Текст книги "Наложница визиря"
Автор книги: Джон Спиид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
Распаковывать особо было нечего. Слуги принесли емкости с водой и тонкие батистовые полотенца. После того как женщины помыли руки, снова появилась Шахин.
– Я не хотела показаться невежливой. Но мне было неуютно при этом мужчине.
– Он мой кузен, госпожа, – сказала Люсинда.
Лицо Шахин, такое кислое раньше, теперь смягчилось, когда она глядела на гостью.
– Мунна кое-что мне рассказал.
– Кто такой Мунна? – спросила Майя.
– Патан, – ответила Люсинда, затем посмотрела на Шахин и покраснела.
– Старшие слуги называют его детским именем, – пояснила Шахин, бросив взгляд на Люсинду. – После смерти его матери в основном им занималась я. Он для меня как сын, – Шахин снова оглядела Люсинду. – Вы хотите осмотреть его дом?
– Да, с удовольствием, – сказала Люсинда и снова покраснела.
* * *
Оставшись с женщинами, Шахин стала чувствовать себя свободнее. Тем не менее, она то и дело переводила взгляд на Люсинду. Девушка предположила, что Шахин редко имела дело с фарангами.
Для женщины было необычно управлять таким имением, но отец Шахин служил управляющим у отца Мунны, и постепенно эта роль перешла к ней полностью, так что никто, казалось, не заметил, когда именно это произошло. Кое-кто выразил неодобрение, но Мунна быстро заставил недовольных замолчать.
У Шахин что-то было связано с каждой плиткой, каждой колонной, каждой меткой и трещинкой в стене. Пока они шли, Шахин служила голосом дома. Люсинда вскоре поняла, что дом Патана скрывает в себе многие воспоминания и самого Патана, и его семьи. Время от времени пальцы Люсинды гладили стены, словно заключенные в них воспоминания могли перейти к ней.
Они провели много времени в саду. Там Шахин называла каждый цветок и кустик и часто вспоминала, чьими руками он посажен. Низкое золотое солнце отбрасывало таинственные тени. Пчелы и колибри проносились мимо, привлекаемые пахучим нектаром со всех сторон.
Шахин остановилась у белых роз, чтобы показать девушкам ту самую плитку, на которой старший брат Патана подвернул ногу и разбил голову.
– Он умер через несколько дней. Мой Мунна был безутешен. Видите ли, они играли, бегали и кричали, несмотря на приказ отца соблюдать тишину. Мой Мунна считал себя виноватым в смерти Абу. После нее он стал серьезным и очень печальным.
Она снова посмотрела на Люсинду, которой стало неуютно под этим взглядом. Девушка отвернулась.
Показав им весь дом, Шахин повела гостей к отдельно стоящим строениям.
– А у тебя есть муж, Шахин? – спросила Майя.
– В этой жизни эта участь меня миновала, – ответила она, улыбнулась и добавила: – Но у меня есть мой Мунна. Этого должно быть достаточно, не правда ли? Наверное, мне не хватает мужа… – она лукаво посмотрела на Майю. – Но думаю, что не особенно. Мой Мунна – такой прекрасный молодой человек. Думаю, что я всегда бы их сравнивала. И кто бы выдержал это сравнение, интересно?
Хотя Люсинда и не смотрела на Шахин, она снова чувствовала взгляд домоправительницы. Она догадалась, что Патан рассказал Шахин про нее. Но что он сказал?
Шахин показала девушкам давильный пресс для винограда, устроенный таким образом, чтобы в него можно было впрячь вола и использовать его силу для выдавливания ягод, показала склад. Это была длинная рукотворная пещера, в которой при мигающем свете масляных ламп они увидели ряды сосудов из красной глины.
– Здесь делается вино. Скоро оно будет продано, – она прошла мимо множества сосудов. – Здесь всегда прохладно. Летом Мунна обычно приходит сюда и сидит часами. Он говорил, что это напоминает ему склеп. Но, я думаю, он таким образом просто скрывается от жары.
Они поднялись по ступеням в другой части склада и вышли в некое подобие парка. Это была широкая лужайка, затененная большими ветками старых деревьев. На востоке небо темнело, на западе ярко окрашивалось заходящим солнцем. Шахин провела их к побеленной стене и сквозь железные ворота.
– Тут находятся могилы многих членов семьи. Почти все похоронены здесь, рядом с домом и виноградинками, за которыми они ухаживали.
Майя подумала о саде леди Читры. Здесь также было много деревьев и цветов, которые окружали белые мраморные надгробия. Многие могилы были просто отмечены трехгранными каменными призмами в человеческий рост, как часто у мусульман. Некоторые камни выглядели неровными и изменившими форму после многих лет под открытым небом. Несколько могил были обтянуты тканью, одна или две посыпаны свежими лепестками цветов.
В конце участка стояло некое подобие дома. На раскрашенных панелях стен можно было увидеть графины, кубки, листья, виноградную лозу. Шахин рассказывала, кто где похоронен, но внимание Люсинды привлекло небольшое здание с куполом в другом конце участка. Не говоря ни слова, она направилась к нему.
Это строение оказалось уменьшенной копией усыпальницы святого в Бельгауме. Люсинда не знала, как следует себя вести в таком месте, и поэтому не переступала порог, а только вглядывалась в затененное внутреннее помещение. Ей внезапно пришла в голову дикая мысль, что Патан там, стоит на коленях, как стоял в усыпальнице. Но здесь было пусто, хотя свежие цветы лежали на ткани, закрывающей плиту, а фитиль масляной лампы недавно подрезали.
– Отойди!
Люсинда повернулась и увидела у себя за спиной Шахин. Та хмурилась.
– Это усыпальница святого, женщинам нельзя заходить.
Люсинда опустила голову и последовала за Шахин по выложенной плитками тропе, но внезапно остановилась. У нее перехватило дыхание.
Она уже раньше заметила фигуру, стоящую на коленях и скрываемую могилой, и предположила, что это садовник. Но когда человек откинулся назад, Люсинда увидела, что это Патан. Похоже, он не видел ни ее, ни кого-либо другого. У него были плотно закрыты глаза, а руки прижаты к лицу. Шахин поднесла палец к губам и потащила Люсинду прочь от этого места. Они догнали Майю и затем молча вышли за ворота.
Шахин поспешно повела девушек в дом.
– Это могила его жены, – прошептала Шахин. – Думаю, что он так никогда и не оправился от этой потери. Она умерла в родах. Это был мальчик, но он родился мертвым. Она была слишком молодой… Такая красивая, такая милая и старательная, но слишком молодая. Мой Мунна велел положить ребенка ей на руки и похоронить их вместе. У него очень нежное сердце. Он не любит, чтобы кто-нибудь видел, как он оплакивает ее, и не хочет, чтобы вообще кто-нибудь знал о посещении ее могилы.
* * *
Когда женщины вернулись в отведенную им комнату, там уже зажгли лампы. Они наблюдали, как последние лучи заката окрашивают небо и спускаются сумерки. Вскоре мигающие огни ламп в металлических абажурах с отверстиями стали единственным источником светом.
Появился ужин. После того как они поели, постучалась Шахин и спросила, не требуется ли им чего-нибудь. Девушки поблагодарили ее, и выражение лица Шахин снова стало недовольным, как вначале. Она пошла по комнате, закрывая окна и поправляя подушки. Майя поняла по многозначительным взглядам Шахин, что та хочет остаться наедине с Люсиндой, и вышла, сказав, что ей нужно немного подышать свежим воздухом.
Когда они остались вдвоем, Шахин села напротив Люсинды, причем так близко, что их колени почти касались друг друга.
– Вы уезжаете завтра на рассвете, поэтому у меня нет времени, чтобы тратить его на любезности. Я должна знать, что ты сделала с моим мальчиком? Почему ты отвергла его любовь?
Люсинда почувствовала себя так, словно Шахин ударила ее ножом.
– Кто ты такая, чтобы это спрашивать? Почему ты меня в этом обвиняешь?
– Ты знаешь, как ему трудно любить? У него большое сердце, и нужно большое пламя, чтобы его разогреть, а потом нужно много времени, чтобы оно растаяло. Но тебе удалось растопить его сердце. Я знаю это. Я не знаю, почему он тебя любит. Неважно. Для меня играют роль его чувства. Он – это вся семья, которая у меня осталась, – Шахин приблизила свое лицо к лицу Люсинды; ее серьезность выводила девушку из себя. – Он любит тебя. Ты его любишь?
Шахин произнесла вопрос с такой значительностью, что Люсинда не могла ответить. Пока она смотрела на домоправительницу, не в силах вымолвить ни слова, суровое лицо Шахин смягчилось.
– О, ты просто девочка, – вздохнула она. – Ты даже не знаешь своей власти над ним. Он весь в смятении из-за тебя.
– Откуда я могла это знать?
– Такое неведение обычно для фарангов? Я спрашиваю тебя вполне искренне. Ты на самом деле не знала?
– Откуда я могла это знать? Он не разговаривал со мной весь день… даже не взглянул на меня ни разу!
Шахин вытянула руку и накрыла ею ладонь Люсинды.
– Даже фарангу следует знать. Тебе следует это знать по тому, что он с тобой не разговаривал… по тому, что он не смотрел на тебя.
– Он разговаривал с тобой обо мне? – Шахин кивнула и уже собиралась ответить, но Люсинда подняла руку. – Не повторяй мне, что он сказал. Я этого не вынесу.
– Это были самые хорошие слова…
– Ну, значит мне будет еще труднее их вынести. Разве он тебе не сказал? Я помолвлена с другим. Я еду на встречу с мужем.
Шахин выпрямилась и уставилась на Люсинду, словно увидела ее впервые. Затем она поднесла сложенные руки ко лбу и встала.
– Я зря пришла. Это было ошибкой. Я не знала.
Люсинда почувствовала, как у нее по щекам текут слезы.
– Это мой дядя, старый человек. И это моя участь в этой жизни.
Шахин покачала головой.
– Я пойду.
Когда она добралась до двери, Люсинда крикнула ей вслед:
– Я буду думать о нем каждый день.
Она так и не узнала, слышала ли ее Шахин.
* * *
– Что она хотела? – вернувшись, спросила Майя.
– Шахин никогда не видела корсета, – солгала Люсинда.
Она свернулась на низкой кровати и натянула на себя одеяло. Услышав ответ, Майя нахмурилась, какое-то время обдумывала его, потом решила ничего больше не спрашивать.
– Какая разница? – чуть позже добавила Люсинда, словно не прекращала думать об ответе. – Завтра мы уедем, так какая разница?
– Я не думаю, что мы уедем, сестра. Не завтра. Надвигается ураган.
Ставни стучали всю ночь. Ветер завывал за окнами и дверьми, несколько часов дождь сильно стучал по крыше. Затем загремел гром. Иногда он напоминал очень громкий храп, а иногда – треск ломающихся огромных костей.
– Я думала, что сезон муссонов закончился, – сказала Люсинда.
– Я слышала про поздние бури в горах.
– Когда ты думаешь, что он закончился, все начинается снова, – сказала Люсинда в наполненную шумами темноту.
– И что тут такого? – рассмеялась Майя. Но Люсинда не ответила.
Майя была права. На следующее утро шел такой сильный дождь, что они не могли тронуться в путь. Шахин принесла кашмирские шали[54]54
Кашмирская шаль – индийская шаль из тонкой козьей шерсти высокого качества.
[Закрыть], мягкие и теплые. Она избегала смотреть на Люсинду – лишь молча подходила и стояла рядом. Девушка решила, что она таким образом извиняется. Поведение Шахин объясняло многое в поведении Патана.
После завтрака они с Майей гуляли по веранде. Снова задул ветер, влажный и холодный. После долгого ночного сна, пусть и прерывавшегося несколько раз, Люсинда чувствовала себя отдохнувшей. Дождь бил по лужам, образовавшимся вдоль края веранды. Иногда Люсинде с Майей приходилось через них перепрыгивать, чтобы не замочить ноги.
Когда они завернули за угол, Люсинда увидела Патана. Он стоял спиной к ним и смотрел на туман, кружащийся над долиной. Люсинда подобрала тяжелые юбки и убежала прочь. У своей двери она заметила Джеральдо, но не взглянула на него и не сказала ему ни слова. Она просто проскочила мимо него, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной.
Люсинда едва отдышалась, когда услышала тихий стук. Она не могла не надеяться и была страшно разочарована, открыв дверь и увидев Джеральдо с аккуратными усиками и иронической улыбкой.
