Текст книги "Время, чтобы вспомнить все"
Автор книги: Джон О'Хара
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
Женщины – а именно женщины с Лэнтененго-стрит – часто забегали к Лотти, просто чтобы выкурить сигарету. В действительности этот магазинчик стал служить местом времяпрепровождения для молоденьких женщин – наподобие магазина сигар для их мужей. Не заглядывали в него лишь старухи, и их отсутствие было весьма с руки. У Лотти были не только самые «юные» шляпки, но и самые юные покупательницы. Мужчины, жившие в Гиббсвилле – на Лэнтененго-стрит или на какой-то другой улице, – понятия не имели о некоммерческом аспекте магазина Лотти. Каждому из них было известно лишь одно: его жена заглянула к Лотти и купила или не купила шляпу. Но покупали женщины шляпы или нет, Лотти относилась к ним радушно. Она запасалась сигаретами, держала в чистоте туалет, имела в запасе коробочку с аспирином и пачку гигиенических прокладок, а в кабинете – телефон. И если женщина усаживалась в кабинете и закрывала за собой дверь, Лотти не возражала.
Первый любовный роман Лотти – уже вдовы, – был с новоприбывшим в Гиббсвилль врачом, который к тому же был холостяком и шестью годами моложе ее. Джордж Ингрэм был родом из Трентона, он окончил Высшую медицинскую школу при Пенсильванском университете и прослышал, что, несмотря на изрядное количество врачей в Гиббсвилле, они в этом городе процветают. Доктор Инглиш взял его под опеку: посылал к нему пациентов и знакомил с местными жителями, – но Джордж Ингрэм вопреки надеждам молодых незамужних женщин с Лэнтененго-стрит не был готов к женитьбе. Ему было двадцать девять лет, и он был полон решимости вернуть деньги своей тетушке, которая помогла оплатить его образование. Когда Лотти Уильямс пришла к нему со сломанным ногтем и «мучительной» болью, она с виду казалась обычной пациенткой и не более, но сама Лотти из разговоров женщин в магазине уже знала о докторе предостаточно. Придя к нему на третий и скорее всего последний визит, она приложила все усилия, чтобы в тот вечер оказаться его последней пациенткой.
– Повязка больше не понадобится, – сказал он. – Загляните в аптеку и купите для работы резиновый чехол на палец, но я бы не советовал носить его постоянно.
– Хорошо, – сказала Лотти и не сдвинулась с места.
Она продолжала ему улыбаться, и он улыбнулся ей в ответ.
– Вы так на меня смотрите, будто я забыл что-то. Я что-то забыл?
– Нет, – сказала она. – У вас есть сигарета?
– Ну… да, – ответил он.
– Тогда давайте закурим, – предложила Лотти.
– Хорошо. Вы курите «Фатиму»? – спросил он.
– Разве у меня есть выбор?
– А что вы обычно курите?
– «Лорд Солсбери», – ответила она.
– Жаль, что у меня их нет. Я куплю их к следующему разу.
– Отличная новость.
– О, я прекрасно забочусь о своих пациентах.
– И это отличная новость.
– А вы что, думали иначе?
– Нет, доктор, я не думала иначе. Я просто хотела сказать: то, что будет следующий раз, – отличная новость, и то, что вы прекрасно заботитесь о ваших пациентах, тоже отличная новость. Я полагаю, вам здесь довольно одиноко.
– Ну, не думаю.
– Все молодые девицы с Лэнтененго-стрит охотятся за вами, а вы на них ноль внимания.
– Ну, у меня нет серьезных намерений.
– И у меня тоже.
Она улыбнулась ему и молча затянулась сигаретой. Он неуверенно улыбнулся ей в ответ.
– Эта дверь заперта? – спросила она.
Доктор неопределенно хмыкнул.
– Вы не против меня поцеловать? Но сначала надо запереть дверь.
Он поднялся и запер дверь.
– Хотите, чтобы я все с себя сняла?
– Да.
– Вы не особенно разговорчивы, верно?
– Мы и так понимаем друг друга.
Она поднялась, и они поцеловались.
– Отвернитесь, – попросила она.
– Хорошо, – сказал он.
– Вы могли бы выключить верхний свет?
– Я выключу, – ответил он и выключил верхний свет. – А тот, другой, я лучше оставлю.
– Я не против этого света. Я имела в виду только верхний.
Через несколько минут она снова заговорила. Она лежала у него на кушетке, прикрывшись нижней сорочкой, под которой уже ничего не было.
– Вы тоже все с себя снимите.
– Я собираюсь это сделать.
Их соитие продолжалось недолго, и только когда он вошел в нее, она произнесла первые за все это время слова: «Господи, как мне этого не хватало».
