Текст книги "Время, чтобы вспомнить все"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

– Ладно, Шарлотт, прекратим этот разговор.

– Я его прекращу, если будет по-моему. Я тебе вот что скажу, Бен. Если ты придешь ко мне в комнату и если у меня снова родится один из этих… предметов – никак по-иному их не назовешь, – клянусь тебе: я приму яд, утоплюсь – все, что угодно…

– Шарлотт, тебе не грозит опасность.

– Когда ты так говоришь, я ни в чем не уверена, – сказала Шарлотт. – Я, наверное, пошлю записку Бесс, попрошу ее выпить со мной чашку чаю. А тебе, Бен, дорогой, почему бы не выкурить сигару? Они тебя всегда успокаивают.

– Да, пожалуй, я выкурю и выпью стаканчик бренди.

– Виски, Бен. От бренди у тебя начинает колотиться сердце.

Бесс Миллер Мак-Генри была крупной блондинкой, родившейся в Пенсильвании и усвоившей вполне определенную манеру поведения: она внимательно прислушивалась к каждому слову каждого собеседника, неотрывно следя за беседой и переводя взгляд с одного говорящего на другого, так словно была безмолвным посредником и справедливым, хоть и не обладающим властью судьей. При этом рот у нее всегда был полуоткрыт, точно она повторяла слова говорившего, но когда ее просили высказаться, она терялась от неожиданности и не знала, что сказать. Вдобавок у нее была привычка кивать в знак согласия сидевшему напротив нее собеседнику еще до того, как он начинал говорить. Она не хотела никому доставлять никаких неприятностей, не хотела ни от кого иметь никаких неприятностей, и ее жизнь была посвящена благополучию ее мужа Артура Дэвиса Мак-Генри, ее сына Артура Миллера Мак-Генри, ее дочери Пэнси Мак-Генри, ее домашнему очагу на Южной Мейн-стрит, церкви Святой Троицы и канарейкам, с которыми она в отличие от людей разговаривала о чем хотела и как хотела. Бесс принадлежала к содружеству женщин, которых в народе называли «добропорядочные».

Бесс Мак-Генри знала, что приглашение на чай в дом номер 10 на Северной Фредерик было связано с происшествием на утреннике у Монтгомери. Сама она намеревалась забыть эту историю и никогда больше не вспоминать. Ее сын Артур уже был наказан за участие в нем, и его не только лишили десерта, но и ужина, однако причина наказания заключалась в том, что, уйдя с утренника раньше времени, Артур нарушил этикет, – преступление несколько иного рода, чем то, другое, более утонченное, заключавшееся в нарушении правил, установленных хозяевами дома. В семье Мак-Генри все было проще.

У Шарлотт среди ее приятельниц установился статус полуинвалида, и все они знали, что «Шарлотт не выходит на люди». Таким образом, визит к Шарлотт всегда начинался с обсуждения ее здоровья. Однако в те времена люди по большей части были сдержанными и не видели никакой необходимости вдаваться в анатомические подробности. У Шарлотт была некая женская болезнь, но какое бы мучительное любопытство ни разбирало ее приятельниц, ни одна из них не стремилась разузнать, чем именно Шарлотт страдала, а Шарлотт, разумеется, не собиралась никому ничего рассказывать.

– Вы, Шарлотт, хорошо выглядите.

– Спасибо, Бесс. И вы тоже. Этот цвет поразительно подходит к вашим глазам.

– О, этот? Я купила материал в Филадельфии в прошлом октябре и попросила миссис Хэммер сшить мне из него платье. Я собиралась избавиться от миссис Хэммер, но когда она сшила мне это платье, решила не спешить.

– Ей так нужна работа.

– Да, ей действительно так нужна работа. Сколько, Шарлотт, вы ей платите?

– Последнее время она мне ничего не шила.

– О, она вам ничего не шила?

– В последнее время не шила, но я столько шью сама, что мне, помимо этого, почти ничего и не нужно. Я люблю шить.

– Вы всегда любили шить, правда? Если бы только у меня было больше времени для приятногошитья! Я чиню детские вещи и шью кое-что для Артура, а на фасонное шитье времени не остается.

– Да, я тоже делаю кое-что для Бена и вседля Джо. Я только не люблю штопать.