Она неохотно впустила его.
– Ты должна научиться доверять мне, Люси, – она уселась в ногах низкой постели и наблюдала, как Джеральдо неторопливо прохаживается по комнате. – Кто еще так честен с тобой, как я? Ты теперь все обо мне знаешь – я все открыл.
Он повернулся и посмотрел на нее, и она увидела то же привлекательное дружелюбное лицо, которое впервые появилось в ее жизни в Гоа несколько недель назад. Он сказал правду: он никогда не скрывал своих намерений, какими бы некрасивыми они ни были. Люсинда спросила себя, что он задумал теперь.
– Я знаю, что ты испытываешь чувства к бураку. Хочешь, я тебе помогу?
– Зачем тебе это?
– Мы кузены, не так ли? А среди этих чужеземцев – единственные фаранги. Естественно, мы должны помогать друг другу, – он отвернулся и добавил небрежно: – Кроме того, когда-нибудь ты можешь оказаться в состоянии помочь мне.
Люсинда медленно закрыла глаза. Она поняла, как сильно изменилась. Она больше не была маленькой кузиной Альдо, почти ребенком. Теперь он смотрел на нее иначе – как на еще один источник богатства и власти, у которого можно просить милости.
«Значит, вот как обстоят дела, – подумала она. – Я воспользуюсь ситуацией по мере возможности».
– Да, кузен. Я думаю, что ты можешь оказать мне услугу. Передай Патану сообщение от меня, – после этого она перешла на хинди: – Скажи ему, что я испытываю к нему такие же чувства, как он ко мне. Скажи ему: я сожалею, что он когда-то думал по-другому.
Брови Джеральдо поползли вверх, и он одобрительно посмотрел на Люсинду.
– Ты выросла, кузина.
Он низко поклонился и распрямился с усмешкой, которая выводила Люсинду из себя. Девушка гневно посмотрела на него.
– Не предай меня, Альдо. Или сделай все честно, или не делай вообще.
Джеральдо постарался выглядеть обиженным.
– Ты сомневаешься во мне? Разве ты не знаешь, что в будущем мы станем весьма близки? А это доверие еще сблизит нас. Кроме того, если бы я хотел передать ему ложное послание, то не стал бы разговаривать с тобой.
– Передай ему точно то, что я сказала тебе.
Джеральдо повторил на хинди:
– Твои чувства к нему такие же, как у него к тебе? Ты сожалеешь, что он когда-то думал по-другому? – затем он добавил на португальском: – На самом деле, кузина, я оскорблен твоим недоверием. Я передам все так, как ты сказала. Я сделаю это прямо сейчас.
– Значит, я всегда буду у тебя в долгу.
– Будешь, дорогая Люси. И я с удовольствием возьму то, что ты мне должна, – добравшись до двери, он снова улыбнулся, белые зубы блеснули на темном лице. – Если повезет, то тебе это тоже понравится.
* * *
Джеральдо легко нашел Патана, поскольку тот не сдвинулся с места с тех пор, как его видела Люсинда. Джеральдо прислонился к стене и стал болтать с хозяином дома. Он изо всех сил старался быть обаятельным, и это подействовало даже на Патана.
Они говорили обо всем. Начали с погоды, потом перешли на торговлю, политику и на людей, которых знали и не знали. Джеральдо описал Викторио, и Патан слушал особенно внимательно.
– Старик с дурным характером. Я помню его таким, хотя видел его много лет назад.
Дождь продолжал идти, но солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы освещать тяжелые серые тучи изнутри. При взгляде на них становилось больно глазам. Как Джеральдо и надеялся, Патан первым упомянул имя Люсинды, и только после нескольких неуверенных, робких замечаний Джеральдо заговорил серьезно.
– Но вы испытывали к ней определенные чувства, господин, – сказал Джеральдо, словно был искренне обеспокоен. – Может, испытываете и до сих пор?
Патан посмотрел на него и, перед тем как ответить, просто пошевелил губами, словно ему было трудно произнести слова.
– Испытывал. Мне… она нравилась.
– А что вы чувствуете теперь, господин? – спросил Джеральдо. – Может, ненависть? Враждебность?
