Текст книги "Наложница визиря"
Автор книги: Джон Спиид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
– Эти шастри – ублюдки, сестра, – наконец сказала она. – Девочка должна вырасти в женщину, но они превращают ее в игрушку. Они играли с тобой, как играли со мной. Они говорили нам, что мы служим Богине, но на самом деле мы служили только им.
Майя шмыгнула носом, но не могла ответить. Глаза Читры двигались, словно она наблюдала за чем-то вдали.
– Разве шастри когда-то говорили нам о страсти? Рассказывали нам про боль желания? Говорили нам о том, что значит чувствовать мужчину, или его запах, или его вес на нашей груди, когда он совершает толчки? Нет… Они давали нам садху, высохшие прутья, куски дерева, а не мужчин. Мужчина – это костер, пир агонии и удовольствия. Это так, и с этим ничего не поделаешь.
Читра погладила Майю по голове.
– Когда ты танцуешь, сестра, ты ощущаешь в сердце благословение Богини, ее спокойствие, ее доброту. Но когда ты с ним, то сила Богини находится в твоем сердце, она пробивается сквозь тебя. Богиня – это не кусок камня. Богиня – это дыхание, желание, отчаяние. Она – это зелень появляющейся листвы, крик младенца, укус любовника, аромат розы. Ты чувствуешь, как Богиня движется сквозь тебя.
– Это ужасно, – сдавленно произнесла Майя.
– Да, – сказала Читра.
– Я наслаждаюсь этим.
– Да. Да, – Читра опустила руку ей на колени. – Так что ты будешь делать теперь?
– Я не знаю.
Майя попыталась что-то еще сказать, но снова разрыдалась. Она прижала руки к лицу и убежала.
* * *
К этому времени Люсинда уже научилась сама завязывать сари. Она закапывала сурьму в глаза и наносила на лоб красное пятнышко вермильоном. Когда она вышла в коридор, залитый солнечным светом, то увидела девочку-поводыря Читры, Лакшми.
– Ты ищешь Майю? – ласково спросила Люсинда. Лакшми покачала головой. – Тогда кого?
У девочки округлились глаза, она подняла ручку и вложила ее в руку Люсинды.
Лакшми повела ее по коридору, а затем через другой двор.
– Куда ты меня ведешь? – спросила Люсинда. Девочка посмотрела на нее со страхом и не ответила.
Они пришли в ту часть дворца, которую Люсинда еще не видела. Девочка подвела ее к двойным украшенным орнаментом дверям, которые заскрипели, когда она их толкнула, и пропустила Люсинду вперед.
Комната была погружена во мрак, если не считать тусклого света, проникавшего сквозь все еще открытую дверь. Воздух пах персидскими розами и жасмином, курились благовония, от которых поднимался густой дым.
– Кто это? – спросил тихий голос, но Люсинда не могла определить, откуда он раздается.
Девочка отпустила ее руку, оставив Люсинду в темноте. Она была слишком не уверена в себе, чтобы сделать шаг.
Постепенно глаза Люсинды привыкли к темноте. Комната оказалась большой, как холл у дяди в Гоа, потолки – высокими. Потом Люсинда разглядела множество цветов, горами наваленных везде, словно на прилавках цветочников на рынке. Хотя воздух был наполнен цветочными ароматами, он казался спертым, как в давно не проветриваемом помещении.
Люсинда едва различала Лакшми, которая теперь шептала что-то на ухо леди Читре, возлежавшей на подушках на возвышении в центре комнаты. С потолка свисала клетка с белым попугаем, который склонил голову набок и засвистел.
– Подойди сюда, Люсинда, – прозвучал голос Читры из тени. – Среди фарангов считается вежливым стоять на таком расстоянии?
Лакшми подпрыгнула со своего места и повела Люсинду вперед. Теперь она не выглядела испуганной.
Раньше Люсинда считала, что Читра старая. Здесь, наедине с ней, и после некоторых размышлений, Люсинда поняла, что на самом деле Читра моложе, чем она думала. Мягкое лицо не портили морщины, руки, которые много жестикулировали, казались молодыми и полными энергии. Вероятно, ее шаг казался неуверенным и нетвердым из-за слепоты. И хотя Читра любила изображать надменность и властность, Люсинда теперь увидела, что она просто женщина, может, уже немолодая, но и не очень старая.