– И мне тоже, – сказал он.
Когда они кончили, она спросила:
– Можно мне еще одну сигарету?
– Угу.
– Где вы живете? Все еще в отеле?
– Да.
– Очень жаль, – сказала она. – А вы когда-нибудь уезжаете из города? В Нью-Йорк или Филадельфию?
– С тех пор как я здесь поселился, только один раз.
– Я бы хотела, чтобы мы лежали на настоящей кровати и не надо было спешить.
– Но вы довольны, верно?
– Конечно. Разве по мне не видно? Вы же доктор.
– Но не в данную минуту.
– Приятно это слышать. А вдруг у меня будет ребенок?
– Будем надеяться, что нет.
– Будем надеяться, что так оно и есть. Я вам понравилась?
– Да.
– Настолько, что вам хочется встретиться со мной еще?
– Конечно.
– Когда?
– Ну… я точно не знаю. Вы сами решите.
– Через неделю?
– Значит, в понедельник? Хорошо.
– Мне прийти сюда с моим больным пальцем, или как?
– Приходите немного позже, после половины девятого.
– Как скажете. Мне тоже не хочется, чтобы кто-нибудь меня увидел. Я уважаемая вдова, у меня бизнес, и мне не нужны никакие сплетни.
– Это хорошо.
– И вы меня моложе. Я всегда считала, что женщина, которая… ну, наверное, это не имеет особого значения, верно?
– Нет, наверное, не имеет.
– Поцелуйте меня еще раз, и потом я, наверное, начну двигаться домой.
Он быстро поцеловал ее в губы.
– Только теперь понимаю, что я упустила за эти два года. Но у вас это, должно быть, было не так давно.
– Нет, – сказал он.
– Мужчинам везет. Если вдруг вас в следующий понедельник вызовут на дом, мы сможем встретиться через две недели?
– Я буду здесь.
– Наверняка?
– Ну если только не какой-нибудь несчастный случай или что-нибудь в этом роде.
– Мне уже хочется, чтобы наступил следующий понедельник, а это все еще этот понедельник. Если бы я могла пойти с вами в отель.
– А где выживете?
– С отцом и матерью. Они оба дышат на ладан. За ними все время ухаживает медсестра.
Почти целый год Лотти и Ингрэм удовлетворяли потребности друг друга, и ни одна душа в Гиббсвилле об этом не знала. Он был первым и долгое время единственным мужчиной, приходившим к ней в квартиру, но она никогда не приглашала его на вечеринки, которые время от времени у себя устраивала, – вечеринки с покером, виски и пивом. Лотти и Ингрэм таки не влюбились друг в друга, и когда Ингрэм сказал Лотти, что собирается жениться на девушке с Лэнтененго-стрит, она втайне почувствовала облегчение. К тому времени их сексуальные отношения уже стали не более чем рутиной, и, кроме того, Лотти начинала с интересом прислушиваться к тому, что говорил Ллойд Уильямс, который стал завсегдатаем ее вечеринок с покером.
Ей было сорок один, когда она вышла замуж за своего ровесника, Ллойда Уильямса, и в их брачную ночь с изумлением обнаружила, насколько Ллойд был несведущ в вопросах секса. Лишь недели спустя она полностью и окончательно убедилась в том, что от Ллойда можно было ожидать только любовных игр, но никак не удовольствия от соития. Лотти слышала о подобного сорта мужчинах, а теперь она за такого вышла замуж. Два года она поддавалась его приемам, которые только возбуждали ее, но не давали ей полного удовлетворения. «Что с тобой? – бывало, спрашивал он. – Тебе же это нравится? Большинству женщин это нравится». Он сердился, расстраивался и впадал в отчаяние от того, что сердилась и впадала в отчаяние Лотти. Ее годы уходили, и она подумывала о том, чтобы его бросить, снова открыть свой шляпный магазин, но какое объяснение она сможет предоставить окружающим или даже своим приятельницам? Он не пьяница, не бьет ее, поселил ее в своем доме, и с общественной точки зрения он куда лучше Джимми Франклина. Но вот однажды случайно она узнала о нем то, что хотя и не принесло ей удовлетворения, но все же немного утешило.
– Разве у тебя никогда не было настоящего полового сношения с женщиной?
– Конечно, было, – сказал он.
– С теми шлюхами?
– Да, с теми шлюхами.
– Тогда почему ты не можешь этого со мной?
– Я не знаю, – сказал он.
– У меня ведь такое же строение.
– Мне и с ними это никогда не нравилось.
– Что же тебе не нравилось?
– То, как я это с ними делал.
– Обычным путем?
