Текст книги "Трикстер, Гермес, Джокер"

Автор книги: Джим Додж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Ему тут же сдали новую. Он перевернул ее. Червовый валет. Дэниел разорвал карту.

Сдали новую. Червовый валет. Пополам.

Карты сыпались, сыпались, сыпались, кто-то невидимый сдавал их по мере того, как Дэниел разрывал.

Последняя карта была пустой. Растерянный, Дэниел уставился на белую глянцевую поверхность. Вскрикнула птица. Он коснулся карты. Она превратилась в окно. Он попытался выглянуть в него, но увидел только бесконечное небо.

Он тронул пальцем стекло и вдруг увидел, что к нему летит черный камень. Он не уклонился, но продолжал наблюдать, камень превратился в птицу, в ворона с чем-то блестящим в клюве, какой-то круглой безделушкой, стеклянной на вид, но слишком уж прозрачной и сияющей. Это был алмаз, в самом центре которого горела огненная спираль, ворон клювом разбил окно, оно превратилось в зеркало, за спиной Дэниел услышал крик матери: «Дэниел, беги!», но он уже ничего не мог сделать, просто падал, бесконечно падал в это зеркало. Он попробовал сгруппироваться, потом передумал и распахнул руки. Долетев до зеркала, Дэниел не увидел в нем своего отражения.

Зеркало разлетелось на миллионы сверкающих осколков, и Дэниел поплыл на спине в лунном свете, глядя в темноту и на звезды.

Он проснулся поздно утром. Несмотря на жгучую жажду, чувствовал он себя превосходно. Он снова видел сны. Ему улыбнулась удача. Он поднял бутылку виски, чтобы отметить это. Прямо под ней, в оставленном ею углублении на песке, лежали два одинаковых овальных камешка, гладких, обкатанных морем – черный и белый. Он зажал по одному в каждом кулаке. Постоял немного с закрытыми глазами, чувствуя в ладонях тепло камней. Теперь Бобби было не отвертеться.

ЗАПИСЬ

Денис Джойнер, мобильное радио АМО

Держись, детка, я уже здесь! Да, дорогая, навостри свои ушки и держись за меня. Тут и гадать нечего, с тобой Ди-Джей, Дьявольский Юбилей, он уже настиг тебя на своем мобильном, многочастотном, пиратски улетном радио – если захочешь, поймай меня на KPER, KINK, KUZZ, KLUE или KYJL (единственной гейской станции в Малибу). А как только поймаешь, отпусти.

Займись этим всем, пока я готовлю музыкальную программу для нынешнего вечера. Ты еще даже не знаешь, что сегодня тебя ждут три часа такой старой, покрытой такой благородной плесенью музычки, что поневоле отбросит на семь веков назад. Целых три часа – посчитай их, дружок-валет – сплошных песнопений вуду, живой музыки, которую я записал, сам ни живой ни мертвый от страха, когда в последний раз был на Гаити. И пока ты настроишь свою черепушку на нужную волну, твой верный ди-джей устроится поудобнее с аппетитнейшей штучкой, только что вспрыгнувшей на наши колеса, чтобы обсудить шанхайские цены на опиум. А попозже, в полночь, расскажет тебе сказочку с квазифилософской моралью – очередной вклад в метафизическую околесицу, которую он почему-то начал принимать за собственную жизнь. Пусти ко дну июньскую луну и не ее одну. С тобой был ди-джей – отрада для ушей. Ди-джей, здесь и сейчас, там и тогда, на суше и в воде, повсюду и везде.

Смыв с себя песок и переодевшись, Дэниел нашел Бобби там, где тот и обещал быть – в покерной Клея Хормеля за картами. Перед ним на столе громоздились груды фишек – не то он только что купил их на все имевшиеся деньги, не то дела у него шли очень и очень неплохо. Едва увидев Дэниела, Бобби встал, сказал остальным за столом: «Раздайте тут пару раз без меня» и вышел с Дэниелом во внутренний дворик.

– Дэниел, мы попали в картежный рай. Там за столом законники, продюсеры, актеры, наркоторговцы – денег у них куры не клюют, и все они жаждут доказать, что им не слабо играть в холдэм без ограничений. – Бобби глянул по сторонам и придвинулся поближе, понизив голос. – Половина из них играют в холдэм в третий раз в жизни и не сделали ни малейших выводов из первых двух. Думают, что пара троек – страшная сила, а кикер – какой-то венгр, который стоит на воротах у «Рамс». Не ввязаться в эту игру – значит абсолютно ненавидеть деньги. Сколько у тебя осталось?

