Текст книги "Наложница визиря"
Автор книги: Джон Спиид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
Голос Майи по мере приближения к концу рассказа становился все тише. Люсинда уже дышала глубоко и ровно. Они вместе качались и спали под длинными темными ветками и ярким небом – и вместе мечтали.
* * *
На следующий день Люсинда в одиночестве стояла на веранде и смотрела на озеро, туда, где прибрежная дорога подходила к насыпной. Вдоль всего дальнего берега на высокой траве сукновалы расстелили длинные куски яркого, только что сотканного шелка, чтобы он высох на солнце. Шелк трепетал на ветру, словно перья гигантской птицы. Но эта картина не могла отвлечь Люсинду. Она не отводила глаз от дороги.
Поэтому она не заметила, как подошел Джеральдо и сел на ограждение рядом с ней. Наверное, он нашел какой-то способ ходить так, чтобы его сапоги не стучали. Во всяком случае, он оказался рядом, глаза, как и всегда, блестели, на губах играла ироничная и двусмысленная, намекающая на что-то непристойное улыбка.
– Итак, кузина, – весело заговорил он. – Теперь ты выйдешь замуж быстрее, чем думала.
Люсинда гневно посмотрела на него, но глаза Альдо продолжала смеяться.
– Только что был старый дядя, теперь твой муж. Дорогой старый дядя Викторио.
– Я буду очень признательна, если ты прекратишь повторять «старый», кузен. Разве все и так недостаточно плохо?
– По крайней мере, твое будущее обеспечено. Ты знаешь, что с тобой случится. Твой дядя теперь твое будущее.
– Посмотрим, – сказала Люсинда после паузы. – Что ты от меня хочешь, Альдо?
Джеральдо склонился вперед, вытянул руку и положил ей на плечо.
– Я понимаю тебя, дорогая Люси. Я понимаю тебя больше, чем кто-либо другой. Разве мы не похожи во многом? Очень во многом? Иностранцы. Бездомные. Одинокие. И те, кого мы любим, нас покинули.
– Это ты бросил мою сестру, – ответила она. Джеральдо вопросительно приподнял бровь. – Я имею в виду Майю!
Джеральдо грустно покачал головой.
– Это она тебе так сказала? Где же ее гордость?
– Ты утверждаешь, что она лгунья?
Джеральдо выглядел обиженным.
– Я джентльмен, кузина. Я никогда не скажу ничего подобного. Однако разве ты не понимаешь, что она меня использовала?
– Я не видела, чтобы ты сопротивлялся.
– Конечно, нет. Я же мужчина. У меня есть желания. Точно так же, как и у нее. Точно так же, как и у тебя, кузина… – Джеральдо многозначительно посмотрел на нее. – Точно такие же, как у тебя.
Почему-то вдруг стало очень тихо. Только что птицы летали над самой поверхностью озера – а теперь исчезли. Слышалось только кваканье лягушек и стук ее собственного сердца.
– Какой будет твоя жизнь без настоящего мужчины, кузина? Ты готова отказаться от всякой надежды на удовольствие? Ради старого дяди Викторио? Боже мой, он залезет на тебя раз или два, перед тем как навсегда утратит такую способность. Раз, два, а что потом? Месяцы? Годы? И тогда какие у тебя останутся надежды, кузина? Что когда-нибудь тио Викторио удастся не заснуть достаточно долго, чтобы прийти к тебе в постель? Ты будешь женой, но будешь ли ты женщиной?
Люсинде хотелось закричать, ударить по довольному лицу Джеральдо, но ее губы словно замерзли, как и руки. Он знал, что она не может не слушать его голос.
– Что ты будешь делать? У женщин в гареме имеются приспособления. Ты сумеешь такое приобрести? Ты станешь им пользоваться? Или найдешь себе мерина с длинным мягким языком? Например, Слиппера, хотя, насколько я понимаю, он поднялся в этом мире. Ну, тогда какого-нибудь другого Слиппера, в таком же положении, как был наш, когда выражал готовность тебя мыть. Многие женщины любят хиджрей больше, чем мужей, или, по крайней мере, так говорят.
Хотя у Люсинды горели уши и покраснели щеки, она не могла найти ни слова в ответ.
