Текст книги "Тайна Крикли-холла"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

Теперь, когда появлялся призрак Криббена, Гордон заглушал свои вопли, засунув в рот кулак, а другой рукой прикрывая глаза. Ужас, конечно, никуда не девался, но такая самозащита поддерживала силы. Он хотел как можно скорее покинуть сумашедший дом и изо всех сил старался выглядеть нормальным – и внешне и внутренне. Ему не нравились лекарства и всякого рода психологические проверки.

Он научился, проснувшись, оставаться неподвижным, когда его посещал очередной ночной кошмар, он не рыдал и не жаловался, а лишь едва слышно хныкал, накрывшись одеялом с головой, пока не уставал настолько, что слезы высыхали сами собой.

Он не мог рассказать своему психиатру о содеянном и поведать о событиях в Крикли-холле. Если бы проболтался, его, пожалуй, уже никогда бы не выпустили из сумасшедшего дома или, по крайней мере, продержали бы взаперти много лет подряд. Поэтому когда он пришел в себя после первого потрясения, то принялся повторять одну и ту же выдуманную историю: он якобы помнил только взрывы бомб, падающие на него дома и большие дыры в земле, старающиеся проглотить его, и еще звуки сирен воздушной тревоги, они как будто бы постоянно звучали в его голове.

Врачи-психиатры слишком часто сталкивались со случаями военного психоза, жертвами которого становились многие – во время и после войны, – и именно такой диагноз поставили Гордону Пайку. Его лечащий врач знал также и историю мальчика, знал, что тот страдал амнезией, забыв, как потерял родителей и остался один, и кто мог знать, какие травмы были нанесены ребенку еще раньше? Постепенно Гордон стал разговаривать и, похоже, быстро шел на поправку. После пяти месяцев заключения в психиатрической больнице его выписали.

Однако его отношения с приемной матерью так и не стали прежними: в конце концов, это именно она дала согласие на отправку его в сумашедший дом! Теперь Гордон редко разговаривал с ней, а по мере того, как становился выше ростом и старше, в его отношении к ней появилась отчетливая угроза. Дороти боялась его.

Хотя война давно уже кончилась, воинскую повинность для юношей, достигших восемнадцати лет, никто пока что не отменял, и, когда Гордону исполнилось восемнадцать, он получил письмо из Военного управления. К счастью, когда он вскрыл письмо, то обнаружил, что его признали негодным для воинской службы из-за его инвалидности: он ведь до сих пор ходил, опираясь на трость. А то, что в медицинской карте была еще и запись психиатра, полностью освобождало Гордона от опасности призыва и в будущем. Итак, Гордон, имевший хороший школьный аттестат, нашел себе место младшего библиотекаря в библиотеке неподалеку от дома. Забавно, он закончил школу на год позже – хотя это как раз и соответствовало его настоящему возрасту, – потому что пропустил один школьный год из-за лечения в психиатрической больнице.

Появления призрака и кошмарные сны продолжались год за годом и всегда сеяли ужас, хотя Гордон понемногу привык ко всему этому. В юноше даже пробудился интерес ко всему сверхъестественному – что, наверное, было закономерным, учитывая обстоятельства. Существуют ли вообще привидения, на самом ли деле он видел призрак Криббена или только воображал его? Он прочел все книги на эти темы, какие только нашел в библиотеке, где работал, но они лишь пробудили его аппетит. Он частенько заходил в магазины, специализировавшиеся на книгах о сверхъестественных и паранормальных явлениях. Раз другим людям доводилось наблюдать сходные явления, значит, это происходило не только в его собственном уме, то есть посещения призрака вполне могли быть настоящими. Из нескольких книг он узнал, что бесплотные, эфирные тела возникают, когда сознание умирающего человека покидает тело и продолжает существовать в некоем пространстве между духовным и физическим, подобное случается при потрясении самим фактом смерти или когда в реальном мире остаются незаконченные дела.

Это заставило Гордона призадуматься над тем, почему же Августус Криббен преследует его. Если вопрос в незаконченном деле, то почему призрак является именно к нему? И как он может помочь Криббену завершить то, что осталось незавершенным? Увы, Пайк не находил ответа.