– Тысяч двадцать.

– Садись играть.

– Я приберегу их, чтобы сыграть с вами.

Бобби медленно сморгнул несколько раз – единственный признак беспокойства, который он когда-либо выказывал.

– Боже мой, Дэниел, давай не сейчас.

Со всей язвительностью, на какую был способен, Дэниел продекламировал:

– «Сыграю с кем угодно и где угодно, в любой час, с глазу на глаз».

– Почти верно, – согласился Бобби холодно, без обычной своей южной протяжности. – Выбери час и скажи мне, когда, а я скажу, буду ли свободен. А сейчас я собираюсь залатать брешь, пробитую Гвидо в моем бюджете. И поскольку я даю стопроцентную гарантию, что не встану из-за стола, пока игра не закончится, ты вполне можешь сесть вместе с нами и подзаработать. Проиграешь свои двадцать кусков – я тебе одолжу.

– Одолжите мне пятьдесят тысяч, – попросил Дэниел. Это было верхом нахальства. Бобби никогда не одалживал Дэниелу больше двадцати пяти – чтобы тот чересчур не увлекался.

Бобби без единого слова вынул из кармана пачку денег и начал считать. Пересчитав все, он покачал головой и протянул деньги Дэниелу:

– Только сорок семь. Я и сам нынче поиздержался.

– Спасибо, – сказал Дэниел, тронутый тем, что Бобби отдал ему последнее. – Я бы сыграл на свои, но если я их проиграю, мне придется поставить против вас ваши же собственные деньги, а это мне не нравится.

Бобби пригладил волосы:

– Не понимаю. Деньги всегда деньги, а если не деньги, то фишки. Чисто из удобства, как я и говорил.

– Как это вам всегда удается сказать последнее слово? – не удержался Дэниел.

– Наверное, так же, как мне обычно удается сделать последнюю ставку. А что?

– Да нет, ничего.

– Ну и ладно. Пошли стричь наших овец.

Пастух Бобби влегкую разорил известного начинающего актера, едва не пустил с молотка процветающую в Голливуде юридическую контору, а Клея Хормеля лишил процента с прибыли от его нового фильма ужасов для подростков. Словом, у Бобби был удачный день.

Дэниел выиграл восемь с половиной тысяч – Бобби со смехом заметил, что столько он отстегнул своей личной горничной. Дэниел опережал почти на девять тысяч. У него была заначена пара десяток, со следующей сдачи он получил десятку и пару семерок. Он стал играть осторожно, до конца не поднимая ставок, но когда Бобби поднял ставку до тысячи, Дэниел обставил его на четырех семерках и сбросил карты. И поступил правильно – Бобби раскрыл карты, когда Клей Хормель, с десяткой и валетом, попытался блефовать и таким образом потерял один процент прибыли от «Избиения младенцев VIII». Заметив, что Дэниел выложил покер на десятках, Бобби проронил с нескрываемым уважением:

– Остроумно и дальновидно. Чем больше я на тебя смотрю, тем больше вижу, что ты стал настоящим игроком.

– Подождите, мы еще сыграем с вами в мою игру, – сказал Дэниел.

– Жду не дождусь, Дэниел. Честное слово.

К концу игры, когда подвели итоги, выяснилось, что Дэниел сильно уступал Бобби.

– Так вы готовы? – спросил Дэниел, возвращая Бобби пятьдесят тысяч.

– Запросто, – пожал плечами Бобби. – Но ты уверен, что хочешь сыграть прямо сейчас? Имей в виду, я в таком ударе, что могу снести небольшую деревушку, если она попадется на пути.

– На любой удар есть противоудар, – повторил Дэниел любимую присказку Бобби.

– Ну ладно. А что за игра?

– «Камень Номлаки», – на ходу сочинил Дэниел.

– И ты лично написал к ней официальный свод правил, – насмешливо подхватил Бобби.

– Ну, вообще-то это одна из старейших азартных игр в Северной Америке.

– А я думал, что старейшая – индейская игра с палочками.

– В общем, да, – опешил Дэниел, – но «Камень Номлаки» – это практически то же самое, только вместо палочек берутся камешки.