– Но есть я, кузина. Подумай о том, что я предлагаю. Мы – семья. Наш язык, наши обычаи, наши темпераменты похожи. В этой чужой стране у нас с тобой много общего. Даже общие потребности, кузина.
Наконец она смогла шевелить языком.
– Уходи. Уходи прочь.
Джеральдо улыбнулся, встал, схватил ее за плечи и склонился к ее лицу, но поцеловал ее только в лоб. Словно случайно, его пальцы скользнули у нее по груди, когда он отступал.
– Спроси свою подругу – свою сестру, как ты ее называешь. Спроси ее, насколько было приятно время, которое мы провели вместе. Спроси ее, была ли она удовлетворена. И насколько часто. Спроси.
– Уходи.
– Когда дорогой старый дядя Викторио рухнет на тебя и будет хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, когда ты окажешься в капкане под его обвислым, старым телом, думай обо мне, дорогая кузина, думай обо мне. Думай обо мне, как я буду думать о тебе.
С этими словами Джеральдо пошел прочь. На этот раз его сапоги громко стучали по плитам. Люсинда повернулась и снова стала смотреть на озеро; она проклинала себя за последние слова, сказанные Патану.
* * *
В тот вечер Патан не вернулся, но появился на насыпной дороге, ведущей во дворец, на следующее утро, едва рассвело. Как только он с сопровождающими въехал во двор, то заявил о немедленном отправлении.
Майя с Люсиндой вышли во двор, обнявшись и склонив головы друг к другу. Им не требовались слуги и чья-либо помощь: у них осталось слишком мало вещей. Джеральдо наблюдал холодным взглядом и то и дело недовольно посматривал на холщовый мешок Майи.
– Готовы? – спросил Джеральдо.
Ироническая улыбка, которая казалась такой привлекательной в кабинете Карлоса в Гоа, теперь раздражала Люсинду, и она не ответила. Джеральдо усмехнулся и повернулся к Патану.
– Паланкин для этих двух, капитан?
Патан кивнул. Джеральдо с подчеркнутой официальностью проводил женщин к паланкину, который несли восемь человек. Ни одна из женщин не смотрела на Джеральдо. Когда они добрались до паланкина, он демонстративно улыбнулся, потом пошел прочь, безмятежно посмеиваясь.
– Вам удобно, госпожа? – спросил старый старший носильщик, когда они устроились на подушках. – А вам, госпожа?
Женщины ответили утвердительно. Майя устроилась в углу, достала книгу из пальмовых листьев и положила на колени. Люсинда поправляла верхние и нижние юбки.
– Не хватает только Слиппера, – уныло сказала Люсинда.
– Он скоро появится, – ответила Майя.
Старший носильщик собрал подчиненных, и они выстроились у шестов. Майя высунулась из-за занавесок паланкина.
– А что с нашей хозяйкой, капитан?
– Думаю, она не придет, – ответил Патан из седла.
– Ты не прав.
Появилась Читра, одетая так, как в тот день, когда они увидели ее впервые. Золотистая шаль трепетала на ветру у нее за спиной, длинная палка стучала по плитам при каждом шаге. Лакшми, державшая ее за руку, казалась более худой, чем раньше.
Патан спешился и, к удивлению Джеральдо, встал на колени и коснулся головой стоп Читры. Джеральдо стало забавно.
– Встань, мой мальчик, – сказала она.
Слепая женщина нашла его рукав и потянула вверх, а потом зашептала что-то ему в ухо. Люсинда увидела, как он качает головой и отвечает: «Нет». Читра снисходительно улыбнулась – так мать улыбается при виде чьего-то ребенка, который плохо себя ведет.
– К девушкам, – приказала Читра, и Лакшми повела ее к паланкину. Люсинда перебралась к краю, чтобы обнять хозяйку дворца. Когда щека Читры коснулась ее, Люсинда услышала шепот: – Мужайся, сестра, мужайся. Не забывай меня.
Открыв глаза, Люсинда увидела, как на нее смотрит Лакшми. Внезапно ей в голову пришла мысль.
– Иди сюда, – сказала она девочке, роясь в мешке. Наконец она нашла миниатюрный медальон маркиза Оливейры, все еще висящий на тонкой золотой цепочке. – Оставь цепочку и выброси остальное, – прошептала она.
Но по лицу Лакшми Люсинда поняла, что девочка сохранит все, как таинственный сувенир.
