Текст книги "Время, чтобы вспомнить все"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

– И она права. В каждой семье должно быть ровно по одному дяде Карти, но не больше.

– Энн, послушай и скажи, согласна ли ты со мной или нет. Если не согласна, не соглашайся из вежливости.

– Хорошо.

– Мне только кажется, или Мадам действительно планирует для себя какую-то карьеру?

– Знаешь, я ведь собиралась об этом спросить тебя.На днях в одну из ее задумчивых минут она меня спросила, не собираюсь ли я помириться с моим дорогим мистером Мазгроувом. Я ушам своим не поверила. Я посмотрела на нее с ужасом. Она ведь знает все о моем замужестве. Так вот, я сказала ей, что скорее вернусь к Чарли, чем помирюсь с этим джентльменом. И она сразу прикусила язык.

– Чарли. Я почти о нем и не вспоминаю. Что он теперь делает?

– Работает в береговой охране – каким-то офицером низшего ранга – и руководит какой-то музыкальной группой. Женат, живет в Нью-Джерси.

– Ты с ним видишься?

– Я ни разу его не видела. Я дала им слово и его держу. И не то чтобы мне это было трудно. Чарли славный, и он был моим первым. Моим первым. Когда они аннулировали брак, то меня здорово запугали. Если я хоть когда-нибудь с ним увижусь, его арестуют, посадят в тюрьму и тому подобное. Это неправда, но я им поверила. Потом я уже была осторожнее. За того, другого парня я замуж не вышла. Но ты спросил меня про Мадам. Да, я думаю, она планирует себе карьеру. Если бы я вернулась к этому сукину сыну Мазгроуву, я опять вроде как замужем, и если бы ты женился на Салли Моррисон, ты тоже был бы женат. А когда дети удачно женаты, это выглядит так мило. И для чего она позвала в почетные носители гроба столько политиков? Она ведь могла пригласить друзей, пусть и не таких выдающихся. Кем приходился отцу Роберт Хукер? И этот адвокат из Филадельфии. И губернатор. Я понимаю: мистер Слэттери, но заведующий школами Джонсон… Он даже не знал, что у Чапинов есть дочь. Да и Пол Дональдсон тоже не был отцу такимуж близким приятелем. Да, она явно строит какие-то планы.

– Энни, девочка, она все время строила планы. И если бы мне не было так уютно здесь, наверху, я бы спустился вниз понаблюдать ее в действии.

– Пожалуйста, не оставляй меня одну.

– Не оставлю, – сказал Джоби.

Их мать «в действии» преподносила урок непревзойденной вежливости женщины, пережившей несчастье. К тому времени как Эдит спустилась к гостям, приглашенные уже закончили трапезу, что не было случайным совпадением, так как об этом ее оповестила Мэри. Предоставив Полу Дональдсону честь ввести ее в гостиную, она не позволила ему ее монополизировать. Она положила ему руку на предплечье и искусно направила его к ближайшей, из пяти человек, группе гостей. Эдит обращалась к каждому по имени, и благодаря ее нарочитой разговорной манере ей этот маневр превосходно удался. Поскольку она всегда говорила медленно и четко, паузы стали неотъемлемой и привычной частью ее речи, и именно благодаря им в эти мгновения она успевала вспомнить нужное ей имя. Предположительные подсчеты времени, которое она проведет с гостями, оказались неверными, неверной оказалась сама их формула. Если бы она провела с каждым из гостей по одной минуте, то на ее задачу приветствовать всех без исключения гостей ушло бы час одиннадцать минут. Однако, переходя от группы к группе и каждый раз приветствуя лично каждого в группе из четырех-пяти гостей, она уложилась в полчаса. Никто не был обойден. Каждого мужчину и каждую даму Эдит приветствовала по имени, и каждому пожимала руку, и каждому предоставила возможность к ней приблизиться, что для тех, кто пришел выразить соболезнование человеку, понесшему тяжелую утрату, составляло главную часть ритуала.

Эдит уже сняла шляпу с вуалью, и в своем изумительно пошитом черном шелковом платье казалась гораздо моложе своих лет и гораздо свежее, чем ее друзья предполагали. В церкви и на кладбище шляпа и вуаль почти полностью скрывали ее черты, и теперь, когда она открыла свое лицо, общая мрачность атмосферы тоже смягчилась. Она никогда не была хорошенькой, но теперь она по крайней мере улыбалась и черты ее ожили.

