Текст книги "Время, чтобы вспомнить все"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

– У тебя отличная память, – сказала Эдит.

– Да, на определенные вещи, но не на все, – сказал Джо. – Ну а тыбудешь заниматься гольфом?

– Не знаю. Мне бы хотелось заняться какой-нибудь физкультурой, а в Гиббсвилле еще немного, и дамы забросят даже верховую езду. Я подумала: возьму несколько уроков у какого-нибудь профессионала и посмотрю, нравится мне это или нет. Я могла бы играть по утрам, пока дети в школе. Роз хотела бы заняться гольфом, и поначалу мы все будем дабберами.

– Ты хотела сказать – дафферами [29]29
  Жаргонное определение посредственного или слабого игрока в гольф.


[Закрыть].

– За исключением жен, которые играют в гольф там, где проводят лето.

– Да, кстати, это еще одна тема, которую нам надо обсудить. Мы будем снимать этим летом коттедж в Вентноре? Я получил сегодня утром письмо от агентов. Тебе не нужно решать это сейчас, но я думаю, мы должны им ответить через неделю или дней через десять.

– Я уже об этом думала. Я считаю, что детям хорошо бы куда-то уехать на лето, и мы все любим океан. Но с тех пор как нас напугали акулами, мое отношение к Вентнору переменилось.

– Но ведь это случилось два годаназад? – сказал Джо.

– Пусть так, но акулы могут вернуться. И я слышала, что газеты сообщали далеко не обо всех происшествиях.

– Однако мы не видели там ни одной. Ты никогда их не видела, и я никогда их не видел.

– Слава Богу, не видела. Я бы упала в обморок. От одних снимков становится страшно. Нет уж, спасибо, – сказала Эдит. – Я хочу поехать в какое-то другое место.

– На Марта-Виньярд [30]30
  Остров Марта-Виньярд – дорогое курортное место недалеко от Бостона.


[Закрыть]? В Мейн? Куда тебе хочется поехать?

– В Мейне вода для детей слишком холодная, а на Марта-Виньярд… Люди из Пенсильвании пытаются там подружиться с кем-то из Бостона, и никакого толку. Эти бостонцы глядят на тебя сверху вниз и так и ждут, что ты скажешь какую-нибудь глупость. Ты знаешь, что продается ферма Риглеров?

– Да, знаю, и не первый день. А что, ты хочешь ее купить?

– Ну, в ней все есть: и электричество, и телефонная связь, и запруда для плавания…

– Ты только что сказала, что в Мейне холодная вода, – заметил Джо.

– Вода в запруде холодная только рано утром, а потом солнце ее нагревает, и должна сказать, что пресная вода бодрит лучше соленой, и дети там научатся лучше плавать. Плавать в волнах практически нельзя, и ты помнишь, что в Вентноре нам часто приходилось пользоваться бассейном.

– Не пойми меня неправильно, дорогая, – сказал Джо. – Но мне важно знать: ты действительнохочешь купить эту ферму?

– Ну, у нее есть немало преимуществ. Главному зданию уже больше ста лет.

– Что-то в этом роде, – сказал Джо.

– В жаркие августовские дни в нем прохладно, и туда можно ненадолго наезжать всю осень и зиму. Осенью за городом так славно. Они хотят продать ее вместе с обстановкой, и я знаю, что у них там есть ценная старинная мебель. Мы можем сохранить из нее то, что захотим. Мы можем достроить с разных сторон дома две застекленные веранды – для нас и для детей.

– Двести сорок акров земли, и около шестидесяти из них лесоматериал. И у них стадо гольштейнских коров, которых они хотят продать вместе со всем остальным, и все оборудование для сельского хозяйства. И за все это они просят тридцать пять тысяч. Ферма в семи с половиной милях от нового клуба, но имей в виду: не вся дорога приведена в порядок. И это больше четырнадцати миль от центра города.

– Тридцать пять тысяч. Они продадут и за меньшие деньги, существенно меньшие.

– Нет, не существенно меньшие. Мистеру Риглеру деньги не нужны, и продает он только из-за жены. Насколько я знаю, у нее был инфаркт.