– Обычным путем.
– Зачем же ты это делал? Зачем ты вообще это делаешь?
– Я должен. У мужчин… есть желания. Когда у меня оно появлялось, я шел к шлюхе. Но этого я делать не хотел. Я хотел делать то, что я сейчас делаю с тобой.
– Почему же ты не можешь делать со мной то, что ты делал со шлюхами? Это то, чего я хочу.
– Я не могу сделать того, что ты хочешь. Я делаю то, что могу. Раз в месяц я ходил к шлюхам и получал удовлетворение – краткое. С тобой я не хочу получать удовлетворение – такого рода удовлетворение. Я хочу, чтобы тыполучала удовлетворение. Почему же ты его не получаешь? Ты себя сдерживаешь.
– Но ты ведь делал это со шлюхами?
– Нет, я же говорю тебе. Я их ненавидел. А тебя я уважаю.
– Так вот что это такое? Уважение?
– Я никогда не сделаю этого со шлюхой. Никогда.
– Я этого не понимаю.
– А это ты можешь понять? У меня были только ты и шлюхи. И то, что мне всегда хотелосьделать, я делаю с тобой.
– Похоже, будто у тебя в жизни было всего две женщины.
– Так оно и есть. У меня было только две женщины. Та, другая – это все шлюхи, и я их ненавидел. А тебя я не ненавижу. Я тебя люблю.
– Боже мой! – вздохнула она.
– Знаешь, я вовсе не такой странный, как некоторые другие. Послушала бы ты, о чем говорят в суде.
– Я не хочу этого слушать.
– Но тогда бы ты знала.
– Но я не хочу этого знать.
– Тебе следовало бы послушать то, что там говорят.
– Почему бы тебе не перемениться? Почему это должна делать я?
– Послушай, я дам тебе почитать кое-какие книги. Хейвлока Эллиса [15]15
Эллис, Генри Хейвлок (1859–1939) – британский врач, психолог, писатель, изучавший вопросы сексуальности и поддерживавший социальные реформы.
[Закрыть].
– О, книги. Я никогда не читаю…
– Не романы. Научные книги.
– Врачебные книги. Мне не нужны врачебные книги. Я знаю, кто я такая. Я женщина. А ты должен быть мужчиной. Может, ты еще и голубой?
– Какого черта! Я бы тогда не любил тебя.
– Какого же рода эта любовь?
– Какого-то. Любовь бывает самого разного рода.
– Хм. Я иду спать.
– Иди.
– У тебя должно было быть… ты должен был быть вроде Рудольфа Валентино или Уоллеса Рида.
– Если ты больше обо всем этом узнаешь, то будешь лучше в этом разбираться, – сказал Ллойд.
– Я в этом и так разбираюсь.
– Но недостаточно.
– Я понимаю одно: есть такие вещи, в которых мне вовсе и не нужно разбираться.
Так вот, Уильямс любил Лотти, или по крайней мере так он ей говорил. Однако он имел в виду под словом «любовь» вовсе не то, что имела в виду она, а именно что-то простое, непреодолимое, то, что приносило удовлетворение. В свои сорок три года Лотти пришлось узнать любовь, холодную, как смерть, но не такую, как смерть, неизбежную. Смерть приходилось принять, однако ее можно было отсрочить, но такого рода любовь она прежде и вообразить себе не могла. И тем не менее Лотти ее теперь на себе испытывала. Она пошла на кое-какие компромиссы: частично в этом ей помогло секретное чтение Хейвлока Эллиса, частично – тайная, постыдная консультация Джорджа Ингрэма, который не был целителем душ, однако успокоил ее, заверив, что не она одна на свете или в городе Гиббсвилле испытывала неудовлетворенность. То, что он ей рассказал, вряд ли превосходило то, что она могла бы узнать из описания судебных процессов, которые упоминал Ллойд, но различие было в том, что из уст Джорджа эти сведения имели бо́льшую ценность – Джордж был ее любовником, и Джордж был врачом. Компромисс, на который она пошла, был тяжелым и дался ей далеко не сразу, но он был достигнут. Простым путем. Она научилась быть женой Ллойда на его условиях. И именно тогда она начала его терять. Целый год они были счастливы. Он ее обратил в свою «веру», и она теперь стала «обращенной». Более того, отличие их супружества от остальных дало ей чувство превосходства над другими женщинами. Но он победил, а она проигрывала, и это было началом конца.
