Текст книги "Кейджера Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Я вдруг поражённо поняла, что девушку рабыню, возможно в целях её наказания, могли бы бросить в одну из этих вонючих ям, в эти, несомненно, нетерпеливые грязные руки. И кто может сказать, на какой срок закроется вслед за ней эта тяжёлая решётка.

На нашем пути через коридоры дома Клиоменеса, особенно на верхних уровнях, мы иногда сталкивались с рабынями не занятыми в изучении предметов наиболее необходимых в их теперешней жизни, обычно они занимались работами по хозяйству, такими как доставка сообщений, переноска тяжестей, сухая и влажная уборка. Как и большинство других, эти рабыни обычно были раздеты, за исключением их ошейников. Похоже, именно так было принято держать рабынь в работорговых домах. При подходе свободных мужчин, в том числе и Гермидоруса и Дразуса, они немедленно опускались на колени, при этом, обычно с широко расставленными коленями, опираясь ягодицами на пятки, подняв головы, держа руки на бедрах, то есть, принимая положение, которое, как я уже знала было свойственно рабыням для удовольствия. Но иногда, вместо этого, они становились на колени, прижав ладони к полу, и опустив головы между рук.

Но было одно исключение из этого, достойное отдельного упоминания. Пройдя через несколько коридоров покрытых коврами, на верхнем этаже дома, и уже направляясь на более низкие уровни, пересекая ещё один зал с покрытым каменной плиткой полом, мы приблизились к стройной, темноволосой девушке. Закованная в кандалы рабыня, стоя на четвереньках, с ведром воды, тряпкой и щеткой, натирала плитки пола.

Когда мы приблизились, она, как и некоторые рабыни до неё, повернулась в нашу сторону лицом, упёрлась ладоням в пол, положила голову между ними. Но, как только мы к ней приблизились, она безрассудно подняла свою голову.

– Гермидорус! – закричала она, внезапно. – Гермидорус!

Мужчина остановился перед ней, в нескольких футах от неё, и мы вынуждены были остановиться вслед за ним.

– Разве Вы не помните меня? – отчаянно спросила он.

Цепи, что она носила, назывались рабочим сириком. Он напоминает обычный сирик, но верхняя цепь составляет приблизительно ярд в длину, предоставляя рукам рабыни, несколько большую свободу, чтобы она могла выполнять порученную работу.

Впрочем, как и обычный сирик, это – весьма привлекательно выглядящие цепи, и они прекрасно смотрятся на женщине.

– Дейдре! – закричала она, заливаясь слезами. – Дейдре! Два года назад в Аре мы жили в одном и том же доме!

Гермидорус молча, стоял и безразлично смотрел на неё.

– Дейдре, – всхлипнула она.

– В тот момент когда Ты была порабощена, Ты прекратила быть «Дейдре», – напомнил он. – Как твоё домашнее имя?

– О-о-о, не-е-ет, – прорыдала она. – Только не Вы! Вы, один среди всех этих людей! Вы единственный не должны были бы рассматривать меня, как рабыню! Вы не можете смотреть на меня, как на рабыню! Только не Вы. Это просто невозможно! Вы не могли бы относиться ко мне как к рабыне! Вы не могли этого сделать! Вы единственный такой, кто никогда не принудил бы меня к рабству! Единственный такой, кто никогда не смог бы поступить так со мной!

Подняв заплаканное, мокрое от слёз лицо, она встретилась с ним взглядом, и её нижняя губа вдруг задрожала.

– Рената – моё домашнее имя, Рената, – торопливо проговорила рабыня, расширившимися от страха глазами наблюдая, как Гермидорус снимает со своей туники ремень.

То, что висело на ремне, он вручил Дразусу Рэнциусу.

– Ты подняла свою голову из положения у пола прежде, чем свободные люди прошли мимо Тебя, Рената, – объявил он. – Кроме того, Ты обратились к свободному мужчине дважды по его имени. Также, Твоя речь была совершенно не почтительно. В ней не было вставлено в соответствующих пунктах, выражение «Господин». Ты упомянула себя, как если бы Ты могла всё ещё быть Дейдре. Такие искажения не разрешены рабыням. Дейдре ушла, и никогда не вернётся. На её месте теперь лишь рабыня, домашнее животное, которое должно носить ту рабскую кличку, которую любой из владельцев, захочет оставить ей. К тому же, когда был задан вопрос, по поводу твоего домашнего имени, Ты ответила недостаточно быстро. Ты поняла всё, что я только что сказал, полностью и ясно, Рената?

