Текст книги "Кейджера Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

Цехар это длинный, невысокий, прямоугольный восьмиструнный музыкальный инструмент. На нём играют с помощью рогового медиатора, держа инструмент поперёк коленей. Исполнителя звали Лисандр из Аспериба.

Концерт проходил две ночи назад в небольшом театре Клейтоса, рядом с площадью Периминеса.

– Наверное, остраки были довольно дороги, не так ли? – поинтересовалась я.

– Да, – согласился он.

Это был вполне обычным делом, насколько мне объяснили, что на концерт Лисандра заплатить деньги у дверей театра было невозможно, требовалось представить остраку, купленную, заранее на одном из рынков или площадей города. Полагаю, что первоначально это были раковины или их части, а возможно осколками глиняной посуды, но в настоящее время они представляли собой небольшие керамические диски с отверстием для шнурка около края. Их обжигали в печи, и с одной стороны покрывали глазурью. Расцветка глазури и орнамент на ней специально выполнялись довольно замысловато, во избежание подделок, таким образом, служа для установления подлинности диска, Причём для каждого представления или события, глазурь была своя.

На неглазурованной задней части диска выставлялась дата представления и знак, указывающий на личность продавца, имеющего право на продажу, остраков в общественных местах города. Некоторые из этих дисков, также на неглазированной стороне могли иметь указание на определённое место в зале. Однако большинство мест в гореанских театрах распределялись по принципу «первый пришёл – первый сел», конечно, за исключением особых привилегированных лож, обычно сохраняемых для высокопоставленных персон или для чрезвычайно богатых посетителей. Эти остраки, висящие на шнурках, на шеях их владельцев, выглядят как интересные кулоны. Кое-кто носит их даже после окончания представления, возможно чтобы показать людям, что владельцу этого кулона достаточно повезло быть свидетелем знаменательного события в жизни города, или возможно просто из-за присущей остракам эстетики. Некоторые сохраняют их потом, как сувениры. Другие даже коллекционируют остраки, покупают, продают, и обменивают их.

Если событие – достаточно важное, и количество остраков ограничено, а оно, понятное дело зависит от вместимости театра или зала, то маловероятно, что их будут публично демонстрировать до окончания представления. Слишком уж легко сдёрнуть подобную безделушку с шеи счастливчика где-нибудь на рынке. Известны случаи, когда даже достаточно богатые мужчины, не успев приобрести остраку законным путём, засылали воришек добывать для себя билетик подобным способом.

Надо ли говорить, что в таком деле появляется отличная возможность подзаработать на спекуляциях с остраками, и есть люди, скупающие диски у официальных агентов по одной цене, а позже, прямо у дверей театра, или скажем стадиона пытающиеся продать их по более высокой.

– И сколько они Вам стоили? – делано безразлично спросила я.

– Серебряный тарск за пару, – не стал скрывать он.

– Ого! Это же больше того, насколько я припоминаю, – безразличие сдуло с меня как ветром, и я резко обернулась к нему, – во сколько Вы оценили меня, если бы продать меня как рабыня, учитывая только мои внешние данные!

– Да, – согласился он, а я весьма возмущённо отвернулась от него, -Леди Шейла должна помнить, что она не обучалась интимному и тонкому искусству рабыни.

– Искусству? – удивилась я.

– Да, – кивнул он, – сложному, тонкому и чувственному искусству того, как надо быть приятной, своему Господину, как ублажать его.

– Понятно.

– Это вполне обычное дело, – пожал он плечами, – что некоторые рабыни ценятся намного выше других.

– Конечно, – раздраженно бросила я.

– Некоторые женщины, – заметил он, – даже не знают, как должна двигаться на полу возбуждённая, умоляющая рабыня.

– Должно быть, они действительно глупы, – сказала я, хотя и понятия не имел, о каких движениях шла речь.

– Я не думаю, что они обязательно глупы, – усмехнулся Дразус Рэнциус, – просто не осведомлены, возможно, потому что недрессированны, или просто, потому что ещё не разбужены сексуально и ещё не были вынуждены почувствовать огнь рабыни в их животе, или ещё встретили сильных мужчин, которые превратили бы их в беспомощные жертвы своей страсти.

