, просто чтобы посмотреть на место, где будет выступать премьер-министр. Он остерегается подходить слишком близко. Здание возвышается на фоне сетки огней: массивный прямоугольник, похожий на гигантский топор, который вогнали в центральную площадь Эллада-Сити. Он проходит мимо, не останавливаясь.

Скользя в толпе, трудно не смотреть на людей вокруг так, словно он уже исполнил свою миссию. Что бы они сказали, знай они, кто он такой? Отшатнулись бы прочь, страшась гнева Господня? Или же столь великое и благочестивое деяние позволит достучаться до них даже сквозь их страхи?

Ему хочется сказать им: «Смотрите, во мне сияет свет Господень! Я позволил Господу сделать меня орудием в руке Его – и ныне полон величия!» Но он, разумеется, ничего не говорит и молча бредет среди многотысячных полчищ с безмолвным сердцем, обращенным вовнутрь.

Кайн обедает в ресторане. Блюда сдобрены таким количеством приправ, что сделались почти безвкусными. Как он тоскует по простой сельской пище, на которой вырос! Даже солдатская манна и то вкуснее! Посетители щебечут и смеются, в точности как архимедианское семя у него в голове, как будто эта болтливая погань запрограммировала их, а не наоборот. Как же эти люди стремятся окружить себя развлечениями, блеском и шумом, дабы замаскировать пустоту своих душ!

Он идет в место, где пляшут женщины. Странно смотреть на них: они все улыбаются и улыбаются, они прекрасны и наги, как в темном сне, и в то же время они напоминают ему проклятые души, обреченные вечно кривляться, изображая любовь и обаяние. Он никак не может выбросить из головы мысль о мученице Нефизе Эрим. Наконец он выбирает одну из женщин – она не очень похожа на мученицу, но кожа у нее смуглее, чем у прочих, – и позволяет ей увести себя в комнатку позади того места, где они пляшут. Она нащупывает отвердевшие мышцы у него под кожей и говорит: «Ого, какой ты мускулистый!» Он извергается в нее, она спрашивает, отчего он плачет. Он говорит ей, что она ошиблась. Когда она спрашивает еще раз, он дает ей пощечину. Он старается соразмерять силы, но она все же слетает с кровати. Комната выписывает небольшую надбавку к его счету.

Он позволяет ей вернуться к работе. В каком-то смысле она ни в чем не повинна: она всю жизнь внимала этим безбожным голосам у себя в голове и не ведает ничего иного. Неудивительно, что она пляшет как проклятая.

Кайн выходит на улицу. Теперь он запятнан, но его великое деяние смоет все грехи. Так всегда бывает. Он – Страж Завета, скоро священное пламя очистит его.

Его наставники хотят, чтобы деяние было совершено в тот момент, как толпа соберется поглазеть на премьер-министра. Вопрос, в сущности, прост: до или после? Поначалу он решает, что сделает это, когда она приедет и будет выходить из машины напротив коридора, ведущего в зал. Это выглядит безопаснее всего. К тому времени как она выступит, все будет значительно сложнее: ее охрана успеет занять все свои посты и охрана зала будет действовать

заодно с ними. И тем не менее, чем дольше он об этом размышляет, тем больше приходит к выводу, что делать это надо в зале. Поглазеть на ее выступление соберутся всего несколько тысяч, а смотреть выступление на экранах со стен массивного здания будут миллионы. Если нанести удар достаточно стремительно, свидетелями его деяния станет вся планета – и другие планеты тоже.

Разумеется, Бог хочет, чтобы было так. Разумеется, Он хочет, чтобы язычница была уничтожена на глазах у публики, алчущей наставлений.

У Кайна нет ни времени, ни возможности добыть поддельный пропуск в здание. Политики и охранники зала будут перепроверены дважды и окажутся на своих местах задолго до того, как прибудет премьер-министр Джануари. Это означает, что единственными, кого впустят в здание без тщательного досмотра, будут спутники премьер-министра. Это возможно, но тут ему понадобится помощь.

Входить в контакт с местными агентами обычно считается дурным знаком: это означает, что в первоначальном плане что-то пошло насмарку, но Кайн знает, что, когда речь идет о таком важном деле, нельзя позволять себе руководствоваться предрассудками. Он оставляет знак в условленном месте. Местные агенты приходят на конспиративную квартиру после заката. Отворив дверь, Кайн видит двоих мужчин, молодого и старого. Оба выглядят обескураживающе обыденно: так могли бы выглядеть люди, которые пришли чинить водопровод или морить тараканов. Пожилой представляется Генрихом Сарториусом, молодой – просто Карлом. Сарториус делает Кайну знак помалкивать, пока Карл подметает комнату небольшим предметом размером с зубную щетку.

Все чисто! – объявляет молодой. Он выглядит костлявым и добродушным, но движется с известной грацией, особенно изящны движения его рук.

