Текст книги "Время, чтобы вспомнить все"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

– Это правильный вопрос, – сказал Слэттери. – Кто знал Чапина? Артур Мак-Генри знал его лучше всех. После него, наверное, я. Но я тебе, Пол, вот что скажу: мы знали только то, что Джо хотел, чтоб мы знали. И поверь мне, это было не так уж много. Ты был его приятелем, так ведь? Но разве ты его знал? Думаешь, ты хорошо его знал? Ты его не знал. Должен признаться, что и я его не знал. И не думаю, что Артур его знал. Что же касается Эдит, то можно только догадываться…

– Ты намекаешь, что Джо вел тайную жизнь? – спросил Дональдсон.

– Нет, но я намекаю, что если бы Джо и вел тайную жизнь, то никто бы из нас о ней не узнал.

– Ну да? – изумился Дональдсон.

– Джо был из тех людей, что никогда не взрослеют. И во многих отношениях он именно так себя и вел. Но если принять во внимание только это, по-настоящему его не поймешь. Поверить не могу, что Джо был именно таким, каким он передо мной себя выставлял. Если ж это так, то выходит, что он был тупым или даже глупым. А поскольку я проявлял к нему такой интерес, получается, что и я тоже глуп, но у меня, может, и тьма недостатков, однако глупым я себя никак не назову.

– Глупым тебя никто и никогда не назовет, – сказал Дональдсон.

– Тут, Пол, нужна поправочка. Меня называли глупым, но потом они обычно об этом жалели. Я бывал не прав, но глупым я никогда не был. Так вот, насчет этой пары наших друзей: она – болезненно застенчивая и склонная к уединению женщина, которой мы приписываем гораздо больше серого вещества, чем она за собой признает. И он, мужчина вовсе не застенчивый и не склонный к уединению. Идет в политику. Всюду бывает, встречается с разными людьми, и мы даже не задумываемся: а вдруг в этом человеке заложено намного больше того, что видно на поверхности? Я всегда думал, что в нем заложено намного больше. На самом деле Джо был куда более интересным объектом изучения, чем Эдит. Мы думаем, мы предполагаем, что, если женщина себя почти никак не проявляет, в ней должно таиться что-то особенное. Но нам не приходит в голову так думать о мужчине. Почему? Да потому, что мы воображаем, будто знаем все на свете. Я бы сказал, что с Джо Чапином мы здорово промахнулись, и я лично промахнулся не меньше чем на милю. Может, я и был глуп. Может, так оно и было.

– Мне кажется, Майк, что ты обо всем этом задумался сейчас впервые, – заметил Дональдсон.

– Ты, Пол, абсолютно прав.

– Вот и приехали, – сказал Уит Хофман.

– Хочу кое-что еще добавить, – сказал Слэттери.

– Что же именно? – спросил Дональдсон.

– Может, я вел себя глупо по отношению к Джо, но его уже нет. Но я не буду вести себя глупо по отношению к Эдит.

Дональдсон, чтобы встать с сиденья, взялся за петлю и на мгновение застыл.

– Похоже, у тебя для Эдит есть какие-то планы?

– Слишком рано говорить об этом, – сказал Слэттери. – А может, не рано?

– Поддерживай со мной связь, Майк. Я хотел бы знать, что тут у вас происходит. – Он похлопал Слэттери по колену. – Знаешь, из всех знакомых мне ирландцев ты самый занятный.

– Если это так, то зачем ограничиваться ирландцами? Хотя, пожалуй, все ирландцы настолько занятны, что остальные могут принимать нас только в весьма ограниченных дозах. Или по крайней мере так кажется.

– И еще ты высокомерный сукин сын, – сказал Дональдсон.

– Вот это уже больше похоже на правду. И тут мы с тобой на равных.

– Ну, понимаешь теперь, почему мне нравится этот парень? – сказал Дональдсон Хофману.

– Отлично понимаю, – ответил Хофман.

– Ладно, давайте прибережем остальные комплименты для покойного, – сказал Слэттери. – С моей распухшей головой и твоим пухлым задом из этой колесницы не так-то просто выбраться.

Они вышли из лимузина, и шофер обратился к Майку Слэттери:

– В какое время, сэр, мне за вами вернуться?

