Текст книги " Октавия "

Автор книги: Джилли Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 54 страниц)

– Пропустите девочку, – снисходительно сказала толпа, и Джульетта, таща за собой не очень уверенную Имоджин, за несколько секунд пробилась в первый ряд.

– Вон он, Бересфорд, – прошептала она, прижавшись лицом к проволочному ограждению. Подает с этой стороны.

Он был рослый и стройный, с длинными ногами, гладкий и коричневый, как конский каштан, с курчавыми черными волосами. Когда он подавал, мышцы спины ходили у него ходуном. Его противник даже не увидел летящего мяча. Вокруг корта послышались аплодисменты.

– Гейм и первый сет – за Бересфордом, – сказал рефери.

– Играет как чемпион, – высказался один мужчина в толпе.

– Ведь с ума же можно сойти! – вздохнула Джульетта.

– Со спины смотрится неплохо, – осторожно согласилась Имоджин.

Но когда Бересфорд, повернувшись к ним лицом, медленной походкой направился к линии, чтобы начать следующий гейм, у нее перехватило дыхание. Тонкие черты смуглого лица, глаза цвета дельфиниума, глянцевитые усики над мягкими, чуть кривящимися губами делали его воплощением всех романтических героев, о которых она когда-либо мечтала.

– Ты оказалась права, – пробормотала она Джульетте, – он умопомрачителен.

Не сводя глаз, она следила, как он провел следующие три гейма, не уступив ни одного очка. Потом – впоследствии она никак не могла вспомнить точно, как это произошло, – он подошел к изгороди, чтобы подобрать мяч, и. неожиданно взглянув на нее, улыбнулся. Он стоял, улыбался, и его сверкающие голубые глаза прожигали дыры в проволочной сетке.

Публика стала проявлять нетерпение.

– Бересфорд – на подачу! – в третий раз крикнул судья. Бересфорд встряхнулся, подобрал мяч и вернулся на линию. Он сделал двойную ошибку.

– ?При первой встрече они обменялись взглядами?, – сказала Джульетта цитатой из ?Бури?. – Ой, Имоджин, ты видела, как он на тебя посмотрел? И теперь смотрит. Ах, это несправедливо. Почему, ну почему я не ты?

Имоджин решила убедиться, что это ей не привиделось. Она огляделась вокруг, чтобы посмотреть, нет ли позади нее какой-нибудь красивой девицы, настоящего предмета внимания Бересфорда. Но там оказались только жирная женщина в фетровой шляпе пурпурного цвета и двое мужчин.

Его игра явно разладилась. Он пропустил несколько легких мячей и всякий раз, когда менял сторону, ухмылялся ей.

– Ему надо кончить валять дурака, – сказана Джульетта, – а то он проиграет сет.

Словно услышав ее мнение, Бересфорд, похоже, собрался. Пригибаясь, как тигр перед нападением, он сыгран четыре гейма с неистовым великолепием и победил в матче, не проиграв ни одного сета.

Толпа, в особенности Имоджин, громко выражала свое одобрение. Бересфорд надел светло-голубой клубный пиджак и собрал свои четыре ракетки. Выходя с корта, он в упор посмотрел на Имоджин. Она вдруг испугалась, как если бы тигр, которым она любованась в зоопарке, выскочил из клетки.

– Пойдем искать папу, – сказала она.

– Ты с ума сошла? – возмутилась Джульетта. – Стой на месте, и Бересфорд найдет тебя здесь.

Но Имоджин, увидев, что Бересфорда окружила группа охотников за автографами, уже бежала к чайной палатке.

Они нашли отца беседующим с секретарем теннисного клуба.

– Привет, – сказал он, – пью чай, – и вернулся к своему разговору.

Дикий образчик служителя церкви-воительницы достопочтенный Стивен Броклхерст был подвержен одной светской страсти – спорту. Теперь он, разбирая удар за ударом, объяснял секретарю клуба, почему Бересфорд играл так плохо.

– Конечно, парень был слишком самоуверен: решил, что дело в шляпе.

Джульетта, усмехнувшись, принялась за бутерброды с огурцами. Имоджин сидела в мечтательной задумчивости, пока ее не толкнула в бок Джульетта, прошипевшая: ?Бересфорд появился?.