Она поражённо посмотрела на него, полными слёз глазами, в которых плескался просто животный ужас.

– Да, Господин! – пролепетала она, дрожащим голосом.

– На четвереньки, Рената, – скомандовал Гермидорус.

– Да, Господин, – зарыдала рабыня, но это положение приняла быстро и безропотно.

– Возможно, Вам стоит пройти на несколько шагов дальше в зал, – тихим шёпотом посоветовал мне Дразус Рэнциус.

Испуганная тем, что вот-вот должно произойти в моём присутствии, автоматически переставляя мгновенно ставшие ватными ноги, я сделала несколько шагов вглубь зала, уговаривая себя не оборачиваться, не смотреть. Но, внезапно, я услышал свист начавшего своё падение ремня, и резкий, короткий звук удара по коже девушки, и её истошный визг. Не выдержав, я обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть её, лежащую на боку, сжавшуюся в комочек, окружённую раскинувшейся цепью, получающую последние несколько ударов. Она вызвала недовольство свободного мужчины. Она была рабыней. Конечно, она была наказана.

Гермидорус, без суеты, забрал своё имущество у Дразуса и аккуратно разместил всё это на своём ремне, после чего, всё так же спокойно, опоясал им себя. Я была поражена, что один из тех о ком я подумала, как о каком-то книжном черве и неженке, оказывается, обладал таким бескомпромиссным достоинством и недюжинной силой. Эта женщина узнала об этом, к её собственному горю, слишком поздно. Зато теперь она навсегда запомнит, что в его присутствии ей не будет позволено, даже минимальное отступление от правил её неволи.

– Мне жаль, что я вынужден был прервать нашу экскурсию, – приносил он извинений у Дразуса Рэнциуса.

– Всё в порядке, – спокойно ответил Дразус.

Избитая, закованная в цепи девушка валялась на животе в луже воды на каменном полу, уборку которого ей ещё предстоит продолжить. Наконец поняв, что ударов больше не последует, она, подняв голову, поражённо и испуганно, уставилась на Гермидоруса. Боль, недоверие и ужас вот что было в её глазах. Она была рабыней, вызвавшей его недовольство. В результате оказалась на полу под его ремнём.

А мы, тем временем продолжали свой путь.

– Господин, – послышался её отчаянный вопль, – Я хочу Вас! Я хочу отдаться Вам! Пожалуйста, пошлите меня в Ваши покои! Я хочу ублажать Вас!

Гермидорус даже не удосужился оглянуться назад.

Оглянулась я. В глазах девушки я прочитала, что теперь она знала, что была всего лишь беспомощной рабыней, и то, что она любила его.

Мы продвигали дальше вглубь работоргового дома Клиоменеса.

Мне стало интересно, что станет с Ренатой, есть ли у неё шанс оказаться в его комнате. Решение было за Гермидорусом. А она была бесправной и ничего не стоящей рабыней.

– Дом открывается для публики в десятом Ане, – предупредил Гермидорус, – возможно, уже пора отвести Вас в кабинет Паблиуса. Он хотел бы поприветствовать Вас прежде, чем Вы покинете его дом.

Десятый ан – это гореанский полдень.

– Превосходно, – обрадовался Дразус Рэнциус, и мы начали выбираться наверх их пугающих нижних уровней рабских загонов.