* * *

Гордон Пайк, некогда известный как Маврикий Стаффорд, беспокойно повернулся на водительском сиденье «мондео». Нога сегодня что-то уж очень беспокоила его. Она всегда болела в дождь и холод, но на этот раз боль оказалась сильнее обычного. Гордон потер колено ладонью. Ему следует сдержать нетерпение. Пусть семейство уляжется спать.

Он рукавом пальто стер капельки воды с бокового стекла и всмотрелся в ночь. Потоки дождевой воды стремительно стекали вниз по склону, похожие на неглубокие ручьи. Снова вспыхнула молния, и почти сразу за ней загрохотал гром, так громко, что Гордону захотелось зажать уши.

Просто отлично, думал он, это так похоже на ту ночь, когда они с Магдой бежали из Крикли-холла. Интересно, не начнется ли наводнение? Ну, если так, тогда обстоятельства сложатся просто безупречно.

Чтобы справиться с возбуждением, Пайк опять принялся вспоминать прошлое.

* * *

Его приемная мать, Дороти Пайк, с которой он по-прежнему делил дом, скончалась после тяжелого гриппа, перешедшего в пневмонию, когда Гордону было двадцать восемь. Для него ее смерть стала облегчением – он уже много лет с презрением относился ко всем людям. Его немного удивило, учитывая их напряженные отношения, что вдова оставила и дом, и небольшие деньги, что удалось сэкономить из вдовьей пенсии, именно ему. Но с другой стороны, кому еще она могла завещать свое имущество? Он вскоре продал дом и снял небольшую квартиру, а оставшуюся сумму, весьма скромную, вместе с унаследованными деньгами положил в банк.

Теперь, когда он смог себе это позволить – его жалованье библиотекаря было просто ничтожным, – Пайк начал ходить к проституткам, выбирая женщин постарше, готовых выполнить все его требования. На самом-то деле работа у них оказывалась нетрудной, потому что Гордон не требовал, чтобы они изображали наслаждение. Наоборот, он сразу договаривался о том, чтобы женщины оставались совершенно спокойными и никак не проявляли чувств, а уж тем более страсти, пока он использовал их тела. Поначалу он брал девиц помоложе, но их страстные жесты и вздохи, искренние или нет, вызывали непреодолимое отвращение.

Он даже был женат некоторое время – меньше года. Пайк, с внешне безупречными манерами и добрыми глазами, вызывал интерес у женщин. Он был высок и хорошо сложен, что добавляло ему привлекательности. Его жена Маделайн могла считаться почти хорошенькой, если бы не очки в роговой оправе и слишком крупные зубы, из-за которых рот у нее был вечно приоткрыт. Страстная читательница, она была постоянной посетительницей его библиотеки, и ее интерес к книгам только возрос после того, как Гордон однажды начал слегка флиртовать, записывая в карточку выбранные ею томики. Первое время, очарованная мужем, Маделайн изо всех сил старалась угодить ему, но шли недели, и она начала обижаться на его вечное молчание и постоянно дурное настроение. Во сне он частенько бывал тревожен, иногда внезапно просыпался, и его пижама насквозь пропитывалась потом. Но он ни разу не рассказал ей о своих снах.

Его способ заниматься любовью был определенно странным и стал для Маделайн огромным разочарованием. Он требовал, чтобы жена оставалась неподвижной, пока он занимается сексом. Маделайн вышла замуж девственницей и не слишком хорошо представляла, чего ей следует ожидать, но тем не менее была уверена, что все должно происходить как-то по-другому. Если же она выражала хоть слабый признак чувства, начинала дышать слишком часто или слишком глубоко, он обычно мгновенно доводил дело до конца. И хотя он не ругал ее, но становился еще более отстраненным.

Маделайн не потребовалось слишком много времени, чтобы понять: прекрасные манеры и внешняя доброта Гордона – всего лишь притворство, тогда как в действительности он был холодным замкнутым человеком, безразличным ко всем на свете. Но что окончательно вызвало в ней отвращение, так это его требование, чтобы она согласилась подвергнуться избиению. Палкой. Палкой, которую он, как выяснилось, прятал в спальне, на платяном шкафу. Это была тонкая желтоватая палка, которую, должно быть, он приобрел при распродаже списанного школьного имущества, потому что один ее конец оказался изогнут и выглядела она как директорская трость.