Руфь Дженкинс жила в Гиббсвилле всю свою жизнь; за исключением двух однодневных экскурсий в Атлантик-Сити, она никогда не выезжала за пределы штата Пенсильвания и за двадцать шесть лет ни разу не была в здании суда. Она практически каждый день смотрела на часы здания суда, но этим все и заканчивалось. В ее представлении, как и представлении многих жителей Гиббсвилля, суд скорее олицетворял собой округ, а не город; он был местом, притягивавшим в Гиббсвилль множество невежественных, попавших в беду шахтеров и множество адвокатов, старавшихся из этой беды их вызволить. Не было такой силы, которая могла бы заставить ее войти в здание суда, за исключением той, что все-таки заставила ее это сделать, – тетино наследство и необходимость подписать нужные бумаги, а также мистер Дж. Б. Чапин – адвокат, сопровождавший ее в суд. Процедура в отделе регистраций завещаний оказалась короткой, и Руфь могла вернуться домой не более чем через час, если бы случайно не упомянула мистеру Чапину, что она пришла в суд впервые в жизни.
– Что ж, – сказал мистер Чапин. – Хотите посмотреть, как работает наша судебная машина? Заседания сейчас идут полным ходом. Давайте заглянем в зал номер три. Возможно, услышим нечто занятное.
Руфь и хотела бы отказаться от приглашения, но понятия не имела, как ей это сделать. Мистер Чапин провел ее в комнату номер три, и в пустом ряду за перегородкой они уселись на скамью.
– Судят за оскорбление, избиение и покушение на убийство. Обвиняемый – вон тот итальянец с усиками.
– Понятно, – сказала Руфь Дженкинс.
– Свидетеля допрашивает мистер Уильямс, Ллойд Уильямс из Кольеривилля. Помощник окружного прокурора. Умен как черт. Смотрите, как он сейчас этого свидетеля скрутит в бараний рог.
– Возражаю, ваша честь!
– Это защитник. Мистер Траутмэн из Така, – сказал Джозеф Чапин.
– И вполне справедливо, – сказал судья.
– Судья Брэмуэл, – сказал Джозеф Б. Чапин.
– Мистер Уильямс, может, вам еще раз все объяснить, чтобы вам в следующий раз было понятнее? – сказал судья Брэмуэл. – За последние четыре минуты я дважды поддержал возражения мистера Траутмэна, и все они касались направления вашего допроса свидетеля, а теперь вы снова продолжаете в том же духе.
– Прошу прощения, ваша честь, – сказал Уильямс. – Я только пытаюсь показать…
– Думаю, я знаю, что вы пытаетесь показать, мистер Уильямс. А сейчас часы показывают, что истекает мое обеденное время, и я считаю, что нам нужно уйти на перерыв. Заседание прерывается до двух часов.
– Всем встать! – выкрикнул судебный пристав.
Вокруг все засуетились, а Чапин и Руфь остались сидеть на своих местах.
– Боюсь, что эта сцена вас разочаровала, – сказал Джозеф Б. Чапин. – Но давайте подойдем к Ллойду Уильямсу и с ним поздороваемся.
– Давайте, – согласилась Руфь Дженкинс.
– Ллойд, Ллойд! – позвал Чапин.
Уильямс обернулся и увидел Чапина.
– Привет, Джо, – сказал он.
И тут – опять впервые – Руфь Дженкинс услышала, как Чапина назвали Джо.
– Познакомьтесь – это миссис Дженкинс. Руфь, это мистер Ллойд Уильямс – наш знаменитый помощник прокурора.
– Здравствуйте, миссис Дженкинс, – сказал Уильямс.
Они не пожали друг другу руки, так как в руках у Уильямса были бумаги и большие тяжелые конверты.
– Ты сегодня в суде?
– Мы только что пришли, – сказал Джо Чапин.
– Брэмуэл сегодня все утро в таком настроении, – сказал Уильямс Чапину, а потому повернулся к Руфи Дженкинс. – Вы миссис Эдвин Дженкинс?
– Да, – ответила она.
– Я так и подумал, – сказал Уильямс. – У Эдвина очень хорошенькая жена.
– О, что вы, – смущенно отозвалась Руфь Дженкинс.
– Так оно и есть, – сказал Джо Чапин.
– Твоя клиентка, Джо?
– Имею честь, – ответил Джо Чапин.
– Что ж, вы в хороших руках, миссис Дженкинс, – сказал Уильямс. – Если только вы не попадете в беду и я не окажусь по другую сторону барьера. Тогда вы увидите, как я разорву его в клочья.
– Если только наш процесс не будет вести судья Брэмуэл, – сказал Джо Чапин.
– О, этот. Ему следовало уйти в отставку лет десять назад, когда у него с головой все еще было в порядке.
– Хм… Ллойд не хотел…
– Миссис Дженкинс не собирается доносить на меня; правда, миссис Дженкинс?