До этого я не представляла всей сложности и огромности работоргового дома, а ведь этот дом был далеко не самым необычайно большим. Мы видели ванны и сад продаж, который также использовался для дрессировки. Мы прошли через различные области содержания рабов, начиная то шёлковых, зарешеченных альковов для великолепных рабынь для удовольствии, мимо различных клеток и камер, более пригодных для женщин среднего ценового ряда, и заканчивая темницами, которые представляли собой зарешеченные грязные ямы, места, одна мысль о которых приводила рабынь с состояние благоговейного ужаса. Встречались и другие зоны хранения, также менявшиеся то хорошего к плохому, но бывшие не более, чем местом у кольца, вмурованного в стене или в полу. Нам продемонстрировали кухни, продуктовые кладовые, залы приёма пищи, некоторые с простыми корытами или углублениями в полу, склады, комнаты охраны, кабинеты и архивы. Была здесь также прачечная и даже госпиталь. Ну и конечно комнаты чисто женского назначения, предназначенные для таких вещей, как обучение уходу за волосами, применению косметики и духов, маникюру и педикюру, умению правильно одеваться и раздеваться. Были даже комнаты, где неумелые женщины, обычно бывшие члены высших каст, могли бы быть обучены таким непритязательным занятиям, которые будут теперь от них ожидаться, как подходящие для рабынь, как уборка, готовка и шитье. В отдельные области дома, однако, меня не пустили, по-видимому, потому что я всё же была свободной женщиной. Мне не показали такие помещения, как загоны для самых низких рабов, камеру клеймения, комнату наказаний, и те комнаты, в которых девушкам преподавали поцелуй и ласки, и движения любви.

– Я буду хорошей! Я буду послушной! – услышала я, отчаянные крики девушки, из внутренностей низкого, стального параллелепипеда, лежавшего несколько в стороне от прохода, по-видимому, что не затруднять проход по коридору. Я замерла, пораженная увиденным. Мне голову не могло прийти, что женщину могла поместиться внутри такого маленького ящика. На самом деле, в полутьме слабо освещённого слабой лампой коридора, я и не заметила бы этот ящик, если бы не голос доносившийся оттуда. Стальной, закрытый сверху крышкой, ящик был приблизительно четыре фута в длину и три фута в ширину и высотой, возможно, не более полутора! В крышке, с каждой стороны, виднелись круги, диаметром около пяти дюймов, состоящие из отверстий размером не больше мелкой монетки. Контейнер оказался закрыт двумя плоскими стальными задвижками, перпендикулярными продольной оси ящика, которые были ещё и заперты на висячий замок.

– Я буду покорной! – рыдала девушка, запертая внутри.

– Это – рабский ящик, – небрежно бросил мне Гермидорус.

– Я прошу позволить мне служить Господам! – поняв, что не одна отчаянно закричала рабыня, запертая в ящике.

– Наверное, она очень миниатюрная женщина, – испуганно заметила я, повернувшись к Дразусу Рэнциусу.

– Она – та, кто прежде была Леди Таис Фарнациум, – пояснил Гермидорус. – Теперь её домашнее имя – Диди. Насколько мне не изменяет память, она рабыня вполне нормального размера.

– Но ящик настолько мал, – удивлённо воскликнула я.

– Так и задумано, чтобы он был маленьким, – вступил в разговор Дразус.

– Но у неё же, наверняка свело судорогами всё тело, она, же там совсем беспомощна, – возмутилась я.

– Именно в этом одно из его назначений, – кивнул тот.

– Но он так мал! – прошептала я дрожащим голосом.

– Ну, на самом деле, не такой уж он и маленький, – заметил телохранитель.

Я удивлённо посмотрела на него.

– Например, для Вас он был бы достаточно большим, – отметил он.

– Я буду повиноваться с любовью и с полным совершенством, Господа, -сквозь спазмы рыданий прокричала женщина из ящика. – Умоляю всего лишь о том, чтобы мне позволили полностью и в совершенстве ублажить моих Господ!

– Пойдёмте, здесь нет ничего интересного, – предложил Гермидорус, и мы снова, последовали за ним.

– Я прошу позволить мне служить Вам! – нёсся вслед, срывающийся женский голос из стального ящика. – Я умоляю разрешить мне ублажать Вас!

– А она почти готова покинуть ящик, – походя, отметил Гермидорус.

– Позволь-ка мне взглянуть на твоё разрешение на неё, – улыбаясь во весь рот, попросил Паблиус у моего телохранителя. – Понятно. Леди Лита. Симпатичненькое имя у Вас.

Я бы даже согласилась с ним. Это имя придумал Дразус Рэнциус, чтобы скрыть настоящее.

Он улыбнулся мне, как если бы удивлён этим именем, и я не могла понять, что он скрывает за своей улыбкой.