– О, я тоже не люблю штопать. Штопанье – такая канитель, правда? У меня дома стоит корзинка, полная вещей для штопки, и каждый раз, когда я на нее смотрю, она точно говорит мне: «Бесс, ты пренебрегаешь штопаньем».

– Ох уж эти мальчико́вые чулки, – сказала Шарлотт.

– Именно мальчико́вые чулки я без конца и штопаю.

– Но это не тягостная обязанность, не для наших детей. Артур чудный мальчик. Мы с Беном так радуемся, что у Джо такой замечательный друг, как Артур. Лучший друг.

– О Боже мой! Джо – это… Я даже не могу выразить словами, как мы любим Джо.

– И они прекрасно ладят.

– Правда же? Так прекрасно ладят.

Шарлотт вздохнула.

– Я не понимаю, как такая женщина, как Бланш Монтгомери… как она может называть себя леди?

– Точно.

– Наши мальчики ходили на десятки утренников, десятки …

– По крайней мере, – сказала Бесс, а потом задумалась, будто подсчитывая про себя. – Десятки.

– И всегда вели себя как молодые джентльмены. Знаете, Бесс, нам никогда не добиться полной правды о том, что случилось в доме Бланш Монтгомери. Уверяю вас, я ни на минуту не поверила этой нелепой истории, которую мне рассказала Бланш. Она, видите ли, явилась ко мне в тот же самый день.

– Неужели?

– Еще до того, как пришел Джо, весь перепачканный грязью и серьезно простуженный. О да. Бланш явилась сюда со своими обвинениями против десятилетнего мальчика, двух десятилетних мальчиков. Не только Джо, но и Артура. Артур тоже простудился?

– Немного… простудился.

– Вот о чем я подумала. Что-то там произошло такое, из-за чего мальчики убежали из дома, даже не захватив свои пальто и шапки. Может, все и началосьс игры «Спрячь наперсток», но наверняка это далеко не все. Что-то там случилось.

– Я, Шарлотт, тоже так думаю.

Шарлотт расправила юбку и сложила руки на коленях.

– Что же нам делать с Бланш Монтгомери?

– Я не знаю. Вы что-нибудь придумали?

– Как она посмела оскорбить наших мальчиков перед всеми их друзьями настолько, что они не могли этого больше вытерпеть. Конечно, мы можем позаботиться о том, чтобы ноги наших детей в ее доме больше не было. Это само собой разумеется. Но этого недостаточно. Во всем случившемся виновата Бланш, и ей нужно преподать урок.

– Надо ее исключить из Ассамблеи.

– Что-то в этом роде, но не это. Монтгомери были членами Ассамблеи с ее основания.

– Да, это правда.

– Она ведь в вашем рукодельном клубе?

– Да, она была в прошлом году. Но к сожалению, не в этом.

– И в «Гильдии алтаря».

– О да. Работает не покладая рук.

– Боюсь, нам не удастся убрать ее оттуда. Это скорее скажется на семье Монтгомери, чем на ней самой. Но есть одна вещь…

– Какая вещь, Шарлотт?

– Ну, все эти организации вроде рукодельного клуба или «Гильдии алтаря» – тут мы ничего поделать не можем. Но есть другие места – не организации. Например эта группа, которую вы организуете на следующий год, – маленький вечерний клуб.

– Артур в нем председатель.

– Так мне Бен и сказал. Естественно, в моем положении нам пришлось отказаться, но пока что у него даже нет названия, правда?

– Нет, у нас пока что даже нет для него названия. Просто маленький неофициальный вечерний клуб. Раз в месяц, ноябрь, декабрь, январь, февраль и март.

– И Бланш Монтгомери в такой клуб до смерти хочется попасть. Выскочка из Рединга, а некоторые приятные люди, которые прожили здесь всю свою жизнь, об этом клубе даже не узнают. После того как она оскорбила наших детей, я бы за обеденным столом не захотела и близко с ней сидеть. Думаю, с этого можно начать.

– О, я могу позаботиться о том, чтобы они не получили приглашения.