Читра протянула какой-то кусочек к клетке, и попугай схватил его.
– На тебе надето прекрасное сари из тяжелого шелка, светло-серого цвета, расшитое золотыми и серебряными нитями. Взятое у меня.
Люсинда долго молчала.
– Я думала, что вы сами временно дали мне его поносить, – наконец сказала она.
– Конечно. Мои слова тебя смутили, – судя по голосу, леди Читре было очень скучно. – Оставь его себе. Ты мне нравишься. Кроме того, какая мне от него польза? Моя жизнь закончилась. Зачем трупу еще одно сари? – Люсинда ждала, чувствуя себя очень неуютно. – Я бы хотела побольше узнать про фаранга. Он меня беспокоит.
– Вы имеете в виду Джеральдо? Но почему, госпожа?
– Именно он прогнал хиджру из моего дворца. Я презираю хиджрей, поэтому я решила, что он сделал для меня доброе дело. Ты знаешь, что один хиджра украл моего ребенка?
– Вы часто это говорили, госпожа.
Читра вздохнула, и на мгновение Люсинда подумала, что она может расплакаться.
– Я выяснила, что хиджра, которого выгнал фаранг, – это сам демон Слиппер, тот самый хиджра, который забрал у меня ребенка девять лет назад. Мне следовало его убить! Я могла бы вырвать ему глаза. Если бы я знала, я задушила бы его этими руками! – Люсинда видела, как Читра сжала кулаки, а потом опустила руки с колен. – Он собирается на тебе жениться?
– Кто, госпожа?
– Кто? Конечно, этот фаранг, Джеральдо. А кого, ты думала, я имела в виду?
Люсинда чуть не задохнулась.
– Этот человек – мой кузен.
– Но тогда почему он на тебя так смотрит? – спросила Читра, протягивая другой кусочек птице.
– Как? – спросила Люсинда.
Но казалось, мысли женщины витают где-то в другом месте.
– Удлиняющиеся тени, коричневые листья на розовых кустах, воздух такой холодный по утрам, что требуется одеяло, – сказала она. Ее глаза снова двигались. – Скоро лето закончится. Фаранги женятся на своих кузинах?
«Какое ваше дело?» – подумала Люсинда.
– Я помолвлена с другим, – произнесла она вслух.
– А где он? – спросила женщина.
– Далеко.
– Понятно, – женщина подняла невидящие глаза на Люсинду. Какое-то время Читра держала в руке еще один лакомый кусочек, и Люсинда даже подумала, не собирается ли Читра скормить его ей. – Послушай меня вначале. А потом оставь меня, как оставляют труп. Я прошу слишком многого?
Женщина какое-то время держала кусочек у клетки, вне пределов досягаемости попугая, и долго молчала.
Наконец она заговорила:
– Молодая женщина далеко от дома, молодая женщина одна среди незнакомцев, молодая женщина в чужом мире. Молодая женщина, которая смотрела смерти в лицо и теперь знает, какой короткой может оказаться жизнь. Молодая женщина, красивая, любопытная и доверчивая.
Люсинда покраснела.
– Вы считаете меня дурой?
– Ты видишь моего попугая? Предположим, я оставлю дверцу клетки открытой, и птица улетит. Кто из нас будет большим дураком? Сколько он протянет за пределами клетки? Он поднимется высоко в небо и упадет на землю, ослепленный солнцем.
Люсинда напряглась, распрямила спину и чувствовала себя так, как обычно во время споров с Еленой.
– Если вы думаете указывать мне, как мне следует…
– О-о, – вздохнула женщина. – Прости меня. Я говорила не про тебя.
– Вы собираетесь притворяться, будто говорили о своем попугае?
– Нет, – опуская голову, сказала Читра. – Я говорила о своей сестре, Майе.
* * *
– Конечно, это может увидеть каждый, – позднее сказал Люсинде Патан. – Она сходит по нему с ума. Ты одна не заметила этого, потому что ты слишком невинна, дорогая Люси.
Люсинда только что рассказала ему про разговор с леди Читрой. Он крутил изюм в длинных пальцах и так внимательно рассматривал его, что Люсинда поняла: он не хочет встречаться с ней взглядом.
