Текст книги "Трикстер, Гермес, Джокер"

Автор книги: Джим Додж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– Мне горько это слышать, – сказал Шеймус.

– Не горше, чем ему самому. Парень любил летать, но ходить ему тоже очень нравилось.

– Черт подери! – Шеймус грохнул по столу рукой в перчатке. – Не трави душу, ему этим все равно не поможешь. Если вам не нравятся мои поступки, чего вы вообще со мной связывались? Зачем отправили к Джейкобу Хинду? Зачем поддерживали мои исследования?

– Э-ээ, – развел руками Элмо. – Почему мы тебе помогаем, а? Я тебе скажу, почему – потому что мы все делаем ошибки.

– Попытка украсть уран – не ошибка. Мне просто не повезло.

– Шеймус, ты не с тем разговариваешь. Я что, похож на дискуссионный клуб? Мое дело – отправить тебя куда надо. В Монреале у тебя будет куча времени отделить мух от котлет. А сейчас надо действовать быстро.

– Хорошо, – сказал Шеймус, – пошли.

Эннели с Дэниелом они нашли у старого рулевого колеса – оба восхищенно его рассматривали.

– Ну, все? – спросила Эннели. Вид у Шеймуса был не самый счастливый.

– Да, все, – отозвался Элмо.

– Куда теперь?

– Вы с Дэниелом уже на месте.

– То есть в Дубьюке?

– Нет, именно здесь, – толстый палец показал на палубу. – Мы хотели бы, чтобы вы взялись за реставрацию «Батон-Руж» и вернули ей былое великолепие. Все работы в сухом доке уже закончены, осталась только внешняя отделка. Вот вам для начала четыре штуки. Когда деньги кончатся, позвоните Дейву Джаспарсу, скажите, что вам нужен номер счета исторической реставрации, у него такой есть. Джаспарс – ваш здешний связной. Все вопросы к нему.

– Эй, – воскликнула Эннели, – а что именно мы должны сделать? И вообще, как мы это сделаем, по-вашему? Нам случалось пилить доски и забивать гвозди, но это все были деревенские постройки, мы ничего не понимаем в реставрации! А цвет, а интерьер? То есть как…

Элмо жестом прервал ее.

– Сами разберетесь. Дураков в АМО не берут.

– А можно жить прямо на борту? – Дэниел был в восторге от такой перспективы.

– В принципе можно, хотя не обязательно. Шеймус, надо рвать когти.

Эннели с Шеймусом горячо обнялись на прощанье.

– Золото не ржавеет, – прошептал он ей на ухо. – Мы обязательно увидимся.

– Слова, слова, – прошептала Эннели и крепко сжала его в объятиях, стараясь не заплакать.

Шеймус пожал Дэниелу руку и пошел вслед за Элмо к началу пристани. Эннели смотрела им вслед, пока оба не скрылись из виду. Когда она наконец обернулась к сыну, тот стоял, облокотившись о бортик, и глядел на серую воду Миссисипи. Эннели обняла его.

– Ну? Что ты думаешь?

Дэниел не отрывал глаз от бегущей воды.

– Она точно такая, как писал Марк Твен. И прекрасная, и уродливая.

Реставрация «Сити Батон-Руж» потребовала пятьдесят две тысячи долларов и почти два года. Для Дэниела время шло быстро. Закончив красить одну из сорока кают или надраивать песком трап, он неизменно зарывался в книгу, любую книгу о речных судах – об их истории, устройстве, обстановке. Глядя на старые черно-белые фото «Натчез», «Гранд Репаблик», «Роберт Э. Ли», «Мэри Пауэлл», он восхищался их изяществом и мощью. Дэниел читал о грандиозных речных гонках, жутких кораблекрушениях, забавных случаях и легендах большой реки, об отважных капитанах, ловких мошенниках и веселых пьяных матросах. Вечером, выбирая рыбу из перемета, он представлял себе свистки и звон склянок на пароходах-призраках, проплывающих в тумане у пристани. Каждая крупица знания, каждое новое чувство, навеянное рекой, укрепляло и взращивало в нем уважение к повседневной работе на «Сити Батон-Руж».

А для Эннели время текло так же вяло и медленно, как Миссисипи за бортом. Постепенное преображение парохода, которым был так увлечен Дэниел, гораздо меньше занимало ее. Работа была интересной, творческой и благодарной, но не вызывала такого трепета, как бегство из «Четырех Двоек», как перчатка Шеймуса на хребте.