– Похоже на правду, – кивнул Бобби.

– Один камешек черный, другой – белый, – продолжал Дэниел. – Один игрок берет камушки, за спиной перекладывает их из одной руки в другую, потом вперед кулаки, а противник должен угадать, в какой руке какой.

– Чуть посложнее, чем с палочками, но идея та же. И ты выбрал именно ее, потому что здесь весь мой карточный опыт будет бесполезен. Ну что ж, неглупо. – Бобби покровительственно обнял Дэниела за плечи. – Но ты влип, Дэниел. Когда мы в последний раз играли в палочки с Тони-Лосищем, я отправил его на пенсию, а до этого он считался одним из лучших.

Этой истории Дэниел раньше не слышал, так что трудно было определить, сочиняет Бобби или нет.

– Может, тогда нам лучше вообще не играть? Я просто отдам вам десять кусков, и мы отложим это дело еще на год?

– И это было бы умней всего, – хихикнул Бобби, – но надо же и нам поразвлекаться. Я не играл в палочки уже лет пятнадцать, так что с удовольствием сыграю. Здесь или пойдем в комнату?

– В комнату? – изобразил недоумение Дэниел. – Бобби, это индейская игра. В нее играют на свежем воздухе. Нагишом. Мы пойдем на пляж. Кто первым дойдет до сотни, тот победил.

Бобби это явно не понравилось. Он медленно помигал, снял свою руку с плеча Дэниела и скрестил руки на груди:

– Думаю, камни ты уже припас?

– Они у меня в кармане.

Бобби взглянул на часы, потом на свою горничную, продефилировавшую неподалеку:

– Сейчас девять тридцать. Встретимся здесь в полночь. Надо пересчитать деньги, смыть запах табака, перекусить…

– Отлично, – сказал Дэниел. – В полночь – то, что надо. Сам хотел предложить.

Дэниел и Бобби, сняв одежду, встретились на берегу возле самого прибоя, на мокром песке, фосфорически поблескивающем в лунном свете.

– Итак, на что мы играем, – уточнил Дэниел. – Если я выиграю, я свободен; если я проиграю, я остаюсь и плачу десять тысяч за удовольствие поиграть с вами.

– Все верно.

– Я бы предложил чуть-чуть изменить правила.

– Откуда же мне знать, что еще ты придумал. Лучше скажи.

– Я объясню, в чем дело. Все, что я могу выиграть сейчас, – это уход от вас, и это притом, что вы отличный товарищ, превосходный учитель и лучший игрок из всех, кого я видел за свою недолгую карьеру – включая Гвидо. Я предлагаю дополнительное пари еще на десять тысяч: так я смогу выиграть еще что-то, кроме возможности ухода. А в случае проигрыша я отдам вам все деньги, что у меня есть.

– Тебе их девать некуда? Ничего, мне пригодятся.

В ста ярдах от них с шумом разбилась о берег волна. Бобби покосился на нее.

– Это хорошо, что вы заключили сделку с океаном, – заметил Дэниел.

– Так что, будем болтать или играть?

– Играть.

Дэниел спрятал руки за спину и начал быстро перекладывать камешки из одной руки в другую:

– Поскольку вы чемпион, я позволю себе начать.

Он мешал камешки до тех пор, пока сам не запутался, где какой, потом вытянул вперед кулаки.

Вместо того, чтобы выбрать, Бобби вдруг задрал лицо к небу и начал ритмично и монотонно:

– Хья-я-йе-ах-йах…

– Эй, – оборвал его Дэниел, – это еще что?

Бобби прервал песнопение и с удивлением взглянул на Дэниела:

– Это моя игровая песнь. Это же самый важный момент в игре в палочки. Открывает все чакры и перемешивает твое поле с полем противника. Ты думаешь, что сам не знаешь, в какой руке какой камешек – но я-то знаю!

Бобби ударил по левому кулаку:

– Черный.

Дэниел разжал руку. Внутри был черный камешек.

– Один-ноль в пользу старика, – просиял Бобби, забирая у Дэниела камешки.

Разгром был полный. Дэниел выиграл у Бобби со счетом сорок семь – сто. На счете сорок четыре – восемьдесят Бобби простонал – это было, пожалуй, худшее нытье, какое он себе мог позволить: «Ты разошелся круче дешевого пистолета, а я остыл хуже, чем пингвинья задница».

Не способствовал концентрации Бобби и небольшой отвлекающий момент, которого следовало ожидать – а именно, то, что спустя пять минут после полуночи, когда волна подошла вплотную и обрызгала их по щиколотку, у Дэниела началась эрекция – он сам не замечал ее до тех пор, пока Бобби не сказал:

– Слушай, а может, ты уберешь уже эту штуку?

– Да здравствует естественность! – отпарировал Дэниел. – Может, именно она приносит удачу?

Но воистину ускорило процесс другое. Дэниел заметил, что когда он сосредотачивается не на, но сквозь, он чувствует черный камешек в кулаке Бобби. Это всегда был именно черный, хотя время от времени он показывал на вторую руку и говорил «белый», чтобы Бобби ничего не заподозрил.

Дэниел не понимал, как он это чувствует, но отчего-то не удивлялся. Бешеный Билл хорошо вбил ему в голову, что в мире существует много того, что нельзя воспринять умом. Примерно об этом же сказал и Бобби, отсчитав сотню стодолларовых купюр и вручив их Дэниелу: «То, сколько ты проиграл, можно выяснить с помощью простой арифметики. Но о том, как сильно ты попал, знает только твоя собственная задница».

ЗАПИСЬ

телефонный разговор Вольты и Бобби

БОББИ: Это Роберт. Звоню, чтобы сообщить, что Дэниел готов идти дальше. Побил меня в палочки с первой попытки. Просто размазал.

ВОЛЬТА: Что-то быстро. Стареешь, теряешь квалификацию.

БОББИ: Ты был прав – он силен. Он еще покажет себя. Выдержки, конечно, никакой, питает слабость к большим кушам и киданию понтов, но что-то в нем есть, если ты понимаешь, о чем я. Даже если он сам этого не осознает.

ВОЛЬТА: Есть идеи по поводу его будущего?

БОББИ: Сложно сказать про будущее – тут с настоящим-то не разберешься. К тому же Дэниела поди пойми. У него есть азартная жилка, но нет страсти к дороге – он горит желанием жить, а не играть, хотя тут попробуй их различи… Никак я в толк не возьму: такая беспокойная душа – и никакого стремления к странствию.

ВОЛЬТА: Может, у него нет вкуса и к игре? И он не признается в этом даже себе.

БОББИ (подумав): Не знаю. То ли он невероятно способный ученик, то ли у него есть какое-то чутье, но за восемнадцать месяцев он стал одним из лучших игроков, а начинал с нуля. Он может признавать это или нет, но это факт. И чем больше ставка, тем лучше он играет.

ВОЛЬТА: Он не проявлял интереса к чему-нибудь?

БОББИ: Он упомянул, что игра требует слишком большой концентрации. Он хотел бы, скажем так, распустить крылья. Может, отправить его обратно в горы? Он говорил, что скучает по ним. Или поучиться корабельному делу?

ВОЛЬТА: Для него – слишком легкая задачка.

БОББИ: Тогда не знаю. Да, пока я на старости лет не забыл – он просил передать тебе, что видел сон и хотел бы поговорить.

ВОЛЬТА: Скажи ему, что поговорим позже, если только это не срочные новости, касающиеся его матери.

БОББИ: Так все-таки куда его отправить? Он горит желанием знать.

ВОЛЬТА: Может, он просто жаждет свободы?

БОББИ (хихикнув): А кто ее не жаждет?

ВОЛЬТА: Это точно. Хорошо, передай ему вот что. Через две недели, двадцать седьмого, пусть вылетит в Нью-Йорк и дождется в баре «Серебряные крылья» человека по имени Жан Блёр. Если до шести вечера тот не появится, Дэниелу следует взять такси до отеля «Вайлдвуд» и зарегистрироваться там как Дэвид Хал. Если в течение трех дней Жан Блёр не даст о себе знать, пусть позвонит мне в Сикс Риверс.

БОББИ: Что это за Жан Блёр? Имя вроде бы французское.

ВОЛЬТА: Только что пришел мне на ум. Может, развернет Дэниела в несколько другом направлении. Правда, его надо еще найти – поэтому и инструкции такие расплывчатые.

БОББИ: А для меня есть еще кто-то?

ВОЛЬТА: Нет.

БОББИ: Есть неплохой парнишка по имени Джонни Руссо – не возражаешь, если я займусь им в ближайшие несколько месяцев?

ВОЛЬТА: Вовсе нет. Хотя я удивлен. Мне казалось, ты предпочитаешь путешествовать по дорогам азарта в одиночку.

БОББИ: Представь, иногда старикам, потерявшим квалификацию, становится чересчур одиноко. Черт возьми, на этой неделе я выиграл всего полмиллиона.

ВОЛЬТА: Сущая мелочь. Я слышал, что малый по имени Гвидо Карамба выиграл семьсот тысяч за два дня.

БОББИ: Хорошо, под руку тебе попался я – не то ты, пожалуй, пошел бы давить беззащитных щенков. Вольта, в любой момент, когда ты решишь, что что-то понимаешь в картах, найди меня и покажи, как это делается.

ВОЛЬТА: Ты же знаешь, я не играю в азартные игры.

БОББИ: Ну что ж, и на старуху бывает проруха.

Дэниел сидел в баре «Серебряные крылья» в Кеннеди Интернешнл, пил виски и ждал Жана Блёра. Двадцать дней назад в Сан-Франциско он распрощался с Бобби, а потом скрывался в Сьеррах и ловил рыбу до самого отъезда в Нью-Йорк. Прилетев в Окленд, он едва успел принять душ в комнате для персонала и сменить пропахшую костром одежду. Сейчас, семь часов спустя, он был на другом конце континента: под ногами лежал Нью-Йорк, голова еще парила в облаках Сьерры, на душе было тревожно и муторно.

В горах он решил, что прекратит подготовку. Ему казалось, что все это ни к чему. Все учителя требовали внимания и безоговорочного подчинения, но никто не давал ему того, что действительно нужно. Заказав еще виски, он понял, в чем проблема: он и сам не знал, чего ему нужно. У него нет ни семьи, ни возлюбленной, ни близких друзей. Все его профессиональные навыки требуют одиночества и в большинстве случаев вне закона. Наркотики, сейфы и покер гарантируют стабильный доход, впрочем, а опасность его не пугает. Десять дней в Сьеррах не восстановили его сил, хотя он на это очень надеялся. Допивая виски, Дэниел решил, что если ему не понравится Жан Блёр или его предмет, он попросит у Вольты тайм-аут на пару лет. А если Вольта откажет или начнет уговаривать, просто уйдет из АМО. Или даже не будет просить, а скажет Вольте, что хочет несколько лет посвятить самообразованию. Дэниел был обижен тем, что Вольта так и не поинтересовался его снами.

К шести Жан Блёр не появился. Дэниел вышел из бара и стал прокладывать себе дорогу через переполненный народом терминал. Громкоговоритель объявлял о прибытии и отправлении.

– Пойду и я погуляю, – буркнул уже и без того сильно подгулявший Дэниел, придерживаясь стрелки «К наземному транспорту».

Но выйдя в мокрые сумерки, он не обнаружил поблизости ни автобусов, ни такси. Мимо пробежал носильщик с нагруженной тележкой.

– Такси? – окликнул Дэниел.

– Я что, похож на такси? – не останавливаясь, прорычал тот.

Дэниел, отвыкший в горном одиночестве от подобного обращения, опешил. Но тут за спиной проговорили гораздо более учтиво:

– Вы направляетесь в город?

Дэниел обернулся. Голос принадлежал эффектной молодой женщине с длинными блестящими черными волосами. Она была чуть пониже Дэниела – при его шести футах, одета в терракотовую юбку и свободную красную шелковую блузку. Эти цвета очень шли к ее темным глазам и волосам, одежда подчеркивала изгибы тела.

– Я жду такси или автобуса, – ответил Дэниел. От виски и внезапного желания он едва смог пошевелить языком.

– Я тоже. Носильщики здесь становятся наглее день ото дня. Оправданием им может служить лишь тяжелая работа.

– Да уж, – Дэниел вгляделся в нее пристальнее, пытаясь определить национальность. Она была сильно накрашена.

– Вы не ответили на мой вопрос, но если вы все же едете в город, я буду рада вашей компании.

– Благодарю вас, – Дэниел старался придерживаться того же формального тона. – С большим удовольствием.

– Где вы планируете остановиться?

– В Вайлдвуде.

Ее большие темные глаза, казалось, преисполнились сочувствия:

– Это не лучший отель в Нью-Йорке.

– Я не знаю Нью-Йорка, – ответил Дэниел. – Дело в том, что я здесь впервые. Важная встреча.

– Дела?

– В каком-то смысле. С этими ребятами мне не раз случалось делать ставки, – Дэниел сочинял на ходу. – А в Вайлдвуде сегодня будет стоящая игра. Я, видите ли, специалист по игре в покер.

– Ах вот как! Невероятно интересно. Вы должны непременно рассказать об этом побольше.

Дэниел уже начал было, но тут прямо перед ними остановился черный лимузин. Водитель приоткрыл дверь:

– Как съездили, мисс Хару?

– Работа есть работа. Филипп, этот молодой человек поедет с нами до города. Надо будет подвезти его до отеля Вайлдвуд.

– Не вопрос, мисс Хару.

Лимузин был весьма элегантный.

– Вы путешествуете с комфортом, – заметил Дэниел, когда они тронулись с места.

– Если приходится путешествовать столь часто, роскошь становится необходимостью.

– Вполне понимаю вас, хотя в нашем деле необходим скорее отказ от роскоши, особенно если играешь плохо. Кстати, меня зовут Дэниел Пирс.

– А меня Имера Хару, – сказала она, изящно наклонив голову.

Что-то в ее облике смущало Дэниела. Ее речь и манеры казались слишком отработанными, слишком формальными – точно в театре.

– Хару? – переспросил Дэниел. – Это что-то пакистанское?

– Почти. Индия.

– Вы превосходно говорите по-английски.

– Вероятно, – улыбнулась она. – Я родилась и выросла в Мэдисоне, штат Висконсин. Мои родители были браминами и одинаково не любили как Ганди, так и британцев.

– Так что же вынуждает вас к столь частым путешествиям?

– Я работаю моделью для одного агентства в Себринге. В «Еllе»только что вышел разворот со мной и Раулем Виллела – подумать только, всего час назад я была в Мадриде – а в следующем месяце появлюсь на обложке «Vogue».Не пропустите. Я буду в бамбуковой шляпе, в пижаме с открытой спиной и без рукавов, с макияжем в ориентальном стиле. Очередная безвкусица на тему «Не забывайте Вьетнам», – она с отвращением скривила губы. – Полное бездушие – и среди издателей, и среди рекламных деятелей, и даже среди фотографов.

– Вам не надо этим заниматься.

– Мистер Пирс, – резко сказала Имера, – женщина не может зарабатывать в этом мире ничем, кроме своей внешности, которая не вечна. Поэтому сейчас я – как это говорится у вас, игроков? – хочу удачно вложить средства.

Теперь понятна эта хрупкая, оттренированная учтивость, подумал Дэниел. Семья браминов, модельный бизнес и фунт справедливой женской горечи.

– Мисс Хару, – осторожно начал он, – не поймите меня неправильно, но поскольку срочных дел у меня в Вайлдвуде нет, вы разрешите пригласить вас на ужин? Это не благодарность за услугу, это искреннее желание продлить пребывание в вашей компании.

«Красиво сказано, – подумал Дэниел. – Должно произвести впечатление».

Имера улыбнулась, казалось, более тепло:

– Коль скоро вы найдете место, где я не рискую быть узнанной раболепными торговцами плоти…

– Предоставляю выбор вам.

Она смущенным жестом пригладила волосы, но ответила с неожиданным жаром:

– И пожалуйста, не поймите меня превратно, мистер Пирс.

– Не волнуйтесь, – заверил ее Дэниел. Может быть, сейчас это удастся мне дважды, подумал он.

Они перекусили в маленьком греческом ресторанчике, отпустив Филиппа, и на такси поехали к ней, в Верхний Ист-Сайд. Дэниел попросил Имеру не включать свет. Потеряв голову от страсти, он обнял ее. Она отстранилась:

– Дэниел, боюсь, ты будешь разочарован.

– Скорее я разочарую вас, но не вы меня.

– Я очень сомневаюсь, – она зажгла свет.

Дэниел, все внимание которого было доселе приковано к ней, ошеломленно разглядывал место, в которое попал – гримерную с зеркалами и грудами одежды. Он взглянул на Имеру, предчувствие предательства перехватило дыхание. Но еще до того, как он успел подумать, что, может быть, она сейчас все объяснит, Имера сдернула парик и оказалась совершенно лысой.

Когда она заговорила, голос ее звучал ниже на несколько тонов:

– Дэниел, позволь мне представиться: Жан Блёр, специалист по маскировке.

Жан Блёр весело расхохотался.

– Я убью вас, – пообещал Дэниел, сбрасывая куртку.

– Сомневаюсь. Я специалист не только по маскировке, но и по Тао До Чанг, практически забытому искусству драки ногами, и я буду защищаться.

– Специалист по дерьмовым шуткам, – выдохнул Дэниел.

Жан Блёр развернулся и вдруг с силой обхватил правой ногой бедро Дэниела. Тот со стоном повалился на пол.

Жан Блёр смотрел, как он корчится от боли:

– Дэниел, – огорченно заметил он, – тебе очень не хватает чувства юмора.

Постоянной внешности у Жана Блёра не было, поскольку он никогда не был собой. Глаза его были чаще всего голубыми, но благодаря контактным линзам и особым каплям могли принимать любые оттенки зеленого, серого, светло– и темно-коричневого. Цвет и длина волос регулировались при помощи париков, форма носа и ушей – при помощи косметики, мастики и гумуса. Для изменения фигуры существовали кушаки, утяжки, подушечки, бандажи и целый шкаф одежды, большую часть которой Жан Блёр сшил или иным образом изготовил своими руками. Рассказывая Вольте о Жане Блёре, Улыбчивый Джек заметил, что тот, если ему дать достаточно времени, способен превратиться в любого взрослого человека из двадцати девяти различных культур – а Улыбчивый Джек был крайне точен в оценках.

Дэниел ежедневно занимался в гримерной, где обитал Жан собственными многочисленными персонами. Жан был вспыльчив и требователен. Занятия начинались в семь утра и заканчивались часов в девять вечера. По просьбе Дэниела с пяти утра добавился еще курс Тао До Чанг. После изматывающей, пропахшей сигаретным дымом карточной жизни Дэниел получал удовольствие от физического напряжения упражнений Тао До Чанг, напоминавших гимнастику дервишей.

Дэниел почитал – и даже любил – Бешеного Билла. В Мотте Стокере Дэниела восхищало бескрайнее раздолбайство. Он ненавидел тетушку Шармэн и преклонялся перед ее грацией и пронзительным умом. Он уважал стиль, мастерство и острый глаз Бобби. Но Жан Блёр его просто покорил. Гримерная, как и душа Жана, была полна зеркал, в которых оба, ученик и учитель, проверяли на точность созданные образы, вглядываясь в себя, изучая все возможности перевоплощения.

Жан Блёр выделил четыре стадии маскировки: внешность, движение, речь и личность в целом. Под внешностью подразумевалось портретное сходство. Под строгим присмотром Жана Дэниел учился накладывать грим и бороду, применять мастику и гумус, надевать контактные линзы, менять цвет зубной эмали, наклеивать бородавки, жировики, родинки, искусственные ресницы, надевать маску из латекса, которая за ночь изменяла его лицо до неузнаваемости.

Сначала они работали с фотографиями. Когда Дэниел заканчивал гримироваться, Жан Блёр изучал его лицо, внося критические замечания:

– Складка между накладным носом и линией верхней губы никуда не годится – побольше клея, и подмешай немного в него тонального крема «Макс Фактор» номер девять.

– Борода выглядит смешно, она слишком редкая под подбородком. Пудра на скулах чересчур темная, они кажутся ввалившимися – при дневном свете будешь похож на зомби. И вытри блеск с губ – ослепнуть можно! Макияж должен быть скромным и естественным. Я не настаиваю, я предлагаю. Гармоничное сочетание деталей.

Проработав месяц над внешностью, они стали выходить на улицу: Жан Блёр выбирал для Дэниела модель, а тот потом воссоздавал ее облик в гримерной, по памяти, перед полукруглым зеркалом; Жан комментировал. Как Дэниел вскоре понял, Жан специально выбирал для него «проблемных» персонажей.

– Что? Ни в коем случае! Глаза слишком далеко посажены. И слепого не обманешь, – выговаривал Жан Блёр, беря карандаш для глаз. – Смотри: линию пожирней, брови сильнее изогнуть. Ресницы загнуть в разные стороны! Видишь, как увеличилось расстояние между глазами? И лоб стал шире, и весь облик гармоничнее.

Или:

– О нет! Шрам ужасен. Чудовищен. С такими только маленькие дети изображают пиратов. Абсолютно одномерный. – Одномерность была для Жана Блёра величайшим грехом. – Сотри немедленно, пока мы оба не потеряли сознание. Попробуй так: бледно-серую подводку, чуть-чуть серебра, слегка подвести голубым. Так, теперь возьми вон ту склянку, рядом с коллодием от «Макс Фактор», которым ты наклеивал парик и нос – да не эту, другую, да, там, где написано «Коллодий густой». Так, теперь наноси шрам. Понял? Он стягивает кожу. Чувствуешь, как веко натянулось вниз? Отлично, великолепно. И с окраской отлично справился. Вот уж шрам так шрам. От одного взгляда чувствуешь, как он ноет и чешется, заживая.

Когда Дэниел освоил макияж, Жан перешел к костюму. Дэниел изучал материалы, покрой, подкладку и все, что с ними связано, начиная от дамских шляп и заканчивая трусиками под зебру. Особенно нелегко ему пришлось с женской одеждой.

– О боги, – взревел Жан Блёр, увидев его первый опыт, – тебя заберут как трансвестита, не успеешь носа на улицу высунуть, и любой уважающий себя гомик будет на стороне полиции! Колготки висят, нижней губой можно салями нарезать, сумочка вышла из моды семь лет назад, и несешь ты ее, как мертвого младенца. Грудь вздымается до ключиц, а все потому, что ты не учитываешь ее веса и слишком далеко отводишь плечи. Ноги расставил слишком сильно, центр тяжести скорее в районе коленей, а не между бедрами. Ужасно, Дэниел. Я просто умираю.

После занятий Дэниел, живший на съемной квартире внизу, изучал людей, присматривался к тому, как они выглядят, двигаются, говорят и думают. Он делал записи, а утром, во время Тао До Чанга, Жан критиковал и их:

– «Помахал». Какой рукой? Пальто было расстегнуто? Если застегнуто, то на сколько пуговиц? Ты пишешь: «рубашка в мелкую голубую полоску» – с каким воротничком? С какими манжетами? Европейская улыбка? Северный акцент? Ты что, не отличишь улыбку француза от улыбки итальянца? Северных акцентов больше сотни! Надо быть точнее, Дэниел. Деталь. Нюанс. Один жест, одна интонация могут удачно дополнить образ, даже когда нет времени на тщательную маскировку.

Когда Дэниел освоил метаморфозы внешности, они перешли ко второй стадии – движению. Начали с азов: мускулы, кости, кожа – как все устроено и как работает. Именно от этого, повторял Жан, зависят позы, движения и жесты.

– Телосложение досталось нам от предков, это тоже составляющая характера. Любое произвольное движение – на самом деле сознательный жест, а сознание-то нас и интересует. И всегда обращай внимание на связь мышц, костей и кожи, они определяют непосредственно форму движения.

Дэниел изучил десять основных типов походки (в зависимости от того, где находится центр тяжести). Он ходил босиком, чтобы лучше чувствовать распределение веса и напряжение. Они завтракали на улице, изучая манеру прохожих двигаться – казалось бы, одно и то же сочетание кожи, костей и мышц порождало бесконечное разнообразие. Жан придавал особое значение рукам – положению пальцев, наклону кисти, скорости и силе движений, постоянно напоминая Дэниелу: воспроизводить следует не отдельные движения, а стиль. Под конец восьмого дня упорной работы Жан, довольный Дэниелом, объявил, что они переходят к третьей стадии перевоплощения – к речи.

Начали с дыхательных упражнений, в первую очередь обозначив «правильное» дыхание, чтобы по нему определять все остальные. «Придыхание, напряжение, модуляции, Жан обозначал их взмахами, – можно добавлять только к основному ритму. Послушай, как люди дышат на ходу, а остальное само получится». Как и обычно, совет оказался крайне полезен.

От дыхания Дэниел перешел к звуку, вибрации гласных и согласных, фонетическому минимуму, нужному положению языка и зубов, тончайшим различиям в напряженности и длительности. Дэниел тренировался по магнитофонным записям (их тоже была большая коллекция), а Жан слушал, как он подражает чужому говору: