Текст книги " Октавия "
Автор книги: Джилли Купер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 54 страниц)
– Уснул, – сказал Кори.
Гэрриет неловко поднялась на ноги и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. В коридоре Кори догнал ее и, взяв за плечи, развернул к себе. Свет из спальни падал на его лицо, постаревшее за один день.
Боже, как он несчастен, подумала Гэрриет.
– Все это так тяжело для тебя, – с трудом выдавила из себя она.
– Для тебя тоже, – тихо сказал он и просто, и спокойно, будто и не могло быть иначе, притянул ее к себе.
– Не плачь, моя хорошая.
Остатки ее сил улетучились.
– Не плачь, – повторил он. – Мы нужны друг другу, и глупо делать вид, будто это не так. Ну, маленькая моя? Увидишь, скоро у нас с тобой все устроится.
Гэрриет вдруг с неожиданной, почти пугающей ясностью увидела, как она любит этого человека.
Но я не вынесу этого еще раз, безмолвно крикнула она. Я не могу больше сходить с ума из-за того, кто меня не любит… кто сам сходит с ума по другой.
Еще секунду она трепетала в его объятьях, потом отступила на шаг.
– Так нельзя, – задыхаясь, проговорила она. – Я нужна тебе как таблетка аспирина, на несколько часов, чтобы облегчить боль. Я так не хочу. Боль потом все равно вернется… сильнее, чем прежде.
– Не обязательно. Может быть, она уйдет насовсем.
Но Гэрриет, не слушая его, бросилась в свою комнату. В эту ночь она проплакала до рассвета, потому что знала, что оттолкнула его тогда, когда была ему нужнее всего, и что он, Кори Эрскин, никогда уже больше не попросит ее о помощи.
Глава 20
Обстановка в доме до того накалилась, что, когда на следующий день пришла телеграмма от “Метро-Голдуин-Майер” и выяснилось, что Кори должен срочно лететь в Штаты, всем как будто даже немного полегчало. Тритон, почуяв разлуку, явился в комнату Кори и с горестным видом уселся в раскрытый чемодан. Гэрриет Прекрасно его понимала, сама же утешалась тем, что Кори собирался пробовать Пифию на скачках и, значит, должен был вернуться через две недели, не позже.
***
Гэрриет отчаянно недоставало Кори. Она так привыкла к тому, что можно в любой момент обратиться к нему за помощью и советом, что теперь чувствовала себя потерянной и в тысячный раз кляла себя за то, что отвернулась от него.
Шатти после отъезда матери утешилась довольно быстро. Кори все-таки купил ей велосипед, и теперь вся ее энергия уходила на то, чтобы научиться на нем ездить. Джон, наоборот, выглядел подавленным, ничего не ел и жаловался на головную боль.
На другой день после отъезда Кори у миссис Боттомли был выходной.
– Мне надо поместить что-нибудь в “Крейвен геральд”, – сказала она, входя в кухню. На ней уже была фиолетовая чалма и ондатровая шуба.
– Зачем? – машинально спросила Гэрриет.
– Скоро десять лет, как скончался мистер Боттомли. – Миссис Боттомли горестно поджала губы. – В годовщину его смерти я всегда помещаю несколько строк в колонке поминовений – так принято.
Принято, подумала Гэрриет. Наверное, что-нибудь вроде: “Вечная память бабушке милой, которая нынче сокрыта могилой”.
– Обычно для меня все писал мистер Кори, а вчера он уехал в такой спешке, что я не успела его попросить, – пожаловалась миссис Боттомли.
– А мистер Боттомли живет теперь на небе в комнате для гостей, да? – спросила Шатти, которая всегда живо интересовалась вопросами смерти.
– Да, вероятно, – кивнула Гэрриет, чтобы не углубляться.
– Повезло ему, – сказала Шатти. – Утром, как проснется, он там может есть печенье прямо из пачки. Как ты думаешь, а зубы там, на небе, чистить надо?, – Может, можно дать тот же текст, что в прошлом году? – предложила Гэрриет.
– Нельзя, люди заметят, – вздохнула миссис Боттомли. – Придется самой что-то придумывать. Ну, до свидания! – заключила она и, напевая себе под нос какой-то псалом, отправилась на автобусную остановку.
Гэрриет взяла стопку выглаженного белья и пошла наверх: пора было будить Уильяма. Внезапно из комнаты Джона донесся громкий стон. Уронив белье, Гэрриет бросилась к двери. Джон, белый, как бумага, лежал на кровати и стонал, обхватив голову руками.
– Болит! Болит!..
Он был весь в поту, градусник показывал тридцать восемь и четыре.
К обеду пришел доктор. Осмотрев Джона, он сказал, что многие в округе болеют гриппом, и выписал антибиотики.
– Если будет жаловаться, что ему жарко, обтирайте его влажной салфеткой. Завтра должно наступить улучшение.
Улучшение наступило уже сегодня, во второй половине дня. Головная боль как будто прошла, зато появился волчий аппетит, и Джон умял все, что принесла Гэрриет: кусок курятины с картофельным пюре и мороженое.
– Нет, ты сейчас ни за что не согласишься, – вкрадчиво начал он, когда Гэрриет зашла за подносом. – А вдруг все-таки?…
– О чем это ты? – спросила она.
– Вот, думаю, не сыграешь ли ты со мной в “Монополию”.
– Не получится: Севенокс сожрал карточки со старой Кентской дороги и весь Мейфэр.
– Я сделаю новые карточки, – поспешно сказал Джон. – Так что, сыграем на десять пенсов?
Когда карточки были готовы и они уже совсем собрались играть, Джона вырвало на постель, а к тому времени, когда Гэрриет все убрала и сменила белье, ему стало гораздо хуже. Температура подскочила до сорока одного, Джон кричал, что ему жарко и что у него болит голова.
Тут, как нарочно, проснулся Уильям после дневного сна, а Шатти, которая вечно разгуливала по дому босиком, споткнулась о ножку кровати Джона и разревелась.
– Да замолчите же вы все! – потеряв терпенье, выкрикнула Гэрриет и бросилась снова звонить врачу.
– Доктор Бернетт находится на вызове, – сообщил бесстрастный автоответчик. – Оставьте сообщение, и он свяжется с вами при первой возможности.
Она попыталась дозвониться до доктора Роубо-тема и получила тот же ответ. Стояла прекрасная погода, и, возможно, оба они сейчас играли где-нибудь в гольф.
Прошло полчаса, но никто с ней так и не связался. Уильям орал от голода. Шатти крутилась рядом, делая вид, что помогает, а на самом деле просто путаясь под ногами. Севенокс разлегся поперек лестничной площадки и горестно вздыхал, намекая, что ему давно пора гулять. Джон метался по постели, стонал и нес какой-то бред про черного кучера и про то, что лошади до сих пор не готовы.
В отчаянии Гэрриет набрала номер телефона Элизабет Пембертон.
– Да, – не очень любезно сказала Элизабет. Из глубины трубки доносился оживленный шум, какой бывает во время игры в бридж. Гэрриет представила, как женщины за столом увлеченно подкладывают себе куски шоколадного торта и перемывают косточки всем знакомым.
– Кори улетел в Штаты, а миссис Боттомли сегодня выходная. Джон заболел, по-моему, очень серьезно. Жалуется на головную боль. Я пыталась связаться с доктором Бернеттом, потом с доктором Ро-уботемом, но ни того, ни другого нет дома. Может, вы кого-нибудь посоветуете?
– Сейчас подумаю, – сказала Элизабет. – Мне, правда, сейчас так некогда…
“А тут еще ты на мою голову”, – слышалось в ее тоне.
– Попробуй позвонить доктору Мелушу, – сказала наконец Элизабет. – Он врач старой закалки, но говорят, что хороший. Живет в Гаргрейве. Если что, перезвонишь потом.
Доктор Мелуш тоже оказался на вызове. Джон в своей комнате стонал не умолкая. Гэрриет глубоко вздохнула и набрала три девятки – номер “Скорой” помощи.
– Я в доме одна с тремя детьми. Старший мальчик серьезно заболел. Боюсь, это воспаление мозга. Вы можете мне помочь?
Борясь со слезами, Гэрриет кое-как выговорила адрес.
– Ну-ну, не раскисать! – приказал уверенный голос на том конце провода. – Сейчас будем.
Гэрриет собирала чемодан для Джона и одевала Уильяма, пытаясь одновременно успокоить Шатти и не споткнуться об Севенокса, когда телефон снова зазвонил.
Это оказалась Самми.
– Что у вас там такое?
– Джон заболел. Я вызвала “Скорую”.
– Ну и правильно сделала. Сейчас я приеду и заберу Шатти и Уильяма к себе… Конечно, сможем. Ничего, как-нибудь справимся, а ты поезжай с Джоном.
– А что скажет Элизабет?
– Да пусть говорит что хочет. В конце концов, не ей смотреть задетьми. Ну все, я сейчас буду.
Гэрриет металась по дому, собирая вещи. Пижама, зубная паста, старый плюшевый мишка, любимая книжка Джона. Она хотела написать записку миссис Боттомли, но не нашла в доме ни одного карандаша: Кори имел привычку прикарманивать все пишущие предметы, после чего их уже невозможно было найти.
Самми прибыла одновременно со “Скорой”.
– Еле выбралась из дому. Все Элизабет, стерва бесчувственная. И все ее гости точно такие же. Поезжай, ни о чем не беспокойся. С бутылочками, пеленками и миссис Боттомли я как-нибудь сама разберусь.
Два санитара с одинаковыми косыми проборами сносили носилки вниз по лестнице, командуя друг другу: “Выше! Ниже! Влево подай!”
Бледный Джон молча покачивался на носилках.
– Бедненький мой! – улыбнулась Самми. – Намучился? Но ничего, в больнице тебя быстро приведут в норму. Завтра я заеду, привезу тебе чего-нибудь вкусненького.
– А можно я буду спать с Джорджи в одной кровати? – спросила Шатти.
***
– Сколько лет Кори? – спросил врач, дежуривший в приемном покое.
– Тридцать четыре.
Ответом ей был весьма удивленный взгляд.
– Ах, простите, Кори – это его имя по отцу. Дома его зовут Джоном. Восемь лет.
Дежурный врач подчеркнул в карточке имя “Джон” и продолжал спрашивать. В каком возрасте Джон начал сидеть? Ходить? Все ли у него прививки? Гэрриет не могла ответить ни на один вопрос.
Потом их отвели по извилистому длинному коридору в палату с одной кроватью. Все кругом было обтянуто целлофаном, сестры и нянечки ходили в марлевых масках.
– Это обычная предосторожность, пока не выяснен диагноз, – сказала одна из них.
Маленькая палата казалась уютной, очевидно, благодаря оконной занавеске, на которой была изображена целая сельская улица с кошками, собаками и базарной площадью посередине. Церковные часы показывали три. Трубочист чистил трубу, и так сверкавшую чистотой; из окон выглядывали дети. Гэр-риет бездумно разглядывала эту картину, ожидая результатов спинно-мозговой пункции.
В голове у нее роились мысли о тифе, оспе и полиомиелите. Боже, Боже, не дай ему умереть!
Светлые волосы Джона слиплись и потемнели от пота, но ему как будто немного полегчало. Гэрриет наклонилась, чтобы стереть ему пот со лба.
– У тебя в этой блузке сиськи висят, – слабо улыбаясь, сказал Джон.
– Не успела надеть лифчик, – пробормотала Гэрриет.
Через полчаса сестры и нянечки сняли стерильные маски и халаты. Еще через некоторое время явился специалист. Это был высокий седой мужчина с хлопьями перхоти на воротнике. От него пахло потом.
– По всей видимости, мы имеем дело с менингитом на ранней стадии, – сказал он. – В спинномозговой жидкости избыток белых кровяных телец. Если число их не будет расти, то особых оснований для беспокойства нет. Но все же, думаю, стоит поставить в известность родителей мальчика.
Далее последовали попытки выяснить, где именно в Америке находится Кори, но они так ничем и не увенчались.
Гэрриет старалась не показывать Джону своего смятения. Ей самой сейчас требовалось одно – услышать по телефону голос Кори. Ни разу в жизни он не был ей так нужен, как сейчас, – но, увы, ничего не выходило. Лондонский агент Кори уже закрыл свой офис до понедельника, дома его тоже не было. Звонить в Нью-Йорк по оставленному Кори телефону она не могла, потому что у нее было слишком мало денег. Агент Ноэль сообщил, что она уехала на выходные в Париж, не оставив адреса, так что связаться с ней можно будет только во вторник. Очередь к телефону, состоявшая в основном из пациенток родильного отделения, начинала уже роптать. Косясь на огромные животы женщин, обтянутые стегаными халатами, Гэрриет позвонила Элизабет, и та неохотно обещала, что попытается что-нибудь сделать. Под конец Гэрриет минутку поговорила с Шатти. Услышав в трубке жалобный детский голосок, она сама чуть не разревелась.
– Элизабет спросила, какой щеткой я чищу зубы, влажной или сухой. Я не подумала, сказала, сухой, оказывается, это такая гадость! Все разъехались: папа, мама, Джон, ты. Возвращайтесь скорее, Гэрриет, я без вас так скучаю!
Скоро явились сестры на ночное дежурство. Джону становилось все хуже, ртутный столбик опять дополз до сорока одного. Антибиотики не помогали, потому что его все время выворачивало. Ему постоянно хотелось пить, но каждый глоток воды действовал на него как рвотное. Он опять стал бредить: звал то Ноэль, то Кори, то кричал, что черный кучер хочет его забрать. Потом он затихал, и Гэрриет уже надеялась, что он уснет, но тут он снова открывал глаза и вскрикивал от боли. Иногда он ненадолго забывался, потом опять просыпался и, полежав несколько секунд неподвижно, начинал стонать.
Сжимая его сухую горячую руку, Гэрриет молила Бога, чтобы эта ночь поскорее кончилась.
Глава 21
От слабого писка переносной рации в кармане у врача Гэрриет болезненно дергалась; гул машинки для натирания полов наждаком скреб по барабанным перепонкам. Проведя двадцать четыре часа в больничной палате без сна, она сама измучилась не меньше Джона, и теперь малейший шум, производимый струйкой воды или кондиционером, усиливался в ее мозгу тысячекратно.
Джона беспрерывно рвало, и в общем его состояние по сравнению со вчерашним не улучшилось. Если он не бредил, то жаловался, что у него болит шея и он не может повернуть голову.
– Никто здесь не хочет мне помочь, – стонал он. – Все только ждут, когда я умру!..
Гэрриет была на грани срыва. За сутки ей так и не удалось связаться ни с Кори, ни с Ноэль, и вдобавок она преисполнилась неприязни к новой сестре из дневной смены. Сестра Маддокс, рыжеволосая и довольно миловидная, держалась с надменностью первой ученицы. У меня в отделении, кроме вас, еще двадцать пять пациентов, всем своим видом как бы говорила она, так что не мешайте мне работать.
– У нас бывали случаи и посерьезнее, чем у вашего Джона, – заявила она авторитетным тоном, проверив его пульс.
– Я скоро умру, умру, умру, – монотонным голосом робота из телесериала повторял Джон.
– Возьми-ка себя в руки, – строго приказала сестра. – Мы делаем все, чтобы тебе помочь.
Бросив взгляд за стеклянную перегородку, отделявшую палату от коридора, сестра вдруг принялась торопливо поправлять волосы и одергивать халат – вскоре стало ясно, почему. К палате приближался обход во главе с врачом, живущим при больнице, – доктором Уильямсом. Высокий брюнет с классическими чертами, он мог считаться красавцем даже по самым строгим меркам. Его серые глаза холодно поблескивали за толстыми стеклами очков в роговой оправе. Пока он осматривал Джона и изучал его медицинскую карту, сестра Маддокс стояла рядом и являла собой картину воплощенной исполнительности и преданного внимания.
Доктор Уильяме скользнул по Гэрриет равнодушным взглядом, заставив ее вспомнить, что у нее круги под глазами, грязные волосы и мятая блузка с пятнами пота.
– Организм пока все отторгает, – констатировал он. – Возможно, придется ставить капельницу.
– Пожалуйста, сделайте что-нибудь, чтобы облегчить ему боль! – взмолилась Гэрриет.
– Только после того, как выяснится ее природа, – скучающим голосом ответил доктор Уильяме. – Пока что ему придется бороться с болезнью самостоятельно.
Когда обход двинулся дальше, Гэрриет тоже выбежала в коридор.
– Скажите, он не умрет? – трепеща, спросила она. – То есть, я хочу сказать, он серьезно болен?
– Да, болезнь серьезная, – сказал доктор Уильямс. – Но мы пока не включаем его в список самых тяжелых пациентов.
Гэрриет отвернулась и пошла в туалет. Когда, наплакавшись, она снова вышла в коридор, доктор Уильяме разговаривал с сестрой Маддокс.
– Хорошо, Руфь, встретимся в восемь, – сказал он.
– Какой красавец, да? – прошептала нянечка рядом с Гэрриет.
Да, подумала Гэрриет, и прекрасно понимает это сам.
***
Когда она вернулась в палату, Джон лежал с широко раскрытыми глазами и подвывал от боли.
– Все, все ушли, и ты тоже меня бросила!.. Ты меня бросила! Где папа? Я хочу его видеть!
Внезапно ее осенило. Надо позвонить Киту! Когда Джон в очередной раз забылся коротким сном, она побежала к телефону. Кит так долго не отвечал, что она уже собиралась повесить трубку.
– Ты спал? – спросила она.
– Естественно, – ответил Кит. – Что еще делать в обеденное время?
Говоря ему, что у Джона менингит и что она не может связаться ни с Кори, ни с Ноэль, она старалась быть спокойной, но, видно, в ее интонации все же прорывались истерические нотки.
– Послушай, Гэрриет, если не удастся найти Ноэль – беда не велика, все равно от нее толку как от козла молока; а вот Кори я обязательно разыщу. Если до завтра его не найду, то приеду сам. Не волнуйся так, Джон обязательно поправится. Нас, Эрскинов, голыми руками не возьмешь.
***
Проползли еще сутки. Ночью в половине второго Джон проснулся и пронзительно кричал – звал мать. Когда дежурная сестра в который раз завела волынку про то, что все идет правильно, вот минует кризис и больной пойдет на поправку, Гэрриет еле сдержалась, чтобы не накричать на нее.
Джон просыпался и в пять утра, и в семь. Еще один день, с тоской думала Гэрриет, глядя на сочившийся из-за шторы свет. Она уже изучила этот сельский пейзаж до мельчайших подробностей. Время как бы сместилось для нее: разницы между ночью и днем почти не было; сил тоже не было. Покрасневшие веки горели, словно под них набился песок. У нее началась невралгия: болела то голова, то зуб, то ухо.
Джону невозможно было угодить: она начинала читать – он жаловался, что слишком громко, она вытирала ему пот со лба – вскрикивал от боли.
– Где доктор? Почему его нет? – без конца повторял он.
– Доктор скоро придет, – успокаивала Гэрриет, хотя ей самой это “скоро” казалось уже совершенно бессмысленным.
Миссис Боттомли заглянула на минутку и ушла потрясенная.
– Бедный малыш висит на волоске между жизнью и смертью, – говорила она потом Самми по телефону. – Хотя, конечно, нельзя терять надежды…
Она привезла Гэрриет во что переодеться: твидовую юбку, которую Гэрриет терпеть не могла, коричневую кофту, болтавшуюся на ней, как на вешалке, и кремовую рубашку без нескольких пуговиц. Можно было бы остаться и в джинсах.
Наконец к полудню появился доктор Уильяме: он зевал и тер глаза на ходу. Перестарался вчера с сестрой Маддокс, подумала Гэрриет.
– Сделайте же что-нибудь! – в отчаянии взмолилась она. – Он может больше не выдержать.
Джон тут же стал кричать, что он умирает от боли.
– Тихо, заяц, – сказала Гэрриет. – Доктор здесь.
– А ты заткнись, понятно? – Обернувшись, Джон ткнул ее кулаком в лицо. – Вы все только и ждете, чтобы я умер!
– Он перестает в вас верить, – всхлипнула Гэрриет.
Доктор Уильяме вывел ее в коридор.
– Мальчик слишком раскапризничался, – сказал он. – Он нарочно вас подзуживает, а вы каждый раз ему поддаетесь. Надеюсь, что скоро все же явится кто-нибудь из его родителей. Когда вы в последний раз ели?
– Не помню, – сказала Гэрриет.
– Так вот, спуститесь в столовую и поешьте.
В столовой Гэрриет долго размазывала джем по тоненькому ломтику жареного хлеба. Сестры и нянечки за соседними столиками болтали о каких-то пустяках – когда все они, все до одной, должны были находиться наверху и спасать Джона! Сестра Маддокс с доктором Уильямсом явно считали ее безнадежной истеричкой. Дай им волю, они бы на пушечный выстрел не подпустили ее к Джону. Нет, решила она, нельзя думать о людях только плохое, так можно в конце концов впасть в паранойю.
Когда она вернулась в палату, Джону мерили температуру, и градусник торчал у него изо, рта, как сигара. Его чуть раскосые глаза были сощурены, волосы зачесаны назад, и от этого он был особенно похож на Кори. Я люблю его, люблю! – в отчаянии твердила про себя Гэрриет.
К вечеру стало еще хуже. Джон то нес какую-то несуразицу, то вскрикивал от боли.
– Папа, папа, я хочу папу! – выкрикивал он. – Убирайся, я не хочу тебя, я хочу маму! Почему у меня нет мамы? У всех есть, у всего класса – кроме меня. – Он дрыгал ногами, пытаясь выпутаться из одеяла. – Где папа? Я хочу папу!..
– Он скоро будет здесь. Кит его разыскивает.
– А мне он нужен сейчас!
Мне тоже, подумала Гэрриет.
Наконец ей показалось, что мальчик засыпает, но только она сделала шаг от кровати, как он весь напрягся и, приподняв голову, стал испуганно вглядываться в ее лицо.
– Гэрриет! А, ты здесь… Не уходи.
– Нет-нет, я не ухожу.
– Я хочу пить! – Горячими исхудавшими руками он вцепился в ее руку. – Это не моя комната. Почему мы здесь? Я хочу домой.
В следующий раз доктор Уильяме появился около шести. Вид у него был еще более скучающий, чем прежде.
– Пероральное лечение ничего не дает. Будем ставить капельницу.
В дверь заглянула нянечка.
– Там вам звонит какой-то Кит Эрскин, – сказала она Гэрриет. – Телефон в комнате у дежурной сестры.
– Гэрриет, милая, как ты там? – послышался обеспокоенный голос Кита. – Сестра мне рассказала, что у Джона дела идут не блестяще. Но ничего, не волнуйся. Кори я все передал. Он на выездных съемках, но сегодня вечером он уже вылетает, так что жди его завтра к обеду. Ноэль я тоже оставил сообщение. Все эти россказни насчет Парижа оказались полной туфтой. Наша выставочная сука здесь, в Англии. Ее начал беспокоить экстерьер, и теперь она спешно худеет на какой-то оздоровительной ферме неподалеку, так что, боюсь, может свалиться на вас в любой момент.
Но никакие суки не волновали сейчас Гэрриет. Главное, что скоро приедет Кори – ни о чем другом она не могла и думать.
Когда она вернулась, капельница стояла около кровати, и прозрачная жидкость уже перетекала из пластикового мешка в руку Джона. Теперь он почти непрерывно бредил, щеки горели лихорадочным румянцем, пульс участился еще больше. Пришлось даже привязать его руку к кровати, потому что игла без конца выскальзывала и трубка багровела от крови Джона.
Вечером приехали Самми и Шатти.
– Ей, конечно, давно пора спать, но она очень просилась, – сказала Самми.
Она привезла Джону книгу про Тарзана, а Шатти несла воздушный шар, купленный на собственные карманные деньги.
– Уильям в полном порядке, – сообщила Самми. – Мы с Шатти смотрим за ним в четыре глаза – правда, Шатти?
Гэрриет чувствовала себя немного виноватой, но все же была рада, что они не привезли его с собой. Неиссякаемый родник ее любви, кажется, начал пересыхать.
– Элизабет меня доконает, – продолжала Самми. – Теперь она рассказывает всем своим знакомым, как она забрала к себе Шатти и твоего малыша, чтобы помочь Кори в безвыходном положении.
Шатти держалась бодро, но обнимала Гэрриет как-то уж слишком горячо.
– Можно мне посмотреть на Джона? – спросила она.
– Конечно, – сказала Гэрриет. – Только говори шепотом и, если он покажется тебе странным, не волнуйся.
К несчастью, когда Шатти входила в палату, шарик лопнул. Джон проснулся, никого не узнал и понес какую-то околесицу. Ему мерещилось, что за ним гонятся чудовища.
– Я побуду с ним, – сказала Самми. – А вы с Шатти ступайте в столовую и съешьте по мороженому.
В столовой Шатти очаровала весь больничный персонал: она весело прыгала между столами, завязывала разговоры с сестрами и нянечками и вертела головой, так что ее длинные светлые волосы веером разлетались в стороны. Потом она вдруг затихла, прильнула к Гэрриет, и глаза ее наполнились слезами.
– Он не умрет, нет?
– Конечно, нет, – ответила Гэрриет, прижимая ее к себе, но в душе у нее не было той уверенности, что в голосе.
– А миссис Боттомли говорила Самми, что всяко может быть. Что значит “всяко”?
– Ничего не значит, – сказала Гэрриет.
– А если он умрет, то попадет в рай? – спросила Шатти.
– Конечно. Но он не собирается умирать.
– Значит, я никогда больше его не увижу, – дрожащим голосом произнесла Шатти. – Я же плохая, я попаду прямо в ад!.. – И она разревелась во весь голос.
Гэрриет, думая только о том, чтобы самой не расплакаться, прижимала ее к себе.
– Ну что ты, хорошая моя, ты тоже попадешь в рай.
– Я все равно не верю в этот твой рай, – рыдала Шатти. – Я уже летала по небу на самолете, и никакого рая там нет.
***
Кусая ногти, Гэрриет наблюдала за тем, как две молоденькие сестрички возятся с капельницей, которая в их руках казалась непостижимо сложным устройством. Каждый раз, когда игла соскальзывала, они вытаскивали ее и начинали все сначала, а пузырьки воздуха один за другим бежали по гибкой пластиковой трубке. Джон был в сознании, что в последнее время случалось все реже. По щекам его текли слезы.
В конце концов Гэрриет не выдержала.
– Да черт побери! – воскликнула она. – Вы когда-нибудь попадете в эту вену или нет?
В результате она имела неприятный разговор с доктором Уильямсом.
– Сегодня вечером мы дадим вам успокоительное, – объявил он. – Я понимаю, в отсутствие обоих родителей вы чувствуете себя ответственной за ребенка, – но надо же держать себя в руках. Вы только нервируете мальчика своими нападками на сестер. Они стараются делать свою работу хорошо.
– Но почему, почему нельзя прописать ему что-нибудь обезболивающее, успокаивающее? Будь у него уверенность, что вы стараетесь ему помочь, он бы не сопротивлялся и вел себя гораздо мужественней.
– Он и так ведет себя достаточно мужественно, мисс Пул, – отрезал доктор Уильяме. – Вы просто сами не способны выносить боль, вот и все.
– Но ведь он серьезно болен, разве не так? – сказала Гэрриет. Сегодня она слышала, как две сестры говорили что-то насчет перевода в палату интенсивной терапии.
– Разумеется, он болен, – сказал доктор Уильяме. – Но нельзя же терять надежду.
***
К полуночи Джон опять впал в бессознательное состояние. Выданный ей вечером могадон Гэрриет тайком спустила в унитаз, и теперь, сидя возле кровати Джона, она час за часом боролась с усталостью и отчаянием, вслушивалась в прерывистое дыхание Джона, держала его за руку и молилась. Через стеклянную перегородку ей было видно, как негритянка в белом халате – сегодняшняя ночная сестра – обходит палаты: кому поправит одеяло, кому проверит пульс. Через минуту она войдет к Джону, чтобы сменить капельницу. Завтра из Америки вернется Кори. Как смотреть ему в глаза, если с Джоном что-нибудь случится? Гэрриет уронила голову на руки и заплакала.
***
Вероятно, она все же уснула. Когда она открыла глаза, было уже почти светло. Джон лежал на кровати неподвижно. На короткий, но страшный миг Гэрриет показалось, что он уже умер. Она потрогала его: лоб был холодный, но слабое дыхание было различимо.
Вскочив на ноги, она побежала разыскивать дежурную сестру.
– Джон… Он стал дышать так тихо, – заикаясь, пробормотала она. – У него такое спокойное лицо, будто… будто уже все.
Сестра тотчас поднялась и взяла Гэрриет под локоть.
– Идемте.
В палате она пощупала у Джона пульс и измерила температуру. После этого она обернулась к Гэрриет, и широкая белозубая улыбка сверкнула на ее черном лице.
– А кризис-то, кажется, миновал. Видите, как ровно дышит, и пульс, слава Богу, нормализовался.
Гэрриет отвернулась, плечи ее беззвучно затряслись.
– Ну-ну-ну, не надо так, – ласково проворчала негритянка. – Пойду принесу вам чайку. Выпьете горяченького, глядишь, и поспите немного.
Но Гэрриет не могла спать, потому что не верила сестрам и врачам. Джон был еще в опасности, и она сидела у его постели до завтрака, следя за тем, как содержимое пластиковых мешков медленно перетекает в исхудавшую руку, как дыхание мальчика становится все ровнее, а движения спокойнее.
***
Сестра Маддокс появилась ровно в восемь часов, как всегда, холодная и подтянутая.
– Доброе утро. Как пациент? – профессионально-бодрым голосом проговорила она. – Надеюсь, с могадоном вы наконец-то выспались. Завидую вам. Мне сегодня удалось добраться до постели только в четыре утра.
Она взяла в руки температурный лист и просмотрела последние записи.
– Ну что ж, сегодня гораздо лучше, – сказала она. – Надеюсь, теперь вы перемените свое отношение к доктору Уильямсу.
– Джон до сих пор еще не пришел в себя, – угрюмо пробормотала Гэрриет, чувствуя себя неблагодарной склочницей.
– Его организм наконец-то получает долгожданный отдых, – отчеканила сестра Маддокс. – На вашем месте я бы оставила ребенка в покое. Сходите лучше позавтракайте.
Гэрриет, однако, не могла расслабиться ни на минуту и предпочла завтраку старый номер “Ридерз дайджест”. Надо быть настороже, сказала себе она. Взглянув в зеркало, она с трудом узнала свое серое изможденное лицо. Конечно, следовало бы к приезду Кори вымыть голову и принять душ, но ей было страшно оставить Джона одного.
Специалист, явившийся около одиннадцати, не разделял общего оптимизма.
– Опасность еще есть, – сказал он. – Позовите меня, когда мальчик придет в сознание.
От этих слов сердце Гэрриет снова болезненно сжалось. Боже, не дай ему умереть, мысленно твердила она.
Через четверть часа появился доктор Уильяме. К вопросам, которыми засыпала его Гэрриет, он отнесся еще прохладнее, чем накануне.
– Скажите, он поправится? – в отчаянии спрашивала она.
– Послушайте, мисс Пул, – вмешалась сестра Маддокс. – Доктор Уильяме не может уделять вам одной столько времени. Его ждут другие пациенты.
– Простите, – настаивала Гэрриет, – но после обеда приедет отец Джона, и я должна буду обо всем ему рассказать.
– Он, кстати, звонил минут десять назад, – сказала сестра Маддокс.
Гэрриет побелела.
– Что он сказал? Почему вы не позвали меня к телефону?
– Какая разница, почему? – пожала плечами сестра Маддокс. – Вы выходили то ли в туалет, то ли сделать себе кофе.
– Все равно, вы могли меня найти. Вы же знали, что я уже несколько дней пытаюсь с ним связаться.
– По-вашему, сестре Маддокс нечем заняться, кроме как работать телефонисткой для всех пациентов и их родственников? – язвительно осведомился доктор Уильяме. – Не забывайте, Джон здесь не единственный.
– Но для меня он здесь единственный! – уже не сдерживаясь, выкрикнула Гэрриет.
– Я сюда попала? – послышался за ее спиной глубокий взволнованный голос.
Все обернулись. В дверях, словно знаменуя собой начало новой сцены, стояла Ноэль Белфор в эффектной черной меховой шапке.
– О, я уже вижу, что сюда! – Увидев сына, она быстрыми шагами приблизилась к его кровати.
– Мой мальчик, мой славный мальчик! – срывающимся голосом произнесла она.
И тут же, словно в ответ на выходную реплику примадонны, Джон шевельнулся, вздрогнул и открыл глаза. Некоторое время он смотрел на Ноэль, не веря, и наконец хрипло простонал:
– Мама!..
Его бледное лицо словно осветилось изнутри, и Гэрриет испытала невыносимые муки ревности.
– Мама, это правда ты?
– Да, мой мальчик, это я. Боже мой!.. Что тебе пришлось пережить! – Она отвела влажную светлую прядь у него со лба.
– Рука болит, – пробормотал Джон.
– Знаю, милый, – сказала Ноэль. – Это из-за гадкой капельницы, – но ведь она тебе помогает, с каждой минутой тебе делается все лучше и лучше. Ты у меня храбрый мальчик, ты все выдержишь. Видишь, какие здесь прекрасные сестры и врачи, они все так стараются тебе помочь.