Маделайн отказалась. Но он все равно избил ее.

Бедняжка, чьи руки, ноги и спина под блузкой и юбкой покрылись саднящими красными полосами, собрала вещи и уехала от Гордона на следующий же день. Но Пайка это не слишком озаботило: Он ожидал, что Маделайн – простенькая и робкая особа – полностью покорится его воле. При безвкусице и полном отсутствии обаяния ей следовало быть благодарной за то, что он выбрал именно ее, иначе бы она заплесневела в девичестве. Ее жалобные протестующие крики, глупые слезы, когда он порол ее в ту ночь, испортили все удовольствие. А он ведь начал так страстно желать снова доставлять кому-то радость боли! В общем, Маделайн полностью разочаровала его.

Бракоразводный процесс тянулся целую вечность, в те дни по-другому и не бывало. К его концу Пайк нашел кое-кого, способного помочь в удовлетворении его нужд. Это был стареющий гомосексуалист, с которым Пайк встретился в дешевом ресторанчике в Сохо. Почти безупречный партнер, мужчина был лишь чуть старше, чем Августус Криббен в те дни в Крикли-холле, и он наслаждался болью, он сам умолял о наказании. Но хотя Пайк каждый раз возбуждался при избиении, между ними никогда не было секса: Пайк совсем не считал себя педиком.

Их взаимная договоренность пришла к концу только тогда, когда Пайк зашел слишком далеко во время их встречи, избив своего партнера по садомазохистским наслаждениям так жестоко, что тот превратился в окровавленный, воющий ком плоти. Несчастная жертва, страдавшая от куда более сильной боли, какую только могла вообразить или пожелать, пригрозила, что заявит в полицию и потребует, чтобы Пайка арестовали за попытку убийства. Пайк сбежал и никогда больше не возвращался в тот вонючий пьяный притон, где они познакомились. К счастью, Пайк в таких местах всегда представлялся другим именем – шутки ради он называл себя Маврикием Стаффордом. А избиения происходили всегда только в маленькой бедной квартире его партнера над магазином на Бервик-стрит.

Призрак и кошмары продолжали преследовать Пайка, хотя привидение постепенно становилось не таким плотным, материальным, как будто теряло силу, а сны были уже не столь яркими и живыми. Но они не на шутку мучили Пайка. Конечно, со временем он как-то привык, приспособился ко всему… Но потом у него возникло странное желание снова увидеть Крикли-холл, и это желание не ослабевало, хотя Пайк и не понимал причины. Сентиментальность тут была ни при чем: он до сих пор боялся этого места и никак не мог стереть из памяти картину той последней, чудовищной ночи. Он чувствовал, в страшных событиях была доля и его вины, дом ждет его возвращения и покаяния.

И вот однажды, когда Пайку было уже хорошо за тридцать, а библиотека закрылась на летние каникулы, он взял билет на утренний поезд и поехал в Холлоу-Бэй. На станции сел в автобус, шедший в прибрежную деревню, и пристально всмотрелся в Крикли-холл, когда проезжал мимо него. Дом выглядел таким же серым и унылым, как всегда, но Пайк ничего не ощутил при виде него: ни радости, ни горя. Он увидел всего лишь невзрачное серое строение, стоявшее на другой стороне реки, окруженное разросшимися кустами. Пайк вышел из автобуса у подножия холма и пешком пошел назад, наверх. Миновав короткий деревянный мост, он подошел к парадной двери Крикли-холла и без малейших колебаний громко постучал в филенку готическим дверным молотком.

Ему никто не ответил, никто не вышел на стук. Пайк постучал еще раз, но снова никто не откликнулся, и тогда Пайк обошел вокруг дома, заглядывая во все окна первого этажа, даже с задней стороны, где зеленая изгородь, давным-давно никем не стриженная, разрослась так, что между ней и домом оставался всего фут свободного пространства. Дом выглядел пустым, толстые слои пыли покрывали мебель, кухонный стол и столик возле раковины пустовали. Пайк разочаровался, отсутствие чувств удивило его. Похоже, ответ на его вопросы находился не здесь. Явления призрака по-прежнему оставались загадкой.