– Часа через полтора, – сказал Слэттери. – Нет, вот что, Эд: приезжай в четыре. Это будет в самый раз.

– Слушаюсь, сэр.

– Надеюсь, ты, Пол, заметил, что мы ехали в моей собственной машине, – сказал Слэттери. – Народ за эту нашу поездку не платит.

– Господин сенатор, ваша забота о нашей экономике воистину трогательна, – сказал Дональдсон. – Уит, ты ведь хорошо знаешь этот дом: если я сейчас же не опорожню свой мочевой пузырь, то осрамлюсь, как малое дитя.

– Тогда идемте к гаражу, там есть туалет, – сказал Хофман. – Майк?

– Со мной все в порядке. Встретимся в доме, – отозвался Майк Слэттери.

Майк Слэттери обладал одним важным достоинством: он умел вовремя уйти. Майк, разумеется, знал, что Полу Дональдсону было приятно с ним общаться. Но настало время разойтись, и Майк рад был, что Дональдсон нашел для этого предлог.

Дом семьи Чапин был единственным домом на улице Фредерик, к крыльцу которого вели три простые ступени из красного песчаника. У других домов, построенных в то же время, ступени в прошлом тоже были простыми, из песчаника, но, замусоленные людскими подошвами, они со временем обветшали и их заменили мраморными. На массивной парадной двери – толщиной четыре дюйма – красовалась медная табличка размером с игральную карту, на которой было выгравировано «Бенджамин Чапин». Годы полировки и чистки покрыли табличку патиной, и надпись на ней стала едва различимой. Табличка была прикручена на высоте шестидесяти восьми дюймов от основания двери, то есть на уровне глаз Бенджамина Чапина. Ровно посредине между табличкой и основанием двери виднелась почтовая щель с медной крышкой и надписью «Письма». (Ею уже давным-давно не пользовались, о чем прекрасно знали почтальоны, но она сбивала с толку временных работников почты, не знавших, что из-за сквозняков и залетавшего сквозь нее мусора почтовую щель навечно заколотили.) Над дверью располагалось веерообразное окно с вделанным в него номером 10. Внешнее стекло окна никогда не мыли – как говорила Эдит, «дело безнадежное», – но внутренняя его сторона была относительно чистой. Комплект дверной ручки и кнопки звонка был из фигурной бронзы, при этом кнопка звонка была копией фигурки на прежней «звонковой» ручке, и отлита эта кнопка была в те дни, когда «звонковую» ручку заменили электрическим звонком. Бронзовая фигурка этой ручки, прикрепленная к основанию из красного дерева, с вырезанной на нем датой установки электричества в доме Чапинов, теперь служила пресс-папье в кабинете Джо Чапина.

Вход в дом располагался в середине первого этажа, и окна находились довольно высоко, так что любопытствующим не представлялось никакой невозможности заглянуть вовнутрь, да и в любом случае в этих комнатах обычно, кроме как на мебель, не на что было смотреть, поскольку в дневное время комнатами никто не пользовался, а в вечернее в них всегда опускались жалюзи и задергивались занавески.

Однако сейчас в комнатах жалюзи были подняты, а занавески – раздвинуты. С парадной двери уже сняли траурные ленты и намеренно оставили ее слегка приоткрытой, для того чтобы гости могли входить без звонка, а дверь в вестибюль прижали к стене обернутым в материю кирпичом и открыли нараспашку. В комнатах раздавался довольно оживленный шум беседы, как обычно бывает на похоронах, когда нужна разрядка после утомительной процедуры прощания с покойником, и в то же время шум этот был приглушенным и благопристойным: во-первых, это подобало случаю, а во-вторых, в компании почти не было молодежи. Эта толпа немолодых людей только что исполнила долг, который теперь с каждым годом приходилось исполнять все чаще и чаще. В этой группе людей Джо Чапин не был самым старшим, и потому большинство присутствующих мужчин и женщин могли вполне резонно ожидать, что вскоре последуют за ним. Через месяц? Пожалуй, это слишком скоро. Через десять лет? Вряд ли они столько протянут. Через пять лет? Через три года? Чем чаще задумываешься о смерти, тем она кажется ближе, и потому самое лучшее – не думать о ней вовсе. Каждый из них знал слабости и недуги своих друзей и приятелей. У этого на животе шестнадцатидюймовый шрам. Эта женщина три раза в неделю ходит на рентген. Этот больше не выкурит ни одной сигары, а эта – что ни час, то стаканчик виски. Кто-то покупает костюм, зная, что этот костюм его переживет. Кто-то моется с неимоверной тщательностью. Кто-то без конца стрижется и бреется. Кто-то отчищает пятнышки на своих бриллиантах и меняет линзы на очках. А кто-то помнит все, что только можно, о своих приятелях, но порой приписывает грехи или скандалы совсем не тем, кому следует. Кому-то с друзьями становится скучно, и друг мгновенно превращается во врага из-за ничтожного ренонса [7]7
  Ренонс (от фр.renonce) – отсутствие какой-либо масти на руках у карточного игрока.


