Текст книги "Трикстер, Гермес, Джокер"

Автор книги: Джим Додж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Не «дочь», а «дотчь», гортанные звуки пораскатистее, больше жужжания в носовых – ты в Нью-Мексико. И следи за языком! Северный акцент – язык впереди, для южного пусть немножко уйдет назад. И дикция, Дэниел, дикция! Ты изображаешь ирландского каменщика, а не английского адвоката.

Любимым наставлением Дэниела было: «Ну нет, побурчее, побурчее».

Когда они перешли к последней стадии – личности в целом, Жан выдал краткую лекцию:

– До сегодняшнего дня мы копировали внешность, движения и речь. Это требует немалого умения. Но сейчас мы переходим к искусству, поскольку четвертая стадия требует не просто физического сходства, она требует перевоплощения. Ты должен стать тем, кого создаешь. Но все эти персонажи уже внутри тебя. Мы думаем, что личность это нечто целое и нераздельное. А это постоянный выбор одного из возможных амплуа. Личность – на самом деле сумма личностей, и каждая из них живет своей жизнью, так же, как электрический провод состоит из множества маленьких, покрытых изоляцией для лучшей сохранности. Ты – и старый моряк, и гость на свадьбе, и невеста, и жених, и министр, и изгой. В тебе уже скрыты все, кто когда-либо жил, живет или должен родиться. Открой хранилище своих сущностей, черпай метафоры из собственного тела.

Упражнения на четвертой стадии требовали крайней сосредоточенности. Каждое утро, в семь, Жан ставил перед Дэниелом задачу, Дэниел обдумывал ее и к полудню выдавал Жану готовый образ. Если тот был доволен, он отправлял Дэниела прогуляться и понаблюдать за людьми. Люди и были непосредственно задачей.

Первое задание было довольно простым:

– Тебе надо стать тридцатисемилетним электриком, уроженцем Чикаго, женатым и имеющим двоих детей. Два года назад ты пережил производственную травму, тебе раздробило левое плечо, и с тех пор ты живешь на пособие по инвалидности. Ты возвращаешься от врача и остановился выпить в незнакомом баре. Я буду барменом.

Но с каждым днем Жан все усложнял задачу:

– Тебе двадцать один год, ты студентка факультета журналистики Колумбийского университета. Ты родилась в Лаббоке, штат Техас, жила там до четырнадцати лет, затем переехала в Ньюарк. Твой отец – средней руки чиновник в «Стандарт Ойл», мать – скрытая алкоголичка. В последние месяцы ты находишься в депрессивном состоянии и обратилась в университетскую консультацию за помощью. Я буду психологом.

– Тебе тридцать один год, ты наркодилер из Пуэрто-Рико. Отсидел три года за сопротивление полиции. На правой щеке шрам. Я – новый покупатель, но могу оказаться сотрудником Федерального бюро. Ты заинтересован в клиенте, но ведешь себя осторожно.

Несмотря на то, что все образы Дэниел черпал из практической жизни, прошло около четырех месяцев, прежде чем критика Жана постепенно сменилась похвалой. После того как Дэниел прошел собеседование в департаменте социального обеспечения в роли сорокалетней колумбийской иммигрантки с четырьмя детьми и плохим английским, Жан сказал:

– Ты знаешь, что ты мой первый ученик, взятый по рекомендации Вольты. То ли я оказался лучшим учителем, чем ожидал, то ли у тебя талант от природы – но последнее время ты делаешь все меньше ошибок, да и те – вопрос опыта. Я считаю, что ты свободен. Вольту я поставлю в известность.

– Спасибо, – искренне сказал Дэниел, – но прежде чем уйти, я хотел бы одурачить вас так же, как вы меня при первом знакомстве.

– Но, Дэниел, мне было гораздо проще, поскольку ты не встречал меня до этого и не ожидал, что я буду в образе. Имей в виду, что я легко распознаю маскировку, особенно если буду к ней готов. Вряд ли у тебя это получится.

– И тем не менее, я рискну.

– Хорошо, раз ты настаиваешь. После Тао До Чанг я буду говорить тебе, куда направляюсь позавтракать, и какой дорогой пойду. Перевоплотись в кого считаешь нужным и попадись мне по пути. Если в течение тридцати секунд я тебя не узнаю, считай, что ты справился.

