Текст книги "Время, чтобы вспомнить все"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

– Пастор – однокурсник Джо Чапина. По Йелю, – прошептала Пег своей дочери Монике Слэттери Мак-Нотон.

Пег выбрала для похода на похороны вторую по старшинству дочь, потому что она была почти того же возраста, что и Энн Чапин Мазгроув. Моника относилась к Энн с симпатией, но пошла на похороны с матерью исключительно потому, что знала: между службой и ленчем будет часовой промежуток и мать может расщедриться и купить ей шляпу. Насколько Монике было известно, церемонии, предшествовавшие захоронению мертвых, порой оказывали на ее мать именно такой эффект, и Моника считала бесплатную шляпу справедливой платой за час, проведенный в чужой церкви в окружении абсолютно чуждых ей людей. Она знала почти всех из них, но они ее ничуть не интересовали. Так же как и ее сестер, Монику приучили вести себя почтительно по отношению ко всем посторонним, и эту вежливость вбивали в девочек до тех пор, пока она не стала у них машинальной. На их белых перчатках никогда не было ни пятнышка, белизна их зубов находилась под постоянным контролем, и прихожане церкви Святых Петра и Павла могли поклясться, что среди прихожанок церкви Святой Троицы не найдется ни одной девушки, которая могла бы сравниться с дочерями Слэттери по вежливости, аккуратности и исключительной презентабельности.

Моника умела исполнить поклон Пег Слэттери, но исполняла его в несколько иной манере. Когда Моника и ее сестры исполняли поклон Пег Слэттери, они добавляли к нему нежную улыбку, более взрослую, но в принципе ту самую, которой им внушали улыбаться все их детство. Из-за добавленной улыбки поклон дочерей Слэттери отличался от поклона их матери. Моника, Мари и Мишель – все они по-своему были хорошенькие, а кто же устоит перед улыбкой хорошенькой девушки? Даже другие женщины не могли устоять перед такой улыбкой, особенно если девушка ничего не требовала взамен. Люди, разбирающиеся в жизни, люди с жизненным опытом, говорили, что от одного взгляда на девушек из семьи Слэттери начинало казаться, будто все твои беды мгновенно рассеются. Те же, кто не был столь циничен, заявляли, что, судя по всему, сестры Слэттери ни разу в жизни не были несчастны. Но были и другие, которые до тех пор, пока Маргарет не постриглась в монахини, утверждали, что никто не умеет добывать голоса для Майка Слэттери лучше его четырех дочерей. Это утверждение было не совсем точным, потому что Майк Слэттери получал голоса вовсе не путем убеждения избирателей. Отдельные избиратели Майка вообще не интересовали, он редко произносил речи и после повторного переизбрания на должность члена ассамблеи навсегда покончил с нелепым хождением по домам избирателей. Майк доставлял на избирательный пункт целые округа, а отдельные избиратели были теперь заботой руководителя административного района. Но справедливости ради следует заметить, что ни одну из четырех дочерей Майка Слэттери нельзя было упрекнуть в том, что из-за нее Майк терялголоса.

Моника, обведя взглядом присутствующих, закончила осмотр дамских шляп: что ни говори, а на похороны никто не надевает ничего стоящего. Священнослужитель продолжал говорить в той же манере, что и его соученики по манхэттенской школе, то есть жители Нью-Йорка. Акцент у него был не бостонский, но и не бруклинский. Так говорили некоторые девицы из Нью-Йорка. У кого-то из них братья учились в Фордэме, у кого-то – в Йеле, и у их сестер был тот же самый акцент. В точности как у этого священника.

Священник умолк, и по боковым проходам стали пробираться профессиональные носители гроба: водитель такси Джонни Лофтус; железнодорожный полицейский Мэтт Мак-Гоуэн; Джордж Лонгмиллер, у которого была какая-то должность в суде; Фрэнк Мак-Нортон, дальний кузен мужа Моники, Джеймса, – он же сотрудник железнодорожного экспресса; Джек Дафф, владелец кондитерской лавки в восточной части города, и Эд Крессуэл, продавец одного из магазинов мужской одежды. Моника никогда раньше не замечала, что Джонни Лофтус и Фрэнк Мак-Нортон были почти одного и того же роста. Она всегда думала, что Фрэнк выше Джонни. Насколько ей было известно, каждому из них платили по шесть долларов; она только не помнила, откуда ей это было известно. Наверное, ей сказал об этом Джим. Да, именно Джим и сказал. Этим ребятам полагалось быть крепкими, трезвыми, выглядеть аккуратно, быть примерно одного и того же роста и работать в таких местах, откуда в день похорон можно безболезненно отлучиться на час-другой. Странно было видеть Мэтта Мак-Гоуэна в протестантской церкви – он обычно собирал пожертвования на семичасовой мессе в церкви Святых Петра и Павла; и видеть его здесь было примерно то же самое, что встретить в Париже кого-то из жителей Гиббсвилля. Интересно… Да нет, конечно же, монсеньор Кридон дал ему на это разрешение. Джонни был католиком, Мэтт был католиком, Фрэнк был католиком, и Джек Дафф был католиком. Они никогда бы не взялись за эту работу без разрешения монсеньора Кридона.

Но вот в проходы стали выходить почетные носители гроба. Ее отец. Мистер Мак-Генри. Генри Лобэк. Какой-то нездешний необычайно высокий мужчина, которого она никогда прежде не видела. Мистер Хукер, редактор газеты. Мистер Дженкинс, работник банка. Губернатор. Дж. Фрэнк Киркпатрик, адвокат из Филадельфии. Какой-то адмирал. Доктор Инглиш. Уитни Хофман. Мэр. Судья Уильямс. Новый заведующий городскими школами мистер Джонсон. Незнакомый ей мужчина с двумя тростями. Пол Дональдсон из Скрантона. Всего их было шестнадцать человек.

– Шестнадцать почетных носителей гроба, – сказала мать Моники.

– Я заметила, – отозвалась Моника.

– Те, что нездешние, учились с Джо Чапином в Йеле, – объяснила Пег Слэттери.

– Я и не знала, что он учился в Йеле, – сказала Моника. – Того, что я сегодня о нем узнала, хватило бы на целую книгу.

– Что-что?

– Да нет, ничего особенного, – сказала Моника.

Люди стали покидать церковь, и Моника вместе с матерью вышла в запруженный толпой проход.

– Такая красивая служба, правда, миссис Слэттери? – послышался голос помощника кассира банка Теодора Пфлага, который, выйдя в проход, теперь придерживал толпу, пропуская вперед Пег Слэттери и Монику.

– Благодарю вас. Очень красивая. Необычайно красивая, – сказала Пег Слэттери.

– Вы заметили мужчину с двумя тростями? Это Дэвид Л. Харрисон, партнер Дж. П. Моргана, – заметил Пфлаг.

– Да, я знаю, – ответила Пег. – Он учился в Йеле вместе с мистером Чапином.

– Доброе утро, миссис Мак-Нортон.

– Доброе утро, мистер Пфлаг.

– Вас, леди, подвезти куда-нибудь, или вы на своей машине?

– Премного вам благодарна, но нам нужно сделать кое-какие покупки, – ответила Пег Слэттери.

– Что ж, я, пожалуй, вернусь в банк. В честь мистера Чапина мы сегодня закрыты, но я догадываюсь,что у меня кое-какиедела все же найдутся. Кое-какие,мягко выражаясь.

– Приятно было повидаться, – сказала Пег Слэттери.

– И мне, конечно, тоже. До свидания, миссис Слэттери. И миссис Мак-Нортон. Всего хорошего.

– До свидания, – сказала Моника.

У подножия каменной лестницы Моника с матерью приостановились.

– Ты ведь уловила, правда же? – сказала Пег.

– Уловила что?

– Мне теперь нужно сказать твоему отцу, что Тед Пфлаг вышел сегодня на работу, несмотря на то что у него был выходной. Ладно, я ему это скажу. Так что ты сейчас хочешь делать? Пойдем посмотрим на шляпы? Доставлю уж тебе удовольствие – куплю тебе шляпу, только не очень дорогую.

– Не дороже чего?

– Тридцати пяти долларов. Я сегодня щедрая.

– Если мне понравится шляпа за двадцать пять, ты мне отдашь остальные десять? – спросила Моника.

– Отдам. И похоже, мне это обойдется в сто пять. Не могу же я купить что-то для одной дочери и не купить для других. Это мой принцип.

– О, а я думала, что ты купишь только мне одной, – сказала Моника.

– Нет, на такое я не пойду, но приглашу тебя на ленч в отеле. Отец и все остальные поедут на ленч к Эдит Чапин. Меня тоже пригласили, но я отвертелась. Сидеть там и наблюдать, как Эдит царит над всеми, включая губернатора? Удивляюсь, что она не приехала в его автомобиле.

– Я завтра, наверное, позвоню Энн.

– Не делай этого. Держись от этого подальше.

– От чего же именно мне держаться подальше?

– Ну, не то чтобы держись подальше, – сказала Пег Слэттери. – Но в дела этих людей лучше не влезай. С Энн ты больше не видишься, да и когда вы виделись, я знала, что это ни к чему не приведет. Джо умер, и нам больше не надо притворяться, будто мы друзья семьи Чапин, потому что мы им не друзья.

– Хорошо, – сказала Моника. – Жаль, что я не надела бежевое платье. Мне хотелось бы подобрать к нему шляпу, а это платье совсем другого стиля.

– Ты всегда сможешь ее поменять. Мы покупаем у Сэйди столько шляп, что она никогда не возражает, чтобы я обменяла одну на другую. Только не надевай эту шляпу на вечеринку или в какое-нибудь публичное место, иначе она тебе ее не обменяет.

– Я могу купить две шляпы по пятнадцать долларов.

– Те, что у нее по пятнадцать, ты носить не станешь. Купи сейчас шляпу за двадцать пять, а потом поменяй – мой тебе совет, – сказала Пег Слэттери.

– Я, пожалуй, лучше куплю пару туфель.

– Нет, туфли ты уж покупай сама. Пусть за туфли платит Джим. Туфли – это необходимость. Шляпы – роскошь.

– Хорошо, – согласилась Моника.

Накануне все предвещало снегопад, однако день обернулся холодным и ясным и благодаря предполуденному наплыву машин, усугубленному появлением огромных черных автомобилей похоронного бюро, а также машин политиков и важных персон, в воздухе носился некий дух празднества. Блестящие лимузины, множество незнакомых шоферов, короткие номерные знаки автомобилей, звезды и флаги военных машин уже сами по себе вызывали уважение к Джо Чапину. Город привык к большим похоронам, они ему не были в новинку. Но эти большие автомобили везли важных людей, приложивших усилия, чтобы явиться на похороны Джо Чапина. Важные, занятые люди со всего штата, и из Вашингтона, и из Нью-Йорка собрались в Гиббсвилле, потому что умер Джо Чапин. В отелях не было свободных мест, на путях железнодорожной станции Рединг гостей ожидал персональный вагон, членов частных клубов «Гиббсвилль» и «Лэнтененго» попросили в этот день не ходить в рестораны клуба на ленч, чтобы те могли обслужить приехавших в город влиятельных лиц. И в специальной пятнадцатиминутной программе местной радиостанции WGIB Тед Уоллес описал сцену у выхода из церкви Святой Троицы после окончания церемонии. Тед, который поселился в городе сравнительно недавно, оказался экспертом в выуживании связи между названием популярной песни и магазином ювелирных изделий «Кауфман кредит» и к тому же обладателем бесспорного дара превращать заурядную баскетбольную игру старшеклассников в увлекательное событие. В распознавании знаменитостей ему содействовал его добрый друг Эл Джеллинек из «Стандард», у которого был список всех выдающихся гостей. Но Элу не удалось удержать своего друга Теда от представления усопшего как Джозефа Б. Чаплина. В ответ радиостанция получила восемьдесят четыре телефонных звонка, что превзошло предыдущий рекорд Теда Уоллеса, когда он приписал пластинку некоего Вика Деймона Фрэнку Синатре. Теда впервые поставили ответственным за «Программу особых событий», и на самом деле радиостанция впервые транслировала программу под таким именно названием. Теда, правда, утешил тот факт, что радиостанция получила шестнадцать письменных жалоб на то, что регулярную программу «Обеденная сиеста» заменили трансляцией похорон.

После довольно основательного двадцатиминутного затора пробки рассосались, и улицы снова вернулись к своему обычному полуденному виду. Однако даже во время двадцатиминутного затора протестующим автомобильным гудкам не удалось заглушить колокольный звон церкви Святой Троицы. Ее величественные колокола звонили еще в те времена, когда металл для этих автомобилей покоился в рудниках «Мисейби», и колокола эти будут по-прежнему звонить еще долго после того, как все эти автомобили окажутся на свалке. Однако благодаря этому сражению децибел Гиббсвилль целых двадцать минут походил на настоящий большой город, а Джо Чапин, виновник всех этих перипетий, предстал пред жителями Гиббсвилля необычайно важным человеком.

И его жена, новоиспеченная вдова Эдит Стоукс Чапин, тоже не без основания почувствовала себя необычайно важной персоной. Весь день и весь вечер вплоть до десяти часов, когда она отошла ко сну, важные люди одаряли ее скромными знаками внимания; уж чем-чем, а этим искусством они владели. Они вежливо отходили в сторону, пропуская Эдит, лицо которой скрывала густая вуаль, к положенному ей месту у могилы, и старательно удерживались от проявления эмоций, когда во время службы упоминалась смерть, а священнослужители то и дело бросали на нее сочувственные взгляды.

Во время захоронения в воздухе вдруг появился гражданский самолет – синий аэроплан – и принялся описывать у них над головой восьмифутовые круги; почетные носители гроба все, как один, уставились на самолет, точно своим взглядом пытаясь его отогнать, но ни один из них даже шепотом не выразил неудовольствие невежеством пилота. Шум мотора внес оживление в это далеко не оживленное событие, и один из почетных носителей гроба – адмирал – бросил неодобрительный взгляд в сторону своего адъютанта-капрала, который понимающе кивнул в ответ. Адъютант понимал, что тут ничего нельзя поделать, но он также понимал, что адмирал, как высший чин из всех присутствующих, обязан был хоть как-то высказать свое неодобрение. На самом деле, любые действия по отношению к самолету и пилоту скорее всего оказались бы нежелательными, поскольку на него почти в течение всей церемонии неотрывно смотрел Джо Чапин-младший. На лице Джо Чапина-младшего ничто не указывало на неудовольствие или неодобрение. Джо стоял рядом с матерью, почти вплотную к ней, и глаза его неотступно, с невозмутимым любопытством следили за виражами, а выражение губ было непроницаемым. Джо Чапин-младший был жив, невредим, и его присутствие было бесспорным, но любой из присутствующих мог с легкостью представить себе, что в этот ясный, холодный весенний день Джо-младший стоит на вершине холма просто так, сам по себе. И тем не менее даже незнакомец наверняка бы сообразил, что Джо на этом кладбище оказался не случайно. Его одежда, разумеется, свидетельствовала о том, что он пришел на похороны: черный трикотажный галстук, обвязанный вокруг накрахмаленного воротничка, черное пальто, синий саржевый костюм, черные туфли и черная фетровая шляпа – все это было сделано из первоклассного материала, превосходно сшито и явно не предназначалось для ношения на службу. Ничто из его одежды не было куплено специально для похорон: все это было частью его гардероба и предназначено для другого рода случаев, – но подходило и для сегодняшнего тоже. У всех главных участников церемонии – вдовы, ее дочери и сына – наблюдалось несомненное сходство: рот семейства Стоукс. Губы, хотя и не полные, но выдающиеся. Иллюзия их полноты объяснялась вытянутостью губ, годами прикрывавших крупные передние зубы. Сходство это было удивительным, особенно во времена ортодонтии. Рот и невидимые за ним зубы выглядели совершенно одинаково у женщины, родившейся в 1886 году, и молодого человека, родившегося в 1915-м. Рот матери был настолько некрасив, что его можно было назвать мужеподобным, а в ее присутствии рот молодого человека казался чувственно-женственным. Рот был их единственной сходной чертой, но настолько выдающейся, что она замечалась мгновенно и узнавалась безошибочно. У сына был тонкий нос, глубоко посаженные глаза и широкий невыпуклый лоб, который скорее был продолжением лица, чем началом верхней части головы. Сын был на полголовы выше матери, но казался таким же узкокостным, как и она, что придавало ему, мужчине, стройность, граничащую с хрупкостью.