– Вы, Бесс, имеете здесь такое большое влияние. Если ее без всякого шума все станут игнорировать и люди перестанут принимать ееприглашения, тогда она, возможно, поймет, что маленьких детей нельзя оскорблять безнаказанно. Она сидела в этой самой комнате… Я в жизни не видела женщины с такой нечистой совестью. А когда я увидела моего мальчика, всего перепачканного грязью и дрожащего от холода… ну, с Артуром, наверное, было то же самое, и вы, Бесс, наверное, чувствовали то же, что и я.

– О да, – согласилась Бесс.

– Я ничего не скажу о вечернем клубе никому, даже Бену. Вы позаботьтесь о нем так, как считаете нужным, и, возможно, госпожа Монтгомери тогда поймет, что не может не считаться с чувствами матерей. И если решите, что я чем-то могу вам помочь, Бесс, немедленно мне скажите. С нашими мальчиками обошлись просто гадко, но нас с вами это сблизило, как никогда.

– Я вам, Шарлотт, обещаю все сделать.

– Дорогая моя Бесс, самые лучшие друзья – это старые друзья, верно?

– Точнее не скажешь.

То, что чету Монтгомери не включили в маленький вечерний клуб, стало очевидным, только когда в него негласно набрали ограниченное число в двадцать супружеских пар и после этого перестали принимать заявки. Клуб этот был неофициальным: у него не было офиса, не было помещения, не было официальных бланков, и он нигде не вывешивал никаких объявлений. Назвали его «Второй четверг», и в названии слово «клуб» не фигурировало. Когда выяснилось, что Монтгомери в него не входят (и когда стало известно, что им даже не предложили в него вступить), их социальному положению пришел конец. Стратегия Шарлотт предусматривала личное оскорбление Бланш Монтгомери, но у нее не было нужды планировать свою месть слишком тщательно. То, что чету Монтгомери не приняли во «Второй четверг» уронило их в глазах как членов клуба, так и всех остальных, и никто, или почти никто, не знал, почему именно это случилось. Еще вчера Монтгомери были одной из первых семей в городе, а сегодня они всего лишь одна из старых семей с деньгами. И даже Бланш Монтгомери не подозревала в этом Шарлотт, которая не была членом «Второго четверга», так же как не подозревала и Бесс – женщину, неспособную на интриги. Злясь и рыдая, она винила во всем саму себя, но так никогда и не узнала истинной причины нанесенного ей оскорбления. Может, она тратит слишком много денег на наряды? А может, она флиртовала с чьим-то мужем? А может, им не понравился цвет, в который она перекрасила старый особняк Монтгомери? Она полностью сознавала грандиозность своего провала: ее не спасло даже то, что она замужем за Монтгомери. Но то, что он был женат на ней, оказалось достаточной причиной для того, чтобы нанести обиду семье Монтгомери. В 1930 году, когда ее сын, адвокат, защищал крупных бутлегеров и публичные дома, одевался как бутлегер и был одним из главных клиентов проституток, она по-прежнему винила во всем себя и желала, чтобы ее сын стал таким, как Джо Чапин.

Шарлотт как-то между делом сказала Бесс Мак-Генри, что та отлично справилась со своей работой, однако Шарлотт настолько глубоко была погружена в обязанности матери Джо, что не собиралась посвящать свою жизнь происшествию у Монтгомери. У нее были другие заботы. Шарлотт без всякого труда убедила чету Мак-Генри, что их мальчик обязан учиться в частной школе. Артур Дэвис Мак-Генри в 1870 году окончил обычную государственную школу в Гиббсвилле, а потом учился в колледже Дикинсон. Школьное образование считалось в то время достаточным, колледж – любой колледж – был уже роскошью. Задача Шарлотт облегчалась тем, что Артуру-младшему хотелось делать то же самое, что делал Джо, и Артур Дэвис и Бесс Мак-Генри обрадовались частной школе ничуть не меньше своего сына. Но семья Мак-Генри была предана колледжу Дикинсон, и убедить их, что Артур должен поступить в Йель, было непросто. И дело было не в деньгах. Разница в оплате учебы в Йеле и в Дикинсоне, Лафайетте или Мюленберге была несущественной. Но в Пенсильвании явное предпочтение отдавалось хорошим местным колледжам, и существовало некое предубеждение против Йеля, считавшегося заведением новоанглийским, и против Принстона, в котором слишком сильно было влияние южных штатов. Для жителей Гиббсвилля университетом был Университет Пенсильвании – заведение традиционное. Но он был в Филадельфии, а многие семьи предпочитали, чтобы их сыновья учились в городах поменьше – Истоне, Оллентоне, Карлайле. У большинства тех, кого посылали в Йель, было новоанглийское прошлое, и таковое, например, было в семье Чапин. Не было никаких сомнений в том, что Джо Чапин пойдет в Йель, но на то, чтобы убедить семью Артура Мак-Генри отдать предпочтение не Дикинсону, а Йелю, ушло пять лет. Самым убедительным аргументом оказалось не то, что Йель лучше Дикинсона, а то, что преимущества будущих дружеских связей помогут Артуру, как они надеялись, стать выдающимся адвокатом. И это рассуждение имело под собой почву. Владельцы компании «Уголь и железо» жили в Филадельфии и Нью-Йорке, где выпускников Йеля было гораздо больше, чем в Гиббсвилле.

Шарлотт искренне заботило будущее молодого Артура, но заботилась она фактически о компаньоне для своего сына. Так как она сама не могла сопровождать его в Йель, ей оставалось только одно: обеспечить Джо надежным компаньоном. К счастью для обеих семей, мальчики относились друг к другу с большой симпатией. Когда же дело дошло до высшей юридической школы, старшие Мак-Генри уже не возражали. Они послали Артура в Университет Пенсильвании вместе с Джо, игнорируя то, что в Дикинсоне тоже была первоклассная юридическая школа. К тому времени у Артура Дэвиса и Бесс сын учился в Йеле, и они уже были преданы Большой Четверке [23]23
  Имеются в виду четыре самых престижных в то время университета США: Гарвард, Йель, Принстон и Университет Пенсильвании.


[Закрыть].

Никому и в голову не приходило спросить самого Артура, в какую он хочет пойти школу и колледж, вероятно, потому, что это не приходило в голову и ему самому. Его дружба с Джо было такой неотъемлемой частью его жизни, что во всех важных жизненных решениях он почти всегда полагался на выбор Джо. И хотя это не свойственно американскому образу мышления, но факт остается фактом: Джо занимал позицию, подобную королевской, а Артур – позицию его знатного компаньона. Однако сам Артур никогда не считал себя покорным слугой или подчиненным Джо. Артур нередко был для Джо удобным партнером, но сам он себя таковым никогда не считал. Он относился к себе с полным уважением и не мучился ревностью, когда Джо веселился в компании Алика Уикса, Дейва Харрисона или Пола Дональдсона. Благодаря внешней привлекательности, отличным манерам и стабильному финансовому положению Джо без конца приглашали на вечеринки и в дома его йельских приятелей, которые не жаждали вместе с ним приглашать Артура Мак-Генри. Джо мог запросто стать жителем Нью-Йорка и раствориться в растущей нью-йоркской толпе выпускников Йеля. С другой стороны, Артур был истинным «йельским пенсильванцем», и только; он никогда не искал ни работы, ни даже возможности работать в Нью-Йорке. Для Артура за все четыре года в Нью-Хейвене и позднее, в Университете Пенсильвании, самым большим событием по-прежнему оставалась «Ассамблея» в Гиббсвилле; на вечеринках в Нью-Йорке и Филадельфии он всегда чувствовал себя гостем, а в Гиббсвилле он был членом«Ассамблеи» (или, вернее, должен был им стать по достижении двадцати пяти лет). Положение Артура Мак-Генри в Йеле по-своему напоминало положение в нем Джо Чапина, если не считать того, что он пользовался большим, чем Джо, успехом в разных студенческих организациях и завел больше дружеских связей. Но Джо Чапин и Артур Мак-Генри были нью-хейвенские выпускники Йеля, а не нью-йоркские. Дейв Харрисон и Алик Уикс, оба жители Нью-Йорка, с радостью бы приняли в свою компанию Джо Чапина, и даже когда они с Джо разлучались, то всегда с легкостью возобновляли с ним отношения. Они с искренней вежливостью спрашивали его об Артуре Мак-Генри, зная, что тот был самым близким другом Джо, в то время как Джо был для них своим парнем, который по чистой случайности родился в городке с названием Гиббсвилль.

Однако после одного-единственного разговора с Артуром Джо Чапин решил вернуться вместе с другом назад в Гиббсвилль.

– Я иногда думаю: неплохо было бы поработать в Нью-Йорке, – сказал как-то раз на последнем курсе Джо.

– У тебя это отлично получится, – откликнулся Артур.

– Ты правда так думаешь?

– Да, я так думаю.

– Почему?

– Ну, тебе нравится Нью-Йорк. Тебе в нем хорошо. И тебе по душе тамошние люди.

– Да, но я не соглашусь там работать, если ты туда не поедешь.

– Нет, я ни за что туда не поеду, – сказал Артур. – Мое место в Гиббсвилле. И потом, я люблю Нью-Йорк не настолько, насколько любишь его ты.

– Тебе он никогда особенно не нравился, верно?

– Раз-два в году я бы туда съездил, но этого мне было бы достаточно. В Нью-Йорке я никогда себя не чувствовал свободно. Так же как Дейв или Алик никогда не почувствуют себя свободно в Гиббсвилле. Но ты бы с Нью-Йорком сроднился запросто.

– Возможно. Но я испытываю то же чувство к Гиббсвиллю, что и ты. Это место, где я родился, ну и всякое такое прочее.

– Насколько я понимаю, твои и мои родители потратили много денег на наше обучение: на Йель и частную школу, – но они нам дали кое-что еще.

– Что же это?

– Все годы до того, как мы уехали в школу, мы изучали там людей и местную географию, нам знакомы и улицы, и соседские городки, и сельская местность. Можно сказать, что мы прошли курс Гиббсвилля. Зачем же все это выбрасывать в мусорную корзину? Нет, я никогда не буду работать в Нью-Йорке, по крайней мере постоянно. Я пойду работать в фирму отца, женюсь, может, даже когда-нибудь стану судьей.

– А как же наше партнерство?

– Мы не сможем стать партнерами, если ты поедешь в Нью-Йорк.

– Я не говорил о Нью-Йорке всерьез.

– Ну, я не осуждаю тебя за то, что ты о нем подумываешь.

– Дейв и Алик завели об этом разговор, только поэтому я и задумался.

– Ты не торопись. Мы еще даже не в юридической школе.

– И я не уверен, что если бы я поселился в Нью-Йорке, мне бы там понравилось, – сказал Джо. – Мне не нравится все время объяснять, кто я такой. И это уже случалось со мной далеко не один раз. Стоит мне познакомиться с девушкой в Нью-Йорке, как она начинает удивляться, что никогда прежде меня не встречала, а когда я ей объясняю, что я из Пенсильвании, она смотрит на меня с изумлением. «Из Пенсильвании?» Как будто это индейская территория. А другие девушки считают, что я, само собой, из Нью-Йорка, и не могут понять… и опять все то же самое: «Почему я встречаю вас впервые?» Нью-Йорк считается огромным городом, но в кругу друзей Дейва и Алика он кажется не больше Гиббсвилля. Единственная разница в том, что в Нью-Йорке я посторонний, а в Гиббсвилле – свой.

– Ты можешь стать своим в Нью-Йорке в любое время.

– Я в этом не уверен. Когда они начинают говорить о том, что они делали в детстве, я обычно помалкиваю. Они все друг друга знали. Мне кажется, пройдут годы, прежде чем я стану своим в Нью-Йорке. И я не уверен, что хочу жениться на девушке из Нью-Йорка.

– Так что, с Мари Харрисон у тебя все кончено?

– У нас с ней никогда ничего серьезного и не было. Я поцеловал ее, но я не единственный, кто целовал Мари. И она готова была позволить мне куда больше, чем поцелуи. Ты, наверно, думаешь, что гадко так говорить о сестре своего друга, но так оно и есть. Я слышал, как один парень из Принстона говорил, что Мари ищет мужа и ей не важно, кто он, что он: она готова его заполучить любым способом. Когда я в феврале гостил у Харрисонов…

– Тебе не обязательно мне это рассказывать.