К этому времени Читра и Майя уже почти закончили прощаться. Читра шагнула назад.
– А теперь уезжайте, и пусть вас защитит Богиня. Не забывайте о проведенном здесь времени и помните меня!
Читра отошла от паланкина, и носильщики снова взялись за шесты. Люсинда почувствовала, как ее качнуло, когда они его поднимали. Она взглянула на Читру и с удивлением увидела, как та машет Патану, словно может его видеть.
– Давай, давай, капитан! Выполняй свой долг!
Казалось, что Патан с большой неохотой оставил лошадь, на которую садился, и медленно подошел к паланкину, потом повернулся к Люсинде. Он бросил взгляд на Читру, которая не сводила с него слепых глаз, затем посмотрел в глаза Люсинде. Сила его взгляда была такой огромной, что она почувствовала, как у нее все дрожит. Наконец он склонился к ней, его губы оказались в том месте, где ее ухо встречается со щекой. Она чувствовала его дыхание, словно молчаливый шепот, но он ничего не говорил. Затем мужчина распрямился и встретился с ней взглядом.
– Я тебя хочу, – сказала она по-португальски в ответ на его молчание.
Люсинда заговорила, не собираясь этого делать, слова выскользнули из нее, словно по собственной воле. Люсинда задрожала. Патан удивленно посмотрел на нее: хотя он все слышал, но, конечно, ничего не понял. Патан расправил плечи, а затем медленно, напряженно отправился назад к лошади. Люсинда следила за каждым его шагом. Он не обернулся. Джеральдо с лошади видел все и едва мог сдержать веселье.
– Трогаемся! – крикнул Патан, садясь в седло.
Он взмахнул рукой и повел медленную процессию через ворота. Читра и Лакшми махали им вслед.
Когда караван добрался до насыпной дороги, Майя перебралась поближе к Люсинде.
– Что ты сказала?
Но Люсинда не могла ответить.
Носильщики старалась не идти в ногу, и по большей части у них это получалось. Когда случайно их шаги сливались, паланкин дергался и кренился, но затем снова начиналось мягкое покачивание: носильщики опять шли каждый по-своему.
– Не так, как на слоне, не правда ли? – улыбнулась Майя, но Люсинда была слишком погружена в свои мысли, чтобы отвечать.
Когда они добрались до другого берега, Майя повернулась, чтобы еще раз взглянуть на озерный дворец.
– Мне жаль, что я так мало танцевала в храме, – пробормотала она себе под нос, словно разговаривала сама с собой. – Мне жаль, что я так мало времени провела с Читрой и Лакшми. Наверное, я больше никогда их не увижу.
– Я тебя хочу, – произнесла Люсинда. Майя подняла голову. – Вот что я сказала. Это просто вырвалось. Я произнесла это раньше, чем поняла, что говорю. – Майя приподняла брови в ожидании. – Он не понял. Как он мог понять португальский? – тихо продолжала девушка. – Это означает: «Я тебя хочу», – она повернулась к Майе, теперь в ее глазах блестели слезы. – Почему он ничего не сказал?
Майя протянула руку и взяла ладонь Люсинды в свою. За их спинами дворец терялся в тумане, поднимающемся от озера.
– Но разве ты не могла ничего понять по его взгляду? По его дыханию?
– Почему он молчал?
– Он мужчина. Мне очень жаль, сестра.
– Что с нами станется? – прошептала Люсинда.
Но Майя только покачала головой.
* * *
Будущий муж Люсинды Дасаны рыгнул.
Это был его час. Это был его караван. Это были его люди. Огонь, который освещал их лица, был его огнем. Вино, которое они пили, было его вином. Словно чтобы это подчеркнуть, он рыгнул еще раз.
– Вы ели слишком быстро, сеньор Суза, – улыбнулся с другой стороны костра Слиппер. – А может, слишком много? Может, повар, которого нанял сеньор Деога, не подходит?
– Нет, сеньор мерин, вы ошиблись, – Викторио широко развел руки и расплескал вино из кувшина. – Просто меня беспокоит пищеварение.
– А может, вы простудились, господин? – продолжал Слиппер сладким, словно мед, голосом. – Я вижу, что у вас слезятся глаза.
– Это только из-за дыма, – Викторио с трудом сдержал очередной позыв рыгнуть, надул щеки, потом выдохнул воздух. Он встал со складного стульчика и насмешливо улыбнулся, расплескав еще вина. – Господа… милые люди… – Викторио постарался встать прямо и кивнул Слипперу. – Я скоро вернусь. Мне нужно… принять лекарство.
С этими словами он, шатаясь, отправился к своему шатру.
– Лекарство? – пробормотал Да Гама себе под нос. – Он что, болен?
– Он говорил про дравану, Деога, – довольным голосом сказал Слиппер. – Ты разве не знал? Ты разве не можешь определить?
После тяжелого дня пути из Биджапура караван расположился на ночь на широком пастбище перед Сунагом, преодолев примерно треть пути до Бельгаума. В ночном небе горел миллион звезд. Летучие мыши летали кругами, хотя вверх взлетали искры от костра и поднимался дым.
Да Гама внимательно посмотрел на Слиппера.
– Дравану? Что ты имеешь и виду?
Слиппер улыбнулся.
– Ты на самом деле очень плохо осведомлен в некоторых вещах, Деога. Тебе следует быть внимательнее ко мне, мой дорогой друг. Просто подумай о том, чему можешь научиться. – Да Гама отвернулся, чтобы не видеть намека во взгляде Слиппера. – Дравана, если хочешь знать, – это средство для усиления страсти. Братья специально отправляют врачей для обучения к камашастри[53]53
Камашастри – жрецы Камы, индуистского бога желания и чувственной страсти.
[Закрыть]. Как ты думаешь, почему Маус хранил хараталу?
– Ты имеешь в виду мышьяк? – слово вырвалось само по себе, против воли Да Гамы. – А зачем Викторио?..
– Ты можешь мне не верить. Вон возвращается Викторио. Давай спросим у него.
Слипперу было забавно видеть ужас на лице Да Гамы.
Но Викторио это совсем не волновало. Хотя у него из глаз текли слезы, он моргал и морщился, словно у него крутило живот, он все равно рассмеялся, отвечая:
– Конечно, я принимаю дравану. Что вы ожидали? Я отправляюсь на встречу с невестой. Что она скажет, если мой член не проявит интереса? – Викторио крякнул, подмигнул слезящимся глазом и сделал многозначительный жест. – Она будет удовлетворена, поверьте мне.
Да Гама старался не смотреть на него. Слиппер и Викторио это заметили и вместе посмеялись над ним.
Через некоторое время они успокоились и уставились в огонь. Каждый думал о своем. Наконец Викторио откашлялся.
– Да Гама, этот парень, наш кузен… Как его зовут?
– Джеральдо, – ответил Да Гама, хотя видел, что Викторио помнит, но почему-то не хочет в этом признаться.
– Да как бы там его ни звали… Как ты считаешь, он симпатичный?
– Почему бы тебе не спросить его? – Да Гама кивнул на Слиппера, который отвернулся, словно покраснел.
– Он симпатичный мужчина, сеньор. По я не одобряю его поведение. У него взрывной характер. Он пытается скрыть склонность к насилию. Я думаю, что он опасен.
– Но ты говоришь, что он симпатичный, – грустно повторил Викторио. Слиппер нерешительно качал головой, словно не желая признавать это до конца. – Как ты считаешь, Люси обратит на него внимание?
Беспокойство Слиппера исчезло.
– О, господин, не думаю, что это ее тип мужчин. Нет, совсем нет. Она такая нежная и мягкая, в ее красивом теле нет никакой ярости или зла.
При этих словах евнуха Викторио бросил взгляд на Да Гаму, предупреждая таким образом, чтобы тот молчал.
– Этот Джеральдо совсем не джентльмен, господин. Он негодяй и разбойник! И он должен мне денег, – закончил Слиппер, а потом подмигнул Да Гаме, чем поставил его в тупик.
– Что? Должен тебе денег? Ничего себе! Это плохо, – Викторио рассмеялся и вытер глаза манжетой. – Но ты уверен? Моя дорогая невеста Люси такая невинная… А что если…
– Вы неправильно о ней судите, сеньор. Она обладает вкусом и утонченностью, которые есть у всех членов вашей семьи, за исключением одного человека – этого несчастного негодяя. Но это только подтверждает правило. Кроме того, сеньор, какая женщина не предпочтет такого мужчину, как вы? С вашим опытом! И с вашим богатством! Она любила вас всю жизнь, а теперь вы становитесь ее женихом. Она должна с ума сходить от радости! Вы очень скоро получите наследника.
