Текст книги "Наложница визиря"
Автор книги: Джон Спиид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
– Это «Гита», – пояснил Слиппер. – Она постоянно ее читает.
– Ты знаешь эту книгу? – поинтересовалась Майя. Люсинда покачала головой. – Это наш самый священный текст, – продолжала Майя, заворачивая тонкую книгу в шелк. – «Бхагавад-Гита»[20]20
«Бхагавад-Гита» – трактат, в котором излагаются основные социально-этические принципы брахманизма.
[Закрыть], песнь-поклонение.
– Она имеет в виду своего бога, – вставил Слиппер, неодобрительно поджав губы.
– Ты считаешь, что наш бог отличается от вашего? – спросила Майя. Казалось, Слиппер уже готов рявкнуть в ответ, но Майя смотрела на него так нежно, что он только моргнул. – Когда Магомет сказал о том, что есть только один бог, ты думаешь, он имел в виду кого-то, отличного от моего? Или от ее бога?
– Как скажешь, госпожа, – ответил Слиппер. Правда, Люсинде показалось, что евнух не убежден и даже выглядит разозленным.
Майя улыбнулась:
– В этой книге Всевышний говорит: «Когда фитиль добродетели горит тускло, я принимаю человеческое обличье». Разве христиане также не верят в это?
Она склонила голову на бок, глядя на Люсинду, которая в это мгновение затруднилась бы сказать, во что она верит.
– Мы так не думаем, – ответил Слиппер, словно за них обоих, до того как Люсинда успела вымолвить хоть слово.
– Может, я неправильно поняла, – ответила Майя. Теперь ее лицо ничего не выражало и напоминало маску.
– Я думала, что читать умеют только ваши священники, – сказала Люсинда Майе после неприятной затянувшейся паузы.
Майя перевела взгляд с евнуха на нее. Люсинда чувствовала, что женщине потребовались усилия, сохранить спокойствие.
– Это так, по большей части. Конечно, читать умеют некоторые купцы, но не на санскрите, не на языке богов. Но по какой-то причине и нас, девадаси, храмовых танцовщиц, тоже учат читать, – она рассмеялась, но глаза оставались серьезными. – Знаешь, это забавно – только брахманы произносят эти слова вслух, но я ни разу не встречала ни одного брахмана, который мог бы читать эти книги. Они учатся читать в детстве, но предпочитают запоминать священные тексты наизусть, повторяя слова за гуру. Иногда запоминаемые ими слова полностью отличаются от написанного в книгах.
– Я рад, что никогда не учился читать, – сказал Слиппер.
– Но если женщинам не положено произносить эти слова вслух, почему танцовщиц обучают чтению? – спросила Люсинда.
– Я часто сама об этом задумывалась. Может, потому что тексты, которые должны изучать девадаси, слишком скучны для брахманов, например, «Натьясутра», книга о танцах, или «Камасутра», книга о любви. Может, потому что многих девадаси в конце концов продают мусульманам и брахманы знают, что там у нас не будет доступа к священным текстам, – она грустно покачала головой. – Но, конечно, это кажется маловероятным, не так ли? Если бы их на самом деле заботило наше благополучие, они бы не стали нас продавать.
Конечно, Люсинда и раньше знала, что эта Майя – рабыня, но по какой-то причине слова баядеры дошли до самой глубины души и произвели сильное впечатление.
– Пожалуйста, не удивляйся так сильно. Меня купила твоя семья.
– Что? – заикаясь, пробормотала Люсинда.
– В этом нет ничего особенного, – вставил Слиппер, почувствовав ее растерянность.
– Какая разница для меня – для кого-либо из нас? Это просто еще одна жизнь. Теперь я рабыня… Разве я не была королем? Деревом? Собакой? Неприкасаемой? Я рождалась миллион раз, и меня ждет еще миллион перерождений.
Люсинда ничего не сказала. Она часто слышала, как купцы богохульствуют подобным образом. Но Майя была такой красивой, с почти такой же белой кожей, как у нее самой, и такой молодой, одного с ней возраста, что Люсинде было неприятно узнать правду: девушка является лишь собственностью какого-то мужчины.
– Он тоже раб, – сказала Майя и показала глазами на Слиппера.
Слиппер распрямил спину, чтобы казаться как можно выше:
– Не позорно быть рабом, госпожа. Дело не в том, кто ты, а в том, что ты делаешь, как поступаешь.