– За что доносить? – спросила Руфь Дженкинс.
– За то, что я говорю то, что думаю. Судья Брэмуэл должен был уйти в отставку. Например, его замечание о том, будто он знает, что именно я пытаюсь показать. Такого рода замечание, возможно, уместно на апелляции, совсем в других обстоятельствах.
– Я об этом тоже подумал, – сказал Джо Чапин.
– Он знает, что я выиграю это дело, и потому развлекается – за мой счет. Радуйтесь, миссис Дженкинс, что ваш муж не юрист.
– Однако ты сам никакой другой профессии не выбрал бы, – сказал Джо Чапин.
– Ты прав, не выбрал бы, – сказал Уильямс. – Хотите взглянуть на мой кабинет, миссис Дженкинс? Как налогоплательщик, вы, возможно, не прочь посмотреть, как тратятся ваши деньги.
– Боюсь, что нам пора идти, – сказал Джо Чапин.
– Как скажете, – проговорила Руфь Дженкинс.
– Бросьте, пойдем посмотрим, – сказал Уильямс. – А потом, если вы не возражаете, я поеду вместе с вами в центр.
– Хотите посмотреть его кабинет? – спросил Джо Чапин.
– Хорошо, – ответила Руфь Дженкинс.
– Но я не могу подвезти тебя в центр. Ты же знаешь, Ллойд. Я всегда хожу пешком.
– А у вас есть машина, миссис Дженкинс? – спросил Уильямс.
– Есть, – сказала Руфь Дженкинс.
– Тогда она может подвезти меня, если, конечно, захочет.
– С удовольствием, – сказала Руфь Дженкинс.
Так все и устроилось. Они осмотрели кабинет Уильямса, который он делил с другими членами отдела прокуратуры и который оказался совершенно безликим, а потом попрощались с Джо Чапином и сели в двухдверный «форд»-седан Руфи Дженкинс.
– На моем пикапе сейчас меняют клапан, – сказал Уильямс. – Вы не против подбросить меня к «Гаражу Клейна» узнать, сменили они его или нет?
Они приехали в «Гараж Клейна», и оказалось, что машина будет готова только ближе к вечеру. Руфь слышала, как Уильямс сказал механику, что это черт знает что такое, а потом услышала, как механик сказал ему, что именно так они и договаривались. Ее это несколько озадачило, но не насторожило.
– Обычная история, – сказал Уильямс, вернувшись к машине.
– Куда еще вас подвезти? – спросила она.
– Вам нужно прямо сейчас вернуться домой?
– Нет, – сказала она. – Эд обычно обедает в кафетерии «YMCA».
– Я тоже иногда бываю в «Y» и вижу его там. Похоже, он ходит туда каждый день.
– Почти каждый, кроме субботы, – сказала она.
– В такие дни, как сегодня, я часто вместо обеда сажусь в машину и разъезжаю по окрестностям.
– Это вредно, – сказала Руфь. – Вам нужно есть!
– Да, но порой мне гораздо лучше просто прокатиться и стряхнуть с себя всю эту судебную атмосферу. Я люблю свежий воздух, а из-за своей работы почти все время сижу в помещении.
– Я тоже люблю свежий воздух, – сказала Руфь.
– Но вы, наверное, голодны.
– Нет, не очень. Я около десяти выпила молочный коктейль. Выпила молочный коктейль и съела пару крендельков.
– А вы не хотите прокатиться по Бобровой долине?
– Не знаю. Возможно, – ответила Руфь.
Она повернулась лицом к Уильямсу и посмотрела ему в глаза.
– По Бобровой долине и обратно?
– Да, только туда и обратно, – ответил он.
– Не знаю. Может быть, лучше не надо, – сказала она.
– Вы не хотите завязывать никаких отношений? – сказал Уильямс.
– А какие тут можно завязывать отношения? – спросила она.
– Они уже начали завязываться. Это и так видно, – сказал он.
Руфь кивнула.
– С тех пор как вышла за Эда, я никогда никуда ни с кем больше не ходила.
– А до этого?
– Я встречалась с мужчинами, но не всерьез.
– У вас есть дети?
– Нет, – сказала она. – А у вас?
– Нет. – сказал он.
– Верно. Вы женаты на Лотти Дэннер?
– Да. А вы замужем за Эдом Дженкинсом, – сказал он.
– Я думаю, мне лучше поехать домой. Я думаю, так будет лучше.
– Для кого лучше?
– Для всех, – сказала она.
– Для всех на свете? Всех на свете? Для всех в Гиббсвилле? Всех, кого вы знаете? Или всех, кто узнает, что вы проехались со мной в машине? И кто же это будет?