Патан сверкнул глазами.
– Я чувствую… – он пытался подобрать слова. – Безразличие. А вам какое дело?
– Я принес вам сообщение, господин. От Люсинды. Но я хотел вначале понять ваши чувства.
– Говори!
Джеральдо долго внимательно смотрел на Патана, надеясь, что выглядит искренним.
– Помните, что это ее слова, господин. Я обещал, что передам их вам точно. Люсинда просила сказать: «Я испытываю к Патану такие же чувства, как он ко мне. Скажи ему: я сожалею, что он когда-то думал по-другому», – Джеральдо развел руками и пожал плечами. – «Жестокие слова», – подумал я вначале, но теперь вижу, что вы тоже к ней равнодушны. Так что, может, все и к лучшему, господин?
Но Патан повернулся к кружащимся туманам, молча уставился в их глубину и стоял так, пока Джеральдо не ушел прочь.
* * *
Дождь закончился во второй половине дня. Воздух был наполнен влагой, похолодало. В такую погоду влага и холод забирают все тепло и пробираются в самую душу.
У Люсинды все еще оставалась шаль, которую ей дал Патан. Тот день теперь казался очень далеким. Она набросила ее на плечи, уселась на низкий диван и ждала.
Майя устроилась в углу, снова положила «Гиту» себе на колени и наблюдала за ней.
– Чего ты ждешь? – спросила Майя.
– Хороших новостей. Или плохих, – ответила Люсинда.
Когда в дверь постучали, Люсинда вскочила на ноги и чуть не упала, запутавшись в тяжелых юбках. Но, перед тем как открыть дверь, она остановилась, привела дыхание в норму, поправила волосы и придала лицу невозмутимое выражение.
Ни одна из двух женщин не хотела видеть мужчину, который там стоял.
– От такой встречи человек может лишиться уверенности в себе, – сказал Джеральдо, взглянув на их лица. – Я передал ему твое послание, – тихо сказал он Люсинде. – Как я и обещал тебе, я в точности повторил твои слова.
– И что?
– Он ничего не ответил.
Для Люсинды все закончилось. Может, прошла всего секунда, а может и час, прежде чем она снова обрела способность думать. Наконец, ей удалось заговорить.
– Он ничего не сказал?
– Ничего, моя дорогая кузина. Он казался… взволнованным, – Джеральдо бросил взгляд на Майю, которая смотрела только в книгу, потом взял руку Люсинды и поцеловал ее. – Он не понимает, от какого сокровища отказался.
– Мужчины – дураки, – сказала Майя, не поднимая головы.
– Да, – ответил Джеральдо, которому явно было неуютно. – Да, мы дураки.
Он кивнул Люсинде и вышел.
* * *
В ту ночь, вместо того чтобы спать, Майя с Люсиндой лежали на низких кроватях и разговаривали в темноте. Шахин вместе с ужином принесла новость: они уедут из Коннура завтра и, вероятно, встретятся с Да Гамой, Викторио и Слиппером к закату. И поэтому девушки разговаривали в темноте, как сестры, которым вскоре предстоит расстаться.
Они вспомнили, как впервые увидели друг друга в паланкине, как встретились с Да Гамой, Джеральдо и Слиппером. Они вспомнили Сильвию и долгие объятия брата Фернандо. Они вспомнили разбойников, смелость Да Гамы и Патана. Люси немного поплакала.
Они говорили о Бельгауме и странной магии этого места – о снах Майи, слепой Читре и Лакшми и о дворце на озере. А когда они заговорили о Джеральдо, заплакала Майя.
Они думали о том, что теперь с ними случится, и эти мысли были мрачными. Майя гадала, что с ней собираются сделать евнухи. Она боялась говорить о том, чего ждет.
Люсинда попыталась представить тио Викторио, постаревшего на десять лет с момента их последней встречи. Затем она вслух стала размышлять о том, что означает быть его невестой.
Думать о подобных вещах было трудно, и они чувствовали, как их зовет сон. В темном холодном ночном воздухе они слышали одинокий голос, поющий какую-то странную заунывную песню.
– Это с кладбища, – сказала Люсинда.
Песня лилась, словно звук разрывающегося сердца, далекий голос то дрожал, то снова набирал силу, он был полон печали и торжества. Смерть казалась близко, как незваный гость.