Имоджин поперхнулась чаем. Его приветствовали со всех концов.

– Он тебя заметил, – прошептала Джульетта, – продвигается в нашем направлении.

– Привет, Ники, – сказал секретарь клуба. – Что с тобой случилось?

Бересфорд рассмеялся, показав очень белые зубы.

– Меня отвлекло кое-что за оградительной сеткой, – сказал он, глядя на Имоджин.

– Тебе надо было играть в наглазниках, – сказал секретарь клуба. – Присоединяйся к нам, познакомься: наш викарий мистер Броклхерст, его дочери Имоджин и Джульетта.

– Очень приятно, – сказал Бересфорд, пожав всем руки, при этом задержав руку Имоджин в своей много дольше необходимого, после чего сел между ней и викарием.

– Броклхерст, – задумчиво произнес он, кидая в чай четыре кусочка сахара, – Броклхерст. Вы не выступали за Англию сразу после войны?

Мистер Броклхерст растаял как масло в духовке.

– Да, именно тогда. Как вы это могли запомнить?

Поговорив с викарием минут пять о регби и получив приглашение на завтрашний обед, Бересфорд перенес свое внимание на Имоджин.

– Вы просто выбили меня из седла, – мягко упрекнул он ее, – еще хорошо, что это не была отборочная встреча на кубок Дэвиса.

– Я так рада, что вы победили, – заикаясь сказала Имоджин.

– А я рад, – заявил он, глядя ей прямо в глаза, – что вблизи вы еще красивее.

И он тоже, подумала Имоджин. Намного красивее с темными кругами под глазами и влажными завитками волос вокруг лба. Его низкий голос звучал так, словно она была единственным в мире существом, с которым ему хочется поговорить.

И хотя он задавал ей обычные вопросы, – где она работает, нравится ли ей эта работа, была ли она когда-нибудь в Лондоне, – его обволакивающий голос и его взгляды, гулявшие по ее фигуре и лицу, придавали этим стандартным фразам какой-то особый смысл.

Тут подошел какой-то бледный юноша с длинными, мышиного цвета волосами, одетый в свитер с вырезом углом и изображением оленей вдоль каймы. Он откашлялся. Ники посмотрел на него без энтузиазма.

– Да?

– Я с Йоркширского телевидения, – сказал юноша. – Вы не могли бы обменяться со мной несколькими словами?

– Когда? – спросил Ники.

– Ну, сейчас.

– Я занят.

– Это ненадолго.

– Я поговорю с вами после парных матчей. А теперь оставим это, – отрезал Ники и вновь повернулся к Имоджин.

Она смотрела на него не отрываясь и поражалась такому совершенству. Быть может, это черный ободок вокруг радужной оболочки или толщина ресниц придавали такую яркость голубизне его глаз. Его загар был таким ровным, что казался нанесенным искусственно. И он в самом деле назвал ее красивой. Позднее, ночью это замечание будет для нее как кусок торта-мороженого, унесенный с праздничного стола. Она будет вновь и вновь шептать его себе, стараясь в точности припомнить хрипловатые тлеющие обертоны его голоса.

– Где у вас следующая игра? – спросила она. Мысль об его отъезде была ей уже непереносима.

Ники усмехнулся.

– Понедельник – в Риме, потом через неделю в Париже, потом Эдинбург, Уимблдон, Гстад, Китцбюгель, а потом турне по Северной Америке: Вашингтон, Индианаполис, Торонто, под конец Форест Хилл, если не помру от изнеможения.

Имоджин вздохнула. Единственная заграница, в которой она бывала, – Шотландия.

– Ой, как замечательно. Можно послать столько открыток.

Ники рассмеялся.

– Я смог бы это проделать, если бы вы поехали со мной, – сказал он, понизив голос.

Имоджин покраснела и отвела глаза, уставившись на чашку с чаем.

Ники, чуть помедлив, спросил:

– Хотите прочитать судьбу по чаинкам? Они вам говорят, что рослый темноволосый теннисист только что вошел в вашу жизнь.

– Ха, – послышалось позади них, – я вижу, ты как обычно не скучаешь, Ники.

Они были так поглощены друг другом, что не заметили, как подошел коренастый ухмыляющийся молодой человек, жевавший резинку. На нем был бледно-голубой тренировочный костюм и голубая повязка вокруг лба, удерживавшая его светлые волосы. В одном ухе он носил золотую серьгу.

– Я пришел, чтобы узнать причину, из-за которой ты проиграл три гейма.

– Вот она, – сказал Ники.

Опять Имоджин почувствовала, что краснеет.

– Мои поздравления, – сказал молодой человек, быстро и с пониманием осмотрев Имоджин с головы до ног и перебросив резинку из одной щеки в другую. – У тебя всегда был хороший вкус, Ники.

– Это Чарли Пэйнтер, – представил его Ники, – мой партнер в парных. Воображает себя крутым парнем.

– Я ничего не подбираю на дороге кроме красивых девушек, – сказал Пэйнтер, подмигнув Имоджин. – Послушай, если вы в силах оторваться друг от друга, то нам надо быть на корте через минуту.

– Я не в силах, – заявил Ники, снова адресовав Имоджин свою настойчивую, понимающую улыбку. – Я тебе не нужен. Ты уложишь этих тихоходов одной левой.

– Жуткое освещение. Придется играть как в угольном подвале, – сказал Пэйнтер, выглядывая из-под навеса.

– Тогда заяви протест, – сказал Ники. – Знаешь, я боюсь темноты и потому предпочту беседу с мисс Броклхерст.

Имоджин боязливо посмотрела на отца, но тот, к счастью, увлеченно, носом к носу обсуждал что-то с секретарем клуба.

Громкоговоритель икнул и объявил финалы мужских игр. Ники поднялся с неохотой.

– Сегодня здесь будет вечеринка, и, может быть, вы и ваша сестра, конечно, – добавил он, улыбнувшись Джульетте, – захотели бы прийти?

– О, с удовольствием, – начала было Имоджин, но вдруг вмешался викарий.

– Это очень любезно с вашей стороны, – спокойно сказал он, – но я боюсь, нынче вечером они уже заняты – будут помогать на собрании союза матерей. Мы ожидаем увидеть вас завтра у нас за обедом в любое время начиная с половины первого.

Имоджин и Джульетта одновременно протестующе открыли рты, но потом закрыли. Они знали своего отца. На какое-то мгновение глаза у Ники сузились. Потом он улыбнулся.

– Я тоже буду этого ждать, – сказал он и, выйдя из-под навеса, последовал за Пэйнтером.

– Пропади пропадом этот союз матерей, – проворчала Джульетта.

***

– Я знаю, что ты любишь несовершеннолетних, – сказал Пэйнтер, когда они направились к корту номер один. – Но у этой, кажется, еще молоко на губах не обсохло.

– Она старше, чем выглядит. Два года, как школу окончила, – сказал Ники, останавливаясь, чтобы дать пару автографов. – И хороша, согласен?

– Мила, – подтвердил Пэйнтер, тоже расписавшись.

– Совершенно нетронутая мужской рукой – вот что главное.

– Мы были первыми, кто заплыл в это тусклое море, – рассмеялся Пэйнтер. – Но все равно тебе не запустить свою ложку в этот пудинг. Держу пари, их достопочтенный запирает их на ночь в пояс целомудрия.

– Он пригласил меня на обед.

– Ну и что? Все равно он никогда не подпустит тебя и близко к ней.

– Хочешь пари? – спросил Ники, достав из футляра ракетку и делая резкие замахи. – А плечи у меня снова в норме.

– На пятерку, – предложил Пэйнтер, снимая куртку.

– Давай на десятку, – сказал Ники, разминая плечо.

– Согласен.

Когда они с Пэйнтером взяли первый сет со счетом 6:0, Ники увидел, что викарий с дочерьми наблюдает за ним. Он был рад, что каждая подача удается ему с первой попытки, и впервые удары с лета, сверху, высокие мячи, удары после отскока – все получается. Он оказывался у мяча так быстро, что у него было время для того, чтобы решить, как ударить. Вот такую форму ему надо поддерживать до конца сезона. Он сверкнул зубами в сторону Имоджин и увидел, что она собирается уходить.