Викторио заерзал на месте. Ему было неловко.
– Конечно, ты прав, сеньор мерин. Просто Джеральдо – это наследник богатств Дасанов, хотя и непрямой… Ему, правда, далеко до них…
– Не так уж и далеко, – вставил Да Гама. Викторио нахмурился. – Разве ты не заметил? Многие Дасаны мертвы. На самом деле есть только Люси и ты. Вы двое – это все, кто остались. После вас двоих идет Джеральдо. Он очень близко!
Викторио снова заморгал слезящимися красными глазами.
– Теперь ты шутишь со мной, – пожурил он Да Гаму.
Но тот с самым серьезным видом стал загибать пальцы. Этот кузен мертв. Тот дядя мертв. Его брат мертв. И так далее, и так далее.
На лице Викторио появлялось все более обеспокоенное выражение.
– Я не осознавал этого. Он в конце концов может получить все. В следующий раз мне нужно проявлять больше внимания к парню. Похоже, он все унаследует, если у меня не будет наследника.
– А как насчет твоего партнера? – спросил Да Гама.
– Партнеры приходят и уходят, – ответил Викторио. – Только семья вечна.
Слиппер прислушивался к разговору, раздражаясь все больше и больше.
– Вы, фаранги, только и говорите о своих родственниках, – наконец пожаловался он.
– Семья – это все, сеньор, – ответил Викторио и посмотрел на Да Гаму, ожидая от него подтверждения.
– Пожалуйста, простите мою грубость, сеньор евнух. Я занимаюсь изучением генеалогии, – сказал Да Гама.
– Да, сеньор мерин, он говорит правду. У Да Гамы есть вызывающая раздражение способность помнить родословные всех знакомых. Если он начнет, то будет говорить только об этом. Он напоминает журнал сборщика налогов – все отмечено и не забыто. Он поразителен в этом плане. Именно поэтому все его презирают.
Викторио улыбнулся, показывая, что шутит.
Да Гама тоже улыбнулся.
– Я уверен, что это везде так, – сказал он. – Я уверен, что аристократия Биджапура…
– О, аристократия… Кому какое до них дело? Братья о генеалогии совсем не думают.
– А разве ты не думаешь о своих родителях? – со всей серьезностью спросил Да Гама. – О братьях и сестрах, есть ли они у тебя? У тебя не может быть детей, но племянники-то и племянницы могут быть…
Слиппер взмахнул руками, всем своим видом демонстрируя надменность и высокомерие.
– Семьи предают, Деога. Семьи – это яд. Первое, что узнают братья, – это необходимость забывать. У нас нет родителей, по-настоящему нет. Наши родители умерли, или продали нас, или сами были рабами. И у братьев нет детей. Так что у нас есть только мы. Да и то ненадолго. Братья подобны цветам. Некоторые цветут, другие засыхают, пока мы наблюдаем за ними, третьи продолжают жить в памяти, по крайней мере какое-то время. В конце концов все будет забыто, как и я буду забыт. За это я благодарю Аллаха, который меня создал.
Слиппер серьезно посмотрел на Да Гаму.
– Так лучше, Деога. Забыть и не помнить. Вы, фаранги, отягощены своим прошлым. Прошлое сводит вас с ума. Оно не позволяет вам действовать разумно.
* * *
Когда все отправились в шатры спать, Да Гама долго сидел у костра и смотрел в огонь. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, он запустил руку под подушку и достал письмо и два одинаковых холщовых мешочка. Он расправил письмо на земле, чтобы на него падал свет от костра, и перечел его.
Письмо было получено от посыльного, который нашел их, когда они встали лагерем. Оно было от Патана. Бурак писал, что уводит всех из Бельгаума, как попросила леди Читра. Он собирался отправиться в поместье своей семьи в Коннуре, оттуда двигаться к Сунагу, где и надеялся встретиться с Да Гамой.
Конечно, у Да Гамы не было карты – только образы, сформировавшиеся в сознании после поездок по этим местам. Но он здесь не так уж много путешествовал, поэтому имел весьма смутное представление о том, как далеко находится Сунаг.