[Закрыть]во время игры в бридж, вызванного, кстати, всего лишь близорукостью. Но в сборище подобного рода весьма скоро воцаряется атмосфера празднества, ведь среди собравшихся так много людей, похожих друг на друга. И не важно, насколько искренне кто-то убежден в том, что любит одиночество, – в подобном сборище одиночеству просто нет места.

Передняя комната справа от входа в дом Чапинов была столовой, соединенной распашной дверью с буфетной и кухней. В той же части дома из коридора можно было попасть в уборную, и из того же коридора вела наверх парадная лестница. Передняя комната слева от входа была гостиной, а позади нее – комната, которую Эдит называла библиотекой или кабинетом, а прежде, до ее замужества, ее называли задней гостиной комнатой (на сигнальном щитке в буфетной она так и значилась: «ЗГК»). Входивших в дом гостей приветствовала горничная Мэри.

– Господа, пожалуйста, отнесите свои пальто и шляпы наверх, в комнату справа, а дамы – наверх, в комнату слева.

Мэри повторяла это раз за разом и нараспев. Гости следовали ее указаниям, задерживаясь наверху в ожидании своей очереди в туалетную комнату. Стюард Отто и два официанта из клуба «Гиббсвилль» ловко раздавали напитки: у одних они спрашивали, какие именно напитки они предпочитают, вкусы других им и так были известны. В столовой на широком расставленном столе у всех на виду была разложена подогреваемая спиртовыми горелками еда, а сбоку на столике красовался огромный кофейник и чашки. Ингредиенты напитков не были выставлены на всеобщее обозрение, а находились на кухне. Самый большой спрос, как Отто и предполагал, был на виски со льдом, а у женщин – на сухой мартини. Адмирал заказал – и получил – бренди с имбирным элем, Алик Уикс попросил шотландское виски с минеральной водой безо льда, и ему тоже принесли то, что он просил. Заказы всех остальных были предсказуемы и непритязательны, как и ожидал сверхрасторопный Отто.

Те, кто пришел первым, получили свои напитки и, не заходя в столовую, присели, чтобы отдохнуть, поддержать вежливую беседу на постороннюю тему и сердечно, мелодичным голосом поприветствовать приятелей (которых они в последний раз видели не более получаса назад). Никто не хотел первым набрасываться на еду, однако позднее, когда народу существенно прибавилось, в столовой неожиданно началось столпотворение и благонравная сумятица. Мужчины вскоре оставили тщетные попытки ухаживать за дамами и приносить им еду, так как женщины сами решительно ринулись за едой и, так или иначе, поели первыми. В дом было приглашено немногим больше шестидесяти человек, а еды приготовили на восемьдесят. В разгар ленча официанты обслужили семьдесят одного человека, включая тех, кто заказал лишь сухое печенье и стакан молока. Около двадцати гостей приняли таблетки перед едой, и несколько меньше – после еды. Приглашенные на ленч были не из тех, кто сидит на полу (не говоря уже о том, что в данном случае это было бы просто неприлично), и потому почти половина мужчин остались стоять. Гости не угощали друг друга сигарами, но не успело большинство из них закончить еду, как сигары вдруг появились на столах. Время между сервировкой первого блюда и последнего не превысило часа; от десерта же – мороженого, яблочного пирога или того и другого вместе – почти все отказались, и некоторое число гостей ушло, не выпив кофе, потому что он не был фирмы «Санка», – деталь, упущенная смущенным Отто и ничего не ведавшей Эдит.

Из приглашенных вдову представляли ее сын Джоби и брат Картер Стоукс-младший, который был на четыре года моложе Эдит и оттого ближе по возрасту к большинству гостей. Картер – невысокий, но весьма симпатичный мужчина. Он не был женат и проживал в Христианской ассоциации молодых мужчин, потому что это было дешево и респектабельно и еще потому что там были бассейн, кафетерий, парикмахерская, все нью-йоркские и филадельфийские газеты и все популярные американские и британские журналы. Он был членом клуба «Гиббсвилль» (рождественский подарок Эдит), но редко его посещал. Как он утверждал, клубные попойки и азартные игры для него слишком дорогое удовольствие и оно того не стоит. В ассоциации же он получал удовольствие от своего положения полноправного, но демократичного члена общества города Гиббсвилля, вращаясь в предпочтительной для него компании хороших парней, таких же, как он, обитателей ассоциации. Работая помощником кассира в банке, он зарабатывал семь с половиной тысяч в год, и эти деньги давали ему возможность покупать одежду в Филадельфии в «Джейкоб Рид», содержать автомобиль «плимут» и устраивать раз в год небольшую вечеринку в клубе «Гиббсвилль» в благодарность гостеприимным хозяйкам, приглашавшим его на обеды в качестве кавалера для одиноких дам. Почти никто из его приятелей и приятельниц не считал его гомосексуалистом; правда, ни те, кто поднимал этот вопрос, ни те, кто пытался защитить Картера Стоукса, не имели никаких доказательств. Мужчинам старина Картер нравился – его называли стариной потому, что ему уже было за сорок и хозяйки считали его весьма подходящей компанией для партий в бридж, на которых главным образом и происходило общение между жителями Гиббсвилля. Будучи выпускником колледжа Хейверфорд, Картер считался человеком образованным; в его случае образование, полученное в прошлом, засчитывалось и в настоящем, вроде выравнивания зубов: в юности ему выровняли зубы и дали образование, и теперь до конца своей жизни он был человеком с высшим образованием и ровными зубами.

Картер в общем-то не был снобом. Он с большей охотой общался с приятелями из ассоциации и своими коллегами из банка исключительно потому, что их компания доставляла ему удовольствие, а вовсе не потому, что эти люди казались ему особенными. Они не ждали от него проявлений необыкновенного ума и с некоторым оттенком снобизма почитали его социальное положение. Однако Картер ни в коем случае не испытывал неловкости и в компании гостей своей сестры. Он ценил губернаторскую деятельность губернатора и адмиральскую адмирала (он сам во время Первой мировой войны служил энсином [8]8
  Низшее офицерское звание. Энсин может приобрести чин лейтенанта, только прослужив год или два. – Примеч. ред.


[Закрыть]во флоте), а будучи сотрудником банка, знал о партнерстве Пола Дональдсона в компании «Морган». Он не обиделся, когда Пол Дональдсон из Скрантона его не узнал, хотя это была их не то пятнадцатая, не то двадцатая встреча. У Картера было и дружелюбие, и приятные манеры, благодаря которым он был самым что ни на есть подходящим представителем Эдит, и тот факт, что Джо Чапин когда-то не выносил его на дух, не имел сейчас ни малейшего значения. Картер приходил в этот дом сотни раз: на рождественские обеды, Дни благодарения, воскресные ужины, – и всякий раз его зять непременно спрашивал Картера: «Так что ты поделывал в последнее время?» И тон его вопроса предполагал, что ответ будет таким противным или таким занудным, что его не стоит и ждать, и потому в редком случае Картеру вообще удавалось на него ответить без того, чтобы его не прервали. Он уже давным-давно знал, что Джо его презирает, и он тоже по-своему тихо его ненавидел. Но вот сейчас он обходил гостей, которые ели, пили и чувствовали себя как дома, и об этих отношениях между ними невозможно было и догадаться. «Я боялся, начнется снегопад…», «Эдит прекрасно держится…», «Хотите еще чашку кофе?» Для своей отсутствующей сестры он был куда лучшим помощником, чем ее сын.

Джо Чапин-младший совершал ошибку за ошибкой, и одни и те же ошибки повторял раз за разом. Он подходил к какой-нибудь даме лет шестидесяти, чтобы предложить ей что-нибудь, потом никак не мог от нее отделаться, на лице у него появлялась явная скука, а дама тут же начинала на него сердиться. Затем то же самое мучение повторялось, но уже с другой дамой. Единственным человеком во всей этой толпе, с которым Джо-младшему действительно хотелось поговорить, был его кузен Уит Хофман. Он знал, что Уит милый добрый малый, любивший женщин, выпивку и гольф, и Джоби был уверен, что его кузен не откажется выпить с ним бутылочку шотландского виски в буфетной. У Джоби не имелось иллюзий насчет того, какого мнения о нем был Уит, но они все же кузены и в прошлом между ними не возникало ни обид, ни ссор. Однако это тихое распитие виски в буфетной было сейчас, увы, исключено: Джоби должен выполнять свои обязанности, а Уиту, похоже, не скучно и без него. Что ни говори, Уит обладал даром общения.

Джоби извинился перед миссис Генри Лобэк и направился к буфетной выпить второй за сегодняшний день стаканчик виски – чистое виски с микроскопической добавкой воды. Этот стаканчик не оказывал мгновенного эффекта, но Джоби знал, что через минуту-другую на душе у него повеселеет, и он вернулся к стойке перил – месту, выбранному им для своей «штаб-квартиры». И именно в эту минуту к нему подошел Пол Дональдсон из Скрантона.

– Джоби, я хотел тебя спросить…

– Да, мистер Дональдсон?

– Как твоя мама? Я через несколько минут уезжаю домой в Скрантон и хотел бы знать, смогу ли повидаться с ней хотя бы на пару минут. Она принимает гостей?

Джоби посмотрел на часы.

– Не хочу напускать на себя таинственность, но… вы могли бы подождать несколько минут? Черт возьми! Я не должен был никому говорить, но через несколько минут мама спустится вниз. Она не хотела, чтобы поднимались к ней в комнату по два или по три человека, так что она собирается спуститься сюда – обойти гостей и поздороваться с ними. Но если у вас к ней особое дело и вы хотели с ней повидаться наедине, тогда я поднимусь и спрошу ее.

– Нет-нет, я просто хотел увидеть ее и убедиться… – начал Пол Дональдсон. – С ней все в порядке?

– О да. С ней все в порядке. С ней там наверху Энн. Она не одна, если вы это имели в виду.

– Понятно, – сказал Дональдсон. – А как ты, Джоби?

– Ну, со мной все в порядке, благодарю вас. Для меня это не было неожиданностью. Были некоторые признаки.

– Я не имел в виду твоего отца. Насколько я понимаю, ты в ОСС.

– Да, – ответил Джоби. – В некой довольно неопределенной роли.

– Гарри Редингтон – мой старинный приятель.

– Неужели?

– Разве ты не знаешь Гарри Редингтона? – спросил Дональдсон.

– Возможно, знаю, но совсем немного.

– Послушай, Джоби, я ведь не немецкий шпион. В ОСС все знают Гарри Редингтона. Тебе не нужно перестраховываться. Это вроде как делать вид, что не знаешь Билла Донована. Между прочим, он тоже мой приятель.

– Но я на самом деле не знаюБилла Донована. Мистер Дональдсон, вы, похоже, знаете довольно многое об ОСС, так что вам наверняка известно, что у нас инструкция: держать язык за зубами.

– А ты, похоже, пытаешься от меня отвязаться?

– Что вы, сэр, – сказал Джоби.

– Я, как друг твоего отца, подумал, что смогу, вероятно, тебе чем-нибудь помочь, но ты, судя по всему, ни в какой помощи не нуждаешься.

– Да нет, мне помощь как раз очень бы пригодилась, но, как я уже сказал, должность у меня довольно неопределенная – одна рутина.

– Психологическая война?

– Рутинная работа, совсем не существенная.

– Господи, а ты все же пытаешься от меня отвязаться, – сказал Пол Дональдсон.

– Ладно, черт подери, я действительно пытаюсь от вас отвязаться. Вы сами на это напросились. Почему бы вам не заткнуться и не перестать изображать из себя всезнайку? Вам нужно влезть во все, что только можно?

– Да я такими ворочаю делами, что тебе, поросенок, и не снилось. Приятного вечера!

– Приятного… А вот и моя мать, если вы все еще хотите оказать ей почтение. Окажите ей, пожалуйста, почтение, мистер Дональдсон. Поклонитесь ей в пояс. – Джоби обернулся к матери, которая уже стояла на середине лестницы. – Мамочка, ты помнишь мистера Дональдсона из Скрантона? Мистера Пола Дональдсона?

– Ну конечно, Пол. Что ты такое говоришь, Джоби? Как я могу не помнить Пола Дональдсона?

Джоби улыбнулся Дональдсону, но тот не ответил на его улыбку, и Джоби кружным путем и решительной походкой двинулся в сторону буфетной. Пусть теперь всем заправляет мать.

Он налил двойного шотландского виски, разбавил водой, а потом налил в большой бокал джина с имбирным элем и со всем этим в руках поднялся по черной лестнице на второй этаж в спальню, расположенную в задней части дома. В комнате сидела незнакомая ему горничная, и никого больше не было. Он заглянул в другие комнаты, а потом поднялся на третий этаж в передней части дома, в свою бывшую спальню. Там на кедровом сундуке примостилась его сестра. Она курила сигарету.

– Хочешь? – спросил он, протягивая ей джин с элем.

– Еще бы! – воскликнула Энн. – Спасибо. А что это? Джин с имбирным элем?

– Точно, – ответил брат.

– Ты что-нибудь поел? – спросила она.

– Мне не хотелось.

– И я не была голодной, а сейчас уже хочется есть. Как ты думаешь, мы можем попросить прислать нам на кухонном лифте по бутерброду?

– Сомневаюсь. Там сейчас столько незнакомых слуг, что, если мы свистнем в свисток, они подскочат как ошпаренные.

– Наверное. Веселенькая собралась компания?

– Дерьмо.

– Такие все из себя важные. Гордость семьи, ха-ха-ха…

– Точно, – сказал Джоби. – С одним из них я уже разобрался.

– С кем же это?

– С Полом Дональдсоном.

– Ну да?

– Он пытался изобразить мне, что стоит ему шепнуть кому надо словечко, и работа Донована у меня в кармане.

– А кто такой Донован?

– Большая дерьмо-шишка в ОСС.

– И что ты сказал?

– Я терпел его покровительственный тон сколько мог, а потом он спросил меня, пытаюсь ли я от него отвязаться, и я ответил ему, что да, пытаюсь, и еще сказал ему… я уже не помню, что именно я сказал, но не думаю, что в следующее Рождество могу рассчитывать на дорогие игрушки.

– Когда это случилось?

– Пару минут назад. А почему ты спрашиваешь?

– Молодец. Ты столько времени там продержался?

– Я изображал маленького мальчика в вельветовом костюмчике с кружевным воротничком. Если б ты меня видела. Ты бы мною гордилась.

– Меня бы, наверное, стошнило. – сказала Энн.

– А ты-то как?

– Ну, мне не хотелось появляться в обществе. И у меня было еще одно преимущество. Я надела вуаль.

– Она вела себя достойно?

– Достойно. Разумеется, достойно.

– Как, черт побери, она держится все эти четыре дня?

– Послушай, это еще ничего.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня такое чувство, что это еще только репетиция.

– Не может быть, – сказал Джоби.

– Может.

– Бог тебе в помощь.

– О, со мной все будет в порядке, – сказала Энн. – Все не так уж плохо. Если бы она рассчитывала на меня, тогда было бы нелегко. Но она едва меня замечает. Я у нее вроде дуэньи. Разумеется, дуэньи при очень воспитанной сеньорите.

– А что она делает?

– Кто? Дуэнья?

– Нет. Мадам.

– Ну… ты имеешь в виду, когда мы одни?

– Да.

– Когда мы абсолютно одни и нас никто не может побеспокоить, она начинает заниматься списком. Списком людей, которые послали письма и телеграммы. И список этот невероятно длинный. Больше тысячи людей. И она собирается ответить каждому из них.

– Ты ей помогаешь?

– Я предложила, но она отказалась.

– Почему ты не хочешь, чтобы она занималась этим списком? Это с ее стороны весьма… мило.

– Я не возражаю, чтобы она занималась этим списком. Мне не нравится, что она составляет его, чтобы убить время, и отказывается делать это в чьем-либо присутствии.

– Что в этом дурного? – спросил Джоби.

– Это глупо. Если кто-то оказывается поблизости, она хочет выглядеть новоиспеченной вдовой – убитой горем, но стойкой. Не способной ни на какие обыденные занятия вроде составления списка. Но когда никого, кроме меня, поблизости нет, она работает без передышки – переписывает имена и адреса, чтобы потом не тратить на это время. Меня это просто оскорбляет – то есть оскорбляло бы, если меня это хоть каплю трогало.

– Ты хочешь сказать, она собирается написать тысячу писем?

– Больше тысячи. Может быть, даже две тысячи. Но я не думаю, что она будет писать им всем письма, – она заказала карточки и собирается своей собственной рукой написать на них адреса и подписать их и черкнуть несколько слов от себя – на большинстве из них.

– Джо бы это понравилось.

– Джо бы это понравилось.

– Я хочу все делать так, как это сделал бы Джо.

– Да, я хочу все делать так, как это сделал бы Джо.

– Мы что, снова должны показаться там, внизу? – спросил брат.

– Я не собираюсь, – сказала Энн.

– Интересно, ядолжен это делать или нет?

– Там дядя Карти.

– И кстати, он получает от этого огромное удовольствие, – сказал Джоби. – Сколько времени, ты думаешь, Мадам собирается с ними провести?

– Там такая толпа. А она должна поговорить со всеми. Она не может пропустить ни одного человека.

– Семьдесят один – так сказал Отто из клуба «Гиббсвилль». По минуте с каждым. Это многим больше часа.

– Для чего ты это подсчитываешь? – спросила Энн.

– Ну, черт подери, если она собирается пробыть там час или даже дольше, я могу принести нам еще по стаканчику.

– Операция «Напиться и забыться», – сказала Энн.

– Вовсе нет. Но почему бы не расслабиться? Ты пойди постой возле кухонного лифта.

Джоби отправился вниз. Через несколько минут Энн увидела, как веревка задрожала, и услышала шум поднимающего лифта. Она взяла бутылки, лед и бокалы и понесла все это в комнату брата.

– Я уже не так молод, как прежде, – вернувшись, сказал Джоби. – Я, бывало, гонял по этим ступеням раз пятьдесят в день.

– А кто молод? Мне уже тридцать четыре. Ну и возраст.

– Точно. Жизнь твоя кончена.

– И это не шутка, – сказала Энн. – Когда ты возвращаешься в Вашингтон?

– Поездом семь ноль пять, завтра утром. Должен признаться, что в первый раз с удовольствием туда возвращаюсь.

– Сколько еще будет продолжаться война?

– Всякое говорят. Пять лет. Три года. Я думаю, все будет зависеть от военно-морского флота.

– Пять лет. Мне будет тридцать девять, а через год – сорок. Я думала, тридцать – это ужас, но сорок!

– Я не возражаю против тридцати, – сказал Джоби.

– А что тебе возражать?

– Точно. Зачем мне возражать? И вообще, почему я должен возражать против сорока, пятидесяти или двадцати восьми? Какая между ними разница?

– Но я не это имела в виду, – сказала Энн.

– Я знаю, что не это, – ответил Джоби.

Брат и сестра вдруг умолкли. Они сидели, не глядя друг на друга и ощущая, что они вместе.

– Сейчас для нас должна начаться совершенно новая жизнь, – сказала Энн.

– Почему?

– Я не говорю, что она начнется, этого я не говорю. Но смерть отца должна стать некой вехой.

– Может, это и так, – сказал Джоби. – Да, конечно же, это так. Конечно. Отец умер – значит, его больше с нами нет. Мы будем по нему скучать. Разве этого не достаточно для вехи?

– Мне кажется, что дело не только в этом.

– Деньги. Каждый из нас получает по сотне тысяч долларов. Неплохо иметь по сотне тысяч долларов… если он, конечно, не изменил свое завещание.

– Да, но имей в виду вот что. Я тоже знаю про завещание. Каждый из нас получает по сотне тысяч долларов – это верно. Но что, если это все, что мы получим?

– На что ты намекаешь? – спросил Джоби.

– Какой доход мы будем получать с этой сотни долларов?

– Бывает по-разному. Может быть, три тысячи, а может – шесть.

– Предположим, это будет четыре, – сказала Энн. – Но тогда это меньше, чем мы получаем теперь.

– Возможно, – ответил Джоби. – Я как-то об этом не подумал. – Ты имеешь в виду, Мадам может сказать нам: вот ваши две сотни тысяч долларов, и сокращайте свои расходы.

– Именно, – отозвалась Энн. – А для меня эта тысяча долларов в год имеет большое значение.

– А для меня не имеет. Я тебе помогу. У меня есть работа, и, полагаю, она у меня всегда будет, так что, если ты будешь получать четыре тысячи вместо пяти, я тебе буду добавлять. Я веду простой образ жизни.

– Спасибо, Джоби, – сказала Энн. – С другой стороны, она, возможно, и сама станет мне добавлять.

– Но мы оба в этом сомневаемся, – сказал брат.

Энн рассмеялась.

– Я очень сомневаюсь. Она, наверное, скажет мне, что я могу жить здесь и таким образом экономить.

– И это действительно так.

– Да, это так… если бы я могла здесь жить.

– Пусть разница в тысячу тебя не волнует, – сказал Джоби. – Так или иначе, у тебя начинается новая жизнь.

– Да, наверное. Правда, когда я впервые о ней подумала, я не имела в виду деньги. Я чувствовала: что-то должно измениться у меня внутри, – но ничего не происходит. Я не чувствую себя ни старше, ни моложе, не чувствую ни великой потери, ни облегчения.

– Еще слишком рано. В последние дни было столько всяких дел.

– Наверное, – сказала Энн.

Они снова помолчали.

– Чему ты улыбаешься? – спросил вдруг Джоби.

– Я улыбалась? Должно быть, думала о том, что, когда мы были детьми, я была намного старше тебя. А потом я, вероятно, перестала взрослеть, ты меня обогнал, и теперь тыстарше.

– Я старше, – согласился Джоби.

– Интересно, как так случилось, что ты стал старше? – спросила Энн.

– Даже не знаю. Возможно, ты осталасьмолодой, а я – нет.

– Да, в какой-то мере так оно и есть. У меня были любовные романы, и, наверное, поэтому я не взрослела.

– У меня тоже были любовные романы. Это не объяснение, – сказал Джоби.

– Ты о своих любовных романах никогда ничего не рассказываешь – ты такой скрытный.

– И таким скрытным намерен остаться.

– Я не пыталась ничего у тебя выведать.

– Немножко пыталась.

– Ну… да, немножко пыталась, – сказала Энн. – Но разве это плохо? Ведь тебе, наверное, было бы неприятно, если бы я вообще не проявляла к ним никакого интереса.

– Я не против, чтобы ты проявляла к ним интерес. Только не увлекайся. Вчера у меня было заседание с Мадам. Как обычно, у нее уже на примете парочка кандидатур.

– Кто же?

– Ну, Салли Моррисон.

– Которая, как мы знаем, влюблена в доктора из Филадельфии.

– Джин Уальдермут.

–  Джин Уальдермут?

– Джин Уальдермут, – сказал Джоби. – И еще какая-то девушка из Истона. Она не могла вспомнить ее имени, и я, конечно, тоже. Девушка, которая когда-то навещала Элси Лобэк.

– Я знаю, кого она имеет в виду. Я тоже не помню ее имени. Мне кажется, ее отец – судья. Салли Моррисон, Джин Уальдермут и подруга Элси Лобэк. Кто еще?

– Для начала и этого более чем достаточно. Но интересно вот что: Мадам хочет, чтобы я женился, но ей абсолютно наплевать, будет ли мнепри этом хорошо и буду ли ясчастлив. Ей просто хочется своего единственного сына куда-нибудь заткнуть.

– Заткнуть?

– Я теперь ее понял. Женатый сын будет выглядетьнамного пригляднее. Назовем это так: он будет храниться в нужном месте. На самом деле я думаю, она считает, что одного дяди Карти в нашей семье предостаточно.