– Я не такая уж невинная, – ответила она.
Патан поднял на нее темные глаза, и она почувствовала силу его изучающего взгляда, словно он сжимал ей сердце своими красивыми пальцами.
– Ты думаешь, это продлится вечно? – они продолжали смотреть друг на друга, не в состоянии оторвать глаз. – Я имею в виду: для Майи?
Они оба знали ответ.
– Может, продлится, – сказала она.
– Ты знаешь, что этого не может быть. Здесь, в этом старом дворце, не тронутом ветрами перемен, вероятно, действует какая-то магия, но лишь короткое время. Все равно наступит день, когда она пойдет по дороге через озеро, и в тот день в печальном, бессердечном мире на другом берегу все закончится. И ты это знаешь. Она – рабыня, – Патан грустно отвернулся. – Может, она забыла.
– Может, она хочет забыть.
Патан какое-то время молчал, рассматривая изюм, как можно рассматривать жемчуг.
– Может, тебе следует напомнить ей, Люси.
Он бросил изюм в рот и беззаботно ей улыбнулся. Но взгляд у Патана был обеспокоенным. Люси поняла это, едва посмотрев на него. Он пытался демонстрировать ту глупую храбрость, которую надеются показать мужчины, когда у них разрывается сердце. Но, как и все мужчины, Патан в результате только выглядел бесчувственным.
Она не могла видеть его таким и отвернулась.
– Мое сердце еще не высохло, как твое, Мунна. Я думаю, что она должна быть счастливой, пока может. Даже если только на миг.
– Люси, я бы сделал ее счастливой навсегда, если бы это было в моей власти. Но на пути стоит слишком многое.
– Что? – Люси посмотрела на него с вызовом, она была открытой и уязвимой. Патан не видел такого выражения ни у одной женщины. Несмотря на всю очевидную мягкость, Люси в это мгновение напоминала острие ножа и рубила словом, как рубит нож. – Что стоит на пути ее счастья?
– Крепость, дорогая Люси.
Он уже много дней использовал это более мягкое имя, и ему казалось, что оно ей подходит… Точно так же Люси начала звать его Мунна, маленький брат. Так его семья называла его много лет назад.
– Крепость, построенная, чтобы бороться против неподходящей любви.
– А когда любовь неподходящая?
Солнце отразилось от озера, и по воде словно рассыпали множество бриллиантов. Мужчина и женщина стояли в дальнем конце балкона, две тени на фоне бесконечного неба, отдельно от всех, кроме друг друга. Слышались только крики павлинов вдали, тихое позвякивание далекого колокольчика коровы и лай какой-то невидимой собаки. Их головы склонились так близко, что Патан чувствовал дыхание Люси у своего уха. Он протянул руку к ней, нашел ее ладонь, и сто темные пальцы сжали ее маленькие золотистые пальчики.
– Я хотел только сказать, дорогая Люси, что желание ее сердца недостижимо.
– А как насчет Альдо? Его желания ничего не значат?
Патан ответил со вздохом:
– Может, он ее любит. Может, он хочет быть с ней всегда, может, он хочет сделать ее своей невестой. Но даже и тогда он многое потеряет – свое имущество, свое положение. Хотя какое они имеют значение в сравнении с его любовью к ней? Он будет дураком, если станет ценить мертвое золото больше, чем живое сердце.
Люси внимательно посмотрела на Патана – в лицо человека, которого теперь называла Мунна. У Альдо не было собственности, не было положения, не было сокровищ – они оба это хорошо знали. Если у Люси раньше и возникали сомнения, то теперь она точно знала, что Патан говорил не про Майю с Джеральдо.
– Но что может сделать этот несчастный человек, Люси? Она принадлежит другому, не ему. Он может только позаимствовать время с ней или украсть его. Она никогда не может принадлежать ему по-настоящему.
– Она может отдать ему свое сердце. Этого никто у нее не отнимет. Только ей решать, кому его отдать. И свое тело. Ему надо только попросить.
Она гладила пальцами его кисть, а потом и всю руку.
– Ты говоришь это, Люси? Ты так хорошо знаешь ее сердце?