Дочь больше походила на мать. Если бы удалось воссоздать более молодую и хорошенькую версию матери и поставить ее рядом с могилой, она выглядела бы точно как дочь. Вид у дочери был утонченней, чем у матери, утонченней и нежнее: рот ее казался зовущим, глаза живо блестели, а улыбка обнажала белоснежные зубы. Дочь была ниже матери и рядом с ней выглядела изящной. В Гиббсвилле нередко можно было услышать: «Как так получилось: Энн почти копия своей матери и при этом такая хорошенькая?» Энн, как и ее брат, отличалась от всех присутствующих, но отличие это было иного рода: на похоронах Джо Чапина она единственная плакала.

Возле могилы лежала груда цветов. А рядом с ней, облокотившись на лопаты, стояли двое рабочих – гробокопатели. Во время службы они не сняли кепок и, точно невоспитанные дети, не сводили глаз с тех, кто пришел на похороны. От гробокопателей никто не ждал почтительности, а им и в голову не приходило ее кому-либо выражать. К этим похоронам их приближало лишь одно: они узнали Майка Слэттери, кивком приветствовали его и ничуть не обиделись на то, что он не кивнул им в ответ. К рытью могилы Джо Чапина они еще и не приступали; они ждали, когда уберут цветочные подношения, чтобы начать рытье могилы для другого усопшего. Поэтому похороны Чапина оказались для них помехой, они их задерживали, но труд могильщиков хорошо оплачивается и к тому же отчего не поглазеть на сильных мира сего. Скоро эти сильные мира уйдут, и тогда они смогут приняться за работу и выкопать яму для завтрашнего покойника. На их каменных обветренных лицах было ничуть не меньше достоинства и суровости, чем в лицах тех, кто пришел хоронить Джо Чапина.

Вскоре все было закончено. Ближайшие родственники усопшего, почтительно сопровождаемые остальными, сели в свой далеко не новый «кадиллак», а затем почетные носители гроба и некоторые прочие приглашенные в дом покойного уселись в свои автомобили или арендованные для них лимузины. Церемония у могилы оказалась короче, чем ленч, которым Пег Слэттери угостила свою дочь. Почетные носители гроба принялись поглядывать на часы и блокнотные листки, на которых их старательные секретарши записали время отправления удобных для них поездов. У всех иногородних во второй половине дня уже намечены были дела, и дела эти были вдалеке от Гиббсвилля. Печальный долг по отношению к Джо Чапину был исполнен; оставалось выпить по стаканчику виски, съесть ленч, обменяться фразой-другой с Эдит, и в путь. И скорее всего многих из них Гиббсвилль никогда больше и не увидит. Все эти важные люди дорожили временем, и большинство из них по опыту знали, что, пока ты занят делом, ты жив, – ты жив хотя бы до той минуты, пока тебя не настигла смерть. Никому из них не было по душе то, из-за чего они приехали в Гиббсвилль. И никто из них не хотел тут задерживаться, не желая, чтобы ему напоминали, из-за чего именно он сюда приехал. Стаканчик виски, кусок бифштекса с кровью, пожатие руки Эдит, поцелуй в ее увядающую щеку, и можно возвращаться в свой привычный мир. Для адмирала, которому уже обеспечили послевоенную гражданскую службу, здесь не было ничего привлекательного, как и для губернатора, который не собирался выдвигать свою кандидатуру на следующий срок. Редактор газеты Хукер, единственный, кто точно знал степень важности каждого из почетных носителей гроба, находился в таком состоянии упоения славой и растерянности, что забыл обо всем на свете и расслабился. Дэвид Л. Харрисон, относившийся с подозрением ко всем, с кем не был знаком хотя бы в течение тридцати лет, прилепился к Артуру Мак-Генри, которого знал уже тридцать лет, и ни один из этих двух преданных памяти Джо друзей не завел в тот день ни одного полезного знакомства. У невероятно высокого мужчины, который учился с Джо Чапином в Йеле, состояние было значительней, чем у Дэвида Л. Харрисона, и всякий раз, когда ему хотелось увидеться с Дэвидом Л. Харрисоном, он мог это сделать в их общем частном клубе «Звенья». Генри Лобэк имел довольно тесные деловые отношения с Дж. Фрэнком Киркпатриком, но они питали друг к другу явную неприязнь. Новый заведующий школами, мистер Джонсон, проштудировал с помощью «Кто есть кто» все необходимые сведения о прибывших в город важных персонах (и нашел там всех, за исключением Уитни Хофмана и сотрудника банка мистера Дженкинса), но не был уверен, кто из них Дэвид Л. Харрисон, а кто Дж. Фрэнк Киркпатрик. Сотрудник банка мистер Дженкинс выискивал возможность поговорить только с мистером Дэвидом Л. Харрисоном, который сделал все возможное, чтобы мистер Дженкинс больше не подходил к нему ни на одном собрании банкиров, называя его «доктором Дженкинсом» и прекрасно сознавая, насколько этот титул не имеет к мистеру Дженкинсу никакого отношения. Вся эта компания из шестнадцати мужчин, собранная в кучу и сопровождаемая полицией, со стороны казалась сплоченной группой, но впечатление это было обманчивым. На самом деле все они знали далеко не одного и того же Джо Чапина.

Из шестнадцати носителей гроба только один – Артур Мак-Генри – знал разного Джо Чапина, а вслед за ним шел Майк Слэттери, который знал больше Джо Чапина, чем все остальные. Йельский Джо Чапин был приятелем Дэвида Л. Харрисона и высокого мужчины по имени Алик Уикс; Джо Чапин – адвокат, был приятелем Киркпатрика и судьи Уильямса; Джо Чапин – политик, был приятелем Майка Слэттери, губернатора и мэра; Джо Чапин – уроженец старого Гиббсвилля, был приятелем доктора Инглиша, Уита Хофмана и Генри Лобэка. Редактор газеты Хукер, адмирал, сотрудник банка Дженкинс и заведующий школами были не столько приятелями Джо Чапина, сколько сотоварищами по комитетам. Пол Дональдсон из Скрантона, которого упоминали не иначе, как Пол Дональдсон из Скрантона, был влиятельным человеком, принятым в кругу влиятельных лиц, имевшем представителей в большинстве американских штатов и нескольких провинциях Канады. Он был богатым, чрезвычайно богатым человеком, который всегда выглядел так, как положено, и всегда говорил то, что положено. Он был единственным человеком из города Скрантона, которого знали многие богатые и влиятельные люди; и о городе Скрантоне эти люди знали лишь одно: в нем жил Пол Дональдсон. В списке директоров его нью-йоркского банка рядом с его именем не стояло адвокатское звание или название его адвокатской фирмы, в этом списке он значился как «Пол Дональдсон, Скрантон, штат Пенсильвания». Он был членом коллегии адвокатов, но это несущественно; он являлся президентом фирмы «Пол Дональдсон и компания», где он сами был «Пол Дональдсон и компания». Он был в некотором роде самым важным носителем гроба, так как его отсутствие в списке почетных носителей гроба скорее всего было бы самым заметным. Дейву Харрисону он пожал руку небрежно – в конце концов, он видел Харрисона с неделю назад в Нью-Йорке, виделся с ним постоянно, и, что самое существенное, Харрисон не принадлежал к семье Морган. Он лично знал Артура Мак-Генри, Майка Слэттери, Алика Уикса, губернатора, доктора Инглиша, Уита Хофмана и Дейва Харрисона. Артура Мак-Генри Пол Дональдсон считал пенсильванским джентльменом, и познакомился он с ним, так же как и с Джо Чапином, в Йеле. Доктора Инглиша, Уита Хофмана и Генри Лобэка Дональдсон считал гиббсвилльскими джентльменами, и людей такого сорта Пол Дональдсон знал в каждом американском городе. Джо Чапин был его приятелем по Йелю и гиббсвилльским джентльменом, и именно по этим двум причинам Пол Дональдсон из Скрантона присутствовал на похоронах Джо. Когда за несколько дней до этого он сказал: «Мне нужно поехать на похороны Джо Чапина», – он говорил сущую правду. Будучи Полом Дональдсоном из Скрантона, он должен был присутствовать на похоронах такого человека, как Джо Чапин из Гиббсвилля. Таких, как Джо Чапин, в ближайшее время не предвиделось, и никто не знал этого лучше Пола Дональдсона из Скрантона. Ему ни к чему были новоиспеченные деньги, так же как и новоиспеченные миллионеры. Ему ни к чему были художники, писатели, составители реклам, техасцы, музыканты или евреи. Именно так он и говорил: «Мне ни к чему…» В действительности же он со всеми из них имел дело и всех их использовал. Но стоило ему извлечь из них пользу, как он тут же исключал их из своей жизни. Он никогда не приглашал их к себе в дом и никогда бы не пошел на ихпохороны, даже с чувством ликования.