В первый день Дэниел притворился мойщиком окон, специально заказав фургон и оборудование. Когда он начал мыть окна в ресторане, Жан подошел к нему и со смехом сообщил, что профессиональные мойщики добавляют в воду специальный раствор, от которого окна блестят ярче.

На следующий день он присоединился к кучке пьяниц, устроившихся возле входа. Жан, проходя мимо, сунул ему в руку двадцать пять центов и шепнул:

– Если бы я повелся, ты заработал бы двадцать.

Ночью Дэниела осенило. Он решил перевоплотиться в человека, которого Жан точно не ожидает встретить и потому может не узнать – он превратится в самого Жана.

С самого утра Дэниел направился в студию, невероятно довольный своей идеей. Народу на улице было немного. Пожилой негр сидел привалившись к стене и закатив глаза – количество выпитого явно унесло его в другое измерение. На автобусной остановке стояла крепкая украинка. Мимо пробежал коротконогий пузатый сержант с вещмешком, бормочущий: «Долбаная побудка, задолбали, долбо…бы – долбать долбаную армию!» Дэниел заторопился.

Он прошел через кухню в большую гардеробную, где обычно переодевался перед Тао До Чанг. Перед одним из зеркал стоял Вольта, лениво разглядывая таблицу с цветовой гаммой. В этот миг Дэниел осознал, что только что встретил на улице Жана Блёра и, вероятнее всего, никогда не увидит его снова. Это было достойное прощание.

Вольта поднял глаза:

– Дэниел, ну как ты?

– Толстый сержант с вещмешком – это был Жан Блёр?

– Он самый. Теперь его талант понадобился в другом месте. Не то чтобы был смертельно необходим, но крайне желателен. Твои занятия здесь окончены.

– Не совсем, – Дэниел принял позу, именуемую в Тао До Чанг «раненым журавлем», и выдал безупречный До Рах Ран, боковой удар ногой, выбивший ноги Вольты из-под их обладателя.

Вольта, однако, сгруппировался еще в воздухе, перекатился через плечо, вскочил на ноги, в руках у него оказался тридцать восьмой кольт-питон, и он прицелился Дэниелу в живот:

– Не вынуждай меня защищаться, – спокойно сказал он. – Ты молод, и ты сильнее. Мне пришлось бы выстрелить.

– Вы бы меня не убили, – уверенно заявил Дэниел.

– Я не сказал: убить, я сказал: выстрелить. Пистолет заряжен не пулями – дробью, но если бы я слегка продырявил тебе кишечник, мы оказались бы в относительно равных условиях.

– Нет, – тем же уверенным тоном заявил Дэниел. – И этого вы бы не сделали.

Вольта пожал плечами:

– Впрочем, ты прав.

Он разрядил пистолет и бросил его Дэниелу. Дэниел неловко поймал его. Пока он мялся с пистолетом в руках, Вольта заговорил:

– Из-за чего ты так зол на меня? Думаешь, я про тебя забыл? Дэниел, я тебе не отец. Я несу ответственность не только за тебя, но и за многих других. И за собственную жизнь, кстати. Или это из-за того, что я так и не выслушал твой сон? Я просил Роберта передать тебе мои поздравления и надеюсь, что он так и поступил.

Дэниел хотел было что-то вставить, но Вольта продолжал:

– Или ты так злобно пнул меня за то, что я самонадеянно вмешался в ваши с Жаном занятия? Дэниел, Жан сообщил, что закончил работать с тобой неделю назад. С тех пор, по его же словам, ты пытаешься доказать, что достиг его уровня искусства. Ты его не достиг. Хотя, принимая во внимание твои способности и страсть к первенству, осмелюсь добавить, что мог бы. Возможность всегда за тобой. Ты заметил, как широки кажутся возможности, если их ограничить?

– Заметил. Именно поэтому я ухожу из АМО.

– Ради Бога. Удачи.

Дэниел крутнул барабан и высыпал патроны на ладонь. Он глянул на Вольту:

– Может, вы и могли бы меня застрелить.

Он вернул Вольте пистолет.

Вольта поймал его за приклад, чуть ли не одновременно вставил барабан, и пистолет снова был готов к бою, не успел Дэниел глазом моргнуть.