– Я знаю ее сердце, Мунна, – ее дрожащая рука подняла его руку и положила себе на грудь. Она чувствовала ее тепло сквозь шелк. – Мы не так уж отличны. Ее сердце бьется, как мое.
– Люси, это неправильно, – хрипло прошептал Патан, его глаза горели и неотрывно смотрели в ее глаза.
– Меня это больше не волнует.
В конце балкона, на фоне бесконечного неба, две тени слились в одну.
* * *
В тот день, во второй половине, Люсинда раскачивалась на качелях в женском саду, облокотившись о бархатную подушку. Ее мысли текли неотчетливыми образами, бесформенные, как тени листьев, которые дрожали на ее полуприкрытых глазах.
Ее разбудил звук приближающихся шагов. Леди Читра, которую, как и всегда, вела Лакшми, подошла к краю платформы, а Люсинда этого не заметила.
– Ну? – спросила Читра. – Что она сказала?
Люсинда виновато отвернулась и стала теребить складки сари.
– Я еще не говорила с ней, госпожа.
У Читры так высоко поднялись веки, что взору открылись деформированные белки слепых глаз.
– Еще нет? А когда, хочу я тебя спросить, ты собираешься это сделать?
Люсинда ответила после секундного колебания:
– Я не собираюсь, госпожа. Это порыв ее сердца. Я не смею направлять его, – она улыбнулась, но поняла, насколько это бесполезно в разговоре с человеком, который ничего не видит. – Может, вы сами с ней поговорите.
Читра напряглась, лицо у нее вытянулось.
– Я пыталась. Неужели ты думала, что я не попробую? Она слушает, но не слышит. Это глупость молодых, – Читра схватила Лакшми за плечо. – Ты тоже меня предашь, – грустно сказала она. Лакшми вырвалась и закатила глаза, глядя на Люсинду, словно они разделяли какой-то секрет. Но Люсинда поняла, что Читра говорит правду. – Все теперь в руках Богини. Да. Неважно, – Читра вздохнула.
Затем она кивнула девочке, и Люсинда увидела, что Лакшми держит небольшой холщовый мешок, который она теперь передала Читре.
– Мои люди нашли эти вещи в реке. Я показала их молодому фарангу. Он сказал, что они принадлежат тебе.
Женщина протянула мешок в том направлении, где примерно находилась Люсинда. Она взяла его у нее из рук и поставила себе на колени. Девушка узнала большой платок серовато-коричневого цвета, завязанный по углам. Развязав узел, она мгновение молчала. На ткани в беспорядке лежали смутно знакомые предметы. Затем она резко вдохнула воздух.
Там были кусочки бутылки из синего стекла, в которой хранилась белладонна. Там оказался золотой медальон, верхняя часть которого пострадала и изогнулась. Внутри хранился миниатюрный портрет ее жениха, маркиза Оливейры. Нос у него почернел, съеденный водой.
Наконец нашлась и маленькая серебряная коробочка, о которой она к этому времени почти забыла. Казалось, она вибрирует у нее в руке.
Люсинда коснулась замочка, и маленькая крышка резко открылась. Внутри хранилась красная паста, которая блестела точно так же, как в день отъезда из Гоа. Казалось, что пасты меньше, чем она помнила. Не осознавая, что делает, Люсинда опустила в нее палец и коснулась языка. Появились знакомые ощущения: она почувствовала холод в сердце и слабость в руках и ногах.
– Коробочка с резко раскрывающейся крышкой… Что в ней? – спросила Читра.
– Лекарство, которое принимают женщины фарангов, госпожа.
– Хм-м-м. Твой кузен взял немного себе. Он, похоже, очень обрадовался тому, что она нашлась.
Хотя Люсинда удивилась услышанному, она не хотела отвечать на какие-то другие вопросы Читры про мышьяк и решила сменить тему.
– Я не надеялась снова увидеть эти вещи, госпожа.
– Это знак, – темные, постоянно двигающиеся глаза Читры опять остановились на Люсинде. – Желтеющие листья розы в засуху, в колодце так мало воды, что в поднимаемом ведре оказывается грязь, сосуд с зерном наполнен червями. Знак бед, сестра, и того, что следует ожидать худшего.
С этими словами они с Лакшми пошли прочь, оставив Люсинду с мрачными неясными мыслями, которые было не выразить словами.