Наконец одна из них произнесла слово «яд». После этого они не могли спать.
Они стали шептаться, эти две женщины, такие молодые и полные жизни. Им приходили в голову ужасные мысли. Больно ли умирать от мышьяка? Сколько придется страдать? Что принесет наибольшее успокоение: отравить другого или совершить самоубийство?
А если предстоит умереть другому, кто заслуживает смерти больше всех?
Наконец они заснули, и снились им яд и смерть.
* * *
Проснувшись, они узнали, что приехал Да Гама.
Шахин принесла новость с завтраком. Поставив поднос, она открыла ставни. В комнату проникло яркое утреннее солнце. Она велела девушкам побыстрее вставать с кровати и сказала, что Да Гама ждет во дворе. Он определенно ей нравился, хотя был фарангом и она никогда не встречалась с ним раньше. Может, Патан сообщил ей о своей привязанности к Деоге. Уходя, она снова сказала, чтобы девушки поторопились.
То ли из-за возбуждения Шахин, которое освещало ее кислое лицо и преображало его, то ли из-за яркости утра ночные опасения рассеялись. Они бегали, как дети, умывались, одевались, паковали немногочисленные вещи, завтракали, а потом, держась за руки, выбежали на веранду.
– Мои дорогие дочери! – воскликнул Да Гама при виде их. Он раскрыл объятия, как мог бы сделать отец, они побежали к нему и обняли его. Затем он отступил назад и оглядел их, качая головой.
– Что случилось, Деога? Что не так? – спросила Майя.
Она никогда не видела его лицо таким обеспокоенным. Пожалуй, она вообще редко видела человека с такой болью на лице.
– О, ничего, ничего, – отворачиваясь, ответил Деога. – Я так счастлив вас видеть!
– Мы знаем, почему ты плачешь, – сказала Люсинда. Майя с удивлением посмотрела на нее и увидела, что лицо Люсинды напряглось, а глаза прищурились. – Мы тоже плакали.
Да Гама смотрел на Люсинду, а, когда заговорил, его голос дрожал:
– Вы ничего не знаете обо мне, как и о моих слезах, – внезапно он помрачнел и добавил хриплым голосом: – Забирайтесь в паланкин. Мы отправляемся.
– Патан поедет с нами? – спросила Майя.
– Не думал, что тебя это будет беспокоить, дочь, – Да Гама покачал головой. – Не с нами. Он сказал, что поедет позже, на лошади. Похоже, ему не нравится наше общество.
* * *
Патан наблюдал эту сцену с веранды. Он прошел вперед только после того, как женщины разместились в паланкине, и приблизился сзади, чтобы они его не видели.
Да Гама понял его тактику и отправился к нему.
– Что произошло между вами?
– Ничего, Деога. У них и так сумятица в душе из-за этого отъезда. Зачем еще мне добавлять беспокойства?
Да Гама уставился на Патана, затем поднял руки, словно показывая: пусть тайны бурака останутся при нем.
– Очень мило с твоей стороны предоставить мне твой паланкин и носильщиков. Я думал нанимать их в Бельгауме. Я не ожидал так скоро встретиться с тобой.
– Ничего не нужно объяснять. Это самое меньшее, что может сделать друг. Просто хорошо относись к носильщикам, как ты бы относился к собственным слугам.
Да Гама рассмеялся.
– Нет, я буду относиться к ним даже лучше! – и снова он вопросительно посмотрел на Патана. – Ты уверен, что с тобой все в порядке?
Патан долго не отвечал и смотрел на паланкин.
– Знаешь, Деога, я сделал бы все что угодно. Я был готов взвалить на себя любой груз или отдать все что угодно. Мое сердце больше не принадлежит мне. Оно отдалось ей. Я пожертвовал бы всем, но она отвергла меня. Тогда почему я все еще страдаю по ней?
– Что? Ты влюбился? В танцовщицу?
Патан оторвал взгляд от паланкина.
– Вам пора ехать, Деога. Вон идет Джеральдо.
– Ты уверен, что поступаешь правильно, Патан? Поехали с нами. Почему ты не едешь? По крайней мере, попрощайся с женщинами.
Лицо Патана стало суровым.