– Люди вас узнают.
– Вы же в суде меня не узнали, – сказал он.
– Не узнала, – согласилась она. – Но люди вас хорошо знают.
– Нас представил друг другу в зале суда Джо Чапин. Многие это видели. Вы подвезли меня в авторемонтную мастерскую. Если кто-то поинтересуется, почему я оказался в вашей машине, вы скажете, что нас представил друг другу Джо Чапин и вы подвезли меня в авторемонтную мастерскую. Сколько людей вас увидят, просто увидят?А теперь спросите себя, сколько людей вас увидят и узнают меня. А теперь подумайте, сколько из тех, что увидят, что-то об этом подумают. И сколько из тех, что подумают, скажут Эду Дженкинсу: «Я видел вашу жену с Ллойдом Уильямсом». Все, что вам нужно сделать, – это сказать вашему мужу, что вы подвезли меня в мастерскую, чтобы он знал, что я ехал в вашей машине.
– Эду это не понравится, – сказала Руфь.
– Что именно ему не понравится? То, что Джо Б. Чапин подвел вас ко мне и меня вам представил? Нас познакомил Джо Чапин.
– Если бы это был какой-нибудь обычный человек, было бы совсем другое дело.
– А что такого, если это я?
– О, перестаньте дразниться. Вы сами знаете. У вас репутация. Вы же это знаете.
– Вы имеете в виду репутацию помимо моей профессиональной репутации?
Руфь рассмеялась.
– Ну да.
– Так что же вы ощущаете рядом с человеком с такой репутацией?
– Ну… я не знаю.
– Пока что вы никак не пострадали? Пока что я не сказал и не сделал ничего такого, что бы вас встревожило?
– Пока что – нет.
– А что, вы думаете, Руфь, я могутакого сделать? Что я смогутакого сделать без вашего согласия? Вы замужняя женщина, знаете об отношениях между мужчинами и женщинами…
– Вы хитрый. Вы говорите и говорите, втянули меня в разговор, а теперь мы уже практически выехали из города. Вы это сделали нарочно.
– В какой-то степени да. Но по крайней мере теперь мы уже за городом, и мало кто сможет нас увидеть.
Она ничего не ответила.
– Вы часто бываете одна? – мягко спросил Уильямс.
– Да, – ответила она.
– А чем вы занимаетесь, когда вы одна?
– Когда я одна? Домашним хозяйством.
– Но вы выглядите очень аккуратно, как я заметил. И могу поспорить, вам не приходится тратить много времени на домашнее хозяйство.
– Нет, не много, – сказала она. – Я шью.
– Вы умеете шить?
– Я люблю шить. Я сшила себе несколько платьев. Те, что продают в магазинах, слишком дорогие, и половина из них плохо сидят. Я шью платья и для других женщин тоже. Они приносят мне ткани, а я им шью наряды. И обычно сама выбираю фасоны.
– Почему бы вам не начать свой бизнес?
– Я об этом думала, но Эд мне не позволяет. Он говорит, что жене банковского служащего быть портнихой неприлично.
– Но так можно неплохо заработать.
– Разве я этого не понимаю? Шитьем для моих приятельниц я могла бы запросто заработать пятьдесят долларов в месяц.
– А что Эд об этом думает?
– То, чего он не знает, ему не вредит.
– О, так вы ему об этом не рассказали.
– Он бы мне запретил, – сказала Руфь.
– А что вы делаете с деньгами?
– Я их прячу.
– Странно, что он до сих пор об этом ни от кого не узнал.
– И не узнает, потому что женщины, которым я шью, получают от мужей двадцать пять долларов на платье, я им шью за пятнадцать, десять у них остается, а мужьям они говорят, что эти платья они купили. Зачем же им все это портить?
– Думаю, что ни к чему. Руфь, а знаете, кто вы такая?
– Кто?
– Вы вроде торговца нелегальным спиртным.
Она рассмеялась.
– Еще один Эд Чарни. Ну и пусть. Все, что зарабатывает, Эд Дженкинс во что-нибудь вкладывает. Если бы я не шила эти платья, я ходила бы, как страхолюдина. Он хочет, чтобы я выглядела прилично и хорошо одевалась, а денег на это не дает.
– А что бы он сделал, если бы вы сказали, что хотите открыть бизнес?
– Он бы сказал, что мне этого делать нельзя.
– Но что бы он сделал?
– Что бы он сделал? Он бы мне это запретил.
– Да, но а что потом? Скажем, вы бы ему объявили, что все равно это сделаете.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала Руфь.
– Нет, понимаете, – сказал Уильямс.
– Вы спрашиваете, как бы он меня остановил?