* * *
Возможно, слепая Читра увидела то, что Люсинда только чувствовала, точно так же, как люди видят приближающийся шторм в перемене ветра или шуме листвы. Но к тому времени, как солнце село за горами, знаки были везде: в шепоте служанок и взглядах поваров. Ожидая ужина, Люсинда поняла, как ее тянет к балкону рядом с комнатой Джеральдо, и нашла Майю уже там. Она разговаривала с Патаном, на котором была надета длинная официальная джама и туго затянутый тюрбан. Так мужчина одевается для встречи со старшим. Люсинда не могла определить по его темным глазам, что он думает.
Майя взяла ее за руку и потянула на ближайшую подушку.
– Что происходит? – спросила Люсинда.
Майя покачала головой, а Патан уже перевел взгляд на погруженные в тень горы.
Люсинда не сразу узнала звук: прошло столько времени, после того как она его слышала в последний раз. Это был стук кожаных сапог о белые плиты, который эхом отдавался среди стен из песчаника и напоминал выстрелы. Появился Джеральдо, одетый как фаранг. После нападения разбойников на перевале он носил только джаму. Эта перемена, по мнению Люсинды, была не к лучшему. Она задумалась, всегда ли на нем так плохо сидели камзол и брюки и всегда ли он в них выглядел таким вороватым и подавленным.
Громко топая, он подошел широкими шагами к краю ковра, на котором сидели женщины.
– Подарок от дяди Викторио, – сказал он, не глядя на Майю, и бросил большой плоский сверток у ног Люсинды. Сверток приземлился с глухим стуком.
Люсинда уставилась на перевязывающие его ленты, но не пошевелилась.
– Итак, – снова заговорил Джеральдо, поправляя рубашку. – Я получил сообщение. Посылка из Биджапура, как вы видите, – сказал он, с улыбкой глядя на свою одежду. – И письмо от Да Гамы.
Он опустил руку в камзол и достал лист жесткой бумаги цвета слоновой кости.
– И что? – Патан прямо смотрел на Джеральдо. Создавалось впечатление, что Патан абсолютно спокоен и мысли его витают где-то в другом месте.
– И есть много новостей. Его письмо касается каждого из нас. Поскольку вы спрашиваете, капитан, позвольте мне прочитать часть, касающуюся вас.
– Если можно, я сам ее прочитаю.
Патан протянул руку, и после некоторых колебаний Джеральдо вручил ему письмо. Мусульманин посмотрел на лист и нахмурился.
– Оно на португальском, капитан, – сказал Джеральдо, сдерживая улыбку. – Позвольте мне.
Но Патан отвернулся.
– Люси, прочитай его мне.
Он протянул письмо ей. Она не поднимала опущенных глаз.
– Я не могу, господин.
Патан глядел на нее мгновение, потом вернул письмо Джеральдо.
– Вот новости для вас, капитан. Они также касаются и баядеры, – при этом слове Майя резко подняла глаза, но Джеральдо смотрел только в лист бумаги. – Мой дядя Викторио шлет наилучшие пожелания и сообщает, что не собирается заключать сделку с Вали-ханом.
– Что? Почему нет?
– Он достиг другой договоренности. Баядеру продадут другому человеку.
– Так не пойдет! – воскликнул Патан. – Он не имеет права!
Джеральдо пожал плечами.
– Кому? – тихо спросила Майя.
Джеральдо снова колебался, словно понимая, как возрастает его важность с каждой минутой молчания.
– Мне не следует говорить… – пробормотал он.
– Кому? – спросил Патан.
– Хасваджаре, если хотите знать.
– Что? Евнуху? А зачем евнуху… – Патану удалось восстановить спокойствие, и он не закончил вопрос, но Майя резко побледнела. Кровь отлила от лица.
– В письме говорится, что Да Гама и Викторио вместе с сопровождающими вскоре прибудут в Бельгаум и доставят баядеру в Биджапур. Да Гама передает, что вы, капитан, может отправиться с нами или один. Как пожелаете. Он напоминает вам, что в связи с новым положением дел ваша официальная работа как бурака заканчивается.
– Посмотрим, – пробормотал Патан.