– Нет. Пусть уезжают без лишнего беспокойства, – он распрямил плечи. Стоял он напряженно. – Мы с тобой встретимся в Биджапуре, Деога, для заключения сделки. Интересы Вали-хана должны быть соблюдены, а я его бурак. Пока этого не произойдет, я сам не буду удовлетворен. Если твой хозяин, Викторио, попробует изменить своему слову, то я решу вопрос по-своему!
Хотя Патан повысил голос, он все время широко улыбался Да Гаме, словно их теперь связывали только дела.
Да Гама почувствовал опасность. Он переступил с ноги на ногу и поднял голову.
– Послушай, Патан, ты часто говорил, что кое-чем мне обязан…
Патан поднял руку:
– Я люблю тебя, друг мой, но не проси меня о том, что я не могу дать. Бери у меня, что хочешь. Я предлагаю тебе все мои богатства, даже мою жизнь. Но я не могу отдать то, что не является моим. Не проси меня обокрасть ради тебя моего господина. Не лишай меня чести.
– Очень хорошо. Мы разберемся со всем в Биджапуре. Мы должны быть там через три дня.
Патан выглядел подавленным.
– Проси о другой услуге, Деога. Позволь мне расплатиться с тобой.
– Не бери в голову. Я всегда говорил, что это ерунда. Не стоит такого беспокойства.
– Когда-нибудь я расплачусь с тобой. А до тех пор – салям.
Патан опустил голову и поднял сложенные ладони ко лбу. Это был очень официальный поклон. Затем он повернулся и пошел к длинным низким ступеням веранды. Он ни разу не обернулся и не махнул рукой на прощанье.
– Алейкум салям, – прошептал Да Гама ему вслед, затем повернулся к паланкину.
Хотя его появление сперва принесло радость, к этому времени она уже исчезла. Лица женщин были такими же мрачными, как и его собственное. Да Гама склонился к Люсинде и кивнул в сторону дома.
– Не хочешь попрощаться, Люси? Он спас твою жизнь.
Ей потребовалось столько времени для ответа, что Да Гама уже подумал, не заболела ли она.
– Нет, – наконец произнесла Люсинда. – Он забрал ее у меня.
С этими словами она задернула занавеску.
Нечеткий силуэт Да Гамы проступал за занавеской. Майя склонилась к Люсинде.
– Не Патан забрал твою жизнь, сестра. Ее забрал Викторио, – прошептала Майя. – Я еще ни разу не видела его, но знаю, что он забрал и мою.
Долгое время ни одна из девушек не шевелилась. Люсинда смотрела в глаза Майи с золотистыми крапинками. Им больше не требовались слова. Они молча заключили договор.
* * *
Дождь очистил воздух, утренний свет искрился, как алмазы. На дороге стояли лужи, в которых отражалось ярко-голубое небо. Осоку помыло дождем, и она поднималась вверх, покрытая блестящими каплями. Каждый зеленый лист сиял в свете утреннего солнца.
Да Гама сел в седло и объехал двор, проверяя паланкин и носильщиков, затем остановился у лошади Джеральдо.
– Поехали, – только и сказал он.
Носильщики крякнули и подняли паланкин на плечи. Внутри женщин качнуло.
– Нам недалеко, – сообщил Да Гама Джеральдо. – Вчера мы хорошо продвинулись вперед. Из Сунага дорога шла под гору – или, по крайней мере, так казалось, – Джеральдо покровительственно улыбнулся. – Что случилось, Джеральдо? Что случилось с Патаном?
Джеральдо пожал плечами.
– Он одинок и грустит. Это рискованное сочетание.
– Любовь, – сказал Да Гама с таким выражением, как произносят слово «предательство».
– Как скажешь, Деога. Бурак вбил себе в голову, что он нравится Люси.
– Кому? Люси? – брови Да Гамы поползли вверх. – Ну? А он ей нравится?
Джеральдо снова пожал плечами.
– Кто может сказать наверняка, когда речь идет о женщине? Может, это было день или час. Столько длится любовь женщины. В любом случае я направил его в нужную сторону.
– Каким образом?
– Я придумал, как все обставить. Сказал ему, что Люси его ненавидит. Это решило проблему. По крайней мере, помогло ему успокоиться.