– Слава Богу! – говорит Сарториус. – Да благословит тебя Бог, брат мой! Чем мы можем помочь Христову делу?

– А вы действительно тот самый, с Арджуны? – внезапно спрашивает Карл.

– Тише, мальчик. Дело серьезное.

Сарториус снова оборачивается к Кайну и смотрит на него выжидательно.

– Он на самом деле хороший малый. Просто... для нашего сообщества очень важно то, что произошло на Арджуне.

Кайн не обращает на это внимания. Он избегает этих бредней насчет Ангела Смерти.

– Мне нужно знать, как одевается охрана премьер-министра. Во всех подробностях. И мне нужен план здания концертного зала с подробной схемой вентиляции и водостоков.

Пожилой хмурится.

– Но ведь это все будет проверяться и осматриваться?

– Наверняка. Вы можете добыть мне эти сведения, не привлекая внимания?

– Разумеется, – кивает Сарториус. – Карл добудет их вам прямо сейчас. У него золотая голова. Верно, мальчик?

Он снова поворачивается к Кайну.

– Не такие уж мы отсталые. Эти неверующие вечно твердят, будто мы отсталые, но Карл был одним из первых по математике в своем классе. Мы просто храним Иисуса в своем сердце, в то время как другие отреклись от Него, вот и вся разница.

– И слава Богу! – говорит Карл, который уже колдует над стеной конспиративной квартиры. Картинки мелькают столь быстро, что Кайн, даже со своим улучшенным зрением, улавливает разве что одну из десяти.

– Да-да, слава Богу! – соглашается Сарториус, кивая головой с таким видом, словно они только что долго и бурно обсуждали, как им обращаться с Богом.

У Кайна снова начинают побаливать суставы. Обычно это означает, что ему требуется пополнить запас белков. Он направляется на кухню и смешивает себе еще один питательный коктейль.

– Может быть, вы чего-нибудь хотите? – спрашивает он.

– Нет-нет, спасибо! – отзывается пожилой. – Мы просто рады, что можем помочь Господнему делу.

«Они производят слишком много шума», – решает он. Не то чтобы обычный человек мог бы их услышать, но Кайн – не обычный человек.

«Я – меч в руке Господней», – безмолвно напоминает он себе. Его собственные мысли еле слышны за бормотанием архимедианского семени, которое, хотя и прикручено до минимума, все равно продолжает изрыгать метеорологические прогнозы, новости, философские изречения и прочую дребедень, точно сумасшедший на перекрестке. Под тем местом, где висит Кайн, трое людей из охраны переговариваются на языке жестов, исследуя то место, где он проник в здание. Он замел следы таким образом, чтобы казалось, будто кто-то пытался пробраться в концертный зал через воздуховод, но потерпел неудачу.

Охранники, похоже, приходят к желаемым выводам: обменявшись очередной серией жестов и, по-видимому, сообщив второй группе охранников, что все чисто, они поворачиваются и уходят наверх по крутому воздуховоду. Они с трудом удерживаются на ногах в сильном потоке воздуха, лучи налобных фонариков мечутся по непредсказуемой траектории. Но Кайн выжидает наверху, точно паук, затаившись в густой тени, там, где толстая труба огибает одну из опор здания. Его отвердевшие пальцы впились в бетон, его разросшиеся мышцы напряглись и окаменели. Он выжидает, пока все трое не пройдут под ним, беззвучно падает на пол и раздавливает гортань человеку, идущему последним, чтобы тот нe предупредил остальных. Затем он ломает охраннику шею, вскидывает тело на плечо и взбирается по стене в заранее заготовленное укрытие: гамак из ткани того же цвета, что и внутренность воздуховода. Он за несколько секунд раздевает тело, изо всех сил молясь, чтобы остальные двое не заметили отсутствия товарища. Натягивает на себя еще теплую броню, оставляет тело в гамаке и спрыгивает вниз в тот самый момент, как второй охранник обнаруживает, что позади него никого нет.

Человек оборачивается в его сторону, Кайн видит, как его губы шевелятся под лицевым щитком, и понимает, что охранник обращается к нему через семя. Его обман раскрыт или вот-вот будет раскрыт. Можно ли сделать вид, что его средство коммуникации вышло из строя? Если эти охранники хоть чего-то стоят, то вряд ли. А раз они охраняют премьер-министра Архимеда, они наверняка кое-чего стоят. У него в запасе всего одно мгновение до тех пор, как эта новость будет передана всем остальным охранникам в здании.

Кайн устремляется вперед, делая руками бессмысленные жесты. Глаза охранника расширяются: он не узнает ни жестов, ни лица под пластиковым щитком. Кайн двумя руками ломает охраннику шею в тот самый миг, как его рука тянется к оружию. Затем Кайн прыгает на последнего охранника, прежде чем он успевает развернуться.

Впрочем, это не «он». Это женщина, и она на удивление проворна. Она успевает выхватить оружие, прежде чем он убивает ее.

Он знает, что у него всего несколько секунд: охранники наверняка регулярно выходят на связь со своим старшим. Он бросается к боковой шахте, которая должна привести его в пространство над потолком главного зала.

Женщины-лидеры. Женщины-солдаты. Женщины, которые пляшут нагими перед незнакомыми людьми. Что еще забыли эти архимедиане в своем стремлении опозорить дочерей Евы? Принудить их всех сделаться блудницами, как поступали вавилоняне?

В обширном пространстве над потолком зала полно такелажников, техников и тяжеловооруженной охраны. Большинство охранников – снайперы, они следят за толпой внизу через оптические прицелы своих дальнобойных ружей. Это очень кстати. Возможно, некоторые из них даже не заметят его, пока он не начнет спускаться вниз.

Двое солдат в тяжелых доспехах оборачиваются в его сторону, как только он появляется из темноты. Его спрашивают, кто он такой, но даже если его действительно примут за одного из своих, ему не дадут пройти дальше нескольких ярдов. Он вскидывает руки, делает несколько шагов в их сторону и трясет головой, указывая на свой шлем. А потом бросается вперед, молясь, чтобы они не сообразили, насколько стремительно он способен двигаться.

На то, чтобы преодолеть двадцать ярдов, у него уходит не более секунды. Чтобы усилить их замешательство, он не нападает, а пробегает мимо тех двоих, которые уже увидели его, и третьего, который только начал оборачиваться, чтобы узнать, в чем дело. Он подбегает к краю и бросается вниз, свернувшись клубком и кувыркаясь, чтобы в него труднее было попасть. Тем не менее он чувствует, как высокоскоростная пуля вонзается ему в ногу, но неглубоко: броня охранника замедляет ее скорость, а его собственная отвердевшая плоть останавливает ее.

Удар при падении так силен, что краденый шлем охранника слетает у него с головы и катится прочь. В толпе парламентариев звучат первые вопли и изумленные возгласы, но Кайн их почти не слышит. Шок от падения с пятидесятифутовой высоты отдается в усиленном хряще колен, лодыжек, ступней – больно, но терпимо. Сердце колотится так стремительно, что почти жужжит, и все его реакции настолько ускорены, что шум аудитории звучит как нечто совершенно нечеловеческое: рокот ледника, ползущего по камням, тектоническое содрогание горных недр... Еще две пули вонзаются и пол рядом с ним, осколки бетона и обрывки ковра медленно всплывают в воздух, точно пепел над пламенем пожара. Женщина, поящая на кафедре, оборачивается к нему, медленно-медленно, точно завязшая в патоке, и да, это она, Кита Джануари, блудница вавилонская. Он тянется к ней и видит, как реагируют отдельные мышцы ее лица: вздымаются брови, морщится лоб, выражая удивление... но не страх, не ужас.

Как? Почему?

Он уже летит в ее сторону, пальцы обеих рук скрючились, точно когти, готовясь нанести последний, смертельный удар. Доля секунды на то, чтобы пересечь разделяющее их пространство, сверху и с боков проносятся пули, звук выстрелов долетает долгое мгновение спустя: бац, бац, бац! Время остановилось, вырванное из истории. Рука Божия. Он – рука Божия. Должно быть, так чувствуешь себя в присутствии самого Господа: нет ни прошлого, ни будущего, есть только сверкающее, бесконечное, ясное настоящее...

А потом внутри него взрывается боль, нервы вспыхивают огнем, и все вокруг внезапно и необратимо чернеет.

Плач Кайн приходит в себя в белой комнате. Свет идет отовсюду и ниоткуда. Разумеется, за ним следят. Скоро начнут пытать.

«Возлюбленные! Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного...»

Эти священные слова нашептывал ему Дух, когда он лежал тяжелораненый в госпитале, после того как схватил последнего из лазутчиков, проникших в ряды святых воинов. Это был такой же усовершенствованный солдат, как и он сам, и вдобавок он был крупнее и сильнее его. Он едва не убил Кайна, прежде чем тот исхитрился вогнать свой отвердевший палец сквозь глазницу прямо ему в мозг. Во время выздоровления Дух повторял эти слова снова и снова: «Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его... в явление славы Его...»

Он с ужасом обнаруживает, что не помнит, что там дальше в послании апостола.

Он невольно вспоминает ту молодую мученицу, которая пожертвовала жизнью, – и все ради того, чтобы он потерпел настолько полное и окончательное поражение. Скоро он увидится с нею. Как он будет смотреть ей в глаза? Ведом ли стыд тем, кто пребывает на небесах?

«Я буду сильным, – обещает Кайн ее тени, – я буду сильным, что бы со мной ни делали!»

Одна из стен камеры из белой становится прозрачной. В находящейся за ней комнате полно народу, большинство из них в военной форме либо в белых медицинских халатах. В штатском – только двое: бледный мужчина и... И она. Кита Джануари.