– Да, – согласилась Майя. – Этому нас также учит «Гита», – у нее блестели глаза, словно ее забавляло смущение евнуха. – В противном случае я не предложила бы себя для продажи.
– Ты сама предложила стать рабыней? – Люсинда резко вдохнула воздух.
– Почему бы и нет? Как говорит Слиппер, это не позорно. Наш храм почти уничтожили наводнения, а шастри[21]21
Шастри – в индуизме – человек, сведущий в священных писаниях. Здесь – главный жрец.
[Закрыть] намекнул, что может получить за меня хорошую цену. Я уверена, что это спасло храм.
– А твоя семья?
– Я сирота столько, сколько себя помню. Моя гуру умерла. Она была всей моей семьей, но исчезла во время наводнения. Так почему бы и нет? Почему ты так поражена?
– Я ничего этого не знала, – ответила Люсинда.
– Ты думала, что я родилась рабыней, как ты?
Люсинда закрыла рот рукой.
– Как ты смеешь?! Я – свободная женщина!
– Правда? – мягко сказала Майя. – У тебя есть дом? Кошелек, полный золота? Ты ходишь и ездишь туда, куда захочешь? Заводишь любовника, когда пожелаешь, или не заводишь вообще, если тебе не хочется его иметь?
Люсинда нахмурилась.
– Ну, тогда прости меня пожалуйста, – продолжала Майя. – Я думала, что ты такая же, как все другие женщины фарангов – собственность какого-то мужчины, у которой нет никакой свободы. Девственница, предлагаемая богатому мужчине, чтобы объединить две богатые семьи, или жена, ценность которой заключается только в рождении сыновей.
– Я прощаю тебя, – ответила Люсинда. В последовавшей тишине она почувствовала бесконечное качание погруженного в тень паланкина, и ей снова захотелось оказаться на твердой земле.
– Я не очень хорошо себя чувствую, – сказала она наконец. – У меня болит голова.
Люсинда прилегла на подушки, прикрыла лодыжки широкими юбками и закрыла глаза. Но она чувствовала взгляды двух других попутчиков. Паланкин качался и скрипел, словно лодка, подбрасываемая волнами. Через несколько минут Люсинда заснула.
* * *
Когда бесконечное раскачивание паланкина прекратилось, Люсинда проснулась.
– Где мы? – спросила она.
– Мы проехали Вальпой и только что остановились у какого-то дома, – сообщил Слиппер, который выглядел обеспокоенным. – И мы проехали мимо очень хорошей гостиницы.
Люсинда последней спускалась по серебряной лестнице, приставленной к боку слона. Слиппер стоял в сторонке и с серьезным видом разговаривал с Майей, которая старалась не показывать раздражение.
Широкий, уютный двор выходил на глубокую долину. Солнце садилось, и его красные лучи окрашивали горы на востоке. Слуги-индусы снимали багаж и поспешно заносили его внутрь. К Люсинде подошел Да Гама.
– Твой дядя договорился, чтобы мы провели ночь здесь. Это дом Фернандо Аналы, одного из торговых партнеров твоего отца.
– Не думаю, что я когда-то с ним встречалась, – ответила Люсинда.
Высокий индус в блестящем шелковом тюрбане появился в дверях дома и спустился с веранды.
– Мой господин желает вас поприветствовать, – сказал он на сносном португальском.
Затем он натянуто, но правильно поклонился, как принято у фарангов, и даже добавил легкое движение пальцами, когда разводил руки в сторону. Подняв голову, он посмотрел на Люсинду, Да Гаму и Джеральдо, а потом широким жестом показал им на дверь. Остальные поняли, что их не приглашают. Люсинда смущенно посмотрела на Майю. Майя кивнула. Казалось, ее это не беспокоило.
Слуга повел их по темному коридору, освещенному свечами, стоявшими довольно высоко, в большой зал, почти пустой, если не считать кресла в дальнем конце, больше похожего на трон. Слуга кланялся каждому из них, когда они входили, затем закрыл за ними двустворчатые двери.
Стук сапог Да Гамы по деревянному полу эхом отдавался от высокого потолка. Рядом с троном так ярко горело полдюжины факелов, что было трудно рассмотреть, кто там сидит. У ног мужчины расположился мастифф. При виде гостей он поднялся, а при приближении Да Гамы зарычал, но хозяин один раз шлепнул его, и пес снова сел.