– Но ты говоришь, что он ей нравился? – казалось, Да Гама поставлен в тупик.
– Теперь она его ненавидит! – Джеральдо довольно покачал головой и снова рассмеялся. – Она попросила меня передать ему трогательное послание. Это было весьма забавно. Естественно, я его немного приукрасил. Предполагаю, она думала, что он побежит назад к ней. Ничего подобного. Не после того, как я поработал. Теперь он ненавидит ее, она ненавидит его, и все хорошо.
Да Гама в задумчивости смотрел на Джеральдо.
– Похоже, ты тут был сильно занят.
Джеральдо сверкнул глазами.
– Он язычник, а она помолвлена! Что ты от меня ожидал? Чтобы я его подбадривал?
– Успокойся, – ответил Да Гама, поднимая руки, словно его атаковали.
На лице Джеральдо появилась снисходительная улыбка.
– Я вижу, что ты сентиментален, Деога, – он стал серьезным. – Это был деловой вопрос.
– Понятно, – сказал Да Гама.
* * *
После того как они проехали под деревьями, растущими вдоль подъездной дороги к поместью Патана и повернули на дорогу на Сунаг, Люсинда позволила себе расплакаться. Она закрывала лицо руками, но сквозь пальцы смотрела, как вдали исчезают дом и виноградники.
Когда умирала мать, Люсинда стояла у ее постели. Она видела долгий, медленный последний вздох и последовавшую за ним неподвижность. Она наблюдала, как с и так бледного лица совсем уходит цвет, как белеют губы и щеки. Она видела, как умирают нежные ткани ноздрей и языка, словно лепестки цветов на солнце. Теперь она смотрела, как дом Патана исчезает у нее за спиной, и испытывала те же ощущения, что и у постели матери. Ее словно разрывали на части, и яркий пульсирующий свет вырывали из ее сердца. От сдерживаемых рыданий у нее болело горло.
Майя притворялась, будто ничего не видит.
Солнце поднялось выше, и безоблачное небо давило на них тяжелым грузом. Дорога становилась суше. Носильщики шаркали по ней, поднимая облака пыли. Когда они стали подниматься в гору, виноградники закончились. Дорога стала желтой и голой, а земля – каменистой и необработанной. Тени не было. Вскоре у путешественников уже болели глаза и им хотелось снова увидеть прохладу и зелень Коннура.
На обед они остановились у огромного, частично треснувшего валуна величиной с дом. Паланкин поднесли прямо к каменной стене, чтобы воспользоваться той малой тенью, которую давал камень. Жара усиливалась. Казалось, воздух вокруг камня дрожит от зноя.
– Мы немного побудем здесь. Подождем, пока жара спадет, – сказал Да Гама.
Все ели мало. Носильщики прижались к основанию каменной стены. Джеральдо нашел затененную нишу и свернулся внутри, чтобы вздремнуть.
Люсинда вспоминала прохладный шелк сари, которое носила в Бельгауме. К ее горячей коже прилипла пыль. Майя молчала, пребывая в спокойном и невозмутимом состоянии, в котором обычно находилась во время путешествия. Девушки не разговаривали и не поднимали головы. Время от времени Майя переворачивала страницы «Гиты». Люсинда смотрела на нее с завистью. Наконец она легла на подушки в паланкине и попыталась заснуть.
Примерно через полчаса она увидела, как к паланкину приближается Да Гама.
– Это твое, – сказал он Майе и протянул ей тряпичный мешочек.
Говорил он хрипло и с явным напряжением. Казалось, он чувствует себя очень неловко. Люсинда никогда раньше не видела его в таком состоянии. Она притворилась, будто пошевелилась во сне, а сама поменяла положение так, чтобы лучше видеть происходящее. Матерчатый мешочек, который Да Гама опустил Майе на колени, был тем же самым, который Люсинда видела в Вальпой. В нем лежал свадебный головной убор.
Когда Майя собралась его открыть, Да Гама опустил толстые пальцы ей на руку.
– Ты мне веришь?
– Конечно, Деога.
– Этот мешочек – я имею в виду то, что в нем, – хотят заполучить евнухи. Не тебя.
– Это все, что у меня осталось от мамы… от моего прошлого. Если они это заберут, то заберут и меня.