Когда им требовались деньги на материал или инструменты, она звонила Дейву Джаспарсу. В первый раз он объяснил ей, что в местном отделении Первого национального банка заведен счет на имя Мейбеллин Уайетт. Теперь Эннели стала овдовевшей дочерью Дж. С. Оллсопа, крупнейшего производителя тростникового сахара в Луизиане и прежнего хозяина «Сити Батон-Руж», его пристани и сорока акров прилегающей береговой земли – все это она недавно унаследовала после безвременной кончины отца в новоорлеанском борделе. Высоким, почти женским голосом Дейв Джаспарс сообщил ей, что пароход будет использоваться как центр связи и лишь изредка – для больших собраний. К огромному разочарованию Дэниела, паровой двигатель решено было не ремонтировать и не менять. «Сити Батон-Руж» так и останется на приколе.

За все время работы у Джаспарса ни разу не возникло вопросов к стилю, цвету или сумме расходов. На каждый звонок с новой просьбой о деньгах следовало немедленное пополнение счета, и никаких разговоров о технической стороне дела. Самого Джаспарса Эннели с Дэниелом ни разу не видели. Никто из АМО не проверял их работу. Заходили только случайно шедшие мимо портовые обитатели (которых Дэниел всегда приглашал на обед и отпускал только после обстоятельного интеллектуального вымогательства – въедливых расспросов о речном деле) и рабочие, нанятые для особых ремонтных дел. Дэниел, предпочитавший дровяное отопление и старинные масляные люстры, с отвращением смотрел на электрические кабели и генераторы в машинном отделении.

Эннели надеялась, что к двенадцатому дню рождения Дэниела реставрацию удастся завершить, но когда подошел март, они только начали красить большую столовую. Утром Эннели вручила сыну подарок, отличный телескоп, и после праздничного ужина они вынесли его на палубу – взглянуть на зимние созвездия. Промозглый мартовский ветер скоро загнал их обратно в капитанскую столовую, где они обычно ели. Дэниел сел во главе стола, а Эннели нырнула в камбуз и тут же вернулась с именинным пирогом, на котором горели двенадцать свечей. Она поставила его перед сыном, напевая «С днем рождения тебя». Глаза мальчика поблескивали в свете свечей.

– Не забудь загадать желание, – напомнила Эннели.

Дэниел подумал секунду, глубоко вздохнул и задул все свечи кроме одной, той, что в центре. Эннели тут же погасила ее пальцами.

– Наверно, желание не сбудется, – вздохнул именинник. Жалобные нотки редко звучали у него в голосе, и сейчас Эннели не знала, как поднять внезапно упавшее настроение. – Знаешь, что я загадал? Я хочу узнать, кто был мой отец.

Эннели знала, что в день рождения возникают такие вопросы, и все-таки этот застал ее врасплох. Она опустилась на стул, вдруг почувствовав себя старой и беспомощной.

– Я ведь уже говорила, Дэниел, что не знаю. Я была очень молода, ничего не соображала, и мне было плохо. Спала с любым, кто крепко обнимал меня, с кем было тепло. Твоим отцом может быть один из нескольких мужчин. Я сама очень хотела бы знать и сказать тебе.

– Так скажи! – закричал Дэниел. – Скажи! Ты должна знать!

– Не могу, Дэниел. Я, правда, не знаю.

– Врешь! – взорвался он. – Ты должна мне сказать! – и ударил кулаком прямо в центр пирога.

Эннели дала ему такую затрещину, что рука онемела. Мальчик качнулся вперед и едва не слетел со стула. Прижал к щеке измазанную сливками руку и заморгал сквозь льющиеся слезы.

– Что, больно, засранец?! – вскочила со стула Эннели. – А мне, думаешь, не больно?

Плачущий Дэниел машинально кивнул.

– Откуда это взялось? Почему ты так делаешь?

Он только кивал.

– Отвечай, Дэниел. Нельзя так со мной поступать, а потом запираться. Что это такое?

– Просто мне нужно что-нибудь… – всхлипнул мальчик. – Что-нибудь, что можно представить…

Теперь она поняла. И снова села на стул, вдруг совсем успокоившись.