Когда они добрались до тропа, Да Гама, обнажив голову, поклонился, взмахнув рукой с зажатой в ней шляпой с широкими полями.
– Джебта Да Гама к вашим услугам, сеньор. А это Джеральдо Сильвейра и Люсинда Дасана. Ваш друг Карлос Дасана посылает вам наилучшие пожелания.
Джеральдо также поклонился, Люсинда присела в реверансе.
В ответ хозяин дома поднялся. Он оказался гораздо меньше ростом, чем ожидала Люсинда.
– Во имя Пресвятой Девы Марии и Иисуса Христа, нашего Спасителя, я приветствую вас в своем скромном жилище.
У него был тонкий голосок и едва различимый акцент. Когда он прошел вперед, чтобы поприветствовать гостей, и попал в яркий свет факелов, Люсинде потребовалось время, чтобы переварить увиденное.
Фернандо Анала оказался индусом.
* * *
Он был одет как португальский торговец: в длинный сюртук, короткие штаны до колена, кожаные ботинки, то есть почти так же, как Джеральдо, только золотой тесьмы оказалось больше. Но сам он был маленьким, смуглым и хрупким на вид – явно индус. Люсинда видела многих индийских женщин в европейском платье, но мужчину – ни разу. Он напомнил ей обезьяну шарманщика.
– Фернандо Анала к вашим услугам, – сказал он, отвечая на поклон Да Гамы. – Я с гордостью произношу это имя, которое получил, приняв христианство. Но вы не должны называть меня сеньором… Поскольку у нас один Отец, вы должны называть меня брат Фернандо, – с этими словами Анала подошел к Да Гаме и обнял солдата маленькими ручками. – Брат, – сказал он во время объятия.
Да Гама выглядел ошарашенным и не пошевелился. После этого Анала повернулся к Джеральдо.
– Брат, – прошептал хозяин дома.
Джеральдо уже в достаточной мере пришел в себя и смог ответить на объятия.
После этого Анала направился к Люсинде. Она не могла отвести от него взгляда. Глаза хозяина дома блестели в свете факелов и словно светились на фоне темной кожи. Казалось, он колебался, но выглядел возбужденным, обнимая ее за талию.
– Сестра, – вздохнул он, прикладывая голову к ее груди. Его редеющие надушенные волосы были заплетены в косичку. Люсинда смотрела на его темную макушку, пока он прижимался к ней.
Он долго стоял таким образом и отпрянул только после того, как Да Гама откашлялся. Но даже и тогда Анала продолжал держать руку Люсинды в своих ладонях. Она всегда считала свои ручки маленькими, но между его крошечных пальцев, унизанных кольцами, ее рука казалась огромной и неуклюжей.
– Моя жена Сильвия, конечно, тоже христианка, – сказал он, глядя на Люсинду. – Она считает за честь, что вы сегодня будете ее гостьей. Она ждет вас в гостевом домике, – он погладил пальцами ладонь Люсинды. – Я уверен, что вам будет скучно слушать разговоры мужчин.
Люсинда опустила глаза и кивнула.
– В вашей группе есть другие женщины? – он не отпускал руку Люсинды.
– Только баядера, – ответил Да Гама. Анала моргнул, словно не понял. – Профессиональная танцовщица. Девадаси.
Услышав последнее слово, Анала резко поднял голову.
– С вами девадаси? Никто мне этого не сказал, – он казался расстроенным. Люсинда воспользовалась возможностью, чтобы вырвать руку, но он держал крепко. – Меня должны были предупредить.
– Я виноват в таинственности, сеньор. Она – подарок великому визирю.
– A-а, бакшиш, – произнося слово, Анала шипел, затем поднял темное лицо к Люсинде. – Биджапур полон грешников. Город проклятых. У мусульман самые черные души, – он склонился к Люсинде, словно открывал секрет: – Мусульманин может держать дюжину жен и сотню наложниц.
Однако ей показалось, что Анала оценивает ее саму для занятия места в его гареме.
– Ну, мы должны спасть души, а не проклинать их. Есть ли лучший способ спасения души, чем торговля? В торговле мы находим способ спасения и искупления грехов, – он склонился так близко к Люсинде, что его ухо почти касалось ее груди. – Если бы я не начал торговать с фарангами, сестра, то мы с женой и сегодня оставались бы проклятыми, вместо того чтобы прославлять нашего Господа и находиться под его защитой.
– Как хорошо для вас, – ответила Люсинда. Анала так и не отпустил ее руку.