– Вот именно.
– Я никогда об этом не задумывалась.
– Тогда подумайте.
– Может, вы и правы. Но ведь он мой муж.
– Однако у вас нет детей, за которыми надо ухаживать. У вас много свободного времени и есть способности. Почему вы должны терять все эти деньги только из-за его гордости?
– Ну… давайте лучше больше не будем об этом…
– Хорошо, – согласился Уильямс. – Руфь, а вы ведь со мной поделились своими секретами.
– Да, поделилась. Но я не уверена, что мне следовало вам их рассказывать.
– Почему бы и нет? Я умею хранить чужие тайны.
– Что ж, надеюсь, вы сохраните мои.
– А все-таки какое-то внутреннее чутье подсказало вам, что вы можете со мною ими поделиться. Верно?
– Возможно.
– Да нет, вы это точно знаете. А теперь я хотел бы вас кое о чем спросить.
– О чем-то личном?
– Да, о личном и секретном. Можно мне спросить?
– Ну… хорошо, если только это не очень личное.
– Это очень личное, и это секретное, – сказал он. – Нет, пожалуй, я не буду вас об этом спрашивать. Хотите сигарету?
– Я не курю, – сказала она.
– Я так и думал. Вы и не похожи на женщину, которая курит.
– Я не имею ничего против курения. Мне оно просто не нравится, – сказала Руфь. – О чем же вы хотели меня спросить?
– Я не думаю, что вы ответите на мой вопрос, а я не хочу его задавать, если вы мне на него не ответите. Это очень личный вопрос. Очень. О чем-то тайном.
– Какого же рода этот вопрос?
– Сказать вам, какого рода вопрос, это почти то же самое, что задать вам этот вопрос.
– Задайте.
– Когда вы с Эдом, вы испытываете наслаждение?
Она не ответила. Следующие две сотни ярдов они проехали в полном молчании.
– Я не имею права на вас обижаться. Я ведь заставила вас задать этот вопрос, – сказала она.
– Я не хочу, чтобы вы на меня обижались, поэтому я и не хотел задавать вам этот вопрос.
– Почему вы хотите это узнать?
– Я хочу знать о вас все.
– Обо мне особенно нечего и знать.
– Даже если б я не знал о вас всего одной только вещи, я хотел бы о ней узнать.
– А может быть, я не знаю, что вы имеете в виду под словом «наслаждение».
– Вы знаете.
– Ладно, я скажу вам. Эд не считает, что женщины должны испытывать такое же наслаждение, как мужчины.
– А я мог бы вам его доставить.
– Думаю, что могли бы, – сказала она.
– Я доставляю его вам сейчас – нашим разговором?
– Да.
– Я его тоже чувствую, – сказал он.
– Давайте лучше повернем назад, – сказала она. – Мне все это не нравится. Вы не должны были со мной этого делать. Вы задаете мне все эти вопросы, и я не знаю, что такое со мной происходит.
– Ничего страшного, Руфь. Поворачивайте обратно.
– Не задавайте мне больше вопросов.
– Не буду. Хотите, чтобы я повел машину?
– Нет-нет. Я хочу, чтобы я сейчас была чем-то занята.
Они ехали в полном молчании, пока не достигли границ Гиббсвилля.
– Подвезете меня к вокзалу Рединг? Я оттуда возьму такси.
– Хорошо, – сказала она.
– Вы на меня обижены?
– Была. Но теперь уже нет.
– Я знаю, что вы обиделись.
– Вы заранее знали, что я обижусь, – сказала она.
– Наверное, если бы вы не обиделись, я бы не испытал к вам такой приязни.
– Мне не нужна ваша приязнь. Я не хочу, чтоб вы испытывали ко мне приязнь. Или неприязнь. Потому что мы с вами никогда больше не увидимся.
– Я вас, Руфь, не виню. Мне просто хотелось узнать.
– Что ж, вы узнали.
– Я не собираюсь вам звонить…
– И не думайте!
– Я не позвоню. Но вы, возможно, захотите позвонить мне.
– Вы ошибаетесь.
– Если вы позвоните, то скажите девушке, которая снимет трубку, что звонит миссис Джей. В наш офис часто звонят люди, которые не называют своих имен.
– Не волнуйтесь, я вам не позвоню.
Но она позвонила. Через два года. Она звонила ему сотню раз из дома на Маркет-стрит, что в квартале домов, начиная с номера 1900. Но он так ей никогда и не простил этих двух лет. И теперь своим автомобильным гудком Ллойд Уильямс неизменно напоминал ей об этом.