Да Гама провел кое-какие подсчеты. Если все прошло так, как планировал Патан, то Люсинда, Майя и все остальные теперь находились в поместье Патана в Коннуре. Патан называл его домиком на ферме. Да Гама подумал, всем ли там будет удобно.
Они могут добраться до Патана и остальных завтра, если поедут быстро. Да Гама решил тронуться на рассвете. Завтра они повернут на запад, в горы Гокак, и караван пойдет медленнее.
«Завтра. Завтра мы с ними встретимся. Завтра начинается расплата. Или через день, – уныло подумал он. – Подобное никогда не случается вовремя».
Он сложил письмо, затем пододвинул два одинаковых мешочка поближе к огню. Лишь несколько язычков пламени облизывали тлеющие угли. Да Гама посмотрел во все стороны. Никого. Он подумал: на самом ли деле представители клана Трех Точек находятся поблизости и наблюдают из тени? Он прислушался и ничего не услышал, кроме трех лягушек и крика совы. Даже собака не лаяла, и не выл шакал. Тишина выводила его из себя. Затем из шатра Викторио донесся громкий храм, Да Гама улыбнулся и внезапно расслабился.
Он осторожно открыл мешочки, словно его не волновало, что его кто-то увидит, высыпал содержимое в руку и расправил пустые мешочки на земле у костра. Затем он осторожно разложил два украшения, два головных убора, у себя на постели. Это были жемчуга и бриллианты, сплетенные золотыми нитями в нежную паутину. По крайней мере, вещи так выглядели на первый взгляд.
Их легко отличить друг от друга? Даже евнух сможет – так, вроде бы, выразился ювелир?
Уже несколько дней у него в голове складывался план.
«Следует ли мне это делать? – думал Да Гама. – В конце концов, я ведь теперь партнер Викторио».
Он покачал головой.
«Партнеры приходят и уходят, – печально повторил он про себя. – Почему я сомневаюсь? Никто из них не станет колебаться, перед тем как обмануть меня».
Да Гама знал, что его сдерживает. Настоящий головной убор, который, как он теперь был уверен, является давно потерянной Паутиной Ручи, принадлежал Майе. Как он может принести ей боль, такой невинной, такой красивой? Он попытался думать о ее лице, попытался представить выражение ненависти на нем, если он приведет план в действие. Но он обнаружил, что память подводит его: он даже не может точно вспомнить идеальные черты танцовщицы. Вместо этого он подумал о Люсинде и вспомнил ее с какой-то странной четкостью.
«Разве твой план не принесет и ей боль?» – спросил он себя.
Она убийца. Какая разница?
Убийца? Потому что так сказал Викторио? И ты ему поверил?
Да Гама плотно зажмурился, внезапно придя в ярость.
Он убрал два украшения в два мешочка и засунул их в карманы.
«Кто ищет меня? – подумал Да Гама. – Кто не может спать, беспокоясь о моем благополучии? Мир жесток, и я достаточно взрослый, чтобы знать: я тоже должен быть жестоким. Мне пора подумать о себе».
* * *
Патан и Джеральдо ехали перед паланкином друг рядом с другом. Они не разговаривали.
Люсинда в паланкине редко отводила взгляд от Патана, хотя он даже не оборачивался, чтобы посмотреть на нее. Он сидел очень напряженно, а не расслабленно, как обычно. Казалось, его тело не шевелится, и только лошадь идет вперед. Она была уверена, что он кипит от ярости.
Обогнув озеро, посередине которого стоял дворец, дорога пошла по городу Бельгауму и мимо усыпальницы, в которую Люсинда ходила с Патаном. Теперь ей казалось, что это была жизнь кого-то другого.
Побеленный купол усыпальницы святого был едва виден из-за стен, окружавших это место. Проезжая мимо, Патан положил правую руку на сердце и склонил голову. Люсинда была уверена, что теперь-то он не вытерпит и посмотрит в ее сторону, но вместо этого он распрямил плечи и глядел прямо вперед. Это показалось ей демонстрацией высокомерия и пренебрежения, словно Патан хотел показать, как мало она его беспокоит и как мало его беспокоит вообще кто-либо.