Вскоре Анала разобрался со всеми. Майю и Слиппера, решил он, будет развлекать его жена, а Патан присоединится к мужчинам-христианам во время ужина. Как сказал брат Фернандо, есть надежда, что трое христиан смогут спасти его душу. После того как вопрос был решен, Да Гама и Джеральдо поклонились Анале, когда тот к ним приблизился, и таким образом им удалось избежать повторных объятий. Но Анала еще раз прижался головой к груди Люсинды.
– Сестра, – с любовью произнес он. – Мой слуга проследит, чтобы вам было удобно, – сказал он им всем, когда они уходили. – Мы здесь читаем «Розарий»[22]22
«Розарий» – католическое молитвословие, обращенное к Пресвятой Деве.
[Закрыть] перед ужином.
– О, хорошо, – удалось выдавить из себя Да Гаме.
* * *
Слуга в шелковом тюрбане проводил Люсинду через двор и открыл перед нею дверь со словами: «Доброго вам вечера, сеньорита», – на прекрасном португальском. Комната оказалась просторной, с двумя большими кроватями под балдахинами и с пуховыми перинами. Люсинда увидела, что ее маленький сундук поставили у ног одной из них. У стен стояли деревянные стулья; похоже было, что на них никто никогда не сидел. Тут и там между ними попадался маленький столик или комод.
Майя уже была в комнате. Она разложила на ковре немногие вещи из холщового мешка, который носят на плече. Люсинда подумала, не является ли этот мешок единственным предметом багажа Майи.
Майя кивнула на кровати и приподняла брови.
– Значит, так спят фаранги? – тихо произнесла она. – Мне будет страшно спать так высоко. Как вы не сваливаетесь?
– Не свалишься. Ты утонешь в пуховой перине, которая напоминает огромную подушку. Это очень удобно.
– Удобно для фарангов. Не для индусов. Я буду спать на полу.
– Наши хозяин и хозяйка – индусы, – сообщила Люсинда.
Майя подняла голову, но, увидев, что Люсинда говорит серьезно, рассмеялась.
– Я тоже удивилась, – продолжала Люсинда. – Хозяин называет себя Фернандо, так что кто знает? И одет он как португалец. Жену его я не видела. Но в любом случае она будет ужинать вместе с нами.
Сообщая это, Люсинда обошла комнату, но остановилась, заметив нечто необычное на столе. Она решила, что это какое-то место поклонения: среди разбросанных белых рисовых зерен стояла серебряная лампа. Рядом с ней лежало распятие, голова и руки Христа были покрашены в красный цвет.
– Что это? – спросила Люсинда очень тихо, словно разговаривала сама с собой.
Майя подошла к ней и тоже взглянула.
– Вероятно, она очень сильно любит этого бога.
– Ни один христианин не станет таким образом относиться к распятию.
– Она христианка, но не такая, как ты, – внезапно Майя показалась обеспокоенной. – Ты сказала, что она будет ужинать с нами? А где будет есть Слиппер?
– Конечно, с нами.
– Это будет неприятно. Я должна поговорить с Деогой.
– Кто такой Деога?
Майя в замешательстве посмотрела на нее.
– Сеньор Да Гама. Разве вы не называете его Деогой?
– Нет, – в таком же замешательстве ответила Люсинда. – А что должен сделать Да Гама?
– Подумай! Подумай об этой женщине. Он индуска. Она не станет есть с хиджрой.
– Почему бы нам вначале не спросить ее саму? – предложила Люсинда.
Майя посмотрела на нее так, словно внезапно увидела ее душу.
– Ты так хорошо говоришь на хинди, что я подумала, будто ты так же хорошо понимаешь наши обычаи. Конечно, она согласится.
– Тогда в чем проблема?
– Она согласится только из вежливости. Будет очень нехорошо заставлять ее это сделать. Это подобно предложению поесть в туалете.
Люсинда скорчила гримасу:
– По почему?
– Не беспокойся, Деога решит эту проблему. У него это очень хорошо получается. Только нужно ему сказать.
– Откуда ты это знаешь?
– Мы же три недели вместе плыли на дау.
Люсинда кивнула, но секунду спустя задумалась: ответ Майи можно было понять по-разному. Поэтому она сменила тему.
– Но ты разве не ешь вместе со Слиппером?