– Я впервые увидела твоего отца, – начала она, – когда пряталась в домике рядом с Энкер-Бей, миль на пятьдесят ниже Четырех Двоек. Второй год стояла страшная засуха, почти ни у кого не было воды. Летом я проснулась на рассвете и выглянула в окно. Снаружи клубился туман, белый, как молоко. На лугу стоял какой-то мужчина, высокий, с бородой, на нем была шляпа-цилиндр и длинная черная накидка. Он искал воду – шел по лугу, держа перед собой лозу. Я почувствовала, что он заметил меня. Вышла на луг и встала перед ним. Он расстелил на траве свою накидку. И мы стали заниматься любовью, не сказав ни единого слова. Потом он накинул мне на плечи накидку. А перед тем как уйти, показал в центр луга: «Там глубокий источник, почти посередине, но копать нет нужды. Скоро будет дождь». И на следующее утро я проснулась от теплого, сильного ливня.

Дэниел серьезно кивнул.

– Твой отец был капитан парохода. Пароход назывался «Дельта Куин». Я там служила горничной – одна из девушек кажун, луизианских французов из Байю. До сих пор помню его объятия, крепкие руки, привыкшие к штурвалу. Ты был зачат на полу в рулевой рубке – штурвал медленно вращался сам по себе, и пароход плыл куда глаза глядят. Следующей ночью случилось землетрясение. Сперва я не чувствовала его на воде, но было слышно, как у берега кричат люди, в лунном свете виднелись верхушки падающих деревьев. Казалось, река через что-то перекатывается, и вдруг начали ломаться шпангоуты – громко, словно ружейные выстрелы – а в салоне послышался звон битого стекла. Я шла в рулевую рубку с бутылкой бренди и упала на лестнице. Вокруг кричали люди, прыгали за борт. Вдруг откуда-то выбежал твой отец, взял меня на руки и понес на верхнюю палубу. На носу стояла маленькая шлюпка. Твой отец перерезал ножом веревки, которыми она была привязана, и посадил меня внутрь. Поцеловал, сказал, что очень любит меня, и опустил шлюпку на воду. А сам побежал обратно, помогать другим. Я уплывала, все еще не выпуская из рук бутылку бренди, и видела, как он бросился в салон, который через несколько секунд загорелся.

Дэниел закрыл глаза, рассеянно трогая щеку, куда его ударила Эннели.

– Твой отец был грабитель. Я работала официанткой в грязном коктейльном баре, в Чикаго. Однажды под утро после закрытия мы с барменом домывали последние стаканы, когда из туалета вдруг появился этот парень с револьвером. Бармена он связал и запер в кладовой, потом выгреб кассу. Бросил мешочек с мелочью в сторону моего столика, где велел мне сидеть и не двигаться. «Поставь что-нибудь в проигрыватель», – сказал. Я спросила, что бы он хотел послушать. «Что угодно, лишь бы ты была в настроении», – рассмеялся он. Это был самый легкий, самый свободный смех, который я слышала в жизни. В конце концов я оказалась за рулем его машины – мы ехали к нему домой. Нет. Подожди. Вру.

Дэниел впился в нее внимательным взглядом.

– Мы к нему не поехали. Занимались любовью прямо там, на длинной барной стойке.

– Фу, – покраснел Дэниел. – Мам!

– Ты хочешь узнать, кто твой отец, а я сама этого не знаю. Мне остается только рассказать тебе все, что цепляло меня в мужчинах, что меня поражало, восхищало, притягивало, о чем я мечтала. И когда я закончу, отца у тебя все равно не будет, ты все равно не узнаешь, кто он, но ты гораздо лучше начнешь понимать, кто я такая, и что ты мой сын, и что я тебя люблю.

Они помолчали.

– Твой отец был альпинистом, пропавшим на вершине. Я познакомилась с ним в кафе «Катманду» как раз перед восхождением. Помню, как…

Сидя перед разбитым именинным пирогом, Эннели говорила почти два часа, рассказывая о каждом мужчине, которого любила наяву или в мечтах, обо всех, кого помнила, кого выдумала, о солдатах, поэтах, преступниках, дураках. Дэниел внимательно слушал, и когда она закончила, слезы навернулись ей на глаза – сын отрезал ломоть разбитого пирога и протянул ей.