За сравнительно краткий период, во время которого Гиббсвиллем управлял мэр, а именно период, когда Гиббсвилль из заштатного городишки превратился в город третьего класса [16]16
Город с населением от 10 до 20 тысяч жителей.
[Закрыть], эту должность занимали разной степени негодяи, потратившие на свои предвыборные кампании собственные деньги, будучи уверены в том, что после выборов их расходы окупятся с лихвой. Их уверенность всегда оказывалась оправданной, а в двух случаях настолько оправданной, что эти уверенные в себе мужчины покинули Гиббсвилль, поселились в Калифорнии или во Флориде и больше ни разу не вернулись в свой родной город. Другие же, не добившись такой эффектной прибыли, остались в Гиббсвилле. Конрад Л. Йейтс был единственным человеком, который не только потратил свои собственные, весьма солидные, сбережения на предвыборную кампанию, но и продолжал их тратить, уже будучи мэром. Йейтс относился к своей должности как к роскоши, которую мог себе позволить, и получал удовольствие от почестей, доставляемых его титулом. Ему нравилось, когда его называли «мэр», а еще больше нравилось, когда его называли «господин мэр», а в зале суда – «ваша честь». Ему нравилось, что на адресованных ему письмах стояло «Почтенному Конраду Л. Йейтсу». Ему нравилось, что на «кадиллаке», которым он владел и который оборудовал на свои собственные деньги, у него было и радио, и сирена, и проблесковые маячки. Он получал удовольствие от своих собственных речей и от участия во всевозможных комиссиях. Не испытывая восхищения к Фьорелло Г. Ла Гуардии как политику, Йейтс тем не менее, подобно ему, выступал по радио с еженедельной беседой. Его личный шофер, которого Йейтс называл водителем, был временно произведен в должность полицейского специального назначения и находился на содержании города – с годовым окладом в размере доллара, – и ему было разрешено носить полицейскую форму (на самом деле зарплату ему выплачивал лично Йейтс). «И что в этом такого? – бывало, говорил он своим приятелям. – Кто-то хочет быть генералом. Скажем, Кнудсен. Он шишка в „Дженерал моторс“. Он генерал. А я не такая большая шишка, как Кнудсен, так что мне генералом не бывать. Но я могу быть мэром. И это мне по нутру. Я всегда хотел быть мэром. И вот теперь я мэр».
Йейтс был полным мужчиной невысокого роста, подвижным и сообразительным. Всегда казалось, что он делает два дела одновременно: если он заказывал пиво, то мгновенно осушал кружку и тут же о чем-то начинал говорить ясно, четко и увлеченно. Он словно приказывал своей жажде замереть, а мозгу включиться в работу. Когда Йейтс произносил речь, то говорил весело, дружелюбно и часто безграмотно, но казалось, будто за кафедрой стоят двое: один произносит речь, а другой в это время изучает каждого присутствующего в аудитории. Йейтс удивился и обрадовался, когда его пригласили в почетные носители гроба Джозефа Б. Чапина – человека, которым он безоговорочно восхищался, – но во время службы в роли носителя гроба Йейтс чувствовал себя довольно неловко. Рядом со всеми этими важными персонами он и его положение – со сравнительно ограниченной властью – казались весьма незначительными. Губернатор знал его, и он знал губернатора, но тут были и Майк Слэттери, и Артур Мак-Генри, и Генри Лобэк, и Боб Хукер, и Уит Хофман, и доктор Инглиш, и Ллойд Уильямс – жители Гиббсвилля, куда более влиятельные, чем он. А человек по фамилии Уикс, филадельфийский адвокат Киркпатрик, адмирал, Харрисон с Уолл-стрит и Пол Дональдсон из Скрантона были большими шишками и вообще понятия не имели, кто он такой. Мэром и влиятельным лицом Йейтс мог себя чувствовать только по отношению к Эдвину Дженкинсу, которого он мог купить с потрохами, и по отношению к молодому Джонсону – новому заведующему школами. Йейтс понимал, что этот выбор в носители гроба не был данью уважения лично ему и что выбор пал бы на любого другого мэра, будь он только республиканцем. Никто не поблагодарил его ни за четко организованное движение похоронной процессии, ни за дополнительный наряд полицейских, ни за то, что он распорядился пустить поток машин, не имевших отношения к похоронам, в обход Северной Фредерик. Если бы Джо Чапин был жив и сам был носителем гроба, то обязательно бы все это заметил и не забыл бы его, мэра, поблагодарить. В роли носителя гроба, Конрад оказался именно там, где всегда мечтал оказаться: в маленькой группе важных людей, – в роли человека, признанного важной персоной. Но когда все закончилось и он вернулся в свой офис в муниципалитете, то признался себе, что был разочарован.