– Я делаю множество вещей, которые не делают индийские женщины, а вскоре сделаю еще больше. Ты знаешь это не хуже меня. Давай больше не будем это обсуждать. Я скажу Деоге, и этого будет достаточно.
– Ты кажешься очень уверенной.
Майя улыбнулась:
– Он хороший человек. Ты разве этого не поняла?
Мгновение спустя она закрыла за собой дверь.
* * *
Конечно, Да Гама все понял и сделал то, о чем просила Майя. После утомительного часа стояния рядом с «братом» Фернандо, который монотонным голосом читал одну молитву за другой перед особенно ужасающим распятием, Да Гама убедил его пригласить Слиппера на мужской ужин. Вначале хозяин не хотел этого делать, но Да Гама просил об этом снова и снова, а сам Анала беспокоился о бессмертной душе Слиппера, поэтому и преодолел свое нежелание ужинать вместе с хиджрей.
– Индус никогда бы не согласился, – заявил он Да Гаме. – Но это будет доказательством того, что в новой жизни я стал христианином.
– Ваши поступки обязательно будут одобрены Христом, – заверил его Да Гама.
Слуга Аналы нашел Слиппера в небольшом дворике у конюшен во время вечерней молитвы вместе с другими мусульманами. Охранники Патана рассмеялись, услышав, что Слиппер входит в число приглашенных.
– Что мне делать? – спросил Слиппер у Патана.
– Ты должен принять приглашение. Я уверен, что христианин считает это приглашение какой-то честью.
– А вилки там будут? – спросил евнух. – Я давно хотел попробовать есть вилкой.
– Вилки – да, – ответил слуга. – И также вино.
– Вино… – мечтательно произнес Слиппер. – Скажи ему, что я приду.
* * *
Обеденный стол освещался люстрой. Подали немало блюд: жареных цыплят размером с голубя, баранью ногу, свиную корейку. Все это было посыпало перцем и крупной солью. От мяса поднимался пар, оно блестело, с него стекал сок. Рядом с блюдами с мясом стояли подливки и соусы, от которых пахло вином и травами, лежали круглые буханки хлеба с хрустящей корочкой, и стояла масленка. Если бы не миска с рисом и тарелка с маринованными плодами манго, можно было бы подумать, что это ужин в Лиссабоне.
Мужчины сидели на стульях (стул Фернандо был на несколько дюймов[23]23
Дюйм = 2,54 см.
[Закрыть] выше, чем предложенные остальным), ели вилками и из фарфоровой посуды. С неожиданной ловкостью и умением им прислуживали двое слуг, одетых как фаранги, если не считать босых ног и тюрбанов.
– Откуда он все это взял? – шепотом спросил Джеральдо у Да Гамы. Но тот был слишком занят едой, чтобы отвечать.
– А разве я не получу стакан вина? – спросил Слиппер высоким голосом через несколько минут. – Всем остальным его налили.
– Я предполагал, что мусульмане… – заговорил Анала, сердито надувшись. Но он быстро пришел в себя, щелкнул маленькими тонкими пальчиками и отправил одного из слуг за кубком.
Слиппер осушил весь кубок раньше, чем слуга успел отойти, и протянул его за новой порцией вина. Вскоре круглые щеки евнуха зарумянились, правда, румянец распределялся не ровно, а пятнами. Слиппер прекратил попытки справиться с неудобной вилкой и, как и Патан, стал есть пальцами, запивая еду большими глотками вина. Один из слуг постоянно находился рядом с ним, держа графин наготове.
Вскоре Слиппер едва мог разговаривать и только хихикал. Одно веко стало опускаться. Фернандо все время пытался повернуть разговор на теологию, но Слиппер пресекал каждую попытку шуткой, часто похабной.
Наконец, к удивлению всех, Фернандо соскочил со стула.
– Я больше не могу подставлять вторую щеку, – закричал он. Его голос звучал лишь чуть ниже голоса евнуха. Даже Слиппер замолчал, почувствовав гнев, исходивший от маленького тела Аналы. – Ты, хиджра, больше не посмеешь насмехаться надо мной или над моим любимым Иисусом Христом!
Чтобы подчеркнуть свои слова, Фернандо пронзил воздух вилкой.
– Твоим Иисусом? – Слиппер с трудом поднялся на ноги. – Твоим? Я не позволю никакому индусу меня ругать! В особенности ложному фарангу, как ты! Я – мусульманин, а не какой-то неверный индус! Я знал про Иисуса, когда ты все еще целовал гипсовую задницу какого-то идола!