– Дэниел, я человек незыблемых правил. Я твердо соблюдаю свои принципы. Один из них: не позволять незаслуженно грубо обходиться с собой, особенно если причина – юношеская обидчивость. Если бы ты был мастером дзен, я бы тебе поклонился. Но ты пока не мастер.

Дэниел набрал воздуху и, кажется, собирался ответить что-то резкое.

– Ладно, – сказал он. – Я приношу свои извинения. Простите.

– Принято и забыто.

Пистолет исчез в кармане Вольты.

– Все причины, которые вы назвали, – начал Дэниел, – отчасти верны, но главной причиной был Жан. Вы считаете, что моя работа с ним закончена, он считает так же – но я с этим не согласен. Сегодня я хотел попробовать кое-что, что могло бы сработать – я хотел превратиться в самого Жана.

Вольта присел за столик и развернулся от зеркал к Дэниелу:

– Это было бы непросто, поскольку Жана Блёра как такового не существует.

– Мне казалось, я уловил что-то.

– Возможно.

Они помолчали, потом Дэниел снова начал:

– Мне нужен перерыв, серьезный отдых. Как минимум год, а может, два.

– Ты же уходишь из АМО? Я думал, ты намерен поступать так, как захочется. Так поступай же.

– Принято и забыто, вы сказали? – напомнил Дэниел. – Не заставляйте меня раскаиваться в том, что я попросил прощения.

– Ты извинился за нападение, а не за уход. Уйти ты волен без всяких извинений. АМО – свободная организация.

– Да нет же. Я останусь, я просто погорячился. Жан ушел, вы начали мне указывать… Все это было чересчур.

– Что ж, рад слышать это, Дэниел – потому что именно сейчас нам нужна твоя помощь.

– Моя?

– Почему ты так удивлен? – Вольта говорил еще более сухо, чем обычно. – Разумеется, мы занимались твоей подготовкой с целью впоследствии использовать твои умения. Предполагалось, что ты станешь так называемым свободным агентом. То есть к тебе будут время от времени обращаться с различными просьбами – хотя ты можешь отказаться выполнять их или же предложить альтернативу. Никакого обучения больше не планируется – за исключением самообразования. Помни одно из любимых высказываний Бешеного Билла: «Когда закончено обучение, начинается настоящая учеба».

– И чем же я могу быть вам полезен? Я должен выращивать наркотики? Играть? Вскрывать сейфы? Или прикинуться официантом-итальянцем и подслушать, о чем государственный секретарь беседует со своей любовницей за завтраком? – за сарказмом Дэниел пытался скрыть волнение.

– Ну что ж так обыденно? Нет, это задача под стать твоей романтической натуре: тебе предстоит похитить драгоценный камень. Дело непростое, но и камень стоит того. Пожалуй, для этого тебе действительно придется превзойти Жана Блёра.

– Но вы же сказали… – начал Дэниел, но Вольта оборвал его:

– Как ты считаешь, что является крайней степенью маскировки?

Дэниел на секунду задумался:

– Невидимость, наверное.

– Именно так.

– Но этого я пока не умею.

– Зато я умею. Во всяком случае, когда-то умел.

– Становиться невидимым? То есть дематериализовываться? Хлоп – и нету?

– Я применял термин исчезать. И никакого «хлоп». Это скорее как скользнуть под воду.

– То есть вы просто растаиваете в чистом воздухе?

– Не обязательно в чистом.

– Прошу прощения, но мне надо увидеть это своими глазами. И даже после этого я вряд ли поверю.

– Придется поверить на слово. Я прекратил эту практику много лет назад – она стала опасна для меня. А для тебя может быть еще опаснее.

– Почему?

– Потому что тебе понравится.

– Сначала надо, чтобы у меня получилось.

– Дэниел, если бы я не считал, что у тебя есть явные способности, я бы даже не заговорил об этом. Думаешь, я не понимаю, насколько сложную задачу ставлю перед тобой – учитывая то, что сам не готов даже продемонстрировать, что от тебя требуется? Должен также добавить, что никогда раньше не встречал человека, способного исчезать. Хотя до тебя у меня было шесть учеников, все попытки оказались безуспешными.

– Что, даже рука не исчезла? Даже какой-нибудь один палец?

Вольта, не обращая внимания, продолжал:

– Я обнаружил это случайно. Я был близок к смерти, затерян в океане. Женщина, спасшая меня, рассказала, что ее матери, ведунье с Ямайки, удалось однажды исчезнуть, но поняв, что это крайне опасное и ненадежное состояние, она никогда больше не прибегала к нему. Если женщина, искушенная в подобных искусствах, признавала, что это опасно, следует думать, что это действительно так. Дэниел, теперь все будет серьезно и по-настоящему. Обучение закончено.

– Минутку, – Дэниел поднял указательный палец, – вы ведь только что сказали, что попробуете меня научить?

– Это не вполне обучение. Бешеному Биллу бы это ох как не понравилось. Я просто поделюсь с тобой своим опытом, однако он может оказаться совершенно бесполезным. Все, что я могу – это показать тебе гору и надеяться, что ты сам найдешь путь к вершине.

– А долго этому учиться?

– Не знаю, – Вольта покачал головой. – Не имею никакого представления. Те, кого я учил раньше, сдавались за неделю.

– Вероятно, это требует немалых усилий и сосредоточенности.

– Требует. Безумной сосредоточенности, точнейшей фокусировки и невероятной четкости. Требует человека целиком.

– А камень действительно того стоит?

– Тебе решать.

– Вы видели его?

Вольта помедлил секунду:

– Видел. Во сне.

– Не понимаю. Вы хотите, чтобы я исчез в ваших снах?

– О нет, – Вольта даже побледнел, – как раз этого я больше всего не хочу.

– Так чего же вы хотите?

– Я хочу, чтобы ты похитил алмаз.

– Так это алмаз?

– Это примерно как сказать, что океан – это вода. Алмаз идеально округлой формы, идеальной прозрачности – такой, что кажется, будто он излучает сияние. Размером в две трети шара для боулинга. Про себя я называю его Алмазом с большой буквы.

– Чей он?

– Ничей. Сейчас он в руках правительства. Он нам нужен. Если уж совсем честно, он нужен мне, очень нужен. Я хочу взглянуть на него, заглянуть в него, взять его в руки. Мне было видение, я видел алмаз – и это видение изменило мою жизнь. Теперь мне нужно подтверждение реальности того, что я видел, воплощение образа, тогда круг наконец замкнется.

– Тогда это должно вам понравиться, – Дэниел улыбался, – помните, я хотел рассказать вам о своем сне, первом после взрыва? Я видел ворона с шаровидным алмазом в клюве. Он был поменьше шара для боулинга, и внутри него, через центр от грани к грани, пробегало пламя в форме спирали. Свет, который от него шел, был скорее холодным – не сияние, а сверкание. Но вообще-то он похож на алмаз, который вы описали.

– И что ты о нем думаешь?

– Он прекрасен.

Вольта тонко улыбнулся:

– Если бы я был еще сентиментальнее, чем, к сожалению, уже есть, я назвал бы его Оком Создателя. Но я не знаю, что это.

– Может, фантазия?

– Возможно, – согласился Вольта, – хотя я так не думаю. Я думаю – точнее, чувствую, – что Алмаз – это сила, облеченная в форму, трансформированная метафора prima materia, [17]17
  Первичная материя (лат.).


[Закрыть]первобытной массы, Spiritus Mundi. [18]18
  Мировой дух (лат.).


[Закрыть]Ты, вероятно, знаком с теорией о том, что вселенная возникла из маленького шара высочайшей плотности, части которого после взрыва разлетелись в пространстве, от центра к периферии. Алмаз шаровидной формы – память, эхо, отдаленное напоминание о том гигантском катаклизме, символическое начало отсчета. Хотя некоторые астрофизики полагают, что вселенная, расширившись до какого-то крайнего предела, снова начнет сжиматься. Тогда, возможно, Алмаз – это семечко новой вселенной, та точка, на которой все замкнется и перейдет в другое измерение. А может, это тот самый философский камень, который мы, алхимики, так долго искали. Возможно, вообще все мои догадки неверны. Именно поэтому я должен сам его увидеть. Я думаю, что, оказавшись с ним рядом, пойму, что это. Более того, рискну даже предположить, что он сам хочет, чтобы его увидели и узнали.

– Но вы даже не знаете точно, что он существует, так? Сложновато будет украсть то, чего нет, даже будучи невидимым. Чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю.