За городом дорога стала петлять по горному перевалу. Хотя он был не таким ужасающим, как Сансагар, на обеих женщин нахлынули воспоминания. Не произнеся ни слова, она стали придвигаться друг к другу, пока не оказались рядом. Люсинда сжала запястье Майи. Так они и ехали много миль, пока солнце жгло с безоблачного неба. Люсинда смотрела на Патана, Майя притворялась, что читает.
На плато за перевалом они остановились на обед под деревьями, растущими у небольшого ручья. Пока женщины мыли руки и ополаскивали лица, носильщики расстелили для них одеяла и выложили еду, завернутую в банановые листья, перевязанные бечевкой. Патан ел, стоя рядом с лошадью, отдельно от всех.
– Он меня ненавидит, – прошептала Люсинда.
– Нет, – сказала Майя.
– Почему он не разговаривает со мной и даже не смотрит на меня?
Майе потребовалось какое-то время, чтобы ответить. Попугаи в ветвях дерева о чем-то разговаривали друг с другом, а маленький ручей смеялся.
– Он мужчина, и он беспомощен. Действовать должна ты, сестра.
Люсинда опустила глаза.
– Значит, это безнадежно.
* * *
Когда они двинулись на восток, Джеральдо подъехал к Патану.
– Я никогда раньше не бывал в этой части Индостана, капитан, – заметил он осторожно.
– Насколько я понял, вы больше не желаете со мной разговаривать, господин.
– Простите меня, капитан. Я говорил, не подумав.
Патан внимательно посмотрел на фаранга, затем снова отвернулся и уставился на дорогу.
– Я понимаю, – сказал он, но все равно на протяжении еще многих миль они ехали молча.
Наконец Патан снова повернулся к Джеральдо и повторил слово, сказанное Люсиндой.
– Что это означает?
Джеральдо удивленно посмотрел на него.
– Это португальское слово. Где вы его услышали?
– Что это означает? – настаивал Патан.
– Это женское слово. Мужчины не станут им пользоваться, – Джеральдо внимательно наблюдал за выражением лица Патана, а затем добавил: – Ненависть. Это означает «я тебя ненавижу». Так женщина может сказать любовнику, перед тем как покинет его навсегда.
Патан мгновение смотрел на Джеральдо горящими глазами.
– Я понял.
– А Люси…
– Если вы забудете, что я об этом спросил, господин, я буду вам признателен.
– Конечно, капитан, – ответил Джеральдо и взмахнул рукой. – Но, тем не менее, я хотел бы знать…
Патан пришпорил лошадь и вырвался вперед. Остаток дня он ехал отдельно от остальных.
* * *
Когда солнце склонилось к западу и тени на дороге стали длиннее, путешественники добрались до гребня пологого подъема. Пальцы Люсинды сжали руку Майи, когда она увидела, что лежит впереди. Майя подняла голову, и книга выпала у нее из рук.
Перед ними простиралась огромная зеленая долина. Кроме рощ высоких старых деревьев, разбросанных тут и там, из каждого дюйма земли поднимались виноградники.
Теперь, после того как закончился сезон муссонов, виноградники ожили. Листья были ярко-зеленого, сочного цвета, цветы и крошечные плоды – желтого, словно сливочное масло. Свежие усики так переплетались, что издали растения напоминали туман над землей. Наименее впечатлительный носильщик огляделся и вздохнул. В этом винограднике, в этих листьях можно было увидеть праздник жизни, ее прославление, воспевание. Виноградник молча, но энергично и победно поднимался из земли под солнцем и давал плоды. Долина пульсировала и пела.
– Эй, Мунна! – крикнул старший носильщик. – Мы почти добрались домой!
Впервые за все путешествие Патан оглянулся. Его лицо светилось. Люсинда не помнила, когда он в последний раз так улыбался.
«Мунна, – подумала она. – Под этим именем его знают здесь. Он хотел, чтобы и я звала его так».
Она заставила себя отвернуться, чтобы не видеть, как улыбка исчезнет с его лица, если он взглянет в ее сторону.
– Ваш дом находится недалеко отсюда? – спросил Джеральдо. Патан кивнул. – Да Гама говорил, что у вашей семьи есть ферма.
– Это и есть моя ферма, господин.
– Какая часть ваша?
Патан ничего не ответил, но обвел рукой весь открывающийся вид. Джеральдо тихо присвистнул.