С этими словами евнух осушил кубок и, пытаясь сохранить чувство собственного достоинства, вышел из комнаты. Его здорово шатало. Когда слуга закрыл за ним дверь, оставшиеся услышали грохот в коридоре, но никто не пошевелился.
Фернандо выхватил носовой платок из рукава и промокнул смуглый лоб, затем приложил кусок материи к губам, пока успокаивался. Это был такой типично европейский жест, что Джеральдо чуть не расхохотался.
– Нахальный хиджра! – нежные пальцы Фернандо затолкали носовой платок назад в рукав. – Словно он знает что-то про моего любимого Иисуса Христа!
– Но он знает, – тихо произнес Патан. – Он – мусульманин, хотя и пьет. Вы, конечно, должны знать, что мы, мусульмане, с большим почтением относимся к Иисусу.
Патан взглянул на остальных и понял, что никто из них не имел об этом представления.
– Это правда? – спросил Фернандо у Да Гамы.
– Откуда мне знать, сеньор? Но этот человек – бурак, и к тому же принц, и я никогда не слышал, чтобы он врал.
Патан повернулся к Фернандо:
– Ваша религия учит прощению, господин? Это шанс простить, который вам дает судьба. Этот мукхунни… этот хиджра, как вы его называете… ведет жизнь, которой можно только посочувствовать. Его самого можно только пожалеть. Его забрали у матери, заставили покинуть родной дом, жестоко изуродовали еще ребенком. У него нет дома, нет семьи. Всю жизнь он живет с женщинами, моет их, одевает, выполняет их приказы. Можем ли мы удивляться тому, что он так глупо вел себя здесь? Что он знает об обществе мужчин? Мы, мужчины, должны пожалеть его и простить.
Фернандо уставился на Патана. Возможно, он пытался найти какой-то промах в его словах, чтобы продемонстрировать лучшие знания и большую любовь к Христу.
По он не обнаружил никаких недостатков. Наконец Фернандо поднес руки ко лбу.
– Вы правы, господин. Он не был готов принять сокровище, которое я пытался ему предложить. Он потерял больше. Я прощу его.
Фернандо снова сел и ужин продолжился.
* * *
Когда Майя отправилась на поиски Да Гамы, Люсинда переоделась в легкое домашнее платье. Елена благоразумно положила его в сундук на самый верх. Люсинде было трудно раздеться и расшнуровать корсет самой, и теперь она очень сожалела, что не взяла с собой Елену.
Но, когда она вспомнила о случившемся в Гоа, в памяти всплыли глаза Патана, блестящие и вызывающие беспокойство. Люсинда быстро заставила себя о них забыть.
После возвращения Майи пришли слуги с зажженными свечами и расстелили льняную простыню поверх одного из цветных ковров у стены. Вскоре после этого появилась Сильвия, невысокая полная женщина, одетая в португальскую одежду. У нее были черные волосы с проседью, заплетенные в длинную косу, закрученную на голове. Бросалось в глаза обручальное кольцо на пальце, но на шее также красовалось и индийское брачное ожерелье.
Первой она увидела Люсинду и улыбнулась дружески, но нервно. Однако, перед тем как поприветствовать гостей, Сильвия медленно обошла комнату, на мгновение остановившись у столика для пуджи[24]24
Пуджа – в индуизме – поклонение, обряд или богослужение в честь божества в присутствии его или ее изображения.
[Закрыть]. Люсинда наблюдала за тем, как пальцы Сильвии метнулись от губ к серебряному распятию, а затем коснулись сердца. После этого она представилась каждой гостье и, неловко подобрав юбки, уселась рядом с ними.
– Принимать мою сестру Люсинду в нашем доме – честь и благословение для меня, – произнесла Сильвия на не очень хорошем португальском.
– Находиться здесь – благословение и честь, сестра во Христе, – ответила Люсинда, затем добавила на хинди: – Но мы должны думать и о нашей подруге, – она кивнула на Майю.
У Сильвии изменилось выражение лица. Оно теперь выражало удивление и облегчение.
– Мой муж сказал, что ты говоришь на хинди, но я подумала, что он шутит.
Мысль о том, что брат Фернандо может шутить с женой, никогда не пришла бы в голову Люсинде. Сильвия тем временем склонилась к Майе:
– Христианка, которая говорит, как цивилизованный человек! Удивительно! – заметила Сильвия.
– Она удивительна во многом, – ответила Майя. Обе женщины посмотрели на Люсинду, и та почувствовала, что у нее горят щеки.
Но, похоже, у Сильвии был вопрос, который не мог ждать. Она повернулась к Майе с округлившимися глазами:
– А ты на самом деле девадаси?
Майя пожала плечами:
– То, кем я была раньше, в прошлом.
– Но ты всегда будешь девадаси! Принимать тебя в доме – благословение для меня.
Круглое лицо Сильвии светилось от восхищения, но Майя скромно отвернулась. Люсинда постаралась скрыть свое удивление. Значит, Майя была храмовой танцовщицей? И что из того? Но она ничего не сказала вслух.
Вскоре слуги принесли ужин. Перед Сильвией и Майей поставили фарфоровые тарелки с рисом, овощами и дахи. Затем женщины вежливо ждали, пока не обслужат Люсинду.
Кто-то приложил усилия, чтобы приготовить португальскую еду в ее честь. У нее на тарелке лежала разваренная капуста с замороженным кусочком жира и непонятно чей кусок мяса, почерневший от огня. Он выглядел как большой шар.
– Я знала, что ты не захочешь есть недостаточно прожаренное мясо, как предпочитают мужчины, – сказала Сильвия.
– Ты очень добра.
Все они молча уставились на ужасающую тарелку.
– Тебе нужна вилка, сестра? – вежливо спросила Сильвия.
– У меня не все в порядке с пищеварением, – ответила Люсинда и бросила взгляд на служанку, которая забрала тарелку и держала ее на расстоянии вытянутой руки, когда выносила из комнаты.
Две другие женщины явно испытали облегчение.
– Может, я съем немного риса и дахи. Я думаю, что они хорошо действуют на желудок.
Сильвия кивнула, и одна из служанок поспешила за тарелкой. На самом деле белые зерна в белом молоке выглядели довольно аппетитно, как подумала Люсинда. Она попыталась ловко взять смесь пальцами на манер индусов, поскольку Сильвия не дала ей ложки.
Они представляли собой странную группу. Люсинда с Майей оказались примерно одного возраста и похожи внешне, но у них было совершенно разное прошлое. Люсинда с Сильвией, одетые по португальской моде, но говорящие на хинди, чем-то напоминали неподходящие по размеру подставки для книг, выставленные на одном столе. Не то чтобы Сильвии было неуютно в этой одежде, более того, она совсем не выглядела несчастной. Но она носила португальскую одежду так, как носят маскарадный костюм.
Они мало разговаривали, пока тарелки не опустели. Когда они наконец принялись болтать, Сильвия по большей части хотела говорить с Майей. И хотя Майя прилагала усилия, чтобы включить в разговор Люсинду, он каким-то образом все время переходил на храмы и идолов, гуру и шастры[25]25
Шастры – трактаты по различным отраслям знаний, составлявшиеся в древней и средневековой Индии на санскрите и обычно в стихах.
[Закрыть]. Люсинда практически не могла в нем участвовать, только слушать.
– Но тебя ведь не всегда звали Майя, – наставила Сильвия.
Девушка покачала головой:
– Это имя дал мне этот хиджра.
Две женщины одновременно нахмурились.
– А как тебя звали раньше?
Майя напряглась, словно приготовилась испытать на себе прикосновение скальпеля на приеме у врача.
– Прабха, – сказала она.
Сильвия вздохнула и закрыла глаза, словно кто-то положил ей конфету на язык.
– Ты знаешь значение этого слова? – спросила она Люсинду. – Оно означает свет, свет, который окружает голову бога. Это одно из имен Богини.
– Которой богини? – спросила Люсинда.
Сильвия пришла в замешательство.
– Есть только одна Богиня, – сказала она.
Майя положила ладонь на руку Люсинды. Люсинда попыталась скрыть удивление. После отъезда из Гоа ее касалось столько людей.
– Эта Богиня имеет много форм. Ты, конечно, видела богиню Лакшми[26]26
Лакшми – в индуистской мифологии богиня счастья, богатства и красоты. Прабха («свет», «сияние») – в древнеиндийской мифологии персонифицированный свет в виде жены солнца, или в виде Дурги, одной из грозных ипостасей супруги Шивы. Употребляется в эпосе как имя целого ряда персонажей. Сильвия удивляется имени Майя в частности потому, что в индуистской мифологии это один из дайтьев, мифического класса демонов, которые с переменным успехом борются с богами.