Вернувшись в деревню, он посетил только одно заведение – ресторан и паб при гостинице «Барнаби», где заказал несколько сэндвичей и джин с тоником. Сидя там за второй порцией выпивки, он немного поболтал с каким-то весьма пожилым и бедно одетым мужчиной, с виду местным, из тех, что постоянно сидят в пабах, потому что им больше нечем заняться. Когда Пайк спросил о деревне, старик, само собой, вспомнил о большом наводнении, случившемся во время войны, – величайшее и самое ужасное событие в истории Холлоу-Бэй. Шестьдесят человек погибли той ночью, и одиннадцать из них были сиротами, эвакуированными из Лондона в Крикли-холл, большой дом на холме. Их опекун тоже утонул вместе с детьми. Только один человек остался в живых – учительница, вроде бы сестра опекуна, она, должно быть, ушла куда-то до того, как вода поднялась к дому. Говорят, женщина с тех пор не произнесла ни слова, с того самого дня, как ее нашли. Шок, так это называют. Шок – потому что все детки, о которых она заботилась, умерли и ее брат тоже погиб. Вот только имен ему не припомнить, ни опекуна, ни его сестры, уж очень много лет прошло с тех пор.

Крайне заинтересованный, Пайк спросил, что же дальше случилось с той женщиной. Хотя не знал точно, сколько лет было Магде, когда он жил в Крикли-холле, но предполагал, что ей должно быть около шестидесяти. То есть в том случае, если она до сих пор жива.

– Ну, мне так говорили, что ее отправили в сумашедший дом. Тогда тут поблизости была только одна такая больница, в Илфракомбе. А уж что потом было, не могу сказать, – последовал ответ.

Пайк съездил в Илфракомб и разыскал больницу Коллингвуд – для этого заглянул в центральную библиотеку приморского города. Ему объяснили, как добраться до приюта душевнобольных, и он отправился туда пешком, прошагав почти две мили. Его больная нога энергично возражала против прогулки, но Пайк не обращал на это внимания. Больница оказалась старым зданием красного кирпича, со скромными украшениями на фасаде и совсем не походила на тот психиатрический госпиталь, куда в юности заточили самого Пайка. Это был именно дом, приют для тех, кто потерял дорогу в жизни. В старые времена такой дом назвали бы убежищем для лунатиков.

Войдя внутрь, Пайк мог бы поклясться, что ощутил запах разлагающихся умов, хотя на самом деле тут, конечно, пахло вареной капустой, антисептиками и мочой. И снова он вспомнил свое собственное заточение много лет назад, и ему ужасно захотелось поскорее сбежать из этого дома, но его охватило слишком сильное любопытство, чтобы бросить дело на полпути.

В регистратуре он спросил, является ли Магда Криббен пациенткой этой больницы и по сей день. Регистраторша, проверив списки, сообщила ему, что да, Криббен (теперь пациентов называли просто по фамилии) действительно одна из давних обитательниц приюта (регистраторша особо подчеркнула слово «обитательница», как будто «пациентка» звучало чем-то вроде ругательства). Он когда-то был ее учеником, объяснил Пайк не слишком любопытной девушке, и лишь недавно узнал, в каких обстоятельствах очутилась его бывшая учительница. Он очень любил мисс Криббен, так что нельзя ли ему навестить ее?

Он подождал, пока регистраторша по внутренней связи посоветуется с кем-то из местного начальства. Женщина закончила разговор и сказала, что да, можно, хотя часы посещений уже закончились. Ему позволено повидаться с Криббен, только потому, что у нее почти никого не бывает… то есть на самом деле к ней вообще никто никогда не приходил, а ведь она находится в Коллингвуде уже целых пять лет!

Вскоре явилась сиделка в белой униформе, состоявшей из брюк и халата, и повела Пайка по длинному коридору первого этажа. Стены, выкрашенные в безжизненный серый цвет, удручали, и на них тут и там красовались пятна и царапины, будто здешние больные отчаянно сопротивлялись, когда их доставляли в комнаты или обитые мягкой тканью клетки. Пока Пайк шел следом за сиделкой, чьи мощные бицепсы отчетливо просматривались под узкими белыми рукавами, он думал, что наверняка его визит к Магде Криббен окажется бессмысленным, потому что та давно превратилась в зомби. Именно так сиделка определила состояние больной: Магда так и не сказала ни слова с тех самых пор, когда ее привезли в приют Коллингвуд в сорок третьем году. Пайк гадал, узнает ли вообще его Магда после стольких лет.