– Нет, инфаркта не было, – возразила Эдит. – Она сказала нескольким своим приятельницам, что ей там было очень одиноко.

– Долго же она этого не замечала, – сказал Джо. – Одному Богу известно, сколько лет они там прожили.

– Но прежде с ними жили дети. А теперь дети выросли, женились, – сказала Эдит.

Джо понимающе кивнул.

– Интересно, что будет с нами, когда наши дети вырастут и женятся? Предположим, мы купим ферму Риглеров. А потом Энн выйдет замуж, Джоби женится, а мы состаримся. Ты захочешь тогда продать эту ферму?

– Я подожду и посмотрю, понравится ли там нашим внукам.

– О, ты и об этом подумала? – спросил Джо.

– Конечно, подумала. Годы летят очень быстро: не успеешь оглянуться – как больше полжизни прожито и ты уже пожилая женщина, а если о таких вещах не задумываться, то потом и не знаешь, чем себя занять. Поэтому я и хочу, чтобы у тебя появились какие-то побочные интересы. Ты пообещал своему отцу, что никогда не продашь этот дом, а также пообещал, что не станешь работать в больших фирмах Нью-Йорка и Филадельфии. А при таких условиях – если их можно назвать условиями – нет никаких сомнений, что мы всю жизнь проживем в Гиббсвилле.

– Но на это у тебя ведь нет никаких возражений, – сказал Джо.

– Абсолютно никаких. И мое согласие подтверждается тем, что я хочу купить ферму Риглеров. Мне вовсе не хочется жить в большом городе. Так вот, во время войны ты доказал, что работа в фирме не отнимает все твои силы. Ты фактически доказал, что справляешься с ней и без помощи Артура. А теперь, когда Артур вернулся, я заметила, что ты приходишь с работы довольно рано и можешь свободно уходить на ленч. Твоя адвокатская практика отнимает у тебя не так уж много времени, правда?

– Ну да, я работаю не так много, как другие, – сказал Джо.

– Тебе это и не нужно. Если говорить о деньгах, то тебе это вовсе не нужно и ты вообще можешь не работать. Если бы ты бросил работать, мы все равно продолжали бы жить на том же уровне, что и сейчас.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – сказал Джо. – Но мне интересно, почему ты об этом заговорила.

– Потому что я хочу, чтобы ты был счастлив.

– Но я, Эдит, и сейчассчастлив, – сказал он. – А ты разве нет?

– Я счастлива, когда счастлив ты, но если у тебя появится слишком много свободного времени, ты вряд ли будешь счастлив.

– Живи мы на юге, я бы уходил на три-четыре часа на обед и предавался послеобеденному сну. Так что я работаю намного больше южного адвоката.

– Они ленивы, а ты – нет. На них влияет климат и местные обычаи. Я ничего не знаю о Юге, но если там адвокаты на три-четыре часа уходят на обеденный перерыв и сон, это наверняка местный обычай, и его там придерживаются все. И в это время никто не занимается никакими делами. Это их образ жизни, и потому они от нас отстают. Мы не южане, и мы не живем на Юге, и наши мужчины привыкли работать дольше и больше.

– Но зачем мне работать больше и дольше?

– Тебе не обязательно заниматься только адвокатской работой. Это может быть и что-то другое. Почему бы тебе не подготовиться к тому времени, когда вырастут дети?

– В этом-то все и дело. Я не хочу работать больше, чем теперь, потому что хочу проводить больше времени с детьми.

– Почему?

– Ну, это касается Джоби, – сказал Джо.

– В каком смысле касается Джоби?

– Если мы купим ферму Риглеров, я бы хотел проводить там больше времени. Я имею в виду, много времени. С Джоби.

– И что же ты там будешь делать?

– О, на ферме столько всякой работы и столько дел для отца и сына. Я знаю, что, если бы мы купили эту ферму, я бы там сразу же построил теннисный корт. Это не фермерское занятие, но это часть загородной жизни. Мне хотелось бы заниматься самыми разными делами вместе с сыном.

– Понятно, – сказала Эдит.

– Мне очень жаль, что мы с отцом проводили вместе не так уж много времени. Я помню, как он научил меня плавать. Однажды мы отправились с ним к «Потоку», и он бросил меня в воду. Тони или плыви!

– Ну, Джоби умеет плавать и без подобного «развлечения».

– Я знаю, что он умеет, – сказал Джо. – Жаль только, что его научил плавать какой-то инструктор из Вентнора, штат Нью-Джерси, а не я сам. Я бы хотел уходить с ним на длинные прогулки в лес, брать с собой бутерброды и термос с молоком…

– А как же Энн?

Джо улыбнулся, что случалось с ним почти всегда, когда речь заходила об Энн.

– О, Энн… Энн совсем не такая, как Джоби. Она довольна жизнью. А Джоби в нас нуждается гораздо больше, чем она. Я не хочу сказать, что Энн в нас не нуждается, но она намного лучше ладит с людьми, чем Джоби. Если мы купим ферму, я сразу же куплю еще одну лошадь и мы вместе с ней начнем заниматься верховой ездой. Это будет замечательно.

– А когда ты будешь учить верховой езде Джоби? – спросила Эдит.

Джо перестал улыбаться и задумался.

– Для Джоби это, пожалуй, несколько рано. Некоторым детям не следует начинать слишком рано. Ты ведь знаешь, кости у них еще мягкие, и считается, что, если детей посадить на лошадь раньше времени, у них искривляются ноги.

– По счастью, с Энн такого не случилось, – сказала Эдит.

– Да, слава Богу, не случилось, – согласился Джо.

Как только стало известно о том, что Чапины купили ферму Риглеров, спрос на фермы, пригодные под «загородные дома» – правда, в Гиббсвилле их так не называли, – тут же поднялся. Три семьи из тех, что недавно поселились на Лэнтененго-стрит, тут же отправились на разведку в окрестности фермы Риглеров и, к своему разочарованию, узнали, что ни одна из соседних ферм не продается. А не продавались они потому, что Джо Чапин потихоньку перекупил их закладные. И сделал он это чрезвычайно продуманно. Он вложил солидную сумму в компанию «Шведский банк и Трест» – банк местных фермеров – и дал ей знать, что, как только появится возможность, он готов купить акции банка. Потом он позаботился о том, чтобы его выбрали в совет директоров Долинной водной компании и Долинной телефонной компании. Джо также уведомил Питера Кемпа, фермера, руководившего всеми сельскохозяйственными работами у Риглеров, о том, что не собирается менять ни работников фермы, ни заведенного на ферме порядка, и что все на ферме останется в том же виде, как было при мистере Риглере. А после этого Джо навестил своего давнего приятеля Конрада Йейтса, который теперь уверенно поднимался по социальной лестнице. От Конрада, родившегося неподалеку от фермы Риглеров, Джо получил список своих соседей. На листе со списком Конрад рядом с именами написал свои замечания о честности, надежности и работоспособности каждого из фермеров, а также свое мнение о некоторых из их жен. Таким образом, Джо узнал, кого из жен мужья постоянно поколачивали и кто из мужей сам ходил со шрамами, заработанными от жен, поскольку в сельской местности женщины нередко были крупнее, а порой и сильнее своих мужей.

– У этой вот, – сказал Конрад, – четверо мальцов, и путь я проклят, если твое из них от отного и токо же папаши. Так вот, Джо, она ветет все тела на ферме. И не только тоит коров и всякое такое. Была пора убирать сено, так я вител ее в теле. Она с любым переспит кокда захочешь, но работает! А он только лошатей поконяет, и всех телов. А как работать, так она. Теперь вот этот вот, он чахоточный. Говорит, это астма, но пошел он в затницу с такой астмой. Ему надо быть на Маунт-Альто, а он говорит: «А что бутет с моей фермой?» А я говорю: «А что бутет с фермой, если ты не поедешь тута?» Работает он денно и нощно, а на себя потратить скупится. Тут, Джо, нато искать нового фермера.

– Я попрошу вас, Конрад, поищите за меня, – сказал Джо.

– Ну, Джо, – сказал Конрад, – вы заметили, что английский у меня теперь получше?

– Намного лучше. Но некоторые звуки еще надо поправить.

Конрад утвердительно кивнул.

– Я тут видал одного комика на сцене. Вы, Джо, не помните. Было давным-давно. Вы сказали, что я говорю вроде комика на сцене. Сказали, не есшай в Филдельфию, они там бутут смеяться. Оставайся в Гиппсфилле. Вы были правый.

– Вы были правы, – поправил Джо.

– Спасипо. Мне в Гиппсфилле лучше. Кое-кто смеется, но многие нет. А как бы они увидали мою панковскую книшку, так срасу бы перестали смеяться.

– Правильно говоришь, Конрад, – сказал Джо.

– А кому за это спасибо? Вам, Джо, – сказал Конрад.

И начало Детской Эры, и покупка фермы были привязаны к определенному времени, но второе событие знаменовалось определенным, 1920 годом, тогда как первое началось в некое неопределенное время и никак не называлось. И такие обычные люди, как Эдит и Джо, никогда бы не назвали это событие словом «эра».Они не сознавали, что живут в ту или иную эпоху: эпоху джаза, эпоху утраченных иллюзий; они в какой-то мере гордились тем, что живут в двадцатом веке, а позднее радовались тому, что живут во времена президента Гардинга – в спокойной обстановке после многих лет сосуществования с больным профессором Уильсоном, со слухами о войне и самой войной. Они теперь пили вино из исчезающих винных запасов на вечеринках «Второго четверга»; на танцах в частном клубе теперь играли совсем, совсем иную музыку; на ассамблеи старшие сыновья их друзей надевали уже не фраки, а смокинги, входило в обычай по окончании колледжа дарить дочерям двухместные автомобили с откидным верхом; членов клуба «Гиббсвилль» просили не стоять возле окон – где их могли заметить прохожие на Лэнтененго – со стаканами виски с содовой и льдом, а то самое место, где у Шарлотт произошла стычка с погонщиком мулов, теперь стало местом сборища юнцов, чей бродвейский вид был Гиббсвиллю настолько же в новинку, насколько и предпринимательство, с помощью которого оплачивалась их кричащая одежда. Когда женщины собирались, чтобы поиграть в бридж, они теперь курили без стеснения, а родители стали обещать своим дочерям – но не сыновьям – награду за то, чтобы не курили; женские гигиенические прокладки рекламировались как открытие, сделанное военными медсестрами во Франции; четырнадцатилетний Джек Вудрафф поставил рекорд в соревнованиях по гольфу в местном гольф-клубе, школа мисс Холтон открыла новое здание на углу 20-й улицы и Лэнтененго-стрит, а гиббсвилльская школа «Кантри дей» объявила, что переезжает из здания на углу 16-й улицы и Кристиана-стрит в новое здание на углу 22-й улицы и Кристиана-стрит; секретаря секции для мальчиков уволили из христианской ассоциации за гомосексуальное поведение; служанка, нанятая семьей Огден, родила недоношенного ребенка и похоронила в погребе Огденов; на Северной Железнодорожной авеню от отравления газом погибла семья из восьми человек; Норманн Стоукс, кузен Эдит, перешел на второй курс Шеффилдской научной школы при Йельском университете, а когда Джо случайно, от нечего делать, забрел в зал суда номер 3, там разбирался шокирующий случай подростковой проституции. Подобного рода событиями пестрели все газеты, о них без конца сплетничали, и их пикантные подробности обсуждались в самых пристойных беседах, но если холостяк внимал всему этому не более чем с мимолетным любопытством, то отца, у которого была малолетняя дочь или малолетний сын, эти события волновали и настораживали. Одни завидуют достижениям детей своих знакомых, а другие благодарят Бога за то, что уберег их от свалившихся на соседей несчастий. Родитель всеми силами старается защитить своего младенца, но когда дни младенчества позади, возникают новые угрозы его жизни и здоровью и защищать ребенка приходится от каждой в отдельности и по-своему, и нельзя ни на минуту потерять бдительность и готовность защищать. В первые годы жизни ребенка отцовские страхи сосредоточены на микробах, и чем незаметнее они подкрадываются, тем сильнее страхи, но бороться с ними почти невозможно. А в последующие годы, хотя микробы и не исчезают, врагами уже становятся люди, и их козни порой столь же невидимы, как микробы, и с ними тоже бороться почти невозможно. Но разумеется, среди людей есть порядочные, добрые и любящие, есть безмятежно-порядочные, порывисто-добрые и преданно любящие, которые верят в порядочность, доброту и любовь, не подвергая их сомнению или циничному анализу. Эти люди не отрицают добропорядочность и не прославляют злодейство, не подменяют ценности подделками: тонкую остроту – жалкой шуткой, смех – усмешкой, чистую правду – замысловатой ложью, а открытость и простоту – лисьей хитростью. Но разумеется, таких не так уж много и среди них есть как новообращенные, так и предатели.

Из-за четырехлетней разницы в возрасте между Энн и Джоби сестра взяла на себя роль третьего родителя, и это положение она заняла, как только поняла, что маленький брат не вытеснит ее из сердца родителей: ее тревоги мгновенно улеглись, и к ней вернулась прежняя уверенность в себе. В Вентноре она присматривала за ним, когда он играл на берегу океана. В конюшне на Северной Фредерик, номер 10, она следила, чтобы его не лягнул пони, а на кухне отбирала у него спички. Как это обычно делают дети, обращаясь с младшими по возрасту, Энн, подражая взрослым, читала брату длинные нотации: «Джоби, спички плохие. Слышишь меня? Они плохие. Ты не должен трогать спички. Никогда! Слышишь меня? Одной спичкой ты можешь поджечь весь дом. Чтоб я больше никогда не видела, как ты таскаешь потихоньку спички, а то я тебя так отлуплю!» Или при других обстоятельствах она говорила ему: «Джоби, ты был такой хороший мальчик, такой молодец, что помог Мариан. Всегда помогай Мариан нести белье в прачечную, и ты вырастешь большой и сильный, как папа и Гарри. Ну-ка дай мне потрогать твои мускулы. О, какие у тебя большие мускулы, Джоби, – твердые как камень! Когда ты вырастешь, с тобой лучше не драться».

Расположение дома Чапинов в восточной части города для детей имело свои недостатки. В округе не было подходящих для них друзей, и встречи с друзьями всякий раз приходилось специально устраивать: Энн и Джоби либо отвозили в дома их друзей на Вест-Сайд, либо их друзей привозили на Северную Фредерик, номер 10. У Энн и Джоби дружеских отношений с соседскими детьми почти не было. Энн не было еще и шести, когда ее подружка с Уильямс-стрит потихоньку, одну за одной, стащила из дома Чапинов дюжину серебряных ложечек, чем поставила всех в довольно неловкое положение. Мариан и Гарри все же притянули ее к ответу, и девочка призналась, что действовала по указке своей матери. Когда же Гарри отправился в дом подружки Энн, чтобы вернуть ложки, ее мать принялась угрожать, что подаст в суд на Гарри и чету Чапин, пока Гарри не сказал ей: «Сейчас я приведу полицейского, и мы посмотрим, кто кого будет судить». Так Энн потеряла подругу.

У Джоби друзей среди ближайших соседей не было. На Восточной Кристиана-стрит располагалась пожарная команда с тушильной машиной, повозкой и пятью лошадьми: тремя для перевозки тушильной машины и двумя – для повозки со шлангами. Это было одно из отделений гиббсвилльской волонтерской пожарной команды, каждое из которых держало платного конюха, как правило, жившего в здании пожарной команды. «Несравненная пожарная команда номер 2» во всех окрестностях была самым притягательным местом для маленьких мальчишек, приходивших постоять перед входом и поглазеть на пожарные машины. Входить внутрь мальчикам не позволял конюх Барт Джеймс и запугивал их страшными наказаниями. Барт держал лошадиную сбрую в превосходном состоянии, все металлические поверхности тушильной машины полировал до блеска, и от пожара до пожара на них не было ни единого отпечатка пальцев. И Барт ненавидел всех маленьких мальчиков. Для Барта Джеймса все эти мальчишки были на одно лицо, и Джоби для него ничем не отличался от любых других местных шельмецов. И вот из-за невежества Барта Джоби однажды «арестовали».

Как-то раз один из мальчишек – но не Джоби – дождался, когда Барт вошел в конюшню, прокрался туда и, дернув за кожаный ремешок, позвонил в колокольчик на телеге со шлангом. Барт тут же выскочил из конюшни. Мальчишки, наблюдавшие за проказником, кинулись врассыпную – все, кроме Джоби. Барт схватил его и надавал ему пинков.

– Ты, ублюдок, арестован! – кричал он. – Сегодня вечером приду к тебе домой и заберу тебя в тюрьму, и крысы там откусят тебе нос.

И на этот раз представителем от семьи явился Гарри.

– Ты знаешь, кому сегодня по заднице надавал? – спросил он.

И тут Барт понял, что к чему.

– Господи Иисусе! Чапинскому сынку?

– Точно, – сказал Гарри. – Что же случилось?

Барт рассказал ему.

– Так вот, ты перепутал задницы. Так что в будущем не смей так делать.

– А что ж теперь сделает Чапин? – спросил Барт.

– Ему бы надо было прийти сюда и надавать тебепо заднице. Это то, что мнесейчас хочется сделать.

– Я ж не знал, что это был его мальчонка.

– Да хоть любой другой мальчонка, Чапинов или кого еще – какая разница? Ты старый ворчливый драчун!

– Чего ж он мне сделает, Гарри?

– Хочешь знать? – сказал Гарри. – Ты еще узнаешь.

Эти скрытые угрозы были собственной выдумкой Гарри: Джо послал его разобраться в том, что произошло, и, если необходимо, принести от его имени извинения за проступок Джоби, – но у Гарри были свои способы общения с людьми, особенно с теми, которых он знал лучше своего хозяина.

На следующий день, исключительно по своему собственному почину, Энн нанесла визит Барту Джеймсу, и нанесла его таким образом, о котором она никогда не рассказала ни одной живой душе.

– Вы тот человек, который лягнул моего брата? – спросила она.

– А ты кто такая? – спросил Барт Джеймс.

– Энн Чапин. Так вы лягнули моего брата?

– А если и лягнул?

– А если лягнули, тогда вот что, – сказала она и лягнула его в икру. – Вы ужасный тип.

Энн развернулась и со всех ног пустилась бежать домой, а дома спряталась у себя в комнате. Никто не наказал ее за то, что она ударила взрослого человека, а в следующий раз, когда она проходила мимо здания пожарной службы, Барт Джеймс улыбнулся ей и снял шляпу, но Энн не улыбнулась ему в ответ. Барт Джеймс умер задолго до того, как Энн повзрослела и смогла понять, почему он ей улыбнулся.

Во время первого лета на ферме Энн и Джоби проводили вместе время чаще и дольше обычного. Их родители и слуги, казалось, постоянно что-то искали в каком-то другом шкафу или на другом письменном столе или что-то забывали дома. Мать, Мариан, Гарри и отец то и дело спохватывались, что забыли что-то привезти, или вспоминали, что упаковали ту или другую вещь, но потом никак не могли ее найти. Джо купил для фермы маленький фордовский грузовичок – машину с крытым верхом и шторками по бокам, со складными скамейками вдоль бортов и лесенкой у откидного задка. Энн прозвала его «ледяной телегой». Ездить в «ледяной телеге» было намного занятнее, чем в «пирс-эрроу» или в «додже» с откидным верхом, которыми отец и мать пользовались намного чаще. Поездки в «Шведский банк» на «ледяной телеге» стали приключением, кульминацией которого была покупка содовой с мороженым в лавке Франца. За все лето Энн только один раз свозили в Гиббсвилль – к дантисту, чтобы тот решил, когда именно он займется выравниванием ее зубов. Они прожили в деревне уже более половины намеченного срока, как к ним зачастили гости, и гости эти не были незнакомцами и являлись с коробками шоколадных конфет, ментоловыми леденцами, арбузами, книжками с картинками для маленьких детей, игрушечными пистолетами, бейсбольными битами и мячами, теннисными ракетками и теннисными мячами и с куклами, в которые Энн больше не играла и без которых Джоби уже преспокойно обходился. Приезд гостей, их подарки и поездки в банк вносили приятное разнообразие, но они не были частью их жизни, а были всего лишь приятным разнообразием. Отец и мать Энн ходили теперь в новый клуб играть в гольф, иногда даже по воскресеньям. Порой отцу приходилось на день уехать в Гиббсвилль, а в дни, когда не было игр в гольф, мать занималась хозяйственными делами: заказывала кухарке еду, составляла список покупок, подыскивала новые шторы, разыскивала свою корзинку для рукоделия, принимала ванну, ложилась отдыхать, звонила по телефону, беседовала с продавцом ковров, проводила целый день с портнихой, писала письма и пила имбирный эль. Мать все время была занята какими-то делами, и половина времени у нее уходила на разговоры с Мариан, разговоры с Гарри, разговоры с Маргарет, разговоры с фермерами.

Энн однажды подслушала разговор Мариан с няней Джоби.

– Маргарет, у тебя не жизнь, а сахар, – сказала Мариан.

– Ну и что? – ответила Маргарет. – У меня есть обязанности.

Но даже в исполнении этих самых обязанностей немалую роль играла Энн. Маргарет, бывало, брала отцовский молитвенник, четки, католическую газету «Стандард и таймс» и усаживалась в тени яблони, нежно обмахиваясь веером из пальмовой ветки (полученным в подарок в кафе Франца), и изящно потягивала из высокого бокала охлажденный ароматизированный чай. Маргарет никогда не читала ни молитвенник, ни «Стандард и таймс» больше пяти минут подряд – в жару было весьма нелегко сосредоточиться, и, поскольку на ферме было столько всего притягательного, не успевала она оглянуться, как порученный ей мальчик исчезал из виду. А Маргарет без конца тянуло в сон. К тому же Энн знала, что Маргарет не умела плавать, хотя, когда ее нанимали на работу, утверждала обратное. Ее нанимали на работу в Гиббсвилле, где ей скорее всего не надо было доказывать свое умение плавать, и потому ей ничто не помешало получить эту замечательную работу. Однако вскоре после их переезда на ферму у нее состоялся разговор с Энн, в котором Маргарет призналась девочке, что она не такая уж хорошая пловчиха, какой была прежде, не говоря уже о том, что морская вода ей намного привычней пресной. И потому, когда они пришли к водоему, Маргарет сочла, что без помощи Энн ей просто не обойтись.

– Не волнуйтесь, Маргарет. Джоби умеет плавать, – сказала Энн.

– Но я не умею плавать! – нечаянно проговорившись, воскликнула Маргарет. – Я имела в виду, не могу плавать в этом водоеме.

– Ну и дела! – воскликнула Энн. – Да вы вообще не умеете плавать. Если свалитесь в воду, вы же потонете.

Поначалу Маргарет собирать подкупить Энн, но потом передумала. А Энн получила над Маргарет власть, так как теперь могла ее шантажировать: всякий раз, когда Маргарет теряла с ней терпение, Энн говорила: « Плывите,Маргарет. Плывите». И благодаря этому шантажу Энн получила неограниченную свободу. Но поскольку Энн взяла на себя заботу о Джоби, она относилась к раскрытой ею тайне с полной ответственностью. «Что тут поделаешь? – рассуждала она. – Как ни крути, а за Джоби кто-то ведь должен присматривать».

Роз Уайт Мак-Генри не разделяла мнения Эдит об острове Марта-Виньярд и чванливых жителях Уэст-Чопа. Правда, она не то что не разделяла его, она о нем ничего не знала. А поскольку дом семьи Уайт в Эдгартауне перешел к Роз по наследству, Роз и Артур именно там и проводили лето.

Эдит всеми силами сопротивлялась ежегодным приглашениям Мак-Генри приехать к ним и провести неделю в Эдгартауне, и в прежние годы ей скорее всего от этого приглашения удалось бы увильнуть, так как чета Мак-Генри – Артур и Роз – в отличие от Артура и Милдред никогда не была у них в Вентноре.

– Неужели мы не можем отвертеться от приглашения на Марта-Виньярд? – спросила Эдит. – Скажем например, что у нас масса дел на ферме.

– Они же здесь были и видели, что никакой массы дел у нас нет.

– Роз в прошлом году не приезжала к нам в Вентнор, и не скажу, чтобы я безумно от этого страдала, – сказала Эдит. – Мы их навестили, а она к нам с ответным визитом не приехала.

– Что ж, в будущем году мы не поедем в Эдгартаун, но в этом году нам скорее всего придется туда поехать. Нам на самом деле надо туда поехать.

– Будь добр, объясни мне, пожалуйста, почему нам надо туда ехать.

– Во-первых, из вежливости… И еще у меня есть одно дело.

– Какое дело?

– На следующей неделе я должен ехать в Филадельфию, и потом, через две недели, еще раз. Я могу устроить так, что повидаюсь с клиентом на пути в Эдгартаун, а потом снова на обратном пути, а в промежутке мы навестим Артура и Роз. Ну что тебе стоит, Эдит? Ты сможешь там купаться, ходить под парусом, и тебе не обязательно встречаться с этими людьми из Бостона.

– Нет, разумеется, нет. Только каждый вечер за обедом старики будут приставать ко мне с вопросом, в каком году ты окончил университет и в каком родстве ты состоишь с этим Чапином и с тем Чапином.

– И университет не тот, и Чапин не тот. Не забывай, я через это проходил намного чаще, чем ты. Еще один раз – этим летом?

– Смотри: ты пообещал, и я твоего обещания не забуду.

Эдит из чувства долга провела неделю на острове Марта-Виньярд. На обратном пути они остановились в Филадельфии. Они зашли в свой номер, и пока Эдит принимала ванну, Джо позвонил человеку, с которым у него была назначена встреча. Когда Эдит вышла, то увидела, что Джо с задумчивым видом сидит на кровати.

– Давай вернемся домой на поезде в 4:35, – сказал он.

– Что случилось?

– Прайс отменил нашу встречу. Ему нужно завтра провести весь день в Форт-Пенн. Его секретарша сказала, что послала мне телеграмму, но я никаких телеграмм не получал. Я еду домой.

– А я нет, – сказала Эдит. – Мне завтра надо сделать массу покупок. У Ванамакера будет распродажа, и у меня последний шанс купить все, что нужно, до начала осени. Я хочу купить два новых стула и заказать ковер и не собираюсь снова сюда приезжать.

– Но ты не возражаешь, если я поеду домой четырехчасовым поездом?

– Честно говоря, я вовсе не возражаю, – сказала Эдит. – Ты настоял на том, чтобы мы поехали к Роз, и я там чувствовала себя отвратительно, а теперь, когда я наконец могу что-то сделать для себя самой, ты хочешь поменять мои планы.

– Хорошо, Эдит, хорошо, – сказал Джо. – Я поеду сегодня, а ты вернешься домой завтра. Хочешь приехать тем же поездом? Я встречу тебя возле «Шведского банка».

– Да, я приеду тем же поездом, – сказала Эдит.

– Скажи мне, какой чемодан тебе оставить, и я заберу остальные, – сказал Джо.

Филадельфия настолько тесно сливалась с жизнью среднего класса и высших слоев общества Гиббсвилля, что, когда жителям Гиббсвилля случалось встретиться на Каштановой улице, они кланялись друг другу и улыбались, чего никогда бы не сделали, встретив своего земляка на Пятой авеню в Нью-Йорке. В четыре часа Джо отбыл на железнодорожную станцию Рединг-терминал, оставив Эдит одну в номере, раздраженную тем, что она сочла эгоизмом и пренебрежением, эксцентрично-импульсивным поведением, неспособностью оценить ее мучительные старания на Марта-Виньярд, и тем, что Джо предпочел компанию Энн и Джоби еще одному дню, проведенному вместе с ней. Джо даже на минуту не задумался о том, что она впервые в жизни оставалась в гостинице на ночь одна. На самом деле Эдит сама осознала это, лишь проведя четверть часа в пустом номере. Еще не поздно было отправиться за мелкими покупками – крупные она отложила на следующее утро, – поскольку магазины будут открыты еще час-другой, и Эдит решила не терять времени даром и не просиживать зря в этих чужих ей стенах. Она закрыла за собой дверь номера, подошла к лифту, на ходу кивнув седоволосой женщине за столиком администратора, и через две минуты уже шагала по Ореховой улице по направлению к Каштановой.