Каждой группе она говорила что-то свое, особенное: некое общее замечание или наблюдение, трогавшее в этой группе каждого. В одной группе ее замечание касалось погоды: снег так еще и не выпал; в другой – речи священника; в третьей оно было о цветах, в пятой – о том, что надо полностью простить невежественного пилота синего аэроплана; в шестой – о музыке в церкви, в седьмой – о непреходящей красоте самой церкви Святой Троицы, а в восьмой – о том, что Джо эти похороны необычайно бы понравились. Она приветствовала несколько человек, потом прерывала приветствие и делала замечание о погоде, о музыке или о цветах. Потом двигалась дальше, снова приветствовала четверых-пятерых по имени, прерывала приветствия и отпускала замечание на следующую тему. Таким образом, каждая группа была ограничена теми, к кому Эдит обращалась по имени, и короткая беседа не теряла своей интимности.

Это было удивительное представление: оно не только достигло своей явной цели, заключавшейся в том, чтобы поприветствовать каждого мужчину и каждую даму, которые пришли почтить память ее мужа и выказать ей соболезнование, но этот маневр также положил конец ленчу и, таким образом, всей похоронной процедуре. После того как Эдит лично поговорила с каждым, не оставалось ничего, кроме как разойтись. И именно так все и было спланировано.

– Я со всеми поговорила? Я никого не пропустила? – спросила Эдит шепотом своего брата.

– Со всеми. Никого не пропустила, – ответил Картер.

– Отлично.

А потом не слишком поспешно и уж никак не стремительно она прошла через заднюю гостиную комнату в коридор и стала подниматься по главной лестнице, оставив своего брата прощаться с гостями. Она неторопливо последовала в свою комнату для рукоделия на третьем этаже – усталая от подъема по ступеням, но не изможденная. А в комнате ее уже ждала незаменимая Мэри.

– Вот вам чашка чаю, мэм.

– О да, разумеется, – сказала Эдит. – Кто это там? Кто-то сидит в передней комнате?

– Миссис Мазгроув и мистер Джоби; больше никого, мэм, – ответила Мэри.

– Понятно. Так вот, Мэри, больше никаких дел. Поставьте чашку чаю на кухонный лифт и пойдите сами выпейте чаю – на кухне. Вы, наверное, поднялись и спустились по этим лестницам…

– Хорошо, мэм. Благодарю вас.

Мэри отправилась исполнять поручение, а Эдит направилась в комнату Джоби. Дверь была открыта, но Энн и Джоби заметили ее, только когда она уже вошла.

– Мама, – сказала Энн.

– Здравствуй, мама, – сказал Джоби.

– Что ж, мы теперь только втроем, – проговорила Эдит.

– Хочешь что-нибудь выпить? Есть шотландское виски и джин.

– Не думаю, – сказала Эдит и села на стул. – Надеюсь, этот день не был для вас тягостным.

– Вовсе нет, – ответила Энн.

– Ты не считаешь, что должен спуститься вниз? – спросила Эдит Джоби. – Гости расходятся.

– Я заметил, пришли их машины. Разве дядя Картер не справляется?

– Справляется. Но мне было бы спокойнее, если бы ты спустился к гостям. Допей свой стакан, разумеется.

– Я допью, – ответил Джоби.

– Энн, а что ты пьешь?

– Джин с имбирным элем, – сказала Энн. – Тебе налить?

– Нет, спасибо. Кто-нибудь должен спуститься вниз и поблагодарить Отто и работников клуба. И присланных слуг.

– Я думала, это сделает Мэри, – сказала Энн.

– Она может это сделать, но было бы хорошо, если бы это сделал кто-то из нашей семьи. Я плачу этим людям по часам, за исключением Отто, – он предложил свои услуги бесплатно, но я ему тоже что-то заплачу. Однако было бы мило, если бы ты, Джоби, его поблагодарил.

– Увы, слишком поздно. Он уже садится в чью-то машину. Майка Слэттери. Он и другие ребята из клуба.

– Очень жаль.

– Ничего страшного. Он это сделал не для нас. Он это сделал потому, что ему нравился наш отец. А остальные сделали это за деньги. Если подумать – за дополнительные деньги. И клуб им платит, и ты им заплатила. Так что на твоем месте я бы не волновался.

– Я и не волнуюсь. Меня волнует другое.

– Что же тебя, мама, волнует?