Он был поражен, увидев ее исхудавшее тело, очень бледные лицо и руки. Магда и прежде не была полной, но теперь она превратилась в настоящий скелет, а ее кожа, никогда не отличавшаяся яркими красками, ныне выглядела обескровленной. Она как будто съежилась, стала меньше ростом… впрочем, это он сильно вырос. Но жесткое выражение лица не стерлось с годами. Щеки Магды ввалились, но подбородок оставался таким же сильным. Она была одета в черное, точно так же, как прежде, а край юбки доходил точно до костлявых лодыжек. Но глаза Магды остались такими же черными и острыми, как всегда. Однако они никак не отреагировали на появление Пайка, вошедшего в крошечную палату.

И даже когда сиделка ушла и они остались наедине, в глазах Магды не вспыхнуло узнавания. Она просто сидела, выпрямившись, на жестком деревянном стуле рядом с узкой кроватью. Пайку сесть было некуда, кроме как на саму кровать. Он стоял, перенеся весь вес тела на здоровую правую ногу.

Пайк начал с того, что напомнил Магде о Крикли-холле, о совместных грешках, и на лице его блуждала заговорщическая улыбка Но Магда никак не откликнулась. Он заговорил о ее брате и суровых правилах, по которым жили сироты под его присмотром, но снова не добился реакции. Он был счастлив уже тем, что вообще мог хоть с кем-то поговорить о тайнах прошлого, пусть Магда сидела неподвижно, словно ничего не слышала. Ее глаза даже не моргнули, когда он упомянул об убийстве молодой учительницы и о том, как они вместе избавились от трупа. И на самом-то деле Пайк был доволен тем, что Магда не откликалась. К лучшему, что его тайны хранились за надежным замком. Он ведь постоянно тревожился из-за того, что кому-то еще известно о его преступлении, но Магда была не только нема, она, казалось, забыла обо всех деяниях. Ее ум пуст, она полностью потеряла память. Забыла даже ту страшную ночь, воспоминания о которой постоянно преследовали Пайка, потому что он чувствовал свою вину. В конце концов, именно он доносил на других детей. Именно он предал их.

Гордон ушел от Магды Криббен со смешанными чувствами: с одной стороны, разочарованным, что ему не с кем теперь разделить свое прошлое, а с другой – испытывал облегчение из-за того, что никто больше не может разоблачить его прежние подвиги под именем Маврикия Стаффорда.

Хотя внешний осмотр Крикли-холла оказался безрезультатным, Пайка влекло туда снова и снова; несколько месяцев, проведенных там в мальчишеском возрасте, заполнились ему на всю жизнь, дали особый опыт, проявили его истинную натуру и, хотя он не мог этого знать, определили его судьбу.

Когда Пайк вернулся в Лондон, в свою библиотеку, то попросил о переводе. Куда-нибудь в Северный Девон, уточнил он. Тем временем его интерес ко всему сверхъестественному не угасал, и вскоре Пайк понял, что окончательно зачарован всеми аспектами оккультного. Однако ночные кошмары возобновились с новой силой, и призрак Криббена тоже являлся, как прежде, хотя теперь он выглядел просто как сгусток тьмы, слегка напоминающий человеческую фигуру. Скорее он походил на размытые клочья вонючего тумана, сильный тошнотворный запах всегда предшествовал его появлению. Но несмотря на отсутствие четкой формы, Пайк всегда знал – перед ним именно тень Криббена, потому что от нее исходило все то же всепроницающее зло, и Пайк обязательно слышал знакомый звук – «ш-ш-ш-шлеп!» Теперь этот звук напоминал лишь отдаленное эхо прежнего, тем не менее он продолжал напоминать Пайку о бамбуковой плети для наказаний и был предвестником боли, так сильно пугавшим сирот из Крикли-холла. А ночные кошмары яркостью и четкостью превратили сон Пайка в тяжелое испытание. Бывший воспитанник Криббена снова был на грани психологического срыва.