– Тогда прими во внимание следующее: два дня назад подводники военно-морского флота, занимавшиеся поисками «Морэй», атомной подводной лодки, бесследно исчезнувшей в 1972 году, обнаружили на дне океана, точно по гринвичскому меридиану, странный объект. По имеющейся у нас информации, это алмаз шаровидной формы, «излучающий свет» – уже интересно, да? Объект был помещен для исследований в правительственную лабораторию. Сейчас мы не знаем точно, где он находится – ходят различные слухи. Поэтому нам пришлось привлечь к работе и Жана, и Улыбчивого Джека, и других наших лучших людей – и надеюсь, тебя в том числе.

– И вы думаете, мне это правда удастся? Взять и исчезнуть?

– Думаю, ты лучшая кандидатура из всех, кого я знаю.

– Это почему?

– По ряду причин, одна из которых – ты хочешь исчезнуть.

– Да?

– Я так думаю. Меня пугает другое – я не уверен, что ты захочешь вернуться.

– А если не захочу? Или не смогу? Что со мной тогда будет?

– Не знаю, но думаю, тогда ты поймешь, что это значит: потерян. Не растерян, не сбит с толку, не смущен – потерян. Навсегда.

– Это вызов?

– Для меня было именно так.

– Поэтому вы перестали этим заниматься?

– Можно сказать, что и поэтому.

– А что вы похищали, когда исчезали?

– Ничего. Я использовал эту способность для магических представлений.

– На магию это все и похоже.

– Тем не менее это не магия, – с жаром сказал Вольта. – Это техника, в каком-то смысле механизм, просто другая форма бытия. А магия – это вмешательство в реальность.

– Ну, хорошо, давайте начнем. Мне уже не терпится исчезнуть неизвестно куда и вмешаться в реальность, которая вам приснилась.

– Ты забываешь о своем сне. Тебе придется отвоевывать Алмаз у ворона.

– Думаю, я справлюсь. Мы скоро начнем?

– Завтра с утра. В полночь по тихоокеанскому времени встречаемся в аэропорту Окленда, билеты и схему маршрута заберешь в ломбарде «Золотая Лили» на Президент Стрит. Ты улетаешь сегодня в полдень. У меня здесь дела, поэтому я прилечу чуть позже. Встретимся у седьмого терминала, частным рейсом вылетим на север, к Илу, а оттуда доберемся до меня. После завтрака начнем.

– Выспаться вряд ли удастся, – заметил Дэниел.

– Дэниел, я говорю тебе только то, что знаю. И вот что я знаю точно: чем сильнее утомление, тем выше шансы исчезнуть.

На маршрутном такси Вольта и Дэниел подъехали к частным ангарам. По пути Вольта рассказал Дэниелу, что пилота зовут Фредерик Мэлэйтест:

– Хотя мы зовем его Рыжий Фредди. Не заговаривай с ним о политике – он все воспринимает всерьез.

– Рыжий Фредди, Низколет Эдди – отличный экипаж.

– И это, – кивнул Вольта, – все наши воздушные силы. Неудивительно, что приходится прибегать к воображению.

Фредди было лет двадцать пять. Его худощавое сложение и точность движений не вязались с пронзительными карими глазами и надписью, тщательно выписанной на мотоциклетном шлеме: «К черту правительство». Вольта сел в кресло и закрыл глаза, а Дэниел заговорил с Фредди о политике – еще до того, как они успели взлететь.

Над Юкайей Фредди заявил, что средний класс в восьмидесятые созрел до настоящей революции: поэтому следует немедленно выбросить на улицу все телевизоры, свалить в ту же кучу входные двери и грандиозно поджечь. Дэниел высказал серьезные сомнения. Они спорили минут пять, после чего Фредди предупредил: «Тебе стоит изменить свою позицию», – и перевел двухмоторный «Бич-крафт» в крутое пике.

Вжатый в сиденье, Дэниел увидел, как под ним промелькнули городские огни. Он ошеломленно молчал до тех пор, пока Вольта не шепнул ему с легким укором: «Я же тебя предупреждал».

Дэниел наклонился вперед и крикнул прямо в шлем Фредди:

– Ты прав! Устроить костер из входных дверей, что может быть лучше? И знаешь что? Процессоры с Wordтуда же!