– Заканчивается, – многозначительно повторил Джеральдо. – Но наша семья всегда будет помнить спасение вами Люсинды и поэтому относиться к вам с благодарностью и уважением.
– Значит, вот каким образом ваша семья проявляет уважение и благодарность? – Патан гневно смотрел на Джеральдо, потом повернулся к Люсинде, но обнаружил, что не может негодовать при виде ее опущенных глаз, поэтому снова повернулся к Джеральдо и нахмурился. – Кто будет выступать в роли бурака хасваджары?
Джеральдо не мог скрыть своего веселого настроения.
– Ваш старый друг, капитан. Мукхунни Слиппер.
Джеральдо наслаждался, видя удивление Патана.
* * *
Когда Джеральдо произнес это имя, Люсинда почувствовала, как Майя схватила ее за руку. Она впервые подняла голову после того, как сверток приземлился у ее ног. Другой рукой Майя закрывала рот, из карих глаз с золотистыми крапинками текли слезы.
– А что насчет меня, кузен? – прошептала Люсинда.
Джеральдо снова колебался и долго смотрел на Люсинду, перед тем как заговорить.
– Надеюсь, новость тебе понравится, кузина. Твоя помолвка с маркизом Оливейрой расторгнута.
Люсинда вздохнула с облегчением и сорвала испорченный медальон, который недавно снова надела на шею.
– Слава Богу, что я не выйду замуж за эту отвратительную старую лягушку! – воскликнула она и изо всей силы швырнула медальон. Он приземлился у ограждения веранды и поскакал по мраморному полу.
– Это не все, кузина. У тебя будет другой муж. Его ты хорошо знаешь, – сообщил Джеральдо. – Да Гама говорит, что дядя Викторио собирается на тебе жениться.
– Нет! – выпалил Патан, но никто на него не смотрел.
У Люсинды округлились глаза и открылся рот.
– Дядя Викторио? Да ему, должно быть, восемьдесят лет!
– Сомневаюсь, что значительно больше семидесяти, кузина, – у Джеральдо блестели глаза.
– Как ты смеешь наслаждаться ее страданиями?! – выпалил Патан.
– Ты язычник и ничего не понимаешь, – ответил Джеральдо. – Извинись.
– Не стану.
– Значит, никогда больше ко мне не обращайся.
Джеральдо сверкнул глазами, когда Патан поднялся. Они мгновение смотрели друг на друга, напряжение между ними нарастало. Казалось, от него уже потрескивает воздух. Наконец Джеральдо, не произнеся больше ни звука, развернулся на каблуке и вышел широкими шагами. Стук его сапог эхом отдавался в сумерках.
– Люси, – Патан протянул к ней руку, но она покачала головой и не пошевелилась.
Майя опустила руку на плечо Люсинды, и Патан смотрел на них с грустью и завистью.
– Все еще может наладиться, Люси, – мягко сказал он. – Путь еще не определен, и конец пути увидеть нельзя.
Люсинда не могла поднять голову. Патан снова протянул к ней руку, затем покачал головой, распрямил плечи и опустил руку. Он заговорил тихим голосом, глядя вдаль, потому что не мог смотреть на нее. Он боялся, что расплачется.
– Почему, спрашивает поэт, мой путь такой безотрадный и однообразный? Почему камни не дают мне отдохнуть? Почему мой путь такой трудный, о Боже, в то время как путь моего брата такой приятный? «Это твоя задача, – отвечает Бог. – В твоем пути нет радости, но он предназначен для тебя». Делай все, что можешь, говорит поэт, затем закрой глаза и увидишь лицо Бога.
Патан развернулся и неслышными шагами ушел в тень.
– Я ненавижу его стихи, – прошептала Люсинда.
Майя думала, что Люсинда расплачется, но глаза девушки оставались сухими.
– Сестра, он прав, – поднеся губы к уху Люсинды, тихо произнесла Майя. – Мы должны принимать уготованный нам путь, каким бы трудным он ни был. Другого выбора нет.
Наконец Люсинда молча кивнула и сжала руку Майи. Они тихо сидели, каждая думала о своем. Наконец Майя вздохнула и попыталась изменить тему.
– Что в этом свертке? – спросила она.
В ответ Люсинда только подтолкнула его к ногам Майи.