– Твое упорное пребывание здесь, когда тебе известно, что я хочу, чтобы ты спустился вниз и там присутствовал. Не думаю, что с твоей стороны это деликатно.

– Но я не вижу никакой необходимости туда идти после того, как ты с ними поговорила. Кстати, я мог бы… Но если бы я спустился, они решили бы, что им следует остаться подольше.

– Вряд ли бы они так решили, – сказала Эдит. – А у тебя не было некоторого рода… У вас с Полом Дональдсоном вышла ссора? Или какая-то размолвка?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сказал ему что-нибудь неприятное? Или он тебе?

– Я ничего такого не помню. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне просто интересно. Когда я спустилась вниз, у него было… сердитое лицо. А потом ты зачем-то его мне представил– представил мне человека, с которым я знакома тридцать пять лет, а то и больше, и ты знал, что я с ним давно знакома. И тон у тебя был язвительный.

– Я сделал это не намеренно, – ответил Джоби. – С какой стати у меня могут быть размолвки с Полом Дональдсоном? Или вообще с кем бы то ни было.

– Мне показалось, он на что-то сердится, – сказала Эдит.

– Ну, у такого выдающего человека, как Пол Дональдсон, забот, наверное, хоть отбавляй. Скорее всего на уме у него какое-то крупное дело – миллионное, триллионное. Ты, мама, не должна недооценивать Пола Дональдсона. То, что он пришел на похороны отца, вовсе не означает, что он самне такая уж важная персона. Отец, следует заметить, был добротным йельским парнем, парнем, которым мы, выпускники Йеля, весьма гордимся, но он не был ничем выдающимся. А Пол Дональдсон…

Пока Джоби говорил, мать внимательно за ним следила, и продолжала следить за выражением его глаз и губ, когда он умолк, а затем неожиданно повернулась к Энн.

– Куда я положила свою авторучку? Ту, что на серебряной подставке. Сегодня утром она была тут, но я не помню, куда я ее положила.

– Разве она не лежит у тебя на письменном столе? Я ее там недавно видела.

– На, возьми мою, – сказал Джоби.

– Нет, спасибо, Джоби. Ты и так сегодня сделал для меня предостаточно, – ответила Эдит и поднялась.

– Эта фраза прозвучала довольно двусмысленно, – сказал сын. – Она и была двусмысленной?

– Ну что ты, Джоби, как тебетакое могло прийти в голову.

Эдит вышла из комнаты.

– Получилось довольно грубо, – заметила Энн.

– А мне показалось, я вел себя с восхитительной сдержанностью.

– Не думаю, что ты проявил хоть какую-то сдержанность. В отличие от нее.

– Она проявила сдержанность? Или она думала, что я ее проявил?

– Она проявила сдержанность, – сказала Энн.

– Она всегда проявляет сдержанность. Ее всегда хвалят за проявление сдержанности, за благородное поведение, за скромность. Но что такое, в конце концов, сдержанность? Если в тебе кипит ненависть или злость, уж лучше их не копить, а выплеснуть. И это лучше для всех.

– Ей последнее время было трудно, и она уже не молоденькая. Ей пятьдесят девять – не забывай это.

– За такоенапоминание она тебя не поблагодарит, – сказал Джоби. – Ладно, согласен, я был язвителен.

– Весьма язвителен. Так вот, я не думаю, что ее расстроило то,что ты сказал о мистере Дональдсоне, но сказать об отце, что он был никто и ничто…

– Но очень милое никто и ничто, – сказал Джоби.

– Это еще хуже. Значит, ты намекал, что отец был милым человеком, а она – нет.

– Я на это намекал? Да, пожалуй, намекал.

– Ты прекрасно знаешь, что намекал, – сказала Энн.

– А как бы ты хотела, чтобы я вел себя? Она разыгрывает из себя почтительную вдову, а я ей все выкладываю напрямик?

– Ты бы мог быть к ней поснисходительней, хотя бы несколько дней, хотя бы некоторое время. Пусть она изображает что хочет. Пусть получает от этого удовольствие, потому что, Джоби, если призадуматься, то кто еще у нее есть? Ты и я, сын и дочь, и дядя Картер. Я вовсе не против, чтобы она какое-то время поиграла в свои игры.

– Кто у нее есть? Да ты пропустила самое главное лицо из всех.

– Кого же это?

– Ее саму, – сказал Джоби. – У нее есть она сама, и у нее все эти долгие годы была она сама. Единственная персона, которая ее волнует. Персона, для которой она составляла планы. Персона, для которой она управляла нашей жизнью. Ты думаешь о ней как о скромной, почтительной жене Дж. Б. Чапина-старшего? Когда-нибудь я расскажу тебе кое-что об этом. Ты знаешь, почему самым значительным днем в жизни Джозефа Б. Чапина был день его похорон? Со всеми этими большими шишками и тому подобным? Потому что она, его скромная, почтительная жена, не давала ему стать никем, кроме того, кем он в конечном счете стал. Тебе она не нравилась потому, что она вмешивалась в твою жизнь, и ты видела, как она вмешивается в мою. А ты знаешь, что она сделала с нашим отцом? Минуту назад она могла наброситься на меня, но она не набросилась, потому что не посмела. Она знает, что мне все известно. Послушай меня, Энни, она позволит мне обливать ее сарказмом с ног до головы, только бы я не касался того, что она сделала с отцом.

– А что она сделала с отцом?

– Отравила его.

– Подожди-ка, подожди-ка.

– Жду.

– Я этому не верю.

– Ты отказываешься верить, что мать убила отца постепенным отравлением?

– A-а, постепенным отравлением. Теперь я поняла.

– Теперь ты поняла.

– Ты имеешь в виду, она сделала ему что-то, что действовало как постепенное отравление.

– Точно.

– Я понимаю, – отозвалась Энн.

– И это легче простить, – сказал Джоби. – Она не подсыпала ему в десерт мышьяк и не добавляла в коктейль цианистого калия. Так что это легко простить. Люди обычно не думают о других видах яда, о тех, что не хранятся в бутылках.

– О, перестань разглагольствовать как не знаю кто! Как проповедник. Ты говоришь как проповедник.

– А что ты думаешь о женщине, которая зная, что ее муж алкоголик, каждый вечер наливает ему выпивку?

– Но отец… Я знаю, что ты сейчас скажешь.

– Именно. Ты ведь согласна, что такая женщина в какой-то мере убийца?

– Да.

– Мышьяк и цианистый калий – зло. А выпивка, разве она не соблазн для алкоголика? Ты ведь согласишься, что она почти такое же зло. Но почему это должно быть виски, или мышьяк, или что-то другое – ощутимое?

– По-моему, ты слишком много выпил кое-чего ощутимого – по имени виски.

– Ну, я по крайней мере пью по собственному желанию. Намеренно. Тот яд, которым мать потчевала отца, был едва уловимый. Но, черт подери, не настолько неуловимый, чтобы я его не заметил. И она об этом знает.

– И это все, что тебе известно? Она тем или иным образом отравила его сознание?

– Нет, Энни. Это не все, что мне известно, но и этого должно быть предостаточно. Ты любила отца, и ты должна ненавидеть все, что его могло погубить. Есть и еще кое-что, старушка, но это я приберегу для другого раза.

– Ты говоришь все это, чтобы меня поразить, – сказала Энн.

– Тебя ничто не поражает. Возможно, удивляет. Но не поражает. Могу поспорить, что нет такого злодейства или греха, о котором ты бы не слышала.

– Наверное, нет. Поэтому ты и не прав. Меня ничто не удивляет, но многое поражает. Если бы я поверила в то, что мать действительно год за годом отравляла отца, для меня это было бы большим потрясением.

– Потрясением? Почему? У нее в последние годы не было особой возможности тебя доставать, но в одном она преуспела.

– В чем же это?

– Она тебя лишила зрения.

Энн поднялась со стула.

– Ты сам, похоже, теряешь зрение, и мать тут ни при чем.

Джоби улыбнулся.

– Энни, если бы ты не была моей сестрой, ты могла бы решить многие из моих проблем.

Энни улыбнулась ему в ответ.

– Ты, дорогой мой старик, забыл, наверное, про кровосмешение.

– Тут ты ошибаешься. Это одна из моих проблем.

– Спасибо за комплимент.

– Ну, ты только не думай, что это некомплимент.

– Пойду посмотрю, нашла ли Мадам свою авторучку, – сказала Энн.

– Пойди-пойди, – отозвался Джоби. – А я посижу здесь и приложусь к достопочтенному виски из запасов Джозефа Б. Чапина.

– Это виски, дорогуша, вовсе не из запасов Джозефа Чапина. Это виски, как ни странно, мое.

– Еще того лучше. Буду сидеть тут и предаваться подлым мыслям о тебе.

– Если, конечно, ты еще будешь способен о чем-то думать, что продлится, полагаю, весьма недолго.

– Недолго, но дольше, чем хотелось бы. Как, черт подери, я ненавижу о чем-то думать. Думать – омерзительно.

Энн кивнула.

– Это точно, – сказала она.

Эдит сидела, держа на коленях номер местной газеты Гиббсвилля «Стандард».

– В «Стандард» хорошая статья об отце.

– Ну разумеется, – отозвалась Энн. – Там же мистер Хукер.

– Правда, не думаю, что мне нравится ее заглавие. «Важные лица пришли на похороны Чапина».

– Почему?

– Ну зачем эти «важные лица»? – сказала Эдит. – Было бы намного лучше, если бы они не вставляли эти слова в заглавие, а просто написали: «Похороны Джозефа Б. Чапина». И сама статья так и начинается: «Важные лица из правительственных, юридических и деловых кругов посетили похороны…» – и так далее.

– Но как выразить это по-другому? – спросила Энн.

– Да, наверное, так и должно быть, – согласилась Эдит. – Я какая-то изможденная, да и все мы устали за эти последние дни. Я совершенно обессилела. Ты, и Джоби, и все остальные мне столько помогали, а теперь, когда похороны позади, вполне естественно, что я обессилена.

– Спасибо за благодарность, мама.

Эдит в ответ кивнула.

– Я все думаю, что делать, с чего начать.

– Начать что?

– Все, все. Дом я сохраню. Я собираюсь в нем жить до конца своей жизни, и для тебя, и для Джоби он всегда будет родным домом, куда вы можете в любую минуту вернуться. Денег будет меньше, чем при жизни отца, он зарабатывал… приличные деньги. Но у меня их достаточно, чтобы содержать этот дом почтив таком же состоянии, как прежде. Ты ведь знаешь, как мы всегда жили. В пределах наших возможностей, за исключением трат, которые отец… делал, когда занимался политической деятельностью. Это был существенный расход. Очень существенный. Но это были отцовские деньги, он их заработал или унаследовал, и я знала, что он никогда не сделает ничего, что поставило бы под угрозу наше благосостояние, ваше – его детей – и мое. Дважды он отдал существенную сумму, с моего полного согласия и одобрения. И не думаю, что мне следует говорить вам, сколько именно он потратил, потому что, как оказалось, вложения отца во время войны принесли прибыль, так что в конце концов заработанные им деньги почти покрыли его расходы на политику. А возможно, он даже оказался в выигрыше. Пол Дональдсон дал ему хороший совет, и Дейв Харрисон. И кажется, Алик Уикс, но насчет Алика я не уверена.

Она подняла глаза и посмотрела вдаль на какую-то невидимую точку.

– Алик Уикс мне никогда не нравился, – продолжала Эдит. – Я очень удивилась, когда он предложил быть почетным носителем гроба.

– Почему же он тебе не нравится? Я думала, он тебе симпатичен.

– О, ты так думала потому, что мне хотелось, чтобы ты так думала. Твой отец тоже не знал о том, что я не доверяю Алику.

– Ты ему не доверяешь? – спросила Энн.

– Нет, не доверяю. И никогда ему не доверяла. Он всегда мне казался одним из тех университетских приятелей отца, которые… это, конечно, связь с прошлым, с яркими годами в Йельском университете, но на самом деле у них не было почти ничего общего. «Волчья голова» [9]9
  Секретное общество в Йельском университете.


[Закрыть], и в общем-то все. Я никогда не могла понять, почему для взрослого человека так много значат два года, проведенных в одном и том же клубе. Эти ежегодные обеды в Нью-Йорке, эти выпивки и распевание нелепых песен и, наверное, бесконечные тосты в честь тех, кто умер со времени последнего сборища. В следующий раз, полагаю, Алик Уикс произнесет тост за твоего отца, и все будут взирать на него как на истинного собрата, который с риском для жизни отправился на похороны в дикие джунгли Пенсильвании.

– Не думаю, что он станет это делать. Ведь там будут мистер Харрисон и Пол Дональдсон.

– Они не были членами «Волчьей головы». По-моему, они оба были в клубе «Череп и кости». По крайней мере Дейв Харрисон. А Пол Дональдсон, кажется, был в том, другом – «Свиток и ключи».

– «Ключ». «Свиток и ключ», – поправила Энн. – Так почему ты не доверяла Алику Уиксу?

– Весь этот шарм. Показной шарм. До нашей свадьбы я с ним и знакома не была, так что ему ни к чему было притворяться, будто он меня считает красавицей. Я ею никогда не была. И прекрасно это знала. Когда женщина знает, что она не красавица, а мужчина изо всех сил ее превозносит, это оскорбительно. Если только она не дурочка.

– Но возможно, он говорил это искренне.

– Нет, об искренности тут нет и речи. Я все про него знаю. Девочки из кордебалета и всякого разного сорта женщины. Он ушел из Оксфорда потому, что у него был роман с итальянской графиней – намного старше его.

– Алик Уикс, – задумчиво произнесла Энн. – Никогда не подумаешь…

– Очень даже подумаешь. Может быть, сейчас, когда ему шестьдесят три, этого и не скажешь, но в те времена каждый, у кого голова на плечах, заметил бы.

– А как ты думаешь, мама, я бы заметила? – спросила Энн.

– Твои… сложности вызваны были не тем, что у тебя нет здравого смысла, а тем, что ты позволила своим чувствам верховодить разумом.

– Наверное, мой разум не так уж силен.

– Не смей принижать себя, – сказала Эдит Чапин. – Ты свою жизнь еще не прожила, и я уверена, что в ней еще случится много хорошего.

– Надеюсь, что ты права.

– Но ты должна себе в этом помочь. Все это не свалится с неба. Ты, к примеру, уже поняла, что любовь может быть весьма обманчивой. Мы часто пользуемся этим словом, а имеем в виду что-то совсем другое. Такая добросердечная девушка, как ты, может говорить о любви, о влюбленности, еще даже не понимая значения этого слова. Она не знает других слов, чтобы описать свои глубокие чувства, поэтому пользуется словом «любовь», а на самом деле это вовсе не любовь. Иногда это просто жалость.

– Ты все еще считаешь, что к Чарли я испытывала жалость.

– Ну по крайней мере я не считаю, что ты его любила. Если бы ты его любила, мы бы с отцом об этом знали. Мы бы знали это от тебя.

– Я пыталась вам это объяснить.

– Но у тебя ничего не получилось, а если бы ты действительно его любила, этого бы не произошло. Чарли пылал к тебе страстью, а ты испытывала к нему жалость, жалость к его беспомощности. Мужчина в подобных обстоятельствах может испытывать беспомощность, а какая-нибудь милая девушка думает, что на ней лежит за это ответственность или что это даже ее вина. А если девушка не из числа этих самых милых девушек, то она не станет считать, что на ней лежит за все это ответственность. Она даст ему страдать: пусть страдает от своей беспомощности. А ты именно этого и не сделала и чуть не погубила свою жизнь.

– Чуть не погубила.

– Понятно. Я в твоем тоне чувствую иронию. Ты все еще думаешь, что мы погубили твою жизнь. Или тебе приятно так думать. Но если ты сама с собой смогла бы быть откровенной, тебе стало бы ясно, что замужество с итальянским парнем из джазовой группы не протянуло бы и года.

– Если бы вы позволили мне оставить ребенка, если бы вы с отцом дали мне шанс. Если бы вы, чтобы помочь мне, сделали хотя бы половину того, что вы сделали, чтобы все это разрушить…

– О ребенке, Энн, не могло быть и речи. Ребенок, который родился бы через пять месяцев после свадьбы? Как же потом сам ребенок будет всем это объяснять? Ведь на официальных документах ставится дата женитьбы родителей. Не говоря уже о твоих друзьях и, если уж на то пошло, о друзьях твоего отца. Ты ведь знаешь, люди этого… класса ужасно консервативны, консервативнее кого бы то ни было.

Энн встала и подошла к окну.

– Когда мы в последний раз говорили об этом, разыгралась бурная сцена.

– Да, и ты уехала и несколько месяцев мне не писала.

– Я не хочу, чтобы это повторилось, – сказала Энн.

– И, я надеюсь, это не случится.

– Тогда давай немедленно прекратим этот разговор. Обо всем этом уже говорено сотни раз – со всеми подробностями… и не только с тобой. Стюарт говорил об этом не переставая.

– Мне очень жаль. Но это было частью…

Энн резко повернулась и посмотрела на мать.