Эннели и Дэниел закончили реставрацию первого апреля, в День Дураков, очень веселясь по этому поводу. Работа удалась на славу. Покинутому королю реки вернули все былое великолепие – от бельгийских ковров до роскошных люстр он теперь излучал сдержанную элегантность и достоинство со вкусом одетого богача.

Вечером Эннели позвонила Дейву Джаспарсу и сказала, что работа закончена.

– Фантастика! – от души обрадовался он. – Устройте себе каникулы на пару недель, поезжайте куда-нибудь или просто отдохните, полюбуйтесь плодами своего труда. В конце месяца здесь будет проездом Элмо, он вам скажет, что дальше.

– А вы не знаете, что бы это могло быть? – бросила пробный шар Эннели. Дейв Джаспарс любил посплетничать и всегда намекал, что знает гораздо больше, чем может сообщить.

– Ну… – протянул он. – Сами понимаете, я не должен об этом распространяться… вас отправят куда-то в Индианаполис, в монастырь Милостивой Девы, а Дэниел поедет в Парагвай изучать галлюциногенные практики с одним индийским йогом.

Эннели была совершенно сбита с толку. Она издала носом какой-то жалобный звук, но даже не знала, что сказать, пока не выпалила наконец решительное «Нет!»

– С первым апреля! – расхохотался Дейв Джаспарс. – Попались!

– Обормот несчастный, – выругалась Эннели. – Хорошо, что я не знаю вас в лицо, а то бы встретила на узкой дорожке и устроила какую-нибудь глупость покруче.

– Боже мой, миссис Уайетт, – удивился он, – я понятия не имел, что вы так обо мне подумаете. Вы разве не знаете, что День Дураков – единственный религиозный праздник, который мы отмечаем?

– Нет, – улыбнулась Эннели. – Но на вас это очень похоже.

В главном салоне «Батон-Руж» Элмо Каттер вынул изо рта сигару и тихонько присвистнул.

– Ничего себе!

Дэниел счел момент подходящим, чтобы забросить удочку насчет полной реставрации.

– На реке он смотрелся бы просто великолепно, но тогда надо наладить двигатель или поставить новый.

– Нет, Дэниел, плавать он не будет. Мы планируем использовать «Батон-Руж» как стационарный коммуникационный центр. На реке он привлекал бы слишком много внимания.

– Зачем тогда было корячиться надо всем этим? – взмахнул руками рассерженный мальчик, показывая на отделку салона. – Кому это нужно? Почему бы не сделать простой, дешевый, практичный ремонт?

– Потому что это было бы неправильно, – твердым голосом сказал Элмо. О такой голос можно кулак сломать.

– А делать что-то только наполовину – правильно?

– В нашем случае – да. Сынок, ты пойми, на полную реставрацию у нас просто нет средств, а электростанция на борту удвоила бы бюджет и сделала бы бессмысленными все наши планы.

– А так бессмысленной делается вся наша работа, – пробормотал Дэниел.

Элмо положил ему на плечо крупную мясистую руку.

– Сейчас скорее вам решать, бессмысленна она или нет. Что до меня, я считаю, вы оба сделали потрясающее дело, но прежде чем снова вцепиться мне в задницу с вашим двигателем и вконец меня застыдить, дайте хоть спасибо сказать! Ладно? Вот так. Ну, теперь можно продолжать препираться, а можно спокойно сесть за этот великолепный стол и поговорить, – он снял руку с плеча Дэниела и погладил полированную столешницу. – Кстати, что это за дерево?

– Орех, – ответил Дэниел.

Элмо еще раз погладил стол толстыми пальцами.

– Замечательно, просто прекрасно.

– Далеко мы ушли от того старого карточного стола, а? – заметила Эннели.

– На миллион миль, – Элмо опять повернулся к Дэниелу. – Ну, ты выпустил пар?

– Если это имеет какое-то значение, – сказала Эннели, – я с Дэниелом согласна.

– Это имеет значение, но ничего не меняет.

– Тогда, – Эннели села на стул, – давайте поговорим о чем-нибудь другом, вроде миллиона миль между пунктом А и пунктом Б, и о том пункте, куда мы с Дэниелом теперь направимся.