– Открой его, если хочешь.
Майя начала возиться с узлами веревки из сизаля[51]51
Сизаль – грубое волокно из агавы для канатов, сеток и щеток.
[Закрыть]. Наконец Люсинда заговорила, словно сама с собой:
– Однажды ты сказала, что я рабыня, а я это отрицала. Но теперь я вижу, что ошибалась.
Майя развязала веревки и развернула хлопковую ткань. Внутри находилось новое платье, пара чулок, шелковые туфельки и тугой корсет.
– Что это такое сестра? – спросила она.
– Это мои цепи, – ответила Люсинда.
* * *
Да Гаме казалось, что они никогда не отправятся в Бельгаум. Он послал письмо и одежду Джеральдо неделю назад, обещая вскоре приехать. Сколько времени потребуется, чтобы найти паланкины, лошадей и нескольких охранников? Он сам мог бы добраться до Бельгаума за два дня, если бы не позволял себе подолгу отдыхать.
Он не рассчитывал, что Викторио окажется таким упрямым и медлительным, да еще и для Мауса самые простые задания оказывались невыполнимыми. Сборы растянулись на целую вечность. Одежду нельзя было паковать, пока ее не выстирают, старые сундуки заново красили, и так далее, и тому подобное. Викторио соглашался со всем, что предлагал евнух.
– Но нам нужно скорее трогаться в путь! Мы не знаем, что происходит в Бельгауме! – гневно сказал ему Да Гама.
– Ты слишком много беспокоишься, – ответил Викторио. – Ты состаришься раньше времени, – Викторио жестом показал Да Гаме, чтобы подошел поближе, словно хотел сообщить какую-то тайну. – Будь повнимательнее к моему евнуху. Прислушиваясь к Маусу, я помолодел. Клянусь Пресвятой Девой Марией, когда я проснулся сегодня утром, мой член был твердым, как камень. Он умеет готовить великолепные отвары! Не могу дождаться, когда затащу эту маленькую убийцу к себе в постель. Удовольствие – вот лучшая месть!
Да Гама не сразу понял: Викторио говорит про Люси. Он постарался, чтобы его лицо ничего не выражало.
Внезапно повсюду вокруг оказались евнухи во главе со Слиппером. Похоже, старый знакомый поднялся в этом мире, поскольку теперь у него имелись собственные слуги, даже маленький африканский мальчик, который следовал за ним, словно щенок. Какое-то время Слиппер притворялся, будто выступает с предложениями или вежливо просит о каких-то услугах. Прошло всего несколько дней, и он уже указывал Да Гаме, как все организовать, и краснел от гнева, если к его указаниям не прислушивались.
Слиппер тоже решил отправиться в Бельгаум. Евнух видел, как Патан ехал с караваном, и намеревался последовать примеру капитана.
– В конце концов, я ведь бурак Виспера, точно так же, как Патан был бураком Вали-хана. Но я, в отличие от него, выполню свою работу, и мы заключим сделку. После этого я стану специалистом по заключению сделок, Деога! Ты должен быть внимательным, или я лишу тебя работы!
Все слуги смеялись над шутками Слиппера, за исключением африканского мальчика, который не говорил на хинди, но был красивым, как кукла.
Затем Викторио, несмотря на возраст и медлительность, решил, что тоже должен отправиться в Бельгаум. Небольшая группа быстро превращалась в караван. Да Гама поехал бы налегке, спал бы по пути в Бельгаум под открытым небом, а возвращаясь вместе с женщинами, останавливался бы в дхармсалах. Но Слиппер на это не соглашался. Он требовал шатры, а Викторио под влиянием Мауса его поддерживал. Конечно, шатры означали, что потребуются люди, чтобы их ставить и разбирать, а также носильщики, повара и служанки. И вскоре выяснилось, что нужны две дюжины людей, а ведь у каждого из них свой багаж. И еще требовалось составить планы передвижения, выплатить авансы и многое другое.
Когда Маус заявил, что ввиду женитьбы его хозяина караван должен сопровождать свадебный кортеж, то есть лошади и музыканты, Да Гама понял, что сыт по горло. Он спорил с евнухом в течение четверти часа, потом достал пистолет и стал обтирать его носовым платком.
– Не беспокойся, – сказал Да Гама Маусу, нервно следящему за качающимся стволом. – Я уверен, что он не заряжен. В любом случае они обычно не стреляют, когда я их чищу. Ну, если только я бываю очень-очень небрежен.
Маусу пришлось бегом бежать в туалет, чтобы не описать одежду. После этого у Мауса было уже значительно меньше предложений.
Слиппер дал знать, что снова является правой рукой Виспера. Никто не знал, почему после позорного изгнания Слиппер получил такие почести по возвращении. Но Да Гама был в курсе, или думал, что все понимает. Ответ лежал спрятанным в доме Шахджи, а пока путешествие все откладывалось, в голове Да Гамы начал выстраиваться план.
Однажды он отправился назад во дворец Шахджи. Генерала дома не оказалось, что очень устраивало Да Гаму. У него была приготовлена версия для слуг, он извинился, заплатил небольшой бакшиш и очень скоро оказался в гостевой комнате, где провел первую ночь в Биджапуре. Там он приподнял неплотно прилегающую плитку – одну из тех, из которых были сделаны стены, – и извлек из тайника головной убор, который ему вручила Майя. Этот тайник Да Гама нашел в первую ночь.
Затем он отправился на базар. Он шел пешком: во время ходьбы у него прояснялись мысли. Люди оборачивались на фаранга в высоких сапогах, с заткнутыми за пояс пистолетами. Да Гама не обращал на них внимания. Каждые несколько ярдов он осматривался и спрашивал дорогу. Центр города представлял собой муравейник из маленьких лавок и узких переулков. Обычно советы ему давали весело, с готовностью и неправильно.
Каждая улица отличалась от другой. Да Гама прошел мясной рынок, где ужасно пахло и на тушах, свисавших с железных крюков, сидели мухи. Мухи вообще жужжали везде вокруг. Потом он вышел к фруктовым лавкам. Фрукты на прилавках были выложены пирамидами. За ними оказался цветочный рынок. Владельцы сидели, скрестив ноги, на кучах роз, ноготков и бархатцев и плели гирлянды. Затем его взору представились большие, покрытые подушечками прилавки Золотой улицы. Ювелиры развешивали серьги и ожерелья на обтянутых бархатом стояках и взвешивали их на маленьких весах. У одной лавки стояла женщина с покрытой тонким покрывалом головой и вытягивала руку. Золотых дел мастер примерял на нее браслеты, украшенные большим количеством драгоценных камней. Рядом ждал ее муж и хмурился.
Да Гама шел дальше. Через несколько ярдов ювелирные лавки стали менее роскошными. Тут купцы торговали серебром. На следующей улице Да Гама нашел то, что искал, – простенькие лавки торговцев позолоченными товарами, свинцом и стеклом. Там босые женщины разглядывали ювелирные украшения, которые блестели так, как никогда не будет блестеть настоящий драгоценный камень.
Да Гама смотрел на лица владельцев этих лавок, которые работали прямо на рынке, у маленьких наковален. Он выбрал одного, у которого, судя по всему, было много работы. Мужчина трудился с унылым выражением лица и явно не имел склонности к шуткам. Да Гама повернул к прилавку, стащил сапоги и уселся на полу, скрестив ноги.
– Давай заключим сделку, – заявил Да Гама.
– Мне она не понравится, – ответил владелец, опустил маленькие щипчики и потер глаза. – О чем бы ты ни собирался меня попросить, мне это не понравится. Фаранги приходят сюда лишь по ошибке. Они хотят только золото или то, что может сойти за золото. Я делаю безделушки для бедных, которые они надевают, когда выходят замуж. У меня нет ничего, что бы ты захотел купить.
– Вот что хочу я, – ответил Да Гама и достал украшение Майи из кармана, завернутое в белый носовой платок. Он небрежно бросил его на колени владельцу лавки. – Мне нужна копия, – заявил ему Да Гама. – Срочно.
Владелец лавки осмотрел головной убор и присвистнул.
– Это хорошая вещь. Очень хорошая. На мгновение я даже подумал, что настоящая.
Он перебирал руками золотую паутину. Жемчужины и бриллианты заиграли на свету.
– Да. Это настоящие камни. Это Паутина Ручи.
– Что?