[Закрыть]?
Люсинда кивнула. Это была богиня богатства, и даже некоторые португальские лавочники держали ее идол и поклонялись ей.
– Прабха – это одно из ее имен.
– Меня зовут Ума. Это имя тоже означает свет – свет спокойствия и безмятежности, – вспоминая, улыбнулась Сильвия, затем вздохнула и повернулась к Люсинде. – Наверное, твое имя тоже что-то значит?
– Да, – медленно ответила девушка. – Люсинда тоже означает свет.
* * *
Чуть позже последовал неприятный момент: в женскую комнату ворвался Слиппер. Его шатало из стороны в сторону, он тянул пухлые ручки к женщинам и чуть не свалился, словно ему было трудно удерживать равновесие. Никто не знал, что сказать, и сам Слиппер в том числе.
– Я пойду спать, – наконец пробормотал он заплетающимся языком и, качаясь, вышел из комнаты.
Вскоре они услышали, как он храпит за дверью. Хотя он говорил высоким голосом, как женщина, храпел он низко и с придыханием, как старик.
– И он притворяется мусульманином, – хмыкнула Сильвия. – Они все одинаковые. Совершенно одинаковые.
Беседа продолжалась. Люсинда обратила внимание, что манера ведения разговора Сильвией напоминает то, как ее отец обсуждал деньги. Обычно он говорил часами, обсуждая все что угодно, перед тем как набраться смелости и затронуть главную тему. Из разговоров о том о сем Люсинда сделала вывод, что Сильвия очень хочет спросить о чем-то, но смущается.
Свечи уже почти догорели, когда Сильвия, наконец, обратилась к интересующей ее теме.
– А почему ты это сделала? – спросила она Майю шепотом. – Почему ты ушла из храма и стала профессиональной танцовщицей?
– Какое это сейчас имеет значение, тетя? Что сделано…
– Не смеши меня. Я слишком стара для этого. Скажи мне.
Лицо Майи помрачнело так, как Люсинде никогда не доводилось видеть. На улице пели ночные птицы, лаяла собака, в конюшне шумно дышал слон, Слиппер храпел под дверью. Майя долго собиралась с силами, прежде чем заговорить.
– Что мне оставалось делать? – наконец произнесла она.
– Скажи мне, дочь. Скажи мне.
Когда Люсинда увидела, как нежно Сильвия взяла руку Майи в свою, то вспомнила почти забытые прикосновения собственной матери.
– Ты знаешь, что я была девадаси, – Сильвия кивнула. – Я жила в храме Парвати[27]27
Парвати (др. – инд. «Горная») – в индуистской мифологии одна из ипостасей жены Шивы.
[Закрыть] в Ориссе. Моя гуру… – на этом месте Майя замолчала и всхлипнула. Сильвия погладила ее руку. – Моя гуру сказала, что я могу отправиться в храм Шивы. Она считала, что я могу там провести севу с садху[28]28
Садху – аскеты и святые в индуизме.
[Закрыть] и освоить сидхи[29]29
Сидхи – оккультная или парапсихическая способность читать мысли и т. п., связывается с трансцендентальной медитацией.
[Закрыть].
Люсинда знала, что садху – это нищенствующие монахи. Большинство этих нищих ходит обнаженными, со спутанными волосами, причем эти грязные патлы часто спадают до колен. Она не знала, что такое сидхи и сева.
Странно, но Сильвия поняла, что Люсинда этого не знает.
– Сева – это работа, работа во имя бога, – прошептала она Люсинде, одновременно гладя руку Майи.
– Знаешь, это было хорошо. Обучение было сложным, но работа делала все это нужным. Утром я танцевала для бога, а вечером совокуплялась с садху.
Меньше, чем за день, Люсинда совсем забыла, что Майя была проституткой.
Конечно, она с ними совокуплялась, поняла Люсинда. Конечно, это было ее работой. Но грусть и сожаления Майи заставили Люсинду понять, что Майя считала свою работу полезной, а не позорной. Майя говорила о совокуплении так, как монахиня может говорить о пожертвованиях.
Сильвия вздохнула. Люсинда ожидала, что она будет или жалеть, или ругать Майю.
– Тебе очень повезло, дочь, – сказала она вместо этого. – Почему ты прекратила это?
– Случилось наводнение. Храм пострадал. Денег не было, поэтому я предложила…