Учитывая, что такое состояние опасно и для него самого, и для окружающих, случись гневу вырваться наружу, он поневоле обратился в психиатрическое отделение большой лондонской больницы. К счастью для Пайка, лечение психиатрических расстройств сильно изменилось с тех пор, и уже через три месяца его состояние улучшилось настолько, чтобы его можно было выписать. Врачи, конечно, не могли знать, что видимое возвращение Пайка к норме произошло лишь благодаря тому, что посещения призрака стали реже, а кошмары потеряли яркость и силу и Пайку стало легче справляться с собой.

Его место в библиотеке великодушно сохранили за ним, хотя директор теперь с гораздо большим вниманием отнесся к просьбе Пайка о переводе: более неторопливый образ жизни вдали от Лондона мог пойти на пользу невротическому служащему. И тут Пайку повезло: вскоре в большом девонском городе Барнстэпле освободилось место помощника библиотекаря, и Пайк перебрался в прекрасные места и принялся там за работу.

Понемногу старея, Пайк не терял интереса к психическим феноменам и спонтанным проявлениям парапсихической активности. Пожалуй, этот интерес возрастал по мере того, как шли годы, потому что Пайк страстно желал знать, что лежит по ту сторону смерти. Ему необходимо было убедиться, что призрак Криббена не был простой галлюцинацией, шуткой его собственного воображения. Он читал труды уважаемых психологов, узнавал, как некоторые люди способны привлекать и концентрировать психические силы. Открыл для себя, что паранормальное до сих пор не имеет четких границ и определений. Научился практическим методам определения возможного присутствия призрака с помощью простых термометров или термографов: призрак, являясь, создавал вокруг себя частичный вакуум, в результате чего падали давление и температура воздуха (вокруг действительно становилось очень холодно, когда Криббен навещал Пайка). И это также подтверждало убеждение, что призраки – в основном привязанные к земле духи, попавшиеся в ловушку физического мира из-за потрясения смертью или из-за незаконченных дел. Пайк выяснил также, что акт насилия может иногда оставить психический отпечаток на месте, где он был совершен, и позже привлекать сверхъестественные силы. Даже он, живой человек, испытывал странную тягу Крикли-холла, так почему бы туда не тянуло призраков?

Пайк, набравшись основательно знаний по парапсихологии, подумывал о профессиональной карьере в этой области. Он был разведен, не стремился сделать карьеру в библиотеке, у него оставалась масса свободного времени по вечерам и по выходным – так почему не посвятить эти часы поиску привидений? В течение нескольких последующих месяцев будущий парапсихолог приобрел основное оборудование, рекомендованное для подобных исследования: простые вещи вроде тетрадей для записей, термометров (включая специальный термометр для теплиц), цветных карандашей и мелков, синтетического черного шнура и белого хлопкового сантиметра и рулетки (одна из них – строительная рулетка с лентой длиной в тридцать три фута, она сама собой сворачивалась, прячась в кожаный футляр), талька, чертежных булавок, миллиметровки, горелки, а также более дорогие вещи вроде камер для цветной и черно-белой съемки, съемки в инфракрасных лучах, поляроида, треноги, безмена (для взвешивания предметов, которые движутся сами собой), тензометра (для измерения силы открывающихся или закрывающихся дверей), вольтметра, портативного магнитофона, измерителя переменных частот, инструментов для определения атмосферного давления, замера вибраций, силы ветра и влажности, а также магнитометра. Там имелись и еще более дорогие и сложные приспособления вроде кабельного канала телевидения, измерителя мощности электричества или компьютера «Акорн» с монитором, способным отмечать малейшие изменения температуры, света и вибраций, куда также была встроена звукозаписывающая аппаратура, – но Пайк решил, что собрал достаточную экипировку для любителя. К тому же для исследования психических феноменов не требовалось ни лицензии, ни ученой степени.

Он вступил в несколько обществ и ассоциаций, занимавшихся парапсихическими явлениями, стал посещать специальные собрания (которые, к его немалому удивлению, часто проходили и в Барнстэпле, и в Илфракомбе), и приобрел множество полезных знакомств. Благодаря новым приятелям, а также маленьким объявлениям, которые он давал в местные газеты и бесплатные издания, он понемногу обзавелся клиентами, которые хотели, чтобы «эксперт» исследовал их жилища, офисы и даже здание театра. Усилия Пайка приносили свои плоды, он часто находил вполне естественные причины того, что выглядело как сверхъестественная или паранормальная активность, но иногда подтверждал: да, здесь является призрак или призраки.

Когда Пайку исполнилось шестьдесят пять, он вышел на пенсию и посвятил основную часть времени поиску духов. Конечно, таких случаев никогда не бывало слишком много, но все же их набиралось достаточно, чтобы ему хватало дела. Он даже писал отчеты о своих исследованиях и отправлял в Лондонское общество психических исследований – их никогда не публиковали, но хранили, поощряя Пайка за его труды. С целью добиться большего числа заказов Пайк воспользовался услугами одного из агентств, занимавшихся газетными вырезками, и оттуда ему присылали все новые упоминания о случаях появления призраков на юго-западе страны. Это помогало ему связываться с «жертвами» привидений всегда быстро, чтобы его не обогнали другие исследователи, пользовавшиеся тем же методом поиска клиентов, и предлагать свои услуги. Он не пустил по ветру маленькое наследство и те деньги, что выручил от продажи старого лондонского дома, так что осталась вполне солидная сумма. Независимость в финансовом отношении означала: он не нуждается в плате от потенциальных клиентов, его вполне устроит небольшая сумма, просто возмещающая его расходы, – и это, конечно же, сразу располагало к нему людей.

Он всегда представлялся как знающий и сочувствующий скептик, и его внешняя нормальность в сочетании с приятными манерами быстро завоевывала симпатии. Но, несмотря на постоянные успехи в раскрытии чужих тайн, он так и не узнал причин, по которым сам подвергался преследованию призрака.

Пайк даже обращался к четырем весьма уважаемым медиумам в надежде, что те найдут ответ на его загадку. Но первые две женщины как будто испугались, едва увидев его, и попросили Пайка немедленно уйти, а третья, только-только войдя в транс, вдруг закричала, а потом без чувств повалилась на пол. Ее муж, присутствовавший при сеансе, потребовал, чтобы Пайк немедленно покинул их дом и никогда больше не возвращался. Четвертая, и последняя, ясновидящая даже не стала входить в транс, а сразу предупредила Пайка, что призрак будет мучить его до тех пор, пока не разрешится нечто, имеющее корни в прошлом, и только сам Пайк может знать, что это такое. Недоумевая, он спросил медиума, откуда она это знает, но женщина, избегая его взгляда, отказалась отвечать. Когда он неохотно повернулся, чтобы уйти, она окликнула его и заговорила тихо, но очень отчетливо.

– Я могу лишь навредить вам, – сказала она. – Пока вы не исполните его волю – нет, его приказ, – не освободитесь от него. Это становится нестерпимым, вы страдаете…

Он не захотел слушать дальше и, хромая, вышел вон, стараясь двигаться настолько быстро, насколько позволяла его искалеченная нога. Медиум не дала ответа, она лишь передала Пайку пугающее предупреждение, вселив страх перед будущим.

Это было год назад, и медиум оказалась права: явления призрака стали еще ужаснее, даже кошмарнее, чем в детские годы. Пайк снова начал бояться за свой рассудок, потому что призрак Августуса Криббена теперь подходил совсем близко к нему, так близко, что Пайк ощущал запах трупного разложения, пробивавшийся сквозь мерзкую вонь, всегда сопровождавшую появление Криббена. Воздух становился настолько холодным, что тело Пайка, парализованное страхом, становилось ледяным – замерзший сосуд, в котором отчаянно бился его ум. Пайк боялся спать, хоть ночью, хоть днем, потому что кошмары обрели новую силу, они казались совершенной реальностью и посещали Пайка в любое время. Он измучился, его нервы были на пределе, и он знал, дальше так жить невозможно, призрак и чудовищные сны сломают его, как это уже было прежде, только на этот раз он не выздоровеет, на этот раз он сойдет с ума окончательно.

И вот тогда, пять месяцев назад, истощенный и отчаявшийся, он сделал то, что ему следