Текст книги " Октавия "
Автор книги: Джилли Купер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 54 страниц)
Проводив гостей, миссис Пул вернулась в дом. Гэрриет уже сидела на стуле в кухне, и у нее на коленях урчала кошка. Господи, и почему она у меня такое пугало? – подумала миссис Пул. Сидит как куль, не накрашена, космы торчат во все стороны, да еще это жуткое пальтишко без единой пуговицы. Вся в отца, тому тоже ничего не нужно, кроме его дурацкого музея.
– Жаль, что ты меня не предупредила, – сказала она сухо. – На ужин ничего нет, одни сардельки. Ты как сегодня, переночуешь?
– Да, если можно, – сказала Гэрриет.
– Ну и хорошо – будем с тобой вдвоем.
– А папа?
– Папа уехал – у него опять какая-то заумная конференция по керамике.
Сердце у Гэрриет упало. Дома она могла говорить по душам только с отцом.
Миссис Пул сунула несколько сарделек в электрожаровню и начала мыть посуду.
– Мы теперь собираемся на бридж каждую неделю, – сказала она, погружая бокалы в тазик с мыльной водой. – Элизабет Нив – девчонка что надо.
Как можно быть “девчонкой” после сорока? – недоуменно подумала Гэрриет.
– Она все подбивает меня купить посудомоечную машину. Говорит, нельзя же каждую неделю принимать гостей и мыть все самой.
Гэрриет взглянула на резиновые перчатки, мелькающие в горячей пене. Как хирургические, пронеслась тревожная мысль. Сейчас введут трубку, и пылесос начнет высасывать зародыш. От запаха сарделек ее начало мутить, и она встала и отошла к окну. В саду ветер срывал с миндальных деревьев последние нежно-розовые лепестки.
Надо же, стоит себе сложа руки и смотрит в окно, поразилась миссис Пул. Сузи бы давно уже схватила полотенце и вытирала посуду.
– Как в колледже? – спросила она. – Ты что-то осунулась. Все горбатишься над книжками?
Гэрриет отвернулась от окна и сказала:
– Мама, я беременна.
– Что?!
– Я беременна.
Резиновые руки на миг замерли, потом вдруг замелькали очень быстро.
– Откуда ты знаешь?
– Я прошла тест.
– Все твой Джеффри! – визгливо заговорила миссис Пул. – Он мне сразу не понравился.
– Нет, это не он. Это совсем другой.
– Ах ты шлюшка! – прошипела миссис Пул.
Потом на Гэрриет обрушилась материнская истерика по полной программе: со слезами, с выкриками “после всего, что мы для тебя сделали”, и “в лепешку расшибались, все выкраивали тебе на учебу”.
– Я знала, знала, что этим кончится!.. – голосила она. – Все эти волосатики желторотые со своими идеями… Свободную любовь им подавай! И отец твой тоже хорош: рвался отправить доченьку в университет!.. Вот и дорвался. И где, где мы тебя упустили? Что теперь скажут Нивы?
И опять по новой, круг за кругом, одно и то же, одно и то же…
Гэрриет села. Кошка, которой дела не было до семейных распрей, лениво потерлась об ее ноги, прыгнула на колени и самозабвенно затарахтела. У Гэрриет опять начался приступ тошноты.
– Мама, выключи, пожалуйста, свои сардельки! – взмолилась она.
– Ну, и что ты теперь намерена делать? – спросила миссис Пул. – Молодой человек, как я понимаю, тебе кукиш показал?
– Если ты говоришь о женитьбе, то да, он не хочет на мне жениться.
– Мало ли, чего он не хочет… – угрожающе начала миссис Пул.
– Мама, сейчас двадцатый век, – вздохнула Гэрриет. – И потом, наши отношения были важны для меня, а не для него. Он не любит меня. Но, по крайней мере, он дал мне деньги на аборт.
Миссис Пул взяла чек, и на лице у нее появилось горестно-удовлетворенное выражение, какое бывает у пассажиров, прождавших полчаса на холодном ветру и наконец-то увидавших автобус.
– Он, стало быть, держит деньги у Куттса? Наверное, воображает, что он пуп земли. А аборты разве не запрещены?
– Нет, уже нет, – сказала Гэрриет. – Сегодня утром я ездила в Лондон, на прием к врачу. Все вполне законно. Меня записали на пятницу.
– Ну и ладно, – сказала миссис Пул, видимо, успокаиваясь. – Хорошо, что у твоего молодого человека хоть на это хватило соображения.
Гэрриет вздохнула.
– Ты правда хочешь, чтобы я сделала эту операцию? Может, лучше все-таки оставить ребенка?
Во взгляде миссис Пул отразился непередаваемый ужас, словно она только сейчас разглядела на автобусе табличку “Частный”.
– То есть как оставить? Где ты собираешься его держать?
Будто речь идет о слоне, а не о ребенке, подумала Гэрриет.
– У нас нельзя, – продолжалa ее мать. – Только представь, что скажут люди – Нивы хотя бы. И в каком положении окажутся тогда Сузи с Питером? Нет, это невозможно. Где ты будешь жить? У тебя же ни гроша за душой.
– Но когда Аманда Сатклифф родила без мужа, ты как будто отнеслась к этому спокойно, – напомнила Гэрриет.
– Аманда Сатклифф – совсем другое дело. Все знают, что она с придурью, так что ее история никого не удивила. Может, это и не очень красиво звучит, но вот что я тебе скажу: хочешь окончить университет – от ребенка придется избавляться.
– Этот ребенок, между прочим, твой внук или внучка, – глухо проговорила Гэрриет. – Ты же всегда говорила, что хочешь внуков.
– Хочу. Но по-человечески, а не так. – Миссис Пул заплакала. – Что теперь скажут люди?
– Господи, какая разница, что они скажут? – крикнула Гэрриет и выбежала из кухни.
Наверху она толкнула дверь своей спальни и бросилась на кровать. Через некоторое время вошла мать и, присев рядом, стала гладить ее по голове.
– Прости, что я накричала на тебя, доченька. Все это так неожиданно. Но ты должна понять: родить – это еще не все, точнее, это только начало. Ребенку нужна семья, родители, деньги, в конце концов, – разве ты сможешь ему все это дать? А так – пройдет пятница, и снова все войдет в норму. Только представь, как расстроится папа, если ты не получишь степени: Тебе надо как следует отдохнуть, вот что. Скоро у тебя каникулы, можно съездить всем вместе на озера – ты ведь давно хотела посмотреть на домик Вордсворта, да?..
Рука матери легко, но настойчиво выглаживала ее плечо, словно месила тесто. Мать явно чувствовала себя виноватой и по-своему просила прощения, но все это мало трогало Гэрриет. Вероятно, с тех пор, как они с Саймоном расстались, ее чувства вообще сильно притупились.
Потом они вместе спустились в гостиную и включили телевизор, но миссис Пул скоро пожаловалась на усталость и ушла спать. Гэрриет сидела, тупо глядя в экран. Показывали какой-то фильм ужасов – кажется, про огромного тарантула. Она даже не заметила, когда вместо тарантула вдруг появился священник и заговорил о смирении.
– Всему свой срок, – начал он тонким пронзительным голосом.
Гэрриет вдруг так явственно вспомнила Саймона, что у нее из глаз хлынули слезы. Внутри ее жило и росло то единственное, что осталось ей в память о Саймоне. И тогда она решила оставить ребенка.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 8
Миссис Гастингс захлопнула папку.
– К сожалению, мисс Пул, для вас пока ничего нет, – сказала она.
Гэрриет почувствовала, как ее охватывает отчаяние.
– Пожалуйста, посмотрите еще раз, – попросила она. – Я согласна на любую работу, только чтобы с проживанием.
– Если я не ошибаюсь, мисс Пул, ровно то же самое вы говорили перед тем, как получить место у мистера Уиднелла.
– Да, миссис Гастингс. Простите, что так вышло.
Миссис Гастингс с удовольствием разглядывала собственные ногти, такие отточенные и красные, словно она только что раздирала ими живую плоть.
– У вас как будто имеется кое-какой личный опыт, и вам следовало бы знать, как держать мужчин, вроде мистера Уиднелла, на расстоянии. Или держать мужчин на расстоянии вообще не по вашей части?
Гэрриет до боли сцепила пальцы, на лбу у нее выступила испарина. Спокойно, приказала она себе. Только не повышать голоса, иначе все пропало.
– Пожалуйста, посмотрите еще что-нибудь, – повторила она. – Если я не найду работу, мы просто погибнем.
Миссис Гастингс на секунду включила неоновую улыбку.
– Что же вы не подумали об этом, когда в такой спешке уезжали от мистера Уиднелла? Приходите в понедельник.
Гэрриет уже собиралась возобновить свои мольбы, но зазвонил телефон. Миссис Гастингс сняла трубку.
– Кто хочет говорить, мистер Эрскин? Опять то же самое? Хорошо, соедините. – Тут ее голос стал сладким, как патока. – Добрый день, мистер Эрскин. Ну, как дела? – Последовало молчание. – Но, по-моему, я уже присылала к вам не меньше десяти кандидаток, неужели ни одна не подходит? Да, конечно… Это прекрасно, что вы завтра уезжаете во Францию, но что я могу поделать? Вы уже видели всех моих самых лучших девочек… Как насчет худших? У нас таких нет, мистер Эрскин. – Взгляд ее задержался на Гэрриет. – Хотя… скажите, мистер Эрскин, – она доверительно понизила голос, – как бы вы отнеслись к девушке, которую постигло… как бы это сказать… прискорбное стечение обстоятельств?
Гэрриет не знала, куда девать глаза.
– Поточнее? – Рука с кроваво-красными ногтями принялась передвигать по столу горшочки с кактусами. – Видите ли, тут у меня есть некая мисс Пул… У нее маленький ребенок. Нет, так получилось, что она не замужем… Посмотрите? – Улыбка миссис Гастингс снова вспыхнула неоновым светом. – Вот и прекрасно! Вы будете очарованы. Нет-нет, совсем не то, чего можно ожидать… Очень скромная, прекрасные манеры, сама водит машину, готовит. У нее университетский диплом по английскому и большой опыт работы с детьми.
Гэрриет пыталась что-то возразить, но миссис Гастингс отмахнулась от нее, как от мухи.
– Хорошо, мистер Эрскин. Я сейчас же сажаю ее в такси и отправляю к вам.
Она положила трубку.
– Ну, мисс Пул, считайте, что вам повезло. Это был Кори Эрскин.
– Тот самый? Писатель?
Миссис Гастингс кивнула.
– Я очень люблю его книги, – сказала Гэрриет.
– Да, книги писать у него получается гораздо лучше, чем ладить с людьми, – заметила миссис Гастингс. – Его брак окончательно развалился.
– Как развалился? – опешила Гэрриет. – Он ведь, кажется, женат на Ноэль Белфор? Ну да, их всегда приводят в пример как образцовую семейную пару. Она еще рассказывает во всех интервью, как угодить мужу, чтобы он…
– Ее мужу, – перебила миссис Гастингс, – невозможно угодить. На моей памяти это один из самых привередливых клиентов. Думаю, что эта работа вам не светит. Но если все же случится чудо и он предложит вам попробовать, – не вздумайте отказываться. В вашем положении, знаете ли, харчи перебирать не приходится. Да наведите хоть чуть-чуть марафет, прежде чем ехать к нему. И старайтесь держаться увереннее. Адрес – Чилтерн-стрит, номер девять.
Легко сказать, марафет, угрюмо думала Гэрриет, торопливо раздирая расческой спутанные волосы. А как его навести, когда все, все кончилось – лосьон, дезодорант, тушь для ресниц? Когда нет денег даже на то, чтобы поставить набойки на старые туфли? Когда волосы от дешевого мыла стали тусклыми и ломкими?
Глава 9
Номер девять отличался от остальных домов по Чилтерн-стрит своей яркой, почти кричащей расцветкой: он был синий, с изумрудно-зеленой дверью. Дрожа от страха и волнения, Гэрриет отдала таксисту последнее, что у нее было, и позвонила. Довольно долго никто не отзывался, но наконец дверь распахнулась, и на пороге появился высокий мужчина в черном свитере.
– Что вам? – спросил он, окинув Гэрриет угрюмым взглядом.
– Мистер Эрскин? Я из агентства по найму.
– Входите. Но придется подождать, пока я закончу телефонный разговор.
Вслед за хозяином Гэрриет поднялась по лестнице и попала в просторную, заваленную книгами, комнату. Книги теснились на полках вдоль стен, лежали горой на большом рабочем столе и устилали почти весь пол, так что розовый ковер едва проглядывал между ними.
– Я скоро, – бросил хозяин и, закурив, вернулся к телефону.
– Оскар, ты слушаешь? Так вот, мне плевать, будут американцы участвовать или нет – деньги мы и без них как-нибудь найдем, – но имей в виду: я не намерен вводить в сценарий еще один большой персонаж!
Бедный Оскар, подумала Гэрриет. Она сидела в мягком кресле с шелковой обивкой желто-лимонного цвета, повернув ноги так, чтобы не были видны спущенные петли на колготках.
На столике рядом с креслом стояло несколько фотографий. На двух были дети – мальчик и девочка, оба очень красивые, с длинными светлыми волосами и темными, чуть раскосыми глазами. На третьей – снятая в полный рост скаковая лошадь. Кори Эрскин считался когда-то одним из лучших жокеев-любителей, вспомнила Гэрриет. С последней, четвертой фотографии, на нее смотрела знаменитая Ноэль Белфор. В своих символических бикини она сама напоминала красивую, холеную лошадь. Длинные ноги, красивое тело, маленькая голова – это была настоящая, классическая красота. В эти золотисто-карие глаза и большой чувственный рот влюблялись зрители всего мира.
Интересно, а что из себя представляет тот, с кем так долго и так счастливо – если верить женским журналам – жила Ноэль Белфор? Гэрриет с любопытством покосилась на хозяина. Его лицо поразило ее своей каменной неподвижностью. Широкие скулы и внимательные, чуть раскосые глаза делали его похожим на индейца. Точно, индеец, подумала Гэрриет, – такой же загадочный, непроницаемый и такой же далекий от страстей цивилизации, как они. Когда телефонный разговор подошел к концу, зимнее солнце из окна, упав на лицо Кори Эрскина, высветило его нездоровую бледность, глубокие складки у рта и проседь в длинных темных волосах.
– Простите, что заставил ждать. – Он взялся за недопитую бутылку виски. – Выпьете?
Гэрриет помотала головой. Последний раз она ела вчера в обед, и один “стаканчик”, вроде того, какой Кори Эрскин налил себе, нокаутировал бы ее в два счета.
Но, когда он подвинул к ней свой портсигар, она все же соблазнилась и вытянула сигарету, хотя и знала, что во время собеседования обычно не следует курить. Сигарета в ее пальцах дрожала, и ему пришлось придержать ее руку, чтобы она смогла прикурить.
Выпрямившись, он довольно долго разглядывал ее.
– Я вижу, вы еще не оправились после родов, – сказал наконец он. – Сколько вашему ребенку?
– Три месяца, – поспешно ответила Гэрриет. – Сначала я и правда какое-то время не могла оклематься, но теперь уже все в порядке.
– Кто отец?
Гэрриет вспыхнула.
– Чего вы боитесь? – усмехнулся он. – Думаете, как только вы откроете мне его имя, я тут же встану на роликовые коньки, схвачу мегафон и поеду кричать о вашей тайне на всех перекрестках?
– Он студент-старшекурсник, – сказала Гэрриет. – Зовут Саймон Вильерс.
Даже теперь, спустя почти год, от одного звука этого имени у нее пересохло во рту, и горло тоскливо сжалось.
Кори Эрскин удивленно вскинул голову.
– Саймон Вильерс? Такой красивый светловолосый мальчик с туго набитым кошельком? Он еще, кажется, метит в актеры?
У Гэрриет сильнее задрожали руки.
– Вы его знаете?
– Да, мы сталкивались. Этим летом я читал в Оксфорде несколько лекций по драматургии. Саймону Вильерсу поручили меня опекать.
– И как он вам? – сдавленным голосом спросила Гэрриет.
– Весьма доволен собой. А разве вы его не видите? Он вам что, не помогает?
– Он дал мне деньги на аборт, но в последнюю минуту я струсила, вместо аборта заказала себе контактные линзы и родила ребенка.
– Он знает?
– Я написала ему, но он не ответил – возможно, был за границей. Хотя это не имеет значения, он ведь меня не любил.
– Родители тоже не помогают? – спросил он.
– Они согласны помочь, но только при условии, что я отдам Уильяма – так зовут моего сына – на усыновление, а я даже подумать об этом не могу.
– Где он сейчас?
– Я оставила его у подруги – до вечера.
От голода у нее явственно заурчало в животе. Кроме того, она чуть не по пояс провалилась в мягкое желто-лимонное сиденье и в этой позе с задранными ногами чувствовала себя довольно нелепо.
Кори Эрскин задумчиво разбалтывал лед в стакане виски.
– Стало быть, вы хотите смотреть за моими детьми?
Гэрриет кивнула, изо всех сил стараясь не показать, как сильно она этого хочет.
– Вот они, – он кивнул на фотографии. – Джону восемь лет, Шатти пять. Вы наверняка читали в газетах байки про нашу с Ноэль семейную идиллию – так вот, все это вранье, и нашим детям с нами пришлось несладко. С тех пор, как родился Джон, Ноэль никак не может решить, разводиться ей со мной или нет, а дети, как водится в таких случаях, превратились в предмет спекуляции. Теперь она наконец-то остановила свой выбор на Ронни Акленде, – в его голосе появились жесткие, почти металлические нотки, – и мы занимаемся разводом.
Мне часто приходится надолго уезжать, – продолжал он. – Но дети постоянно живут у меня, в старом фамильном доме в Йоркшире. Из-за того, что Ноэль не умеет уживаться с людьми, няни у нас менялись, как в ускоренном кино. Я хочу, чтобы мои дети наконец-то почувствовали себя спокойно и уверенно, а для этого им нужен кто-то добрый, любящий, надежный и, главное, постоянный.
Договорив, Кори Эрскин поднял глаза. Перед ним сидело жалкое, бледное создание, совершенный заморыш: длинные, растопыренные по-жеребячьи ноги, темные волосы, стянутые на затылке черной мятой лентой, не правильные черты лица, огромные испуганные глаза, пухлые, как у ребенка, дрожащие губы.
– А вы хорошо себе представляете, на что идете? – спросил он. – У нас ведь там страшное захолустье, почти что край света, и местные жители разговаривают только об охоте. Сам я езжу туда работать, потому что там спокойнее, чем в Лондоне, но вы – сможете ли вы целиком посвятить себя моим детям? Если нет, то вряд ли стоит и пытаться. Сколько вам лет?
– Почти двадцать, – сказала Гэрриет.
– Но миссис Гастингс говорила что-то про университетскую степень?
– Она преувеличила. Когда я забеременела, мне пришлось бросить университет.
– Вот как? А вообще-то вам приходилось раньше смотреть за детьми?
– Мои знакомые довольно часто оставляли со мной детей, когда уходили.
– Но я понял, что вы как будто уже работали у миссис Гастингс – если, конечно, это не очередное ее преувеличение. Сколько вы продержались на предыдущей работе?
– Только один вечер, – чуть слышно ответила Гэрриет, водя носком туфли по ковру. – Я должна была вести хозяйство у одного человека, за городом.
– Ну и?
– Он… В первый же вечер он попытался меня изнасиловать.
Кори Эрскин приподнял брови.
– Лихо. И как же он это проделал?
– Вошел в мою спальню, как только я выключила свет, и…
– И вы решили оказать ему достойное сопротивление? Ну что ж, похвально.
Гэрриет вспыхнула, сердясь на самое себя: зачем она это говорила? Рассчитывала на сочувствие? Напрасно. Лицо Кори Эрскина ничего не выражало.
– А что ваш ребенок? – спросил он. – Много плачет?
Она вздохнула. Во всяком случае, можно говорить правду, все равно этой работы ей не видать как своих ушей.
– Да, много. Дети ведь как барометры, показывают настроение тех, кто с ними рядом. То есть… – Она запнулась. – Будь мне хорошо, наверное, и он был бы гораздо спокойнее. Но я уже забыла, когда мне в последний раз было хорошо.
Но Кори Эрскин уже не слушал ее. Отвернувшись к пишущей машинке, он отыскал нужное ему место на странице, провернул каретку назад и одним пальцем впечатал туда несколько слов.
Чурбан бесчувственный, подумала Гэрриет.
– Ну что ж, в конце концов, это ваши проблемы, – не оборачиваясь, сказал он. – Будете жить с ним в дальней комнате. Там его никто, кроме вас, не услышит.
Гэрриет открыла рот от удивления.
– Вы, я слышал, умеете готовить и водить машину? – продолжал он.
Гэрриет кивнула.
– Вот и хорошо. Не волнуйтесь, вам не придется везти на себе все хозяйство – этим у нас занимается миссис Боттомли. Она живет с нами много лет, но смотреть за детьми ей уже не под силу. Джон учится в подготовительной школе, он приезжает домой только на выходные. Шатти, младшая, ходит в школу на полдня. Вы должны будете возить их туда и обратно, смотреть за ними, когда они дома, следить за их одеждой, готовить для них – словом, все, что нужно. Завтра я уезжаю во Францию и пробуду там не меньше месяца, но когда вернусь, собираюсь пожить какое-то время дома: мне надо будет закончить пару рукописей.
– То есть… вы хотите сказать, что вы меня берете? – дрожа от волнения, спросила Гэрриет.
Он кивнул.
– Я только не уверен, понравится ли вам у нас.
– Понравится ли мне, – медленно повторила она. – Это все равно, что спрашивать утопающего, понравится ли ему спасательный круг.
Только теперь Кори Эрскин впервые улыбнулся, и Гэрриет поняла, чем этот человек мог покорить когда-то саму Ноэль Белфор.
– Думаю, вам лучше всего выехать в воскресенье, – сказал он. – Самый удобный поезд в двенадцать дня. Я договорюсь, чтобы в Лидсе вас встретили. А теперь, если вы меня извините, – мне до отъезда надо еще много чего доделать.
– Я… не знаю, как вас благодарить, – пролепетала она. – Я все сделаю, чтобы вашим детям было хорошо. – Вставая, она покачнулась, но все же успела ухватиться за край стола.
– Вы должны начать как следует питаться. – Кори Эрскин вынул чековую книжку. – Вот, двадцать фунтов на проезд, двадцать пять аванс за первую неделю. – И он вручил ей чек на сорок пять фунтов.
У Гэрриет вдруг навернулись слезы на глаза.
– Простите. – Она торопливо отвернулась. – Я просто никак не ожидала… Правда, это для меня слишком большие деньги.
– Мне нужно, чтобы вы как следует смотрели за детьми, а не бродили по дому, как привидение. Вряд ли миссис Боттомли удастся вас изнасиловать, так что в конце февраля мы с вами наверняка увидимся. Думаю, без меня вам даже легче будет устроиться: по крайней мере, никто не будет совать нос в ваши дела.
Когда она простилась с ним, продолжая сбивчиво его благодарить, Кори Эрскин снова сел за работу, но тут же встал и подошел к окну. Гэрриет на другой стороне улицы вытащила из сумочки чек, повертела его в руках, посмотрела на свет и вприпрыжку бросилась вперед, при этом чуть не сбив с ног какого-то прохожего.
Прежде чем свернуть за угол, она обернулась и, отыскав глазами его окно, смущенно махнула рукой. Он махнул ей в ответ.
Кретин безмозглый, обругал он сам себя. Надо же умудриться, вместо того, чтобы найти порядочную няню для детей, нанять девочку с младенцем – зачем? Чтобы вместо двух детей стало четыре?
Кори Эрскин взглянул на фотографию жены и стиснул зубы. Потом, плеснув себе виски, он снова сел за машинку.
Глава 10
Когда эйфория от свалившегося на нее счастья прошла, у Гэрриет появились первые смутные опасения. Она еле-еле управляется с одним ребенком. Так имеет ли она право брать на себя еще двоих, наверняка избалованных и издерганных?
Я не справлюсь, не справлюсь, твердила она себе, трясясь в воскресном двенадцатичасовом поезде. С каждой минутой поезд увозил ее все дальше от Лондона – и от последней слабой надежды столкнуться на улице с Саймоном.
Как и было обещано, в Лидсе ее ждала машина. Уильям, кричавший в поезде почти без передыха, наконец-то угомонился, и у Гэрриет появилась возможность взглянуть, куда они едут. Вид за окном не слишком ее взбодрил.
Закопченные окраины Лидса сменились сначала нормальными лугами и лесами, но по мере продвижения на север пейзаж делался все суровее и пустыннее. Каменные заборы вдоль дороги, холмы цвета хаки, поросшие красно-бурым папоротником, болотистые вересковые пустоши – скучный, унылый пейзаж. Гэрриет поежилась и крепче прижала к себе сына. Неудивительно, что Ноэль Белфор сбежала из этих мрачных мест.
После деревни с беспорядочно разбросанными серыми домиками дорога круто пошла на подъем.
– Дом Эрскина – вон он, наверху, – кивнул ей шофер. – Называется – знаешь как? – “Дом на отшибе”. Я бы лично в таком жить не согласился. Но писатели – у них свои понятия… Хотя, конечно, если подопрет, ко всему можно притерпеться.
Большой серый дом Эрскина расположился между склонами двух пологих холмов, в полумиле от петляющей в низине реки. К стенам со всех сторон подступали заросли заброшенного сада, за садом, как часовые, стояли высокие сосны.
Волнуясь, Гэрриет постучалась в высокую дверь, усеянную медными шляпками гвоздей. Ей открыла рыжеволосая немолодая женщина с начесом на голове и недовольным одутловатым лицом. Едва окинув Гэрриет недружелюбным взглядом, она тут же переключилась на большого полосатого кота, пытавшегося улизнуть на улицу.
– Амброзии! Куда это ты наладился, бесстыдник? – В последний момент она успела ухватиться за кошачий хвост и втащить орущее животное обратно в дом, после чего с достоинством обернулась к Гэрриет.
– Мисс Пул? – ледяным тоном осведомилась она. – Я миссис Боттомли.
– Очень приятно, – сказала Гэрриет, здороваясь с ней за руку и стараясь не уронить при этом Уильяма или какой-нибудь из чемоданов.
В просторной прихожей ее встретили двое ребятишек. Они только что сбежали по лестнице, волоча за собой черного Лабрадора, и теперь замерли в ожидании, подозрительно поглядывая на Гэрриет.
– Джон и Шарлотта! – обратилась к ним миссис Боттомли. – Познакомьтесь. Это мисс Пул.
– Здравствуйте, – не очень уверенно сказала Гэрриет. – А это Уильям.
– Как вы доехали? – важничая, заговорила младшая девочка. – Мы сейчас… мы сейчастливы вас видеть. У Амброзия течка, его поэтому не пускают гулять. Правда, он оказался Амброзия, а не Амброзии, только когда папа его купил, мы думали, что он Амброзии.
Миссис Боттомли наклонилась за чемоданом.
– Пойдемте, – через плечо бросила она Гэрриет и величественно направилась к лестнице.
– Осторожнее! – крикнула Гэрриет, но было уже поздно. Шпагат, которым был перетянут чемодан, лопнул, и все содержимое – по большей части их с Уильямом белье, которое она не успела постирать перед отъездом, – вывалилось на пол.
Дети просто закатились от смеха. Шатти подвывала, держалась за бока, и никак не могла остановиться. Лед был разбит окончательно и бесповоротно, и брат с сестрой бросились подбирать вещи.
Миссис Боттомли, напротив, еще больше надулась. За все время, пока они с Гэрриет поднимались по лестнице, а потом шли по длинному коридору, она ни разу не обернулась.
Дом, снаружи такой мрачный, изнутри оказался воплощением поистине барской праздности. Толстые, мягкие, как мох, ковры, обои “под мокрый шелк”, портьеры самых смелых и невообразимых тонов – все это было подобрано вдохновенно и со вкусом, но явно без оглядки на расходы.
Проходя мимо зеркал, висевших на каждом шагу в прихожей и на лестнице, Гэрриет старалась не смотреть на собственное бледное, озабоченное отражение.
– Прекрасный дом, – сказала она в надежде хоть чуть-чуть поколебать ледяную неприязнь миссис Боттомли. – И видно, что вы прекрасно за ним смотрите.
Миссис Боттомли не удостоила ее ответом.
– Ваша спальня, мисс, – сказала она наконец, перешагивая порог небольшой комнатки. Все здесь, не считая желтых занавесок и желтого цветастого покрывала на старинной кровати с деревянными столбиками, было выдержано в серо-белых тонах. – Мальчик может спать в соседней комнате, – суховато добавила она, всем своим видом показывая, что ребенок для нее не существует.
– Спальни Шатти и Джона в другом конце коридора, но они сообщаются с вашей при помощи вот этого устройства. Не забывайте включать его на ночь. Тогда, если кто-то из детей проснется среди ночи, вы тут же услышите. Сегодня я уложу их сама. Ужин для вас будет готов через час. – Говоря все это, она ни разу не взглянула Гэрриет в лицо.
Гэрриет тоскливо вздохнула: что ж, видно, она пришлась не по нраву домоправительнице.
Через час, войдя в большую, зеленую – явно викторианскую – столовую, она увидела длинный стол, накрытый на одну персону, и загрустила еще больше.
– А вы разве не поужинаете со мной? – робко спросила она у миссис Боттомли.
– Благодарю, я привыкла есть у себя. Надеюсь, что сегодня я вам не понадоблюсь, – ответила миссис Боттомли и начала царственно удаляться, но в эту самую минуту за спиной у нее раздался приглушенный всхлип. Обернувшись, она увидела жалкое девчоночье лицо с дрожащими губами и судорожно сжимаемый в кулаке носовой платок.
Сердце миссис Боттомли дрогнуло. Она быстрыми шагами приблизилось к Гэрриет и обняла ее за плечи.
– Ну, будет тебе, деточка, не плачь. Ты и оглянуться не успеешь, как ко всему здесь привыкнешь. Сейчас тебе, конечно, кажется, что в нашей глухомани можно пропасть с тоски, но знала бы ты, как тебя ждали дети, – тебя и твоего малыша! Да и мне с тобой все будет веселее. Одной, знаешь ли, скучновато по вечерам.
Гэрриет высморкалась и спросила:
– Так вы не осуждаете меня за то, что я родила Уильяма без мужа?
– И в мыслях не было! – солгала миссис Боттомли, которая не далее как вчера обещала своим приятельницам в деревне, что поставит эту блудницу на место.
– Пойдем-ка лучше поужинаем вместе на кухне. Глядишь, после еды тебе и полегчает немного. Пойдем, пойдем, выпьем по капельке хересу за знакомство!..
Глава 11
И все же Гэрриет не раз потом поражалась тому, как она выжила в эти первые несколько недель. Каждое утро надо было вставать в шесть, чтобы накормить и подмыть Уильяма, отвезти Шатти в школу и вернуться – уже к следующей кормежке Уильяма. Потом была нескончаемая стирка и глажка, потом она моталась в деревню за покупками, потом прибирала комнаты, готовила еду, стелила постели – и так день за днем, без конца и края.
Вечером она валилась в кровать в полном изнеможении, чувствуя, что не выдержит больше ни дня, и засыпала в слезах, а через час или два ее будил крик Уильяма, у которого начали резаться зубки. Дел всегда было невпроворот, но с работой Гэрриет еще худо-бедно справлялась. Труднее было оставаться неизменно бодрой и веселой, что как бы тоже входило в ее обязанности. Шатти совершенно не умела играть одна, и ее все время приходилось чем-то занимать. Ее бурная любовь к Уильяму представляла ежечасную угрозу для его здоровья: то она умудрялась скормить ему что-то неудобоваримое, и он срыгивал все молоко, то она вбегала и будила его через пять минут после того, как Гэрриет с трудом удавалось его уложить.
С Джоном проблем оказалось еще больше, чем с Шатти. Мальчик явно чувствовал себя глубоко несчастным, и по выходным, когда он бывал дома, Гэрриет сама готова была из кожи лезть, лишь бы его развеселить.
Когда его приступы угрюмости проходили, с ним вполне можно было общаться, но из-за бесстрастной индейской маски, унаследованной им от отца, почти невозможно было угадать, о чем он думает. Часто он часами молчал, и хотя ни разу не спрашивал о матери, Гэрриет замечала, что перед приходом почтальона он всегда ошивается в прихожей, а убедившись, что писем нет, снова замыкается в себе.
Если Кори регулярно присылал детям длинные письма, полные рисунков и смешных, хотя иногда совершенно бредовых шуток, то Ноэль Белфор явно не верила в почту как средство общения. За пять недель от нее пришла одна-единственная открытка с африканским штемпелем, и та была адресована Кори. На открытке была сфотографирована команда здоровенных негров-футболистов в момент игры, на обороте бросалась в глаза приписка: “Ну, как они тебе, милый? Мне нравятся. Успела переспать со всеми, кроме вратаря”.