– Точно, – завопил Фредди, сделал мертвую петлю, выровнял машину и завершил номер несколькими выразительными «бочками», сопровождаемыми выкриками: «Йес! Йес!»

– А потом, – прокричал Дэниел, – после телевизоров и печатных машинок, сжечь вообще всю бумагу в стране!

– Ты понял, парень, ты понял! Если хочешь написать что-то важное, то, что хочешь оставить потомкам, напиши это на стене, черт побери! Представляешь, на что будут похожи стены мотелей? Настоящие журналы поэзии!

Фредди вскинул руки и с чувством продекламировал:

 
Когда удавится капиталист последний
С последним бюрократом вместе,
В умах распустятся вишневые сады.
 

– А когда сгорит вся бумага, – продолжал Дэниел, – люди бросят в огонь свои одежды и будут танцевать нагишом, а потом сядут в круг и будут жарить на костре зефир, пить виски, курить траву и рассказывать сказки, легенды и истории.

– А на следующее утро объединятся в синдикаты и объявят забастовку! – радостно закивал Фредди.

Пока Дэниел и Фредди несли чушь, Вольта поудобнее устроился в кресле: он уважал юношеские амбиции, источник бесконечных возможностей и неограниченного энтузиазма, но в последнее время молодежь стала утомлять его. Он попытался успокоиться и не вмешиваться в происходящее, но при виде Дэниела, смотрящегося в зеркало, его начинало трясти. Мальчишка был талантлив, возможно, даже гениален, но не мудр.

В тысячный раз Вольта спрашивал себя, стал бы он рассказывать Дэниелу об умении исчезать, если бы не Алмаз. Он вспоминал, как Мэдж Хорнбрук, его предшественница на посту в Звезде, во время прощального ужина тронула его за рукав и шепнула: «Помни, принимать ответственные решения – наше повседневное занятие». То, что Дэниел тоже видел во сне Алмаз, конечно, хороший знак – но радости от этого мало. Вольта вдруг осознал, что стареет. Уже постарел.

Двадцать минут спустя Фредди высадил их на окутанной туманом посадочной полоске возле Ила. Он даже не выключал мотора, пока Вольта и Дэниел выходили, и через минуту уже разворачивался над лесом.

Дэниел поднял свою сумку:

– А дальше? Мы пойдем пешком?

– Правильно, – рассеянно подтвердил Вольта.

– Далеко? В какую сторону?

Вольта глянул на него, затем подхватил свой чемодан:

– Сотню ярдов к северу. Там мой пикап.

– Пикап? – пренебрежительно переспросил Дэниел. – Учитывая то, что вы почетный член Звезды, я ожидал как минимум лимузина.

– Пикап – уже достаточная роскошь.

– Что это за пикап? Что-то вроде «кенворта» Улыбчивого Джека?

– Сам увидишь.

Дэниелу показалось, что это самый обычный раздолбанный пикап, разве что шины были совсем новые.

– Бобби поставил бы восемь против пяти, что резина переживет саму тачку.

Вольта подхватил сумку Дэниела и бросил ее в кузов к своему чемодану:

– Нет, не поставил бы. У Роберта достаточно наметанный глаз, он не обманулся бы внешностью.

– Ладно, – снизошел Дэниел, – пятьдесят на пятьдесят.

– Я хотел посадить тебя за руль, но раз уж ты продолжаешь оскорблять это произведение искусства, я сам тебя повезу.

Но едва Вольта включил двигатель, Дэниел ощутил, что пикап прямо-таки задрожал, готовясь рвануть с места – под капотом действительно скрывалось произведение искусства.

Вольта улыбнулся, глаза его по-мальчишески блестели:

– 427-й «крайслер». Машина настоящих контрабандистов, а сразу и не скажешь, а? Но на дороге это совершенная ракета – только ее и видели.

Вольта нажал на газ.

– Вы любите силу, – заметил Дэниел.

– Примененную с толком – да, – Вольта перешел на первую скорость, так что Дэниел смог воочию увидеть применение силы с толком. Он даже не попытался ответить – его голос все равно потонул бы в реве мотора.