– Я думаю, что Лисандр, неплохо играл, – заметила я, поскорее переводя разговор на другую тему.

– Он считается одним из самых непревзойдённых цехаристов на всём Горе, – сухо сказал Дразус Рэнциус.

– Ох, – только и смогла вздохнуть я, почувствовав, что сморозила очередную глупость.

Я чувствовала себя просто идиоткой. Кажется, я ничего не могла сделать правильно, чтобы понравиться Дразусу Рэнциусу. Мне оставалось только смотреть вдоль и глотать слёзы. Всё мои попытки наладить хорошие отношения, все мои слова, только ухудшали ситуацию.

– Леди Шейла, с Вами всё хорошо? – вдруг поинтересовался Дразус Рэнциус.

– Да, – делая бодрый вид, отмахнулась я.

Последние несколько дней были наполнены впечатлениями. Кроме рынков и базаров утром, и театров вечером, я увидел множество других достопримечательностей Корцируса. Мне доставляло немало удовольствие посетить прохладные залы библиотек с их тысячами свитков, уложенных на высоченные стеллажи в строгом соответствии с каталогами, гулять по галереям на проспекте Ификратеса. Фонтаны на площадях производили глубокое впечатление своей величественностью. Они были столь красивы, и что для меня казалось почти невероятным, они были не просто украшениями города, а также, в обычной гореанской манере, служили вполне утилитарной цели. Большинство людей приходило к ним, принося сосуды, чтобы набрать из них воды. Мрамор бортиков с правой стороны некоторых небольших фонтанчиков был стёрт так, что образовались приличные углубления. Это люди, опираясь рукой, а гореане в большинстве своём правши, наклонялись, чтобы утолить жажду. Особенно меня восхитили общественные сады весь год наполненные цветущими растениями. Тот, кто подбирал цветы для парков был настоящим мастером своего дела, и те или иные бутоны радовали взгляд горожан почти круглый год. Здесь, было множество узких извилистых тропинок, широких аллей, уединённых закутков, скрытых от взглядов посторонних. Там каждый может найти необходимые ему цвет, красоту и если пожелает – одиночество.

К моему стыду, я знала лишь немногие из гореанских цветов и деревьев. Дразус Рэнциус, чем немало меня удивил, всякий раз, когда я спрашивала его, мог дать точное название любого растения. Гореане, как оказалось, трепетно относились к природе вокруг себя. Её значение для них трудно переоценить. Они живут в ней. Как мало найдётся на Земле людей, подумала я тогда, что смогли бы безошибочно назвать имена и виды деревьев и кустов, растений, насекомых и птиц, которые постоянно окружают их. Я была крайне удивлена узнать, что Дразус Рэнциус по-настоящему любил цветы. Опираясь на свой земной опыт, я представить себе не могла, что такой мужчина, с его силой и властностью мог бы волноваться, да ещё и столь глубоко, из-за чего-то такого невинного, нежного и мягкого как простой цветок.

В одном таком укромном местечке городского сада я задержалась и, сделав вид, что собралась поправить мои вуали, встала совсем близко к Дразусу Рэнциусу, но он отстранился, отведя взгляд. Он даже не попытался поцеловать меня! Мне ничего не оставалось, как сердясь на саму себя, вернуть вуали на место. Ну почему, он не поцеловал меня тогда? Может всё дело в том, что я была Татрикс? А ведь я так хотела узнать, каково это, быть поцелованной им. Я задавалась вопросом, мог бы он, коснувшись моих губ, сжать меня, беспомощную перед его мощью, в своих руках, и внезапно, изнасиловать мои губы своим поцелуем, а затем, потеряв голову от страсти, будучи не в силах остановиться, швырнуть меня к своим ногам, и яростно придавив меня к земле, сорвав мои одежды, принудить меня служить ему как простую рабыню.