– Это ведь не настоящее её имя, не так ли? – уточнил Паблиус, повернувшись к Дразусу Рэнциусу.

– Конечно, нет, – усмехнулся Дразус Рэнциус.

– Несомненно, в тех кругах, в которых Вы вращаетесь, Леди Лита, -снова уставился на меня Паблиус, – для Ваших друзей будет шокирующей новостью, если они узнают, что Вы прогуливаетесь полуголой и в рабских наручниках по дому работорговца.

Я возмущённо смотрела мимо него, не желая отвечать на такое обидное замечание.

– Вероятно, это был бы настоящий скандал, – предположил он, – и отличный повод для сплетен.

Я, хотя и закованная в наручники, по-прежнему надменно, смотрела поверх его головы.

– Вот здесь, Леди Лита, – заявил он, беря меня за плечо и вталкивая меня в колонну солнечного света, падавшего из высокого зарешеченного окна, – постойте здесь, на свету. Так я смогу получше рассмотреть.

Я замерла, и мужчины отступив на пару шагов, принялись внимательно изучать меня.

– Она очень привлекательна, – отметил Паблиус. – И имя Лита отлично к ней подойдёт.

– Я тоже так думаю, – кивнул Дразус Рэнциус.

Выпрямившись, я стояла в лучах света, под внимательными оценивающими взглядами мужчин. Я опасалась, что Паблиус, подводя меня в сюда, мог бы захотеть не только осмотреть, но и ощупать меня. И я бы даже не смогла бы сопротивляться этому, будучи одета в таком коротком платьице, без какого бы то ни было нижнего белья в придачу, и с беспомощно скованными за спиной руками. Но работорговец воздержался от подобного шага. Сделай он это и, конечно, все свидетельства моего возбуждения оскорбительные и смущающие для меня, стали бы слишком очевидными для него. Мне оставалось только надеяться, что моя нужда пока ещё не была, так или иначе, заметна по внешним признакам и по моему поведению, возможно, через отклики тела. А ещё я надеялась, что они, свидетельства моих потребностей не начали пахнуть.

– Встаньте на колени, Леди Лита, прямо там, на свету, – велел Паблиус.

Я, не став спорить, опасаясь, что меня просто заставят сделать это силой, опустилась на колени посреди пятна света. Но колени я плотно сжала. Сейчас же меня переполнили чувства смущения и испуга. Я стояла на коленях перед мужчинами.

– Ты, правда, уверен, что она свободна? – спросил Паблиус.

– Да, – ответил ему Дразус Рэнциус.

– Занятно, – протянул Паблиус, и медленно двинулся по кругу в центре которого находилась коленопреклонённая я.

Работорговец не приближаясь, держась на расстоянии нескольких футов, внимательно, не отрывая глаз, осматривал и оценивал меня.

– Ты только посмотри на неё! – воскликнул он, наконец.

– Уже смотрел, и что? – спросил Дразус.

– Внимательнее! – снова воскликнул работорговец.

– И что? – удивился мой телохранитель.

– Разве Ты не видишь?

– Чего?

– Она мягкая, женственная, она уже готовая рабыня! – заявил Паблиус.

– Могу Тебя заверить, – улыбнулся Дразус, – она далека от рабынь.

– А вот я так не думаю, – стоял на своём Паблиус. – Я просто уверен, что она – прирождённая рабыня, и осталось всего только приучить к ошейнику, провести надлежащую дрессировку, и мы получим великолепную рабыню!

Дразус Рэнциус расхохотался. Запрокинув назад голову, он трясся от смеха над нелепостью этой мысли. Что до меня, то сама я не считала это настолько забавным.

– Кто-нибудь знает, что она здесь? – жёстко спросил Паблиус.

– Нет, – ответил Дразус.

– Тогда в чём дело? Почему мы до сих пор не поработили её? – вполне себе серьёзно поинтересовался Паблиус, глядя на моего телохранителя, а потом, повернувшись ко мне, рявкнул: – Нет, Леди Лита, не встаёт!

Услышав его предложение, я уже начала подниматься на ноги, дико дергая запястьями, пытаясь вырвать руки из стальных браслетов. Конечно, они не уступили моим усилиям. Не для того их сделали. Мне ничего не оставалось, кроме как вновь опуститься на колени, в центре светлого пятна на каменном полу.