В лимузине по дороге к дому номер 10 по улице Северная Фредерик он сидел рядом с Майком Слэттери.

– На похороны Джо пришло много народу, – сказал Пол Дональдсон из Скрантона.

– Очень много, – ответил Майк Слэттери. – Джо было бы приятно знать, что ты пришел.

– Да брось ты, – сказал Дональдсон. – Расскажи-ка мне лучше о его сыне. Говорят, толку от него никакого.

– Думаю, примерно так оно и есть, – ответил Майк.

– Что же с ним такое, Уит? Ты же наверняка его знаешь, – сказал Дональдсон.

– Конечно, – отозвался Уит Хофман. – Я редко его видел с тех пор, как он повзрослел, но о нем ходит тьма развеселых слухов.

– Каких таких слухов? – спросил Дональдсон. – Он что, «красненький»? Один из этих?

– Нет, я по крайней мере такого не слышал. А ты, Майк?

– Нет, хотя я этого не исключаю, – сказал Майк.

– А я слышал, что его выгнали из вашей альма-матер за голубизну, – сказал Уит Хофман.

– Уж этоготак точно не было, – сказал Дональдсон. – Если мы начнем выгонять их за голубизну… Господи, когда я там учился, их во всем университете было не больше полдюжины, а теперь, насколько мне известно, их там полным-полно. И не только в Йеле. Везде. В Гарварде они были всегда. В Принстоне их полно. А где ты учился, Уит? Ты был в Уильямсе.

– Точно. В Уильямсе голубых не было и в помине. Мы их всех, чуть что, отправляли в великую тройку [3]3
  Имеются в виду три самых в то время престижных американских университета: Йель, Гарвард и Принстон.


[Закрыть].

– Ты думаешь, я шучу, а это вовсе и не шутка. Мой парень пробыл в Нью-Хейвене два года и рад был оттуда убраться и поступить в Военно-морскую академию. Ему там быстро опротивело, и я не могу его за это винить. Поступаешь сейчас в Йель, и если твой отец не сидел в тюрьме или не иммигрант, тебе все время кажется, что ты должен перед кем-то извиняться. Ну может, и не настолько плохо, но все движется именно в этом направлении. Майк, а где ты учился?

– Бакалавра получил в Вилланове, а юридическая школа – в Пенне [4]4
  Имеется в виду Университет Пенсильвании, старейший университет в США и один из самых престижных.


[Закрыть].

– В Вилланове, думаю, все в порядке, а вот в Пенне, я слышал, такая же мерзость. Но что касается юного Джоби Чапина, вы думаете, он голубой? Я знал, что Джо в нем разочаровался, но не думал, что причина в этом.

– Это был один из слухов после того, как он ушел из Йеля, – сказал Хофман.

– Что ж, разве там не было никого из Гиббсвилля в то время? Ваш город ведь всегда тяготел к Йелю, – заметил Дональдсон.

– Наверное, кто-то был, – сказал Хофман. – Но кто? Майк, ты не помнишь?

– Я пытаюсь вспомнить. Молодой Огден. Разве он не был в Йеле примерно в это же время?

– Нет, он там учился позднее, – отозвался Хофман.

– А как случилось, что молодого Чапина не взяли в армию? Вид у него вполне здоровый, – сказал Дональдсон.

– Он какое-то время служилв армии, разве нет, Майк?

Об этом я знаю, – сказал Слэттери. – Он получил освобождение из-за какой-то проблемы с внутренним ухом, а потом надел на себя форму ОСС [5]5
  Офис стратегических служб.


[Закрыть]. У меня с ними был контракт. Они его сделали инструктором кодирования в одном из своих секретных лагерей.