– И еще он говорил про дом.
Патан снова кивнул и поднял руку, показывая вниз. Там рядом с петляющей желтой дорогой деревья стояли сплошной темной стеной.
– Мой дом находится внизу, господин, среди этих деревьев. Вскоре мы туда доберемся.
Носильщики теперь пошли живее. Дом был рядом. Когда они трусцой бежали вниз с горы, паланкин качало. Люсинда почувствовала странное возбуждение.
Здесь виноградник подходил к самому краю дороги. Девушка смотрела сквозь ряды решеток и подпорок, мимо которых они следовали, и видела темно-зеленые тени, отбрасываемые яркими листьями. В воздухе пахло вином и медом.
Теперь они двигались быстро: дорога стала легче, и у носильщиков улучшилось настроение. У подножия горы, в самой плодородной части долины, виноградники были высокими, а виноградины уже крупными. В нескольких сотнях ярдов впереди Патан повернул на подъездную дорогу, вдоль которой росли деревья, прикрывавшие путь к его дому.
В конце туннеля из нависающих веток они увидели длинную колоннаду из элегантных каменных арок. Когда они приблизились, Люсинда поняла, что арки сделаны из мрамора бледно-розового и золотистого цвета. Он напомнил ей цвет ее кожи и кожи Майи.
Патан быстро спешился и подошел к Джеральдо.
– Проследите, чтобы женщины разместились с удобством.
На его лице отражалось такое смятение, что даже Джеральдо понял: Патан не в состоянии смотреть на Люсинду. Патан представил его своей домоправительнице Шахин, как раз когда носильщики с паланкином добрались до открытого места.
* * *
Люсинда подумала, что Шахин выглядит так, словно ест только горькую пищу, да и то в малом количестве. Это могло бы объяснить выпирающие ключицы и грудину, а также вены, вздувшиеся на тонких руках, поджатые губы и хмурое выражение лица. Домоправительница подозрительно оглядела гостей и с кислым выражением лица повела их через колоннаду, которая окружала дом. Слуга нес простой багаж женщин. Шахин из вежливости вкратце рассказала историю семьи, дома и окружающих виноградников. У Люсинды сложилось впечатление, что ей не доставляет удовольствия быть с ними вежливой. Девушка задумалась, что Патан мог сказать домоправительнице.
Время от времени они проходили мимо сводчатых залов, которые вели во внутренний двор. Им удавалось заметить часть сада и бьющие фонтаны. С дальней стороны дома находилась веранда, и с возвышения открывался вид на долину, густо усаженную виноградниками.
– У вас такие большие виноградники, значит, вы должны делать вино. Но ведь капитан не пьет? – спросил Джеральдо.
Он улыбнулся Люсинде и Майе, словно предлагая им посмеяться над его ироничным замечанием.
Шахин старалась быть вежливой, хотя, по правде говоря, ее лицо явно не было привычно к выражению, которое она пыталась ему придать.
– Этим делом семья занимается на протяжении многих поколений, господин. Но Мунна – глава рода, так что, естественно, он не пьет, – она открыла дверь в просторную комнату, где было много воздуха. Из окон на противоположной стене доносилось журчание воды от бьющих фонтанов. – Это будет ваша комната, госпожа, – объявила она Люсинде.
– Мы остановимся вместе, если это удобно, – сказала Майя.
Шахин нахмурилась, но пожала плечами, выражая согласие.
– Я покажу господину его комнату, а затем приду посмотреть, как вы устроились и не нужно ли вам чего-нибудь.
Джеральдо весело и иронично посмотрел на женщин, потом последовал за Шахин. Они слышали, как удаляется стук его каблуков по каменным плиткам колоннады.
– У него такой красивый дом, – сказала Люсинда, когда Шахин ушла.
Стены были покрыты отполированной штукатуркой, в комнате стояли две низкие кровати. Пол состоял из мраморных плит, выложенных в форме звезды. Полдюжины светильников свисало с высокого потолка. Люсинда подошла к окну, выходящему во двор, и почувствовала, как у нее на глаза наворачиваются слезы. Пролетавшая мимо колибри, испугавшись девушки, нырнула в ближайший розовый куст. Вода каскадом падала с фонтана-лестницы и весело бурлила.