– Это было бы не сложно, – уговаривал Паблиус. – Мы можем вывезти её из города. Потом, в другом месте, когда она будет уже заклеймена, а на её шее будет красоваться подходящий ошейник, и, следовательно, она станет полностью и бесповоротно рабыней. И вот тогда, когда она абсолютно законно будет в твоей власти, мы могли бы проверить ещё раз действительно она так уж далека от рабынь.

– Эта женщина не рабыня, – осадил его Дразус Рэнциус.

– Ставлю серебряный тарск на то, что я прав, – засмеялся Паблиус.

– Как там дела в Аре? – вдруг спросил Дразус, переводя разговор в другое русло. – Я не был там уже очень долго.

– Я разолью пагу, – вздохнул Паблиус, несколько растроенно.

Затем мужчины выпивали, и говорили о мелочах, и практически не обращали внимания на меня, закованную в наручники и стоящую на коленях на полу. Один раз я внезапно заметила, что мои колени несколько раздвинулись, причём без всякого моего на то желания и участия. Я поскорее снова свела их вместе. Я надеялась, что никто не заметил моей оплошности. Я задавалась вопросом, не была ли я, в самом деле, рабыней. Паблиус и не собирался скрывать, что думает именно так, а он был работорговцем и в этих вопросах разбирался. К тому же, он готов был поставить серебряный тарск на свою правоту. Я посмотрела на Дразуса. Что-то во мне, казалось, кричало ему, «Ты потеряешь свой тарск, Дразус Рэнциус. Она – рабыня»! Но я, торопливо выбросила эту ужасающую мысль из своей головы.

– Пожалуйста, Дразус, – снова взмолилась я. – Мои руки скованы уже слишком долго. Я начинаю чувствовать себя совершенно беспомощной, почти как рабыня. Пожалуйста, освободи меня.

– Как только доберёмся до комнаты, я освобожу Вас немедленно, -пообещал он.

Мне оставалось только покорно следовать за ним, по-прежнему в наручниках, пробираясь по узким улочкам к гостинице Лизиаса.

Почему он не захотел освободить меня сейчас же? Почему он всё ещё держал меня с закованными за спиной руками, как простую рабыню? Разве он не заметил, что меня почти захлестнули странные эмоции? Неужели он ещё не почувствовал моих страданий, и моей нужды? Мог ли он не увидеть, до какой степени я была возбуждена? Разве он всё ещё не видит тех затруднений, которые я испытывала, борясь сама собой?

До гостиницы Лизиаса оставалось пройти всего ничего. И надо признать, что это волновало и возбуждало меня тем больше, чем ближе подходили мы к снятой там комнате, и тем больше меня это пугало и ужасало. Ведь там я останусь с Дразусом Рэнциусом, с гореанским мужчиной, наедине. Что он может сделать со мной? А что делать мне в этой ситуации? Я чуть не застонала от волновавших меня предчувствий. Я хотела поскорее попасть в комнату, и я хотел броситься назад.

Во мне бушевали дикие эмоции. Ярость и негодование, доставшиеся мне от моего земного воспитания, остатки мужских ценностей, которые я там поощрялась поддерживать и демонстрировать, восставали против возродившихся на Горе, и прежде хорошо и глубоко спрятанных где-то в укромных закоулках моего сердца, в таких глубоких, что я едва смела о них догадываться, беспомощности, уязвимости и женственности. Сейчас эти земные чувства настораживали меня, организовывая, и почти пересиливая слабые ещё ростки женской покорности. Но я не знала, что мне делать. Я не знала, как мне следует действовать.

– Я свободна, – мысленно кричала я сама себе. – Я свободна! Свободна!

Но я практически раздета, и мои руки были в наручниках за спиной. И каждый мой шаг, приближает меня к комнате!