Неширокая дорога миновала берег реки и стала взбираться в гору. Через час начался спуск, они пересекли северный рукав Ила – в воде дрожали бесчисленные отражения звезд – проехали несколько миль по проселочной дороге и уткнулись в крепкие металлические ворота. Вольта нажал какую-то кнопку под приборной доской, и ворота распахнулись. Дэниел решил, что они уже приехали, но им пришлось миновать еще трое ворот и протрястись около семи миль по изрезанной колеями дороге, прежде чем дорога, петляя к северу, окончательно выровнялась и наконец привела к маленькому каркасному дому с амбаром и несколькими хозяйственными постройками. Вольта снова коснулся какой-то кнопки внутри машины, и в доме зажегся свет.

Дэниел медленно – как заметил бы Жан Блёр, на долю секунды медленнее, чем нужно, – произнес:

– Что же за контрабандист создал это произведение искусства?

– О нет, это был юный электромагнитный гений, немецкий анархист, обожающий радиоволны.

– Бешеный Билл любил повторять, что «немецкий анархист» – это несовместимые понятия. С тем же успехом можно сказать, например, «баптист-гегельянец».

Вольта рассмеялся:

– Предрассудки Бешеного Билла всем известны. Однако позволь мне пригласить тебя в свою берлогу, известную в узких кругах под названием Ложбина Лорел Крик. Я не стану скрывать от тебя ее местоположение, однако обращаюсь к тебе с той же просьбой, что и ко всем посетителям: не разглашать его.

– Вы можете на меня рассчитывать, – отпарировал Дэниел, слегка пародируя официальную речь Вольты.

– Признайся, ты находишь меня несколько претенциозным?

– В какой-то мере.

Вольта подошел поближе и взглянул на него так значительно, что Дэниел был удивлен последовавшей фразой, произнесенной с горечью и стыдом: «Это театр, Дэниел. Чистый театр». И, прежде чем Дэниел успел ответить, указал в сторону окна:

– А вот это дом. Сейчас четверть пятого. Ты выгрузи сумки, а я протоплю его и приготовлю нам завтрак. Это будет твой последний прием пищи на ближайшее время, и мне хотелось бы, чтобы он запомнился.

И он запомнился. Воздушные гречневые оладьи со свежим маслом и кленовым сиропом из Вермонта. Ветчина с Голубого хребта Аппалачей, тонко нарезанная, в персиковой глазури. Фруктовый салат с яблоками, виноградом и кусочками пекана, приправленный взбитыми сливками и карри. Из напитков – сок из яблок сорта гравенштейн и на выбор венский эспрессо или чай от самого Вольты, с каплей лимонного сока и кипрейным медом.

Вольта готовил и рассказывал Дэниелу о происхождении ингредиентов. Гречка была выращена и смолота женщиной из Монтаны по имени Джейн Дурхем. Она ежегодно присылала Вольте пятидесятифунтовый мешок, поскольку тот собственноручно разыскал могилу ее деда, стоявшего у истоков движения гобблей, и установил на ней надгробный камень. Ветчину поставляла Тикк Хатауэй, последние двадцать фунтов Вольта получил в обмен на бейсбольную карту с изображением Хонуса Вагнера 1925 года, пополнившую коллекцию Тикк. Яблоки доставили из женской коммуны в долине Сономы, сок был отжат в специальной давилке. Десять галлонов кленового сиропа привез Улыбчивый Джек с фермы Хьюлит Джеффериз в Берлингтоне. Мед прислали в счет своих пяти процентов члены другой коммуны, отказавшиеся от использования денег; они называли их «закладными мертвого президента».

Дэниел понимал, что должен смаковать каждый кусочек, но он был так голоден, что попросту набросился на еду. Последний раз он пообедал двадцать часов назад, в аэропорту, сомнительным бифштексом и отварными овощами. Вольта рассказывал об истории возникновения бассейна реки Ил, а Дэниел жадно косился на последний ломтик ветчины, пока Вольта не оборвал себя на полуслове и не придвинул тарелку с ветчиной к Дэниелу.

– Прошу прощения, – смутился Дэниел. – Я так голоден, что вряд ли смогу оценить по достоинству все эти яства. Но я оценил то, что вы готовили для меня. Действительно оценил.

– Уверен, что качество пищи ничуть не ниже моих кулинарных способностей. Голод, знаешь ли, всегда интересовал меня. Я видел людей на последней стадии истощения, сознательно отказывавшихся от еды. Это было в Тибете, в маленькой горной деревушке. Высоко в горах, в пещере, жил святой. В полнолуние, все то время, пока луна была видна, он принимал просителей у входа в пещеру. Каждый приносил ему немного еды. За это он отвечал на их вопросы. Когда еды набиралось достаточно, чтобы прожить месяц, святой начинал раздавать свои дары следующим в очереди. Путь к пещере был нелегок, и еды недоставало, но очередь из просителей собиралась задолго до заката. Более тысячи человек ждали ответа святого, и каждый знал, что как только луна исчезнет, святой удалится обратно в пещеру.

В первый раз придя к нему, я спросил: «Что такое реальность?» Он без промедления ответил: «Горсть риса». Так и положено отвечать святым. Во второй раз я спросил его: «Что есть главное препятствие на пути к мудрости?» На мгновение он сомкнул веки, потом открыл глаза – и я до сих пор помню их блеск: «Мудрость проста, – произнес он. – Сложен лишь ум».

Дэниел вытер губы:

– Не знаю, как насчет мудрости, но ум и вправду сложен.

– Ты прав. И я упомянул об этом именно потому, что сейчас столкнулся с его сложностью. Я испытываю сомнения касательно своего решения – однако не твоих способностей. Это внутренние противоречия, которые я не могу объяснить.

Дэниел, удивленный таким оборотом беседы, сказал:

– Я сам хочу попробовать. Это мое решение. Вы не несете за него никакой ответственности.

– Лишней ответственности я на себя и не принимаю. Разумеется, поскольку твое согласие – необходимая составляющая нашей работы, а мои советы могут оказаться принципиально важными для твоих удачи и безопасности, это было взаимное решение. Я несу ответственность со своей стороны. Ответственность за свою жизнь ты принимаешь на себя.

– Все, что я хочу вам сказать, – я готов.

Вольта откинулся в кресле и пристально взглянул на Дэниела:

– Ну хорошо. С этого момента ты должен молчать. Больше не произноси ни слова. Если ты начнешь говорить или нарушишь какие-то из инструкций, наша совместная работа закончится, и я сниму с себя всякую ответственность за последствия. А теперь допивай чай.

После того, как была вымыта посуда, Вольта достал из шкафа фонарь на шесть вольт и велел Дэниелу следовать за ним. Он вывел его через черный ход и повел по широкой тропинке к крытому кедровыми досками амбару. Над головой все еще блестели звезды, но небо на востоке начало бледнеть. Вольта обогнул амбар, спустился к маленькой хижине, открыл дверь и вошел, освещая путь идущему следом Дэниелу. Когда Дэниел подошел, Вольта переместил фонарь в комнату. Возле дальней стены стояла узкая кровать. На ней лежали три толстых сложенных вчетверо одеяла и маленькая белая подушка. Кроме кровати и деревянного стула с прямой спинкой, мебели в комнате не было.

Вольта указал фонарем на стул:

– Садись.

Когда Дэниел сел, Вольта указал на дверь в противоположной стене:

– Туалет там. Если всякий раз присыпать его золой и закрывать крышку, запаха не будет.

Потом луч фонаря скользнул к кровати:

– Возле стены, в головах кровати – три фляги воды по одному галлону каждая. Воду расходуй экономно.

Вольта выключил свет.

– Закрой глаза, Дэниел, и слушай внимательно, так, как если бы от этого зависела твоя жизнь. Потому что она действительно от этого зависит.

Вольта начал ходить вокруг стула Дэниела. Дэниел закрыл глаза и сел прямо, стараясь сосредоточиться. Он почувствовал, что усталость отступает по мере того, как он концентрирует внимание. Но Вольта продолжал кружить, и в мозгу Дэниела возник образ шакала, а затем грифа – кружащегося, жаждущего крови. Сердце забилось так, что он почти не мог дышать, так, будто готово было вот-вот взорваться, он чувствовал, что поднимается в иную плоскость, гладкую, прозрачную, однородную. Но к мистическому опыту это отношения не имело. За время, проведенное с Моттом, он хорошо запомнил это ощущение – первый признак сильного амфетаминового опьянения. Он тряхнул головой – не для того, чтобы прийти в себя, но от удивления. Вольта накачал его наркотой! Даже если этого требовала необходимость, Вольта мог бы сначала спросить разрешения или предложить.