Я почувствовала, что ветер, скользнув через стену, откинул в сторону мою вуаль.

Я наслаждалась этими днями, проведёнными в компании Дразуса Рэнциуса, но, вечером, стоило мне возвратиться в мои покои, как одиночество и тревога наваливались на меня с новой силой. Такими вечерами, хотя я не сознавалась в этом ни Дразусу, ни даже Сьюзан, я чувствовала себя беспомощной, слабой и томимой желаниями. У меня ужа вошло в привычку, без всякой причины, которую я могла бы ясно сформулировать, спать в ногах своей же постели, около рабского кольца. А иногда, лёжа там, крутясь и поворачиваясь, почти рыдая, раздавленная собственными пугающими чувствами и странными, беспокоящими меня эмоциями, которые я едва могла начать понимать. Я никак не могла понять того, что это такое неправильное происходит со мной. Я знала только, что чувствовала себя опустошённой, несчастной и неудовлетворённой.

Дразус Рэнциус иногда зазывал меня с собой, на различные спортивные игры, проводимые в городе. Такие состязания включали в себя такие предметы как гонки, метание копья и камня. Обычно я соглашалась посмотреть один или два турнира, а затем не выдерживала и уходила. В целом, я сочла такие игры весьма скучным зрелищем. Когда я хотел покинуть трибуну, или перейти посмотреть на другое зрелище, он всегда подчинялся моим пожеланиям. В конце концов, я была Татрикс, а он был, всего лишь моим телохранителем. Однако, от одного турнира, я не смогла оторваться, к огромному его удивлению. Наоборот, я пробралась, и заняла место в первых рядах, совсем близко к огражденному рингу, и взволнованно вперилась взглядом в разворачивающееся действо. Это были поединки на вложенных в ножны мечах. Ножны были натёрты красным мелом для того, чтобы попадания по телу противника не остались незамеченными. Соперники, крепкие мужчины, раздетые до пояса, загорелые и статные, разминали мускулы друг против друга, готовясь вступить в бой. А потом началась схватка.

Их клинки замелькали как молнии, быстрые атаки чередовались с глухой защитой. Бойцы фехтовали с немыслимой для меня скоростью и мастерством под зоркими глазами рефери, поддержанного двумя помощниками, независимо друг от друга подсчитывавших очки. Я боялась даже представить себе, на что же будет похожа настоящий бой на мечах, неприкрытых ножнами. Я была напугана и взволнована развернувшимся передо мной зрелищем поединка двух мастеров меча, и женщины, я подумала, должно быть покорно ожидающей его результата. На цементном круге диаметром около пяти футов, и высотой в один, с противоположной стороны ринга, как если бы подчёркивая символизм происходящего, была прикована цепью молодая нагая женщина с очень изящной фигурой. Цепь от её ошейника сбегала к кольцу, вмурованному в центре диска, и была достаточно длинной, чтобы рабыня могла встать, что она иногда и делала. Однако, в основном, она сидела, или лежала, изогнувшись почти по-кошачьи на своём постаменте, наблюдая за поединками.

Её ярко рыжие волосы, когда она грациозно поднималась на ноги, ниспадали почти до колен. Пока шли первые поединки, могло показаться, что ей не особенно интересно происходящее на ринге, но по мере того, как дело начало двигаться к финальным боям, ей всё труднее становилось скрывать свой интерес, и она всё внимательнее следила за фехтовальщиками. А в данный момент, женщина, уже не отрывая глаз, жадно наблюдала за перипетиями соревнования. Она была призом победителю этого турнира.

– Не пора ли нам возвращаться? – поинтересовался Дразус Рэнциус один раз, во время перерыва между поединками.

– Нет! – воскликнула я, не скрывая своего волнения, отчего воин озадаченно уставился на меня, и мне пришлось объяснить свой интерес. – Я хочу увидеть того, кто выигрывает её.

Он просмотрел на женщину-приз. Как раз в этот момент та стояла, испуганно прижав одну руку к груди. Её дрожь передавалась цепи, свисавшей с её шеи.

– Она – всего лишь рабыня, – заметил он, но, пожав плечами, сел рядом, терпеливо ожидая момента, когда я соблаговолю отправиться во дворец.

Насколько же я рассердилась на него за его бесчувственность! Разве он не разглядел чувств, бедной девушки, разве он не видел, как она дрожит от страха? У неё же цепь на шее. Она – приз. Она даже не знает, кому она достанется! Она не знает, кем окажется тот, кому она должна будет служить, кем будет тот, чьей собственностью она вскоре станет! Бедное, нежное, беспомощное посаженное на цепь животное! Насколько же черствы и глупы мужчины! Но также, мне нравится она, выставленная в качестве символа удачи в поединке, в качестве вызова мужчинам – выиграй или потеряешь. Мои мысли метались между догадками и ожиданиями. Безусловно, мужскую аудиторию интересовали лишь поединки и бойцы. Они наблюдая стили и навыки соперников и считая очки, оценивали мечников. Конечно же, им не было никакого дела до напуганного приза, прикованного цепью. Конечно, они больше интересовались особенно удачными ударами, уколами или замысловатыми и жестокими комбинациями, которые неизменно и бурно приветствовались, ударами ладонью по левому плечу. Я же, с другой стороны, была склонна смотреть на эти поединки совсем по-другому, и в большей степени с точки зрения приза.

А ещё меня возмущала бесчувственность Дразуса Рэнциуса. Можно сказать, что я преподнесла ему себя как пирог на блюде, и мой дар был отвергнут! Как я могла сделать это? Как он мог отказаться? Кем я теперь стала, всего лишь пирогом, или, всё же, я была отчаявшейся, нуждающейся женщиной, той, кто имела наглость быть честной со своими потребностями?

Но как я его ненавидела! Я была Татрикс. Татрикс! А он был всего лишь солдатом, простым охранником! У меня была власть. Я могла бы жестоко отомстить ему! Я могла бы пожаловаться Лигуриусу, что он стал дерзким со мной, что он осмелился попытаться поцеловать меня. Конечно, его могли бы понизить в ранге за это, или выпороть, или даже казнить! Я не переставала спрашивать себя, почему он меня не поцеловал тогда. Было ли дело в том, что я была Татрикс? Но я не считала, что этот аргумент, конечно важный, сможет удержать такого мужчину, как Дразус Рэнциус. Или всё сводится к тому, что я не достаточно привлекательна для него? Возможно, конечно и такое. Но на Земле я считалась очень привлекательной девушкой. И даже Майлс из Аргентума признал, что я могла бы стоить даже целый серебряный тарск на невольничьем рынке. Или он назначил такую цену, потому что я была свободна? Может дело в том, что гореанские мужчины уже потеряны для свободных женщин, потому что их внимание принадлежит тем соблазнительным маленьким шлюхам, закованным в ошейники, и ползающим у них под ногами, отчаянно стремясь понравиться им?

Учитывая такие привлекательные альтернативы, было бы достаточно естественно предположить, что мужчины будут видеть мало смысла в том, чтобы попасть в зависимость от свободной женщины, с её неудобствами, расстройствами и страданиями, с её требованиями, запретами и твёрдостью.

Возможно, не стоит их обвинять в том, что они не желают снижать качество своей жизни подобным способом. Безусловно, если рабыни не были бы так доступны, то, само собой разумеется, отношение мужчин к свободным женщинам могло бы поменяться кардинально. Сексуально оголодавшие, и ведомые их потребностями, они были бы тогда вынуждены обходиться тем, что могло бы остаться доступным, и лучшим и единственным выбором при таком раскладе, конечно, будут свободные женщины. Но в гореанской действительности, реальной действительности, рабыни доступны практически любому. Стоит ли удивляться тому, что свободные женщины, насколько мне известно, так ненавидят рабынь. Как они могут даже начать конкурировать с рабыней, за место в сердце мужчины? Возможно, именно в этом причина того, решила я, что он не поцеловал меня.

Возможно, Дразус не стал целовать меня, потому что я был свободна, и, в его глазах, я действительно не имею достаточных навыков, ведь он рассматривал меня как свободную женщину.

Я лежала в темноте и духоте гореанской ночи, ворочаясь среди дорогих шелков. Я размышляла, верный ли я сделала вывод – «потому что он думал, что я свободная женщина».

Мог ли он ошибиться в своём суждении, спрашивала я себя. А может он, всё-таки, ошибался? Как абсурдно всё это, подумала я.

– Что это Ты имела ввиду, – опять спросила я себя.

– Смысл совершенно ясен, – раздраженно себе же ответила я. – Неужели Ты так глупа?

– Я – Татрикс, – выкрикнула я в темноту. – Я свободна! Конечно же, я свободна!

– Ступай к рабскому кольцу, – вдруг приказал мне голос, казалось, звучавший внутри меня. Я встала и, почти как если бы находилась в трансе, едва понимая то, что я делала, приблизившись к кольцу в ногах кровати, опустилась там на колени.

– Ты находишься у кольца? – спросил голос моего второго я.

– Да, – всхлипнула я.

– Возьми его в руки, Тиффани, и поцелуй его.

Я, покорно взяв тяжёлое кольцо в руки, приподняла его, и поцеловала, а затем осторожно, нежно опустила его, позволив, как и прежде свисать с борта кровати. Решив, что теперь мне позволено возвратиться на место, я снова заползла в середину кровати.

– Вернись туда, где твоё место, – снова сказал голос, немного раздражённо.

И я отползла к краю кровати, и вытянулась там, в ногах, рядом с рабским кольцом. Я хотела бы знать, отказался бы Дразус Рэнциус поцеловать меня, если бы я была не свободной женщиной, а рабыней. Скажем, если бы я была рабыней, пусть даже девушкой купленной у работорговца всего за пятнадцать медных тарсков, именно во столько он меня когда–то оценил, я осмеливалась надеяться, что, возможно, получила бы несколько другое обращение, оказавшись в его руках.

– Как удачно для Тебя, что Дразус не знает, что Ты – рабыня.

– Я не рабыня, – сказала я, громко. – Я не рабыня!

– Оставайся, там где Ты есть, в ногах кровати, до утра, – велел мой внутренний голос.

– Я буду, – испуганно согласилась я, и провалилась в бездну сна.

К моему смущению, утром я всё ещё была там, проснувшись, от стука двери, открытой входившей в комнату Сьюзан.

– Я, должно быть, скатилась сюда во сне, – в некотором замешательстве объяснила я Сьюзан.

– Да, Госпожа, – привычно ответила она, но при этом опустила голову, пряча улыбку.

На миг я даже задумалась о том, не выпороть ли её за это как следует, но решила получить от ней волнующую меня информацию.

– Скажи Сьюзан, что это значит, принадлежать владельцу, и иметь Господина? – задала я вопрос Сьюзан, когда та принесла завтрак и накрыла на стол, как если бы из простого любопытства.

– Иметь Господина, и принадлежать владельцу, это значит, быть полностью его собственностью, и быть готовой к тому, что он может сделать с Вами, всё чего бы он ни захотел, – ответила она, и от этих её слов я содрогнулась. – Это так, и это реальность.

– Я поняла, – прошептала я.

Мы стояли на городской стене, на площадке позади зубцов.

– Я опять слышу это, – отметила я, – опять тот же металлический стук, из-под твоей накидки. Что это?

– Ничего, – не захотел признаться он.

На Горе моё сознание, как и моё тело, во всей полноте их женственности, ожили и расцвели, но, несмотря на появившуюся в них новую жизненную силу и здоровье, в целом сама я оказалась во многом глубоко несчастной и неудовлетворенной женщиной. На Земле, с её загрязненной природой, окруженная её ущербными мужчинами и отчаявшимися женщинами, подвергнутыми её антибиологическому образованию и влиянию различных бесполых теорий сформировавших общественное мнение противное природе людей, находящимися под влиянием различных извращений в стиле унисекс и отрицающих свою сексуальность в её полноте присущей обоим полам, сущность пустоты моей жизни, и её причины, были скрыты от меня. У меня даже не было понятий, с точки зрения которых я могла бы понять это.

Там на Земле, я отчаянно нуждалась в реальности и правде, а вместо них я получала только враньё, пропаганду и ложные ценности. Здесь на Горе, наоборот, я оказалась в глубоком контакте с моей женственностью так остро и глубоко, как никогда прежде. Никогда на Земле я не чувствовала этого. Здесь на Горе я ясно осознала свою неудовлетворённость, в отличие от Земли, где я лишь неопределенно или неясно чувствовала это, не понимая истинной причины происходящего. То, что было почти не диагностируемым недугом на Земле, исключая те разы, когда я, к моему ужасу, понимала это несколько более ясно, на Горе стало достаточно ясно высвеченной проблемой. На Земле это было, как если бы я была несчастна и стеснена, часто, в действительности не зная, почему так происходит, тогда как на Горе, я внезапно осознала, что я была просто ужасно голодна. Кроме того, на Горе, впервые, если можно так выразиться, я обнаружила природу пищи, той самой еды, без которой я так отчаянно голодала, и точные условия, исключительные условия, возможно столь же оскорбительные и унизительные для меня, сколь и возвеличивающие, при которых мне было бы позволено наесться досыта. Такие мысли я обычно с ужасом гнала от себя.

– Ты прав, Дразус, – внезапно сказала я. – Рабыни неважны. Они -ничто.

– Конечно, – удивился он. – Но почему Вы заговорили об этом?

– Сегодня утром я беседовала с той маленькой девчонкой, рабыней Сьюзан.

– Понятно, – сказал он.

– Это неважно, – отмахнулась я.

Он лишь кивнул, соглашаясь.

– Ты знаешь её? – поинтересовалась я.

– Да, я видел её, несколько раз, – ответил он.

– Как Ты думаешь, сколько она могла бы стоить на рынке? – спросила я.

– Она – соблазнительная, миниатюрная, давно в собственности, – начал размышлять мужчина, – и, кажется, прекрасно отдаёт себе отчёт чем она является и понимает уместность ошейника на своём горле.

– И? – не терпелось мне.

– Три тарска, возможно, – наконец выдал он.

– Так мало? – обрадовано удивилась я.

– Три тарска серебром, конечно, – поправился он.

– Ах, – сердито задохнулась я.

– Нет никаких сомнений, как она будет смотреться прикованной к рабскому кольцу, – пояснил он, – А кроме того, играет роль и то, что, она, несомненно, прошла через дрессировку рабыни.

Я и не сомневалась в том, что эта мелкая шлюшка – Сьюзан, была дрессированной рабыней. В ней просто не было чего-то, что могло бы показаться хоть капельку несовершенным.

Этим утром она, входя в мои покои, снова обнаружила меня спящей в ногах постели. Хотя обычно, рано утром, я успевала откатиться на другое место, прежде, чем появлялась она.

– Я не знаю, что не так со мной, – за завтраком призналась я ей, не выдержав, ибо отчаянно нуждалась в ком-то, с кем можно было бы поговорить по душам. – Я иногда чувствую себя настолько пустой, настолько несчастным, настолько неудовлетворённой, бессмысленной, беспокойной.

– Да, Госпожа, – почтительно, отозвалась рабыня.

– Но я никак не могу понять, что происходит со мной, – пожаловалась я ей.

– Да, Госпожа.

– Зато Ты, – заметила я, – с другой стороны, кажешься всегда довольной и безмятежной, и даже удовлетворённой и счастливой.

– Возможно, Госпожа, – улыбнулась Сьюзан.

– Так, что не так со мной? Ты знаешь? – отчаянно спросила я.

– Ваши симптомы ясны для меня, Госпожа, – кивнула она.

– Ох, говори же? – нетерпеливо попросила я.

– Я видела, как подобное происходило со многими женщинами.

– Просто, скажи мне, что не так со мной? – уже начиная раздражаться, велела я.

– Я предпочла бы не говорить, – вздохнула девушка.

– Говори! – уже потребовала я.

– Я должна сказать это Госпоже? – спросила она.

– Да! – почти закричала я.

– Госпожа нуждается в Господине, – заявила Сьюзан.

– Убирайся, – закричала я на рабыню, взлетая на ноги, и пинком, отбрасывая маленький столик в сторону. – Вон отсюда! Прочь!

Испуганная девушка выбежала из комнаты.

Я зарыдала, и, разбрасывая вещи, подбежала к стене, и заколотила по ней кулаками, крича:

– Нет! Это глупо, глупо! Она врёт, врёт, врёт, Она врё-о-о-от!

Прошло немало времени прежде, чем я, наконец, смогла успокоиться до состояния, чтобы помыться и привести себя в порядок, и подготовиться идти с Дразусом Рэнциусом на вершину городской стен, как мы и запланировали, чтобы насладиться видом окрестностей. Я помнила, что первоначально он не хотел вести меня туда, но затем, неожиданно для меня, согласился, и даже сам предложил.

– Конечно, я – крупнее, чем Сьюзан, – едко заметила я Дразусу Рэнциусу, стоя на стене. – Я выше, грудь у меня больше, а бедра шире.

– Эти параметры – равнозначны, и даже могли бы несколько увеличить Вашу цену, – пояснил мужчина.

– Я презираю рабынь, – нервно сказала я. – Я презираю их.

– Это вполне соответствует Вашему положению, – согласился он.

Я вновь посмотрела поверх стены.

Насколько же рада я была тому, что была свободна! Как ужасно, насколько ужасно, было бы, окажись я здесь рабыней!

– Леди Шейла плачет? – спросил Дразус, по видимому заметив блеснувшие в моих глазах слёзы.

– Нет! – отмахнулась я, пытаясь не показать своей слабости.

Я боролась с дикой потребностью, растущей во мне, казалось всплывшей из самых тёмных глубин моего сердца, с нуждой, которая требовала от меня капитулировать, подчиниться и любить, всецело, не сдерживаясь, отдавая всё, не прося ничего. Какой поверхностной, внезапно, показалась мне сейчас моя склонность к эгоизму и себялюбию. Откуда могли появиться во мне эти странные и столь ошеломительные эмоции, спрашивала я себя. Конечно, они, напугали меня, ибо во всём казались полностью противоречащими тем рефлексам, что выработались во мне Земле, под действием общественного мнения. Я боялась, что источник этих чувств мог находиться только глубоко в тайниках моего собственного характера.

Я промокнула слёзы, выступившие в моих глазах уголком вуали.

– Я не плачу. Это всё ветер, – сказала я и, обернувшись назад, лицом к городу, добавила, – Так будет лучше.

Теперь тарны, восседавшие на их насестах, оказались по левую руку от меня.

Я смотрела на крыши Корцируса. Между крышами выделялась зелень деревьев, можно было различить театры и стадион. Как прекрасно смотрелся дворец с этого места! Я смогла различить, некоторые из садов, и крышу библиотеки на прямом как стрела проспекте Ификратеса.

– Как же прекрасен наш Корцирус! – восхищённо выдохнула я.

– Да, – признал Дразус Рэнциус, вслед за мной повернувшись к городу лицом.

Я полюбила гореанский мир, хотя я и считала его во многом довольно пугающим, прежде всего, потому что здесь было разрешено женское рабство.

Я всё не могла решить для себя, была ли Сьюзан права, и может быть, я действительно нуждалась в господине? Но едва подумав об этом, я гнала от себя прочь эти абсурдные мысли.

Я не была покорной, пресмыкающейся рабыней, женщиной, на чьё горло надели ошейник, и кому остаётся только надеяться, что некое животное могло бы счесть разумным бросить ей корку хлеба. Я была совершенно другой. Я женщина с Земли! Я гордая и свободная! Действительно, на этой планете мне даже выпала удача наслаждался особо высоким статусом, одной среди тысяч других моих порабощенных сестёр влачащих жалкое существование, в городе расстилающемся под моими ногами. Я была Татрикс этого города! Я смотрела вниз, со стены, поверх множества крыш Корцируса.

Но почему тогда Сьюзан была счастлива, а я так несчастна? Она была всего лишь рабыней в стальном ошейнике. А я была свободна! Я смотрела на Корцирус. В гореанском мире было то, что всё ещё приводило меня в замешательство – женское рабство было разрешено. Как это ужасно! И всё же, что-то в тёмных закутках моего сердца, бесспорно, было глубоко смущено и взволновано этим фактом. И загорающиеся во мне при этом чувства, крайне меня беспокоили. Это, казалось, был совершенно не тот рефлекс, к которому меня приучили.

– Вон там дворец, – вытянул руку Дразус Рэнциус.

– Я вижу, – кивнула я.

Учитывая независимость самцов в природе, общую среди всех млекопитающих и в том числе среди приматов, то я предположила бы, что должно быть достаточно логично, что в цивилизации, по духу к природе близкой, а не настроенной на борьбу с ней, существование такого института, как женское рабство, вполне оправдано. Это можно было бы рассматривать, как цивилизованное выражение биологических отношений, признание этих отношений, и возможно даже улучшение, усовершенствование и торжество их, и, в контексте обычаев и законов, конечно, преобразование и усиление их. Но почему, раздражено спрашивала я себя, цивилизация должна быть именно близкой по духу к природе? Разве для цивилизации не будет намного лучше от того, что она будет противоречить и противостоять природе? Разве для неё будет не лучше, отрицание и ниспровержение природы? Не лучше ли размыть природные различия и привести к общему знаменателю индивидуальности. Не будет ли намного правильней для цивилизации, игнорировать человеческие счастье и желания, и насаждать чувство вины, фобии, неудовлетворённость, страдания и боль?

– А вон театр Клейтос, – обратил моё внимание Дразус Рэнциус, – а это – библиотека, вон там – стадион.

– Да, – на автомате отвечала я.

Впрочем, независимо от того, что могло бы быть правильным в таких вопросах, женское рабство на Горе было свершившимся фактом. Как я уже давно узнала, здесь были рабыни. Я смотрела на город. Там в городе лежащим передо мной, внутри этих самых стен, жили женщины, возможно, мало чем отличающиеся от меня самой, в ошейниках, которых в буквальном смысле этого слова, держали в категорической и бескомпромиссной неволе. Я уже не раз видела многих из них, в их характерной одежде, в их ошейниках. Я даже видела ту, что из одежды носила лишь ошейник и железный пояс, если их можно было назвать одеждой. И эти женщины принадлежали, в буквальном смысле этого слова, они были чьей-то собственностью, со всеми вытекающими из этого для них последствиями.

– А вон там, видите те деревья? – спросил меня Дразус Рэнциус, – это сад Антистэнеса.

– Как Ты думаешь, сколько рабынь, может быть в Корцирусе? – спросила я моего телохранителя, как если бы из праздного любопытства.

– Я не знаю, – запнулся он. – Вероятно, несколько сотен. Кто же их считает.

– А такие женщины могут быть счастливыми?

– Они же всего лишь рабыни, – удивился Дразус, – Кому могут быть важны их чувства и счастье?

– Конечно, – вынуждена была сказать я.

Какие же всё-таки мужчины – грубые животные! Насколько беспомощны перед ними рабыни!

– Вы видите те деревья? – снова постарался привлёчь мой внимание к тому парку наёмник, – там находится сад Антистэнеса.

– Да, – кивнула я.

Мы посещали тот сад дважды. Это именно там, во время нашей первой прогулки, я попыталась соблазнить Дразуса Рэнциуса поцеловать меня. Во второй раз мы были там после посещения турнира по фехтованию. Я была отвергнута оба раза. Интересно, а если бы я была заклейменной рабыней, он бы тоже отверг меня? Безусловно, он, скорее всего, заставил бы меня рыдать и умолять о его поцелуе.