Теперь уже мне хотелось вернуть то время, когда я ещё не видела рабынь, и дом Клиоменеса. Я хотела бы никогда не знать, насколько красивы они, и как глубоко они находились во власти мужчин, и как покорно должны им повиноваться! Хотела бы я никогда не испытывать таких сильных чувств, во всей их неотразимости и глубине! Но теперь я узнала, что то чему меня учили в прежней моей жизни, оказалось ложно. Уж лучше было узнать и почувствовать это, чем жить и не чувствовать ничего. Я сама, увидев рабынь, оказалась всецело поглощена идеей, познакомиться с их жизнью поближе, для чего и уговорила Дразуса Рэнциуса получить разрешение на посещение дома Клиоменеса. Даже притом, что, конечно же, я рабыней не была, мне открывшиеся эмоции, были в тысячи раз богаче всего, что я ощущала прежде. Я даже представить себе не могла, что такие основные, глубокие, огромные и реальные чувства существовали.

– А откуда Ты знаешь, что Ты не рабыня, Тиффани? – спросила я сама себя. – Почему Ты решила, что отличаешься от тех девушек? Ты уверена, что предположение Паблиуса о том, что Ты рождена рабыней так уж ложно? Откуда такая уверенность в том, что Тебе не подойдёт ошейник, что он не является органичной частью Тебя самой?

– Нет, – ответила я себе, почти презрительно, – Я свободна!

Но что-то пугающее внутри меня, казалось, саркастически засмеялось:

– Ты – рабыня, Тиффани, – сказало это. – И Ты знаешь, что Ты -рабыня. Так или иначе, но Ты знала это всегда, в твоём сердце, все эти годы.

– Нет! – простонала про себя. – Нет!

– Да! Да, Рабыня, – убеждал меня мой внутренний голос, настойчиво и насмешливо, дразня меня.

– Нет! – Да! – Нет! – Да! Да!

Меня продолжал мучить всё тот же вопрос, не была ли я рабыней. Мысль эта возбуждала и пугала меня одновременно.

Почему Дразус Рэнциус, до сих пор не освободил меня от наручников!

Мы уже давно покинули дом Клиоменеса!

– Я освобожу Вас в комнате, – пообещал он.

Почему бы ему не освободить меня теперь? Почему он не хотел мне помочь? Мог ли он не видеть, как я боролась сама с собой!

Интересно, была ли рабыней, та, что чувствовала себя беспомощной в его наручниках.

Как это ни странно, но острее всего я чувствовала себя рабыней, наиболее униженно за всё время нахождения в доме Клиоменеса, когда в кабинете мужчины разговаривали, а я стояла на коленях, одинокая, забытая, в пятне солнечного света, с опущенной вниз головой, закованная в наручники, ожидая пока мужчины, владельцы закончат свои дела.

Я торопливо семенила позади Дразуса Рэнциус по узкому переулку.

Я пыталась бороться с переполняющими меня эмоциями, непреодолимо поднимающимися из самых моих глубин. Я был смущена и не находила себе места. Внутри меня земное воспитание воевало с моей женской природой. Мужчины были владельцами. Разве они не знали этого? Почему же тогда они не воспользовались своей властью, и не использовали нас по своему желанию? Разве они не смогли разглядеть того, чего мы на самом деле хотели, и в чём нуждались? Они что, действительно настолько невнимательны и бесчувственны? Настолько глупы, и слепы? Почему они не смогли разглядеть, что мне, чтобы достигнуть моего совершенства, нужно почувствовать тяжесть цепи и вкус плети? Как они могли не видеть, что я не могла стать совершенной, пока моё желание не исполнено ими, и я не служу им! Как они не смогли рассмотреть, что это было именно тем, чего я хотела? Я не была мужчиной. Я была женщиной! Я хотела сдаться своей природе, но боялась, безумно боялась, сделать это. Я чувствовала, чем могла бы стать женщина, сдайся она своей природе. Я едва смела даже думать об этом, не говоря уже о том, чтобы рассказать кому-то, насколько категоричны, ужасны, насколько абсолютны могут быть такие чувства! И всё же я желала этого. Жаждала того, чтобы мужчина бросил меня на живот к своим ногам и закрыл ошейник на моём горле.

Да, я хотел лежать, трепеща у его ног в тени его плети, зная, что впредь, желала ли я того или нет, я жила для любви, страсти и служения.

– Ведомое положение, – скомандовал Дразус Рэнциус, и я стремительно опустив голову, почувствовала, как его пальцы глубоко зарылись в мои волосы.

Неожиданно для самой себя, я повернула голову и беспомощно прижалась губами, к его бедру, целуя его. Но мужчина, безжалостно скрутил мою голову в другую сторону, удерживая её так, чтобы мои губы больше не могли дотянуться до него. Из глаз у меня брызнули слезы, не столько от боли, сколько, и гораздо больше от того факта, что меня отвергли. Едва мы разминулись с незнакомцем, в том переулке, как Дразус выпустил мои волосы, и я, выпрямившись, продолжила следовать за ним. Мы уже были почти у крыльца чёрного хода гостиницы Лизиаса.

Я была отвергнута! Как же я была разъярена той женщиной, что жила во мне, и которая только что так беспомощно поцеловала ногу Дразуса Рэнциуса. Как она оскорбила и возмутила меня, бесстыдная шлюха! Я ненавидела и презирала её. Кто она такая? Откуда она появляется во мне? Конечно, она живёт, существует где-то внутри моего я.

Мы остановились перед дверью чёрного хода гостиницы Лизиаса.

– На колени, – скомандовал Дразус Рэнциус, указывая на место прямо у черного хода, поблизости от нескольких мусорных контейнеров.

И я опустилась на колени, немедленно и покорно. А он вошёл в гостиницу. Он по-прежнему был моим телохранителем, и прежде чем войти, должен был осмотреть помещение.

Мне осталось только тихо простонать от одолевавших меня потребностей.

Опустив голову, я стояла на коленях перед крыльцом чёрного хода гостиницы около мусорных контейнеров. Внезапно я что-то почувствовала, подняла голову. Руки рефлекторно дёрнулись в наручниках. Прямо передо мной стоял и оценивающе рассматривал мужчина. Очевидно, он шёл вдоль по переулку с другой стороны. Заметив в его глазах огонёк разгоравшегося интереса, я немедленно опустила голову, выказывая свою покорность. Это было сделано настолько быстро, что я сама себе поразилась. Я была напугана.

К моему величайшему облегчению, в этот момент распахнулась дверь чёрного хода гостиницы, и на пороге появился Дразус.

– Она здесь не для использования? – поинтересовался незнакомец.

– Нет, – ответил мой телохранитель.

– Жаль, – протянул мужчина, и, бросив на меня последний взгляд, продолжил свой путь.

Дразус Рэнциус щёлкнул пальцами, и от этого его жеста я подскочила как ужаленная, я проскользнула внутрь гостиницы. Я дрожала от страха и возбуждения. Мне представлялось, что не появись телохранитель ещё мгновение или два, я совершенно беспомощная, возможно, была бы схвачена и уведена тем незнакомцем.

Несколько секунд спустя, мы снова оказались в комнате, и Дразус захлопнул дверь за моей спиной.

Обессилено, я прислонилась к двери, откинув голову назад, и с трудом переводя дух.

– Похоже, он решил, что Вас выставили за дверь для того, чтобы быть изнасилованной первым встречным в качестве наказания, – хихикнул Дразус.

Я растерянно уставилась на него.

– Ну что, как Вы нашли дом Клиоменеса? – поинтересовался Дразус.

Насколько же нелепой показалась мне та лёгкость, с какой он бросил мне этот вопрос. Конечно же, этот опыт был невероятно важным для меня. Да я никогда прежде не была в таком близком контакте с моей собственной женственностью. Мне было трудно представить себе, как можно было быть в большем контакте со своей женственностью, если только не быть действительно рабыней.

И тут Дразус Рэнциус посмотрел на меня так, что я, против своей воли и без единой команды с его стороны пошла туда, где он стоял, и опустилась перед ним на колени.

Он сердито и пораженно смотрел на меня сверху вниз.

– Что Вы делаете? – спросил он.

– Стою на коленях перед Вами, – покорно ответила я, – беспомощная, закованная, женщина перед мужчиной.

Его кулаки сжались.

– Если Вы хотите, – прошептала я, – то возьмите меня.

– Встаньте! – прорычал Дразус Рэнциус, и схватил меня за плечи и вздёрнул на ноги, держа моё тело перед собой почти на весу.

– Попробуйте же рабыню во мне, – взмолилась я.

Он свирепо смотрел в мои глаза. Его пальцы, сомкнувшиеся на моих плечах, державшие меня, абсолютно беспомощную, по твёрдости и безжалостности были подобны стальным наручникам, закрытым на моих запястьях.

– О, если бы только, Вы были рабыней, – напряжённым шёпотом простонал он. – Если бы Ты была рабыней!

Внезапно, с яростью и криком гнева, он поднял меня на вытянутых руках с пола, как если бы я была всего лишь куклой, и отбросил от себя. Пролетев несколько ярдов, я приземлилась на кровати, и, извиваясь, мешали сковавшие мои руки за спиной наручники, вскарабкалась на колени, лицом к нему и спиной к стене.

И тут из-за окна, снаружи, с улицы донеслись громкие, но неразборчивые людские крики.

Дразус Рэнциус, насторожившись, осторожно подошёл и приоткрыл окно, выглянул наружу, прислушался.

– Корцирус, захватил шахты Аргентума, – сказал он, внимательно посмотрев на меня. – Началось.

– Что началось? – спросила я, испуганно и не понимающе.

– Война, – жёстко сказал Дразус.

– Я отведу Вас во дворец, немедленно, – заявил он, и сделал мне, всё ещё испуганно смотрящей на него, знак, что я должна лечь на живот на кровать.

Я легла на живот, полуутонув в мягкой перине, и повернув голову в бок. Раздался щелчок, потом ещё и мои руки оказались свободны от наручников.

Выкарабкавшись из объятий перины на пол, я первым делом одёрнула подол своего короткого платьица. Дразус Рэнциус уже убрал рабские наручники в свой мешок.

– Мои одежды, пожалуйста, – строгим голосом повелела я, сделав это вполне осознанно, чтобы почувствовать, что он служит мне.

Получив назад все предметы моих гореанских одежд, я удалилась за ширму, чтобы появиться оттуда через несколько секунд уже одетой согласно принятых для свободной женщины приличий.

– Леди Шейле потребуется новой телохранитель, – заметил он.

– Нет, – сказала я. – Не потребуется.

Он удивлённо уставился на меня.

– Ты не освобождён от своих обязанностей по моей защите, -подтвердила я. – Ты – по-прежнему мой телохранитель, и таковым продолжишь служить мне.

– Леди Шейла отлично знает, как мучить мужчин, – горько заметил он.

– Да, – прищурилась я, глядя ему в глаза. – Знаю.

Он, внезапно похолодевшим взглядом, посмотрел на меня.

– Проводи меня во дворец, – приказала я.

– Да, Татрикс, – ответил Дразус Рэнциус, склоняя голову.

9. Решение о сборе информации о Корцирусе.

Я стояла у зарешеченного окна в своих апартаментах, и смотрела наружу. Отсюда просматривалась часть внутреннего двора, секции внутренних стен и первые из тех двух ворот, ведущих из дворца в город. В поле зрения попадал и участок площади раскинувшейся по ту сторону ворот перед дворцом. Я видела, мужчин и женщин, спешивших через этот видимый мне участок, по-видимому, чтобы присоединиться к огромной толпе, собравшейся перед дворцом. Однако самой топы отсюда рассмотреть было невозможно. И это уже была вторая такая толпа за последнюю неделю. А ещё я видела, что некоторые мужчины, пересекающие площадь, возможно видя фигуру в моём окне, останавливаются, и грозят кулаками. В такие моменты я отходила вглубь комнаты.

– Госпожа! – вскрикнула Сьюзан, вошедшая с подносом и внезапно остановившись, уронила кубок и пролила вино.

Для рабыни, просто оказавшейся слегка неуклюжей, девушка смотрела на меня с чересчур неестественным ужасом

– Простите меня, Госпожа! – взмолилась она. – Я немедленно всё очищу!

Я присматривалась к ней, наблюдая, как она поставила поднос, подняла с пола упавший кубок, и торопливо бросилась за водой и тряпкой. Через мгновение ока Сьюзан уже стоя на четвереньках, оттирала пол. Конечно, я как женщина богатая и влиятельная, даже Татрикс, была выше таких дел. Это может и должно быть выполнено женщинами из низших слоёв. Идеально, конечно, скинуть подобные задачи на тех женщин для того, они бы отлично подошли, на рабынь. Но она явно была чем-то напугана, и я подумала, что наказание за пролитое вино здесь было не причём.