– Решайте сами, – Элмо уселся напротив нее. – Пароход еще месяц будут оснащать радиоаппаратурой. Тут будет жить постоянная команда, человек десять-двенадцать, иногда гораздо больше. Можете остаться – поучиться радиоинженерному делу, которое весьма полезно в наши дни, или поезжайте в Техас, в Уэйко, там открывается наша языковая школа. Выучите испанский и заодно удостоверитесь, что границы наши всегда открыты для некоторых товаров и людей. В Вашингтоне стоит общинное судно по добыче лосося, там рабочие руки всегда нужны – на нем точно есть двигатель. И команда, которая лет сто назад сделала бы честь пиратскому кораблю. Или, если хотите овладеть искусством печати и фотографии, у нас вот-вот начнет работать печатный цех…

– Печатный цех?

– Изготовление документов, водительских прав. Все такое.

– Поддельных, – кивнул Дэниел. Элмо пожал плечами.

– Что тут скажешь. У нас есть куча официальных печатей и прочей атрибутики, правда, нет официального разрешения ее использовать.

– А где этот печатный цех? – спросила Эннели.

– В Беркли. Калифорния.

– Беркли, Калифорния, – мечтательно протянула Эннели. – Удостоверения личности, свидетельства об образовании. Отлично. Это и выберем. – Она обернулась к Дэниелу. – Если, конечно, тебе подходит.

– Да, – сказал он, – я хотел бы пожить в городе.

– Сколько мы там пробудем? – Эннели повернулась обратно к Элмо.

– Пока вы не устанете или пока цех не погорит – с типографиями это случается. Но чем качественней документы, тем меньше шума.

– Когда ехать?

– Хоть сейчас. Оборудование и сырье будут завозить еще в течение месяца, но помещение готово.

– И двигатель не нужен, да? – вставил Дэниел, но уже с улыбкой.

Элмо улыбнулся в ответ.

– Ты знаешь, сынок, как называют бульдога, который понимает, когда надо разжать челюсти?

Мальчик покачал головой.

– Умницей, – сказал Элмо.

– А вы знаете, как называют пароход без двигателя?

– Дай подумать, – вздохнул Элмо. – Тупицей?

– Нет. Коммуникационным центром.

– Черт, похоже, мне пора брать на работу большую ложку.

Дэниел не клюнул, но Элмо все равно объяснил:

– Для того дерьма, которое регулярно приходится есть, ложка не помешает.

– Раз уж мы взялись задавать вопросы, – вмешалась Эннели, – и раз уж вы доверяете нам подпольную типографию, я бы тоже хотела кое-что узнать. Где сейчас Шеймус Мэллой?

– В море, с небольшой командой охотников за сокровищами. Тот чокнутый профессор так и не объявился.

– За какими сокровищами? – спросил Дэниел.

– Серебро, золото.

Эннели улыбнулась.

– Тогда он наверняка доволен и счастлив.

– Господи, – сказал Элмо, – будем надеяться.

Дом в Беркли стоял на Маккинли-стрит, почти рядом со школой. Когда месяц спустя грузовик «Хелмсбро Муверз» (с типично берклийской надписью на борту: «Довезем куда вам надо, даже прямо в пекло ада!») привез коробки и ящики будто бы с мебелью, Эннели и Дэниел нашли в них пачки незаполненных свидетельств о рождении, водительских прав, призывных повесток, паспортов, а также набор официальных печатей каждого штата и федеральных ведомств. Маленькую фотолабораторию на втором этаже оборудовали еще до их приезда, в соседней комнате стоял «Мультилит» для размножения документации, тигельный печатный аппарат и батарея пишущих машинок вдоль стены. После дружеского курса обучения у Джейсона Уиска, работавшего неподалеку под видом агента по недвижимости, они за полдня могли изготовить новое удостоверение личности. Разделение труда наметилось само собой – Эннели нравились фотосъемка и тиснение, а Дэниел особенно заинтересовался разными способами печати. Джейсон доставлял и отправлял заказы, которые шли стабильно, не давая цеху простаивать, но и не требуя сверхурочной работы. Клиенты не заходили к ним; если требовалось сделать фотографию, Эннели либо работала с уже изготовленными где-то негативами, либо снимала сама в Джейсоновом агентстве недвижимости.

На улице Дэниела часто донимали расспросами, почему он не в школе, и по будням он редко выходил из дому раньше трех часов дня. До полудня он обычно печатал, а после обеда читал хотя бы пару часов перед тем, как отправиться исследовать городскую жизнь.

Вечера были в распоряжении Эннели. Ей особенно полюбился клуб «Зажигай у Д-ра Джема» на Шатток-авеню. Быстро сведя знакомство с тамошними завсегдатаями, художниками и музыкантами, вскоре она уже пела и играла на дудочке казу в группе под названием «Случайные Всадники», постоянно раздираемой творческими конфликтами. Репертуар их включал большей частью народные песни с какой-нибудь мистикой, а также стихийные и малопристойные социально-политические дискуссии. «Случайные Всадники» были приверженцами высокого человеческого общения при не столь высоком искусстве, с ними Эннели снова окунулась в компанейскую жизнь. И начала отрываться.

Но есть траектории, неподвластные переменам: год спустя одним майским утром, отыскивая в городской библиотеке томик стихотворений рекомендованного друзьями поэта, Эннели увидела Шеймуса Мэллоя. Он стоял у стеллажа с литературой по химии, гладко выбритый, черноволосый и, судя по подколотому булавкой рукаву пиджака, без левой руки. Ни секунды не сомневаясь, что это он, Эннели тихонько подошла и потянула за пустой рукав.

Шеймус медленно закрыл книгу, которую рассматривал, и поставил на полку, не оборачиваясь.

– Эти два года… я любил и ждал тебя каждую минуту, – прошептал он, по-прежнему глядя на книжные корешки. – И теперь я боюсь смотреть на тебя, боюсь, что это не ты, что это сон, галлюцинация отчаяния…

– Ничего, если я обниму тебя здесь? Конспирация не пострадает? – ладонь Эннели легла ему на спину.

– Наверно, пострадает, – улыбнулся Шеймус, – но пожалуйста, пожалуйста, обними!

Он обернулся, в глазах стояли слезы. Обнимая его, Эннели почувствовала под пиджаком прижатую левую руку.

– Пойдем поболтаемся где-нибудь. Если можно.

– Все можно, только осторожно, – он взглянул ей в глаза, потом на зал через ее плечо. – После вас, мадам.

Через два квартала, в «Свенсен Бургерз», они сели за дальний столик и заказали кофе.

– Ну что, – сказала Эннели, – рассказывай. Я за это время слышала о тебе только раз – мне сказали, ты ищешь сокровища.

– Все правда. Надо было где-то отсидеться, я предпочел уплыть подальше. Мы ныряли к обломкам погибших кораблей у берегов Колумбии. Работа, ясное дело, но и там были свои светлые моменты. Трудно описать, что испытываешь, стоя на палубе со слитком золота – поднимаешь его к солнцу, а с него еще капает морская вода. Конечно, с твоими объятиями это не сравнить, но надо было радоваться и тому, что имеешь.

– Говори, говори, – улыбнулась Эннели. – Дэниел позавчера спрашивал, почему мне так нравятся поэты, и я ответила – потому что они складно говорят.

– Как поживает Дэниел?

– Не знаю, то ли ему тринадцать, то ли тридцать. Изо всех сил старается оторваться от моей юбки.

– Ну, это нетрудно – ты не склонна к матриархату.

– Как знать. Ты ведь не дал мне возможность попробовать.

– Если сейчас у тебя никого нет, то, пожалуй, дам.

– У меня только Дэниел – то ли молодой человек, то ли состарившийся мальчик. А ты-то как? Уже не скрываешься? – Эннели медленно водила пальцем по краю кофейной чашечки.

– У нас с Вольтой был уговор, что я два года буду хорошим мальчиком. Буду «сотрудничать», как он выразился. Ты, видимо, не слышала, что Герхард фон Тракль на прошлой неделе вернулся к работе, бормоча что-то о последовательных центрах, о неразрывном танце волн и частиц. Сказал, что ходил по пустыне и думал. Возможно, так оно и было – разведка АМО говорит, он вернулся в лохмотьях, с длинными волосами и бородой. Как он объяснялся с полицией, неизвестно, но скорее всего сказал правду – что я вытолкнул его из машины и укатил. Не знаю, каким образом им удавалось так долго скрывать его отсутствие, но семьи у старика нет, а по официальной версии он выполнял секретное задание.

– Значит, теперь ты можешь не скрываться?