– Раз я начал, так я тебе уж расскажу всю историю. Меня поселили в гостевой комнате на одном этаже с матерью и отцом Дейва. Обрати внимание: на одном и том же этаже. И вот я вторую ночь там. Было, наверное, часа три ночи. Сплю без задних ног и вдруг просыпаюсь, ну не совсем вдруг. Я просыпаюсь постепенно. Я думал, что мне это снится, будто она лежит со мной в постели. В ночной рубашке, со мной в постели, и гладит мой живот, и когда я совсем проснулся, она зажимает мне рот рукой и шепчет: «Ш-ш-ш, милый». Я думал, что мне это снится, но я точно знаю, что это был не сон.

– И что потом?

– Она поцеловала меня взасос.

– Боже мой! Не может быть?

– Ты же знаешь, я не стану такое придумывать.

– Знаю.

– На следующий день я не мог смотреть ей в глаза, а ей хоть бы что. Можно было подумать, что ничего не случилось. В тот вечер мы все вместе пошли в ресторан, и я просто не знал, о чем с ней говорить, и все еще никак не мог поверить, что это на самом деле правда. Но так оно и было.

– Откуда ты знаешь? Она что-нибудь сказала?

– И не только сказала. По дороге домой, в коляске, она прошептала мне: «Не засыпай». Я и так не мог уснуть – все надеялся, что она снова ко мне придет. И она пришла. На этот раз ей не пришлось меня будить. Я ее ждал. Больше часа. Почти два часа. «Милый, ты спишь?» – спросила она. Я ответил, что нет, и она нырнула ко мне в постель, на этот раз без ночной рубашки, и, должен признаться, на мне тоже ничего не было. Она была со мной до пяти часов утра.

– Боже мой, это ж было рискованно.

– Я знаю, и я все думал: как же я посмотрю в глаза ее матери, и отцу, и Дейву, одному из моих близких друзей. Но ее это не волновало. В ней точно два человека, два разных человека. Я думал: какая она хорошенькая, и с ней приятно проводить время, но ведь она к тому же чья-то сестра. Ну, она и естьчья-то сестра. Сестра Дейва. Могу поспорить: если бы Дейв узнал обо всем этом, то убил бы ее, и меня тоже. И, надо сказать, я бы его не осудил.

– Но ты же ее на это не подбивал. Она сама.

– Но я должен был вести себя разумнее.

– А что ты мог сделать?

– Ну, что бы это ни было, я этого не сделал. Она вроде как два совершенно разных человека. Но она недва разных человека. Я решил, что теперь она наверняка считает: я должен на ней жениться, – и перед тем как вернуться в Нью-Хейвен, сказал ей: «Мари, прежде чем жениться, я должен кончить высшую юридическую школу». И знаешь, что она мне сказала?

– И что же?

– Она сказала: «Пусть тебе это не помешает снова к нам приехать». Она вовсе и не ждала, что я на ней женюсь. Для нее все это значило не больше, чем для других девушек прогуляться, держась за руки. Сначала я вздохнул с облегчением, но потом все изменилось. Я в нее влюбился.

– Я так и думал.

– Я писал ей письмо за письмом. Какое-то время я писал каждый день, и никакого ответа. А потом она мне написала. Я, пожалуй, тебе его покажу.

Джо подошел к своему письменному столу и открыл ключом металлический сундучок.

«Дорогой Джо, – пишет она. – Я пишу вам потому, что, если верить вашим письмам, я вас увлекла и обманула. Но у меня не было таких намерений – я слишком ценю нашу дружбу. Когда мы вместе с вами приятно проводили время, у меня вовсе не было намерений произвести на вас подобное впечатление, поэтому я хочу сказать, что всегда буду вспоминать о вас как об очаровательном друге Дейва и всегда буду рада вашему приезду в наш дом. Простите меня, пожалуйста, если я случайно (она написала „случаяно“) произвела на вас ложное впечатление. Я очень влюблена в одного джентльмена, которого я в настоящее время не могу назвать по имени, а то бы с удовольствием его вам назвала. Желаю вам всяческого счастья и удачи.

Ваш друг Мари».

– Ну и история, – сказал Артур.

– Да, думаю, она была влюблена в этого джентльмена и тогда, когда приходила ко мне в комнату.

– Хотя в это трудно поверить, – заметил Артур.

– Во все это трудно поверить, – сказал Джо. – Я рад, что мне неизвестно, кто этот другой джентльмен.

– Знаешь, что я подозреваю?

– Что?

– Я подозреваю, что она влюблена в женатого человека, – сказал Артур.

– Серьезно? Я тоже так подумал. Для чего еще нужна эта таинственность?

– Точно.

– Поэтому я и не хочу жениться на нью-йоркской девушке.

– Но почему? – сказал Артур. – Они же не все такие, как Мари.

– Нет, конечно, нет, но она единственная, с кем у меня были отношения, такого рода отношения, и я не хочу снова разочаровываться. Брак должен быть таким, как у твоих родителей, и моих. Мари только двадцать или двадцать один, а посмотрина нее.

– М-да.

– Она, Артур, уже старая.А какой она будет в тридцать? Я имею в виду не ее внешность, а ее опыт. Я уверен, что этот человек женат, и скорее всего… о ней будут писать в скандальной хронике. А когда это случится, я буду рад, что так быстро из этого выпутался.

– Верно.

– Тот, кто женится на Мари… Как бы ты себя чувствовал на его месте?

– Только не я. Спасибо, но мне такого не нужно.

– Правильно. Но подумай о том, что я сейчас тебе рассказал. Я чуть не стал этим самым человеком. Я считал, она ждет, что я на ней женюсь.

– Но она ведь не ждала.

– Мне повезло. Это было чистой воды везение. Но ты знаешь, как на мне отразилась эта история? К тебе это не относится, но посмотри на наших приятелей: интересно, что они знают о женщинах? И еще интересно, заметно ли по мне, что со мной что-то произошло.

– Ну, я знал, что с тобой что-то происходит, о чем ты не хочешь мне рассказывать, но не знаю, заметно ли это было другим.

– Надеюсь, что нет. Мне не нужны приятели повесы. Я таким не доверяю ни в бизнесе, ни в профессиональных делах, ни в личном общении. И не хочу, чтобы меня считали повесой; правда, я, разумеется, и не повеса. Но если наши отношения с Мари отразились у меня на лице, это было бы признаком слабости моего характера. Моя мать говорит, что подобные слабости рано или поздно, но всегда отражаются на лице.

– Я думаю, она права.

– А знаешь, что их дом один из тех немногих, которые моя мать целиком и полностью одобрила? Семья Харрисон. Одна из лучших старейших семей – согласно мнению моей матери.

– Ну так оно и есть.

– Но это говорит о том, что не всегда можно судить о людях по их внешнему виду или по тому, что, в твоем представлении,ты о них знаешь, – сказал Джо. – Артур, ты все еще придерживаешься нашего с тобой прежнего мнения о поведении мужей? Помнишь, мы считали, что если муж ожидает от жены порядочного поведения, то он и сам должен быть порядочным?

– Ты имеешь в виду жениха и невесту?

– Ну да.

– Да, я так считаю. И надеюсь, когда буду жениться, так оно и будет.

– Но я уже этого теперь ждать от себя не могу. Как ты думаешь, когда я женюсь, мне следует рассказать об этом жене?

– Ну… я бы на твоем месте не стал.

– Я надеялся, что ты именно так и скажешь. Я считаю, что я не принадлежуМари, а ведь в этом все и дело. Важно, принадлежалты кому-то еще или нет. Я могу честно сказать своей жене, что никогда не принадлежал никакой другой женщине.

– С мысленной оговоркой.

– Да, с мысленной оговоркой. И это будет невинная ложь.

– Если только к тебе в комнату снова не придет какая-нибудь девушка. Тогда это уже не будет невинная ложь.

– Я об этом не подумал. Такое мне и в голову не приходило. Но не думаю, что это может случиться.

– А тебе, Джо, этого хоть немного хотелось бы?

– Ну… мы с тобой никогда друг друга не обманываем. Если бы я обладал могуществом Всевышнего и мог бы с корнем вырвать все, что случилось между мной и Мари… я бы не стал этого делать. Мне кажется, если бы она снова ко мне пришла, я бы перед ней не устоял.

– Значит, ты все-таки ей принадлежал, правда?

– Да, Артур, принадлежал. Я признаю это. И когда я женюсь, мне придется лгать своей жене о Мари. Знаешь, я ведь лгал и себе самому, но тебе я лгать не могу. Странно?

– Ты правдивый человек.

– В конечном счете так лучше.

– Это точно, – сказал Артур.

После этой беседы друзья не заговаривали о Мари почти два года. Они соседствовали в доме своего братства в Университете Пенсильвании. И вот однажды, в конце зимы, Артур вернулся домой после полудня и застал Джо сидящим в кресле все еще в пальто и галошах.

– Что такое, Джо? Что-то случилось?

– Случилось.

– У тебя в семье? С матерью и отцом?

– Нет. С Мари. Я пришел домой. И увидел вот это письмо. Оно от Дейва.

Артур стал читать:

«Дорогой Джо!

Зная о твоей симпатии к Мари и ее симпатии к тебе, я беру на себя печальную обязанность сообщить тебе, что в прошлый четверг она умерла от перитонита, который последовал за брюшнополостной операцией. Ее оперировали в частной больнице в пригороде, и похороны, носившие исключительно частный характер, состоялись в субботу. У нас не было носителей гроба, и мы не приглашали на похороны никого, кроме членов семьи.

Перебирая вещи Мари, я наткнулся на маленькую пачку писем, написанных, как мне показалось, твоим почерком. Сознаюсь, что я прочитал одно из этих писем, и, только прочтя его, понял, что письма эти были любовными. Я возвращаю их тебе, так как думаю, что они не предназначены для посторонних глаз. Возможно, тебя утешит то, что Мари все еще хранила твою фотографию в медальоне, который носила в своей сумочке до того самого дня, когда она попала в больницу. Если бы только я знал, что вы с Мари были влюблены друг в друга… если бы ваш роман имел завершение, возможно, все бы обернулось по-другому и более счастливым образом. Но на этом я умолкаю…

Дейв».

– Бедняжка, – сказал Артур.

– Она? Или я?

– Я имел в виду ее. Но я даже не знаю, Джо, что и сказать, – проговорил Артур. – Похоже, все это время она была в тебя влюблена.

– Похоже, это еще далеко не все, – сказал Джо.

– Ты думаешь об операции?

– Я думаю об операции в частной клинике в пригороде, и похоронах исключительно для членов семьи, и о том, что все покрыто тайной. Ты наверняка знаешь, о чем я думаю.

– О том, что она умерла от аборта.

– Да. Именно это бедняга Дейв и пытался мне объяснить. Я еду следующим поездом в Нью-Йорк.

– Мне поехать с тобой?

– Спасибо, Артур, но я поеду один и вернусь сегодня же вечером. Я хочу поговорить с Дейвом. Я пошлю ему телеграмму, и мы встретимся в университетском клубе. Мне бы не хотелось видеться со всей его семьей. Только с Дейвом.

Джо вернулся из Нью-Йорка за полночь.

– Я не сплю, – послышался голос Артура. – Если ты хочешь, поговорим.

– Я даже не знаю, – отозвался Джо, вешая пальто в платяной шкаф.

– Можешь бросить мне сигарету? – попросил Артур.

Джо бросил ему сигарету и сел в кресло.

– Дейв просил никому ничего не рассказывать.

– Я понимаю.

– Небольшая подробность: все, о чем мы догадались, прочитав письмо, оказалось правдой.

– О чем ты догадался, – уточнил Артур.

– И то, о чем ты догадался тоже, – сказал Джо. – Ты догадался, что она была в меня влюблена, помнишь?

– Да, помню.

– За два дня до смерти, а точнее, вечером накануне того дня, когда Мари умерла, она, будучи в бреду, произносила мое имя. Когда Мари пришла в себя, они ее спросили, хочет ли она, чтобы я пришел, и она ответила, что ни в коем случае, – она не хочет ни во что меня впутывать. Если бы я пришел в больницу… ну, ты понимаешь. Артур, почему я этого всего не знал? Почему я так в ней ошибался? Она меня любила!Она – единственный человек, который меня когда-нибудь любил. А что я думал? И что я говорил?

– Что бы ты ни говорил, ты говорил это только мне.

– Верно. Но мне не так стыдно за то, что я тебе говорил, как за то, что я думал. Я тебе все рассказал, но с моей стороны было подло думать, что она не более чем…

– Джо, послушай: если нас вешать за наши мысли, мы бы сейчас все стояли на эшафоте.