– За границей? – спросил Дональдсон.

– Где-то в Виргинии, – сказал Слэттери. – Думаю, он и сейчас там, или по крайней мере с этими рыцарями плаща и кинжала, насколько мне известно.

– А что насчет Энн? Где был ее муж? Она ведь замужем за каким-то парнем по фамилии Мугридж, – сказал Дональдсон.

– Мазгроув, – поправил его Хофман. – Развелась. Живет теперь дома. Сколько уже времени, Майк?

– Почти год. Или около того. Насколько я понимаю, она то здесь живет, то в Филли [6]6
  Филли – прозвище Филадельфии.


[Закрыть], но в основном дома.

– У нее есть дети? Если не ошибаюсь, детей нет, если только она не родила недавно, – сказал Дональдсон.

– Детей нет, – заметил Хофман.

– И она была замужем и до этого, верно? – спросил Дональдсон.

– За итальянцем – он играл в оркестре. Этот брак мы аннулировали. О нем мало кто знает, – ответил Слэттери.

– Так уж, Майк, о нем и не знают, – возразил Хофман.

– Может, и знают, но черта с два кому-нибудь удастся подтвердить это документами, – сказал Слэттери.

– Это ты, Майк, все устроил, верно? – спросил Дональдсон.

– Скажем так – приложил руку.

– Старина Майк. Приложил руку, – усмехнулся Дональдсон.

– От нас, политиков, тоже бывает польза, – заметил Слэттери.

– Если бы все политики были такие, как ты, нам не о чем было бы волноваться, – сказал Дональдсон.

– Благодарю вас, сэр, – отозвался Слэттери.

– Я это говорю от души. Я часто прошу у Всевышнего, чтобы ты оказался в Вашингтоне.

– Ну что такого особенного я смогу сделать в Вашингтоне, чего я не делаю здесь, в Гиббсвилле? Пока есть деньги на оплату телефонных счетов, я в полном порядке.

– Ну… да. Уит, а ты почему не баллотируешься?

– Уит много чего делает за кулисами, – вмешался Слэттери.

– Понятно. Прошу прощения за любопытство, – сказал Дональдсон. – Просто не хочется, чтобы такой хороший человек, как Уит, пропадал даром.

– Поверь мне, он не пропадает даром, – заметил Слэттери. – Он делает для наших людей гораздо больше многих, которых восхваляют направо и налево.

– Рад это слышать, – отозвался Дональдсон. – Теперь еще один вопрос. Как насчет Эдит? Она будет в порядке?

– Ты имеешь в виду ее финансовое положение? Финансов у нее примерно миллион с четвертью, – сказал Слэттери.

– Не только ее финансовое положение. Ее состояние, ее настроение, – добавил Дональдсон.

– Она тверда, как доллар на бирже, – ответил Слэттери.

– Надеюсь, не китайский доллар, – заметил Дональдсон.

– Нет, не китайский доллар, – отозвался Слэттери.

– Для нее смерть Джо ведь серьезный удар? – спросил Дональдсон.

– Кто ж знает, что творится в голове у женщины. Но что касается Эдит… Да ты ее знаешь не хуже меня, – сказал Слэттери.

– Знаю. И думаю, с ней все будет в порядке. Я просто хотел выяснить: может, у тебя есть какие-то сведения или какие – то догадки…

– Эдит не станет со мной делиться, – сказал Слэттери.

– Возможно. Но ты один из самых наблюдательных людей среди всех, кого я знаю, – сказал Дональдсон.

– Моя наблюдательность не настолько остра, чтобы пробить эту маску, – ответил Слэттери. – Когда изо дня в день, из года в год перед тобой одно и то же лицо… Спроси лучше Уита. Он ее кузен.

– Я ее кузен, но Джо мне тоже кузен. Его мать – моя тетя, сестра моего отца. Я в Джо никогда не мог разобраться. Наверное, я не очень понимаю в людях. А если я не мог разобраться в Джо, то уж об Эдит и говорить не приходится, и для меня они всегда были просто родственниками.

– Занятно, занятно, – сказал Дональдсон. – Ты говоришь, что не мог разобраться в Джо. Почему же это? Что в нем такого сложного?