Дожив до двадцати шести лет, Ники ни разу серьезно не влюблялся. У него было немало разных историй – в теннисных кругах искушениям нет счета. Если ты в великолепной форме, то по вечерам ты не ложишься в постель с книгой в руках. Если ты выиграл, то надо это отпраздновать, если проиграл, то надо поднять настроение. Но вообще его сердце было эластичнее его самоуважения. Когда очередная история заканчивалась разрывом, он переносил это легко. У него от этого не оставалось ни шрамов, ни страданий, наоборот, он иногда даже сожалел, что их нет, полагая, что лишен чего-то, что есть у других и, похоже, высоко ими ценится, хотя это и причиняет им порою настоящие муки.

И в последнее время он чувствовал смутное недовольство своей жизнью. У него были неприятности, когда он увел у одного из игроков жену, красавицу-мексиканку, болезненно ревнивый муж которой возроптал. Именно по этой причине Ники играл теперь в Пайкли, а не в Гамбурге, надеясь, что скандал, быть может, сойдет на нет сам по себе. К тому же на прошлой неделе одно предложение на рекламу, которое могло бы принести ему несколько тысяч в год, вдруг перешло к другому английскому игроку, хотя и не столь блестящему, как Ники, но попадавшему в прошлом году в финалы больших турниров чаще него. Наконец, за день до отъезда в Пайкли его тренер сделал ему за обедом замечание.

– Ники, с чем ты, парень, играешь? – спросил он после второй бутылки с обычной для него грубоватостью, в которой звучала озабоченность. – У тебя есть все, что требуется для успеха, но годы уходят и ты не добьешься многого, если не покончишь со своими похождениями, выпивкой и бессонными ночами. Тебе никогда не приходило в голову угомониться?

Ники ответил, что у него в жизни чересчур много всяких забот, чтобы думать о каком-нибудь постоянном обязательстве. ?Рад бы в рай, да грехи не пускают?, – сказал он, и они оба рассмеялись. Но замечание тренера укололо его, и он о нем не забыл.

Когда толпа одобрительно захлопала после окончания сета, мистер Броклхерст вывел своих протестующих дочерей, заявив, что им нельзя опаздывать на благотворительный вечер. Ники произвел на корте такую сенсацию, что Имоджин с трудом верила в реальность их тет-а-тета в чайной палатке. Но когда она уходила, он махнул ей ракеткой, и. значит, это было наяву.

Когда они ехали домой, не слишком надежно укрепив на крыше машины велосипед Джульетты, то по пути встретили подругу Джульетты, возвращавшуюся верхом из индийского спортивного зала с гирляндой роз вокруг шеи. Она надменно приветствовала их поднятием хлыста.

– Что она из себя строит, глупая сучка? – проворчала Джульетта.

– Десять пенсов в копилку за сквернословие, – упрекнул ее викарий, но не строго, потому что питал слабость к своей младшей дочери.

Когда он пересек реку Дарроу и направился в сторону торфяников, на него тоже нашло легкое недовольство жизнью. Наблюдая сегодня за игрой Бересфорда, он вспомнил свою молодость на поле регби. Он тоже хорошо тогда смотрелся, тоже испытал поклонение женщин и восхищение мужчин.

?Стяжав великую славу своей игрой в регби за Англию, – сказал один недоброжелательный коллега-священнослужитель, – Стив Броклхерст провел остальную часть жизни как утомленная посредственность?.

Мистер Броклхерст прекрасно знал, что другой великий атлет, Дэвид Шеферд стал епископом. На его долю подобное возвышение не выпало. Нет сомнения, что ему предстоит провести остаток жизни в Пайкли, где обожание старых дев из местного прихода было слабым утешением. В самые угрюмые моменты к викарию приходила мысль, что атлет, умерший молодым, в самом расцвете сил, выглядит предпочтительнее, чем ветеран-ревматик с брюшком.

Жизнь тем не менее многое компенсирует. В округе его очень уважали, ни один местный комитет без него не считался полным. Он любил свой сад и партии в гольф, и, возможно, в том же ряду – свою тихую очаровательную жену. Оба его сына, школьники, вырастали в отличных спортсменов. Майклу уже пошел пятнадцатый год. Джульетта, беззаботное и обожаемое дитя умела обводить отца вокруг своего маленького пальчика.

Но как человек, поручивший себя Богу, он покусывал свою совесть, как пробуют на зуб яблоко, осознавая, что его старшая дочь Имоджин действует ему на нервы. Поначалу его обижало, что она не родилась мальчиком. Когда она подросла, его стали раздражать ее неповоротливость, мечтательность, вялость, слишком мягкий характер (ее очень легко было довести до слез), ее неспособность постоять за себя и абсолютное отсутствие какой бы то ни было атлетической складки. Он до сих пор вспоминал то унижение, которое испытал несколько лет тому назад на показательном уроке гимнастики в ее школе, когда Имоджин оказалась единственной во всем классе, не сумевшей взобраться ни на один из снарядов. Он сильно стыдился и ее полноты, но, по крайней мере, в последнее время она немного похудела. К тому же она устроилась на работу в библиотеке, и это была помощь семье, где при трех детях-школьниках с деньгами было туговато. Но почему она должна соглашаться со всем, что он скажет, вроде тех кивающих собачек, что висят на заднем стекле в некоторых машинах?

И все же не было сомнения, что этот парень Бересфорд увлекся ею, и теперь надо не спускать с них глаз. Викарий, возможно, и не любил свою старшую дочь, но он не мог допустить, чтобы с ней произошла какая-нибудь неприятность. В свое время он сам был лихим парнем и, подобно многим исправившимся гулякам, когда дело касалось его дочерей, поворачивал к репрессивному пуританству. Он отлично знал, какого рода желания появляются у молодых игроков после двух лишних банок пива.

Тут он заметил своего помощника, катившего на новом ярко-красном спортивном велосипеде с низко опущенным рулем. Викарий подумал, что такая машина не соответствует ни сану, ни возрасту седока. Когда они подъехали к нему на расстояние нескольких ярдов, он дал такой громкий сигнал, что бедняга едва не угодил в кювет.

Викарий усмехнулся про себя и сделан поворот. Его дом представлял собою одну из тех викторианских построек, темно-серые стены которых почти сплошь покрыты ползучими и вьющимися растениями, а перед ними располагаются клумбы с лиловыми ирисами. За домом была лужайка, достаточная для крикетной площадки, где Имоджин неутомимо подавала мяч своим младшим братьям, когда они бывали дома. Лужайку окаймлял цветочный бордюр, а дальше под деревьями старинного фруктового сада росла высокая трава и колокольчики.

Когда они открыли входную дверь, их приветствовал Гомер, охотничий пес рыжей масти с заспанными глазами. Он подвывал от удовольствия, неистово оглядывался, выражая готовность что-нибудь им принести, и выбрал наконец лежавшую па полу пару носков. Пройдя через прихожую, где на крючках висели старые пальто и лежала стопка церковных журналов, подлежащих раздаче прихожанам, Имоджин застала в гостиной мать. Та выглядела вполне набожно и как добродетельная жена пришивала пуговицы к мужниной рубашке. Имоджин отлично знала, что до их появления мать ее читала какой-нибудь роман и сунула его под рубашку, заслышав шум колес по гравию.

– Привет, дорогая, – рассеянно сказала она дочери, – хорошо провела время на теннисе?

– Да, спасибо, – сказала Имоджин, целуя ее. Она знала, что говорить что-нибудь еще не имело смысла: мать пропустила бы это мимо ушей.

– Думаю, для вечера нам надо переодеться, – сказала миссис Броклхерст со вздохом. – Когда начало?

– В восемь, – сказал викарии, войдя в гостиную. – Привет, дорогая. У меня как раз будет время высадить львиный зев.

– Если бы не эти цветы, – произнесла Джульетта вслед его удаляющейся спине, – мы могли бы остаться и посмотреть последний сет. Надеюсь, что этот вонючий львиный зев никогда не взойдет.

***

Благотворительный ужин длился, казалось, целую вечность, но наконец последний стул был внесен в церковь и сметена последняя крошка слоеного пирога.

– Тебе никогда не приходит в голову, что лучше бы папа был инженером? – спросила Джульетта у Имоджин, когда они плелись домой.

– Да, – сказала Имоджин, вслушиваясь в блеяние ягнят на поле за домом и надеясь, что Ники не слишком весело провел свою вечеринку. – Знаешь, Джульетта, – она почувствовала, что краснеет, – кажется, это случилось. Я имею в виду сегодня там, на корте.

– Конечно, – подтвердила Джульетта. – Даже папа переполошился и поскорей увез тебя домой. Так бы он ни за что не ушел с середины матча.

Вернувшись домой, Имоджин помыла голову и легла в постель. Там она заполнила в своем дневнике остаток мая и весь июнь восторженным описанием своей встречи с Ники. Вспоминая, с каким высокомерием он отослал человека с йоркширского телевидения и как предложил своему партнеру подать протест на слабое освещение корта, чтобы самому подольше пробыть с ней, она дрожала от возбуждения.

Почему я? Почему я? – вновь и вновь спрашивала она себя, зарывшись лицом в подушку и сжимаясь от удовольствия. Ей надо немного поспать, иначе утром она будет отвратительно выглядеть. Но, казалось, прошло всего несколько секунд, и ее разбудили Гомер, залаявший на разносчика газет, церковный колокол, извещавший о святом причастии, и воскресная утренняя паника отца, вещавшего из глубин шкафа, что он не может найти чистую сорочку.

Глава вторая

Имоджин снимала в руках чашку утреннего черного кофе. Викарий уминал яичные желтки с поджаренным хлебом, погрузившись в спортивные страницы ?Санди таймс?. Джульетта ела тост с мармеладом и разглядывала через стол газетные заголовки.

– Какой ужасный мир, – вздохнула она, – не думаю, что мне следует жить до двадцати одного года.

– Что у нас на обед? – спросила Имоджин.

– Макароны с сыром, торт с изюмом и кремом и еще, кажется, опять сыр, – отрешенно сказала мать.

– Но мы же не можем угощать его этим! – возмутилась Джульетта. – Он же знаменитость. Разве нельзя приготовить мяса?

– Боюсь, в воскресенье магазины закрыты, – сказала мать. – Попробую уговорить папу открыть бутылку вина.

Имоджин думала о том, как она сможет пережить время, оставшееся до обеда. Но потом оказалось, что в доме полно работы: с пылесосом, с обрезкой ветвей сирени и их аранжировкой вместе с ирисами в большой вазе в гостиной. Надо было накрыть на стол, попытаться подобрать винные бокалы одного образца, что так и не удалось, украсить торт, приготовить приправу к салату и постараться сделать так, чтобы викарий, не одобрявший кулинарных ухищрений, не заметил присутствия чеснока. Потом ей надо было сходить к заутрене. Стоял прекрасный день. Из прибрежной рощи за кладбищем раздавался крик кукушки, и деревья протягивали ярко-зеленую листву к темно-синему небу, обещавшему скорый дождь.

– Оборони нас твоею мощной десницей и даруй нам день, свободный от грехов, – проповедовал викарий, звонким голосом обращаясь к прихожанам.

Джульетта ухмылялась и подталкивала локтем Имоджин, а та вся раскраснелась и упорно смотрела прямо перед собой. Она уже истово помолилась Богу, чтобы он даровал ей Ники, но только, поспешно добавила она, если Он сочтет, что это хорошо.

Отец их поднялся. Один гимн, молитва и еще гимн, с облегчением подумала Имоджин, и они снова выйдут на солнечный свет. Ей надо не забыть взять на ферме сливок для крема.

Но тут она издала вздох ужаса, увидев, как ее отец, бросив подозрительно злорадный взгляд в их сторону, направился к столу для служения литании.

– Ну уж нет, – проворчала Джульетта. – Литания была у нас на прошлой неделе. Пока мы здесь будем торчать, Бересфорд успеет прийти и уйти.

– А что будет с моим пирогом в печке? – прошептала миссис Конноли, их приходящая прислуга, сидевшая рядом. Прихожане угрюмо опустились на колени.

Никогда Имоджин не было так трудно сосредоточиться на своих несовершенствах.

– От блуда и других смертных грехов и от мирских прельщений, от плотских и дьявольских козней… – выводил викарий.

– Избави нас, Господи, – вяло пропела Имоджин вместе с хором прихожан. И почему она заранее не приняла ванну?

– От молнии и грозы, от чумы и мора и…

Снаружи светило солнце, но в церкви стоял холод. Викарий, сам никогда холода не чувствовавший, настоял на том, чтобы радиаторы были отключены в апреле. Домой Имоджин попала в двадцать минут двенадцатого, а Ники ожидали к четверти первого. Чтобы согреться, она сделала себе чересчур горячую ванну.

Перебрав в своем гардеробе все платья и все отвергнув, она остановилась на черных свитере и юбке, которые, по крайней мере, немного стройнили ее. Ноги ее в светлых чулках выглядели красными и толстыми. Не надо было так долго принимать ванну.

Выходя из своей комнаты, она едва не споткнулась о Джульетту, которая, лежа на полу на самом проходе, застегивала молнию на джинсах.

– Как я выгляжу? – спросила она, вставая.

– Как обычно, – ответила Имоджин. – Это моя рубашка.

Джульетта критически оглядела Имоджин.

– Ты выглядишь отлично, но я думаю, тебе надо немного уменьшить эти румяна.

– Это не румяна, – вздохнула Имоджин. – Это щеки.

Было пять минут первого. Может быть, он так и не придет. Может быть, после таких побед он про все забыл или познакомился с кем-нибудь на вчерашней вечеринке. Она положила журнал и стала нервно ходить по комнате, поправляя сирень в вазе, взбивая подушки, выравнивая сложенные на пианино ноты Джульетты.

Часы, бездельничавшие все утро, вдруг пустились в галоп: время уже приближалось к четверти второго. Отец устраивал шум всякий раз, когда обед задерживался. Было ясно, что Ники не придет. Я этого не перенесу, страдальчески подумала она. И вдруг она услышала шум машины на овечьей тропе и лай Гомера.

В страхе и возбуждении она поднесла руки к лицу, потом лихорадочно стала приглаживать себе волосы, подтягивать свитер и еще раз прыскать на себя духи, большая часть которых пролилась на ковер. В панике она кинулась в прихожую и заперлась в нижнем туалете. Но Джульетта уже дергала ручку двери.

– Скорей выходи. Ники прикатил на ?порше?, выглядит так, что нет слов. Выходи и приглашай его в дом.

– Я не могу, – пискнула Имоджин, – иди ты.

– Я торчу на кухне, и мама все еще с тортом возится. Иди, это твой любовник.

Имоджин вышла, вытирая вспотевшие руки о юбку. Через пузырчатое стекло входной двери ей была видна мужская фигура. Прозвенел звонок.

– Кто-нибудь встретит теннисистов? – прокричала Джульетта.

– Ой, заткнись, – прошептала Имоджин.

– Иди. Он подумает, что мы забыли про него, и уедет.

Дрожащей рукой Имоджин открыла дверь. Ники, наклонившись, трепал по спине Гомера, который вилял своим густым светлым хвостом и предлагал гостю палку.

– Ты не очень-то здесь сторожишь, – сказал Ники, потирая себе ухо. – Привет, ангел, – он выпрямился и улыбнулся ей. – Прошу прощения за опоздание. Я сделал не тот поворот и застрял в воскресном потоке машин.

– Не важно. Рада вас видеть, – сказала Имоджин.

Она гадала, как он будет выглядеть без своих теннисных принадлежностей – может быть, как моряк в штатском костюме, но в алой рубашке, которая шла к его загару, и джинсах, облегавших его худые мускулистые ноги даже плотнее, чем у Джульетты, он выглядел еще лучше.

– Проходите сюда, – пробормотала Имоджин, направляясь в сторону гостиной. Ники прошел вперед, чтобы открыть для нее дверь, одновременно с ней дотянулся до ручки и задержал свои пальцы на ее руке много дольше необходимого.

– Вы не против стакана черри, – спросила она, – совсем сухого?

– Я бы предпочел пива, если у вас есть. Предполагается, что я на тренировке.

– Сейчас принесу. Я мигом.

– Постарайтесь, а то я буду без вас скучать, – сказал Ники, взяв газету и открывая ее на спортивной странице.

Имоджин кинулась на кухню. К счастью, в холодильнике стояли шесть банок пива ?Лонг-Лайф?.

– Как дела? – спросила Джульетта, кидая спагетти в кипящую воду.

– Не знаю, – бросила Имоджин, выбегая и едва не упав на Гомера, – обещай не оставлять меня с ним одну надолго.

– Что мне нравится в этом доме, так это его непринужденная атмосфера, – сказала Джульетта.

– Нэстасе выиграл в Гамбурге, – сообщил Ники, отложив газету и принимая из рук Имоджин банку и стакан.

– Вы с ним знакомы?

– Да, это мой большой приятель.

Он подошел к французскому окну.

– Приятный дом.

– Немного неряшливый, – заметила Имоджин, остро переживая, что в доме потертые ковры, исцарапанные кошачьими когтями ручки кресел и вылинявшие красные гардины, которые от многих стирок сели и на три дюйма не доставали до подоконника.

Ники же, привыкший к безликим гостиничным номерам, заметил лишь уставленные книгами стены, добродушного пса, толстого полосатого кота, спавшего на стопке нот на верху пианино, листы ?Церковного вестника?, торчавшие из-под поленьев в камине и ожидавшие, когда их зажгут в холодную ночь, и как снегом покрытые цветами яблони в конце сада.

– Это семейный дом, – сказал он. – Мой отец служил в армии, и все детство я провел в переездах с места на место. Я всегда мечтал о настоящем доме.

Он взглянул на Имоджин, которая смотрела на него с невыразимым сочувствием. Он заметил, как она была тронута и рада его приезду. Это его умилило. Ему нравилась эта серьезная девушка с огромными глазами.

– От вас замечательно пахнет, – сказал он, приближаясь к ней.

– Это не от меня, а от ковра, – созналась Имоджин.

Наступило молчание. Что она могла теперь сказать? Вот если бы у нее были в запасе какие-нибудь шутки и готовые фразы, как у Джульетты и Глории.

– Обед будет скоро, – произнесла она, заикаясь, когда Ники сел на диван. – Вы не хотели бы орешков?

– Нет, спасибо, – тихо ответил Ники. – Я хотел бы побыть пять минут с вами вдвоем. Садитесь рядом. – Он похлопал по дивану.

Имоджин села. Снова молчание. Она разглядывала его руки, зная, что он смотрит на нее. Вдруг они оба подскочили, когда большой толстый кот, спрыгнув с бетховенских сонат, приземлился на дискантовый ключ пианино, откуда мерно проследовал к басовому ключу и с достоинством удалился через французское окно.

Оба расхохотались. Лед растаял.

– Хорошая была вчера вечеринка? – спросила Имоджин.

– Как она могла быть хорошей, если вас там не было? Я выпил слишком много дешевого вина и чуть было не явился на ваш благотворительный вечер.

– Вам надо было прийти, – задумчиво сказала Имоджин. – Когда вы едете в Рим?

– Сегодня вечером. Отсюда качу прямо в Хитроу. В этом году, может быть, дойду до четвертьфинала. Мне повезло на жеребьевке.

– Вас не пугают такие ранние успехи? – спросила она.

Ники рассмеялся с явным удовольствием. Она нашла верную тему для разговора.

– Меня напугать нелегко, – сказал он, взяв ее руку и положив ее себе на бедро.

Позади она услышала шаги и, испугавшись, что это отец, отвела его руку. Но то была мать в помятом платье с цветочным рисунком, пахнущем шариками от моли. Она явно только что достала его из комода. На одной стороне ее носа было слишком много пудры.

– Как я рада вас видеть у нас, мистер Бересфорд, – сказала она, неуверенно двигаясь на неудобных и непривычных высоких каблуках. – Имоджин дала вам чего-нибудь выпить? Она ужасно забывчива.

О Господи, подумала Имоджин, надеюсь, она не будет слишком навязчивой.

– Она отлично за мной ухаживает, – сказал Ники миссис Броклхерст, которая налила себе стакан шерри, – и мне нравится ваш дом.

Тут появилась Джульетта. Она села на стул рядом с пианино и, поглаживая Гомера, с улыбкой посмотрела на Ники.

– Привет, – кивнула она ему.

– Отличный пес, – сказал Ники. – Как его зовут?

– Гомер, – ответила Джульетта. – Сокращенное от Гомерсексуалист. Он постоянно вспрыгивает на кобелей.

– Но это же неправда, дорогая, – кротко возразила миссис Броклхерст.

– А кто играет на пианино? – спросил Ники.