– Ну, не совсем. Розыск не отменен, разве что стал менее интенсивен.

Эннели слабо улыбнулась, во всей ее фигуре вдруг проступила усталость.

– И ты снова отправишься за ураном?

– Нет. За плутонием, самим мрачным властителем разрушения. Украду и поставлю условие выкупа – демонтаж абсолютно всего ядерного оборудования в стране. Я даже не говорю о политических последствиях такой кражи, о возникающей уязвимости, – Шеймус придвинулся ближе к ней и заговорил тише. – Но ядерное оружие – безумие. Его надо остановить. Наука и техника всегда опережают нашу способность осознать последствия прогресса. Ядерные реакторы, ускорители частиц – они только увеличивают еще не осознанную угрозу, накапливая смертельно опасные вещества в таком количестве и форме, которые совершенно не предусмотрены природой, разве не так? Это болезнь алчности и властолюбия, вроде накапливания золотого запаса, и такое могущество в руках у немногих развращает сердца. Человечество должно остановиться, остановиться и хорошенько подумать о последствиях обладания доселе невиданной энергией, о том, какие процессы это может запустить. Я говорил, что потребую в качестве выкупа демонтаж всего ядерного оборудования, но на самом деле будет не так. Мой выкуп – это время. Время обдумать, оценить, принять решение. Время – сердце трагедии. Я перечитывал Софокла на корабле: «Увы, ты правду видишь слишком поздно». [3]3
  Софокл, «Антигона», перевод С. Шервинского и Н. Познякова.


[Закрыть]Чтобы прийти к верному пониманию, необходимо время, а гордость, страх и невежество только затрудняют путь. Наше время подходит к концу. Остался один шаг до «слишком поздно». Интуиция подсказывает мне: любой ценой надо выиграть время. И плутоний – единственное средство, которое я могу найти.

– Золото не ржавеет, – напомнила Эннели, – но плутоний подвержен распаду.

– Именно. И этот распад смертелен. Плутоний – творение человека, первый трансурановый элемент. Настоящий брат Франкенштейна. Загадочный, могущественный, манящий, только совершенно бездушный. Он нам не нужен. Я думаю, это и хотел сказать Джейкоб Хинд вместе с последним вздохом: «Верни их в девяносто второй». Тот, кто крадет огонь, будет сожжен им.

– Разве не это ты сейчас собираешься сделать?

– Да, только наоборот. Я собираюсь украсть огонь у человека и вернуть богам. Или по крайней мере потребовать отказа от этой во всех смыслах термоядерной мощи, пока мы не поумнеем настолько, чтобы добровольно не применять ее.

Эннели улыбнулась.

– Я буду счастлива обсудить с тобой все смыслы понятия термоядерной мощи, когда мы встанем с постели.

На секунду ей показалось, что это ошибка, что она совершила одно из величайших женских преступлений – посмела шутить над мужчиной с его великими замыслами, подвергла сомнению его героические чувства, – но вспышка гнева в глазах Шеймуса почти тотчас погасла, и на ее коленку под столом легла рука в перчатке.

– Я тоже очень по тебе скучал. У меня есть квартира в Ричмонде – думаю, твоя типография сейчас занята.

– Мне с самого начала показалось, что наша встреча в библиотеке не просто совпадение. Как ты узнал, где меня найти?

– Через свои источники. Да и в АМО, к счастью, полно романтических натур, готовых устроить влюбленным встречу даже в ущерб безопасности.

– Ну, Элмо точно к ним не относится.

– Элмо не потрудился бы сообщить мне даже о стреле, вонзившейся в спину.

По пути к выходу Эннели спросила:

– Как думаешь, АМО попытается тебя остановить?

– Думаю, они будут делать то, что считают правильным, а я – то, что кажется правильным мне. Только сперва им придется узнать о моих планах, а это вряд ли удастся, хотя все может быть. В АМО есть просто гении по части добывания информации, это действительно их сильная сторона.

– И моя тоже, – Эннели обняла его за талию под пиджаком, запустив за ремень большой палец. – Глаза в глаза, в один порыв, в одно дыхание.

На Маккинли-стрит Эннели вернулась только поздно вечером. За кухонным столом играли в шахматы Дэниел и Джейсон Уиск.

– Привет, мам, – кивнул Дэниел, не отрываясь от доски.

– Я всегда считал, что неплохо играю, – сказал Джейсон, – но Дэниел вернул меня к реальности.

Дэниел переставил ладью за его королевой. Джейсон мрачно оценил положение на доске.

– Еще три хода, и спасет меня разве что лично Господь Бог. Все, сдаюсь, – он церемонно повалил своего короля и кивнул Дэниелу. – Ты отлично играешь.

– Когда он играет со мной, – Эннели взъерошила длинные каштановые волосы сына, – то дает мне фору – ладью, пару пешек и право три раза переходить. Но все-таки обыгрывает, как глупую обезьянку.

– «Переходить», – с отвращением повторил Дэниел. – Она говорит, это такое правило для девочек. Что, у девочек действительно свои особенные правила?

– По крайней мере, так они говорят, – вздохнул Джейсон.

– Эти правила где-то записываются?

– Никогда! – Эннели легонько щелкнула его по затылку. – Правило номер один.

Джейсон рассмеялся. Он был остроумный, приятный, внимательный, симпатичный и мягкий, но отнюдь не слабохарактерный человек. К Дэниелу относился как к равному, а не как к мальчику. Эннели он нравился, сперва даже больше чем просто нравился, но счастливый брак и трое детей Джейсона держали их отношения в приятных дружеских рамках. Обычно он не задерживался допоздна, и Эннели спросила:

– Что, Милли наконец вышвырнула тебя? Или у нас срочный заказ?

Джейсон прокашлялся.

– Ни то, ни другое. Милли с ребятишками поехала к ее старикам в Санта-Монику, так что мой комендантский час пока отменен. Никаких заказов не поступало, кроме документов для мистера Элвуда, но с ними никакой срочности нет. Я зашел получить шахматный урок от Дэниела и передать информацию, – может, она заинтересует тебя, а может, и нет – поскольку мне она ни о чем не говорит, разобраться трудно. Сообщение следующее: пропавший ученый вернулся, и ты можешь рассчитывать на визит старого друга по имени Мэллой. Вот телефон, позвони, если хочешь узнать поподробнее. Или что-то сказать, – Джейсон протянул сложенный лист бумаги. – Код доступа – «Ушла на рыбалку».

– Фу, примитивщина какая, – поморщился Дэниел.

– Зато не привлекает внимания, – Эннели спрятала бумажку в сумочку, даже не развернув.

Как только за Джейсоном закрылась дверь, Дэниел обернулся к Эннели и сказал:

– Ставлю сто дней мытья посуды против жухлой луковицы в холодильнике – ты сегодня виделась с Шеймусом.

– Нехорошо пользоваться слабостями матери в собственных интересах, малыш. Никаких пари. Однако должна отметить – или ты очень проницателен, или у меня на лице все написано.

– Ну, мне нетрудно было заметить, потому что у тебя сейчас точно такой вид, как тогда утром, после первой ночи с ним.

– Какой у меня вид? Рассеянный? Сияющий? Глупый?

– Ага. Только я бы сказал – счастливый и немножко тревожный. Нет, не тревожный. Грустный.

– Да, именно это я и чувствую, – вздохнула Эннели.

Шеймус очень настойчиво просил ее ничего не говорить сыну о краже плутония, но ведь он не знал Дэниела так, как знала его мать. Эннели согласилась хранить тайну. Однако Дэниелу она доверяла больше, чем могла доверять Шеймусу, и сложная комбинация правил для девочек и правил для мам все-таки предоставила повод для исключения. Эннели рассказала Дэниелу всё, кроме конкретных деталей плана. Сын обрушил на нее обычный свой шквал вопросов. И первый же больно вонзился ей в сердце.

– Ты думаешь, ему удастся это сделать?

– О-ох, – простонала Эннели. – С вами, мужчинами, только одна беда – все вы упертые самцы! Какая разница, удастся ему или нет? Если нет, он будет в могиле или в тюрьме на миллион лет, если да, за ним начнется постоянная охота. Никакой долбаной разницы, понимаешь?! Когда я с Шеймусом, между нами есть что-то такое, что мне очень важно. Это уже не он и не я, это то, чем мы становимся вместе. Слияние. Круг. Когда мы не вместе, связь разрывается, круг разомкнут, энергия не течет. Украдет он плутоний, не украдет – все равно мы не будем вместе.