– Давай прекратим это немедленно?

– Ну да. Конечно. Я уже и так собиралась…

– Нет, в ту самую минуту, когда ты сказала, что в моей жизни еще случится много хорошего, я уже знала, что ещеменя ждет до того, как это хорошее случится. Перемалывание моего первого замужества.

Эдит Чапин молчала. Она подождала, пока ее молчание станет весомее всего прочего, пока оно станет в этой комнате главенствующим и заметным любому вошедшему. И только когда ее молчание достигло нужного ей уровня, она его прервала. И уже иным тоном, означавшим введение новой темы, Эдит Чапин снова заговорила с дочерью.

– А нам пришла телеграмма от кузена Фрэнка Хофмана?

– Я ее не видела, – отозвалась Энн. – А где он?

– Он в Буэнос-Айресе. Уит Хофман послал ему телеграмму. Фрэнк относился к твоему отцу с большой симпатией, и Уит решил, что ему надо сообщить.

– Я о нем совсем забыла. Чем он занимается?

– Я не помню. Мы с ним не виделись лет пятнадцать, не меньше.

– Я даже не помню, как он выглядит, – сказала Энн.

– Он совсем не похож на остальных Хофманов. Он маленького роста, и когда я видела его в последний раз, он был довольно полным. Полагаю, что, живя все эти годы за границей, этот любитель еды и вина, наверное, стал весьма дородным. Правда, это всего лишь мое предположение.

– Он женат?

– Я по крайней мере не слышала, чтоб он женился, – сказала Эдит. – А Уит такая прелесть, правда?

– Правда.

– Чтобы такой состоятельный человек был таким непосредственным – это истинная редкость. Он один из тех, кого я бы хотела пригласить на обед, когда все уляжется. Следующей осенью. Когда закончится лето, я начну приглашать людей на обед, раз в неделю. Но не больше четырех-пяти человек одновременно.

– Хорошая идея.

– Правда, вряд ли удастся обойтись без черного рынка, но я не думаю, что покупать на черном рынке непристойнее, чем приглашать своих друзей в клуб или отель. У отца на этот счет было другое мнение, но он, так или иначе, был связан с политикой, а это уже совсем другое дело.

– Все покупают на черном рынке, – сказала Энн. – И рацион бензина смехотворный. А откуда на сегодняшнем ленче взялся ростбиф? А все эти машины?

– Ростбиф был совершенно законный. У клуба всегда была служба доставки еды на дом.

– Слушай, мама, – усмехнулась Энн.

– Но это действительно так. Ты же это знаешь. Всякий раз, когда у нас собиралась большая компания, приходил Отто – сколько я себя помню. Он спрашивал меня, что подавать, а я ему говорила, что оставляю это целиком на его усмотрение. Что же касается машин, то разве большинство из них не было из похоронной службы?

– Только не те, что приехали к нам.

– Ну, я думала, что они из похоронной службы, – сказала Эдит Чапин. – Но я с тобой согласна. Однако чего еще можно ожидать от людей из Вашингтона? Ложь, излишества, деньги летят направо и налево. Твой отец все это предсказывал, и так оно и есть. И будет продолжаться, пока Рузвельт у власти.

– А это навечно.

– Ну, по крайней мере пока не кончится война.

– Еще лет пять, – сказала Энн.

– По меньшей мере лет пять. То, что я скажу, должно остаться между нами, но, по мнению адмирала, до нашей победы на Тихом океане пройдет лет десять, не меньше.

– Надеюсь, он ошибается, – сказала Энн. – Джоби считает, что пять, но и это слишком долго.

Их малосодержательная беседа была каждой из них в тягость, и они обе это сознавали. Они обе сошлись на том, что Уит Хофман был милейшим человеком. Обсуждение Фрэнка Хофмана поначалу казалось занимательным, но потом вдруг выяснилось, что благодаря своим особенностям Фрэнк попадал в категорию чудаков, людей, отличных от окружающих, – вроде самой Энн и ее брата. Разговор о черном рынке и войне позволил им разрядить свое плохое настроение на безличной теме, но догадки о продолжительности войны снова заводили их в нежелательную область. Во время войны мужчины уходят сражаться, а значит, остается меньше мужчин, готовых ухаживать и жениться, и этот вопрос волновал Эдит гораздо больше, чем Энн.

– Да, слишком долго, – согласилась Эдит. – Наверное, мне надо хоть на несколько минут прилечь. Я не устала, но боюсь, что к вечеру буду без сил.

– А кто придет к нам сегодня вечером? – спросила Энн.

– Дядя Артур и тетя Роз Мак-Генри, дядя Карти, ты и Джоби. И все. Наверное, я на несколько минут прилягу. Я, возможно, не засну, но хотя бы расслаблюсь.

– А ты не хочешь снять платье?

– Хочу, но я, наверное, пойду к себе в спальню.

– Я пойду подготовлю тебе постель, – сказала Энн.

– Спасибо. А потом, пожалуйста, попроси Мэри подняться ко мне.

– Хорошо, мама.

Энн свистнула в свисток, и Мэри отозвалась: «Да, мэм».

– Мэри, пожалуйста, поднимитесь в комнату матери.

– Сейчас поднимусь.

Энн проводила мать до лестницы, а потом вернулась в комнату Джоби. Он спал прямо на покрывале, глубоко дыша и выводя мелодию из двух нот в минорном ладу. Она укрыла его одеялом, и он даже не пошевелился.

После ленча в честь усопшего новому заведующему школами В. Карлу Джонсону дойти до своего дома пешком не составило никакого труда. Его дом находился всего лишь в квартале от жилища Чапинов, и то, что Эдит послала В. Карлу Джонсону в его офис заведующего, – расположенный в гиббсвилльской школе – приглашение быть почетным носителем гроба, указывало на некую интимность в отношениях между семьей Чапин и семьей Джонсон. От дома номер 10 по Северной Фредерик до снимаемого Джонсонами дома номер 107 на самом деле было меньше квартала, и Эдит Чапин знала этот дом давным-давно: поначалу он был ей знаком как собственность семьи Лоуренс, потом семьи Рейфснайдер, а после этого дом занимали священнослужители, преподаватели и инженеры, которые привозили в Гиббсвилль свои семьи во время длительных строительных работ. Дом этот теперь принадлежал лютеранской церкви, и потому все селившиеся в нем жильцы были людьми респектабельными.

Квартал домов с номерами от 100 до 200 на Северной Фредерик (на Южной Фредерик, улице длиной в один квартал, жилых домов вообще не было) сразу после плоского отрезка квартала, где располагался дом Чапинов, резко уходил в гору. В верхней части Северной Фредерик водителям приходилось парковать машины поперек улицы «носом» к тротуару. Преимуществом же верхней Северной Фредерик было то, что в течение довольно продолжительных зим с ее холма детишки могли съезжать на санках, но этим славились и многие другие улицы Гиббсвилля. Во всем городе не было ни одной улицы, где плоский участок тянулся бы дальше чем на квартал. Соседями Джонсона в их квартале были железнодорожный инженер, два железнодорожных пожарника, молодой хиропрактик, ветеран Гражданской войны и его незамужние племянницы, аптекарь, два продавца из магазина одежды, страховой агент, менеджер бесхозной кондитерской, официальный представитель штатского лесоводства, служащий отдела грузовых доставок пенсильванской железной дороги и сотрудник газеты. Большинство жильцов были людьми женатыми и сдавали комнаты другим жильцам, которых обычно тщательно проверяли. Комнаты сдавались только мужчинам – никогда не сдавались женщинам, – и отношения между хозяевами и жильцами были сугубо деловыми. Некоторые хозяева называли своих жильцов пансионерами, хотя еду для них никто не готовил – приготовление пищи в комнатах было запрещено, – а если жилец хотел сам себе по утрам варить кофе, это особым образом обговаривалось. Иногда пансионер, а вернее, жилец, мог неделями не видеть своего домохозяина или свою домохозяйку. Если он оставлял в передней в конверте еженедельную плату за квартиру (исключительно денежными купюрами), хозяева его не тревожили; дозволялась не более чем двухнедельная задержка с оплатой. Подтверждением тщательного отбора жильцов был «послужной список» улицы Северная Фредерик: за тридцать лет из дома было выставлено всего лишь с дюжину жильцов. На улице числилось два самоубийства, три естественные смерти, один арест за растрату казенных денег, и только девять или десять жильцов выгнали из дома за неуплату, при том что положенная в здешних домах квартирная плата была весьма скромной. Эти факты характеризовали не только квартиросъемщиков, но в ничуть не меньшей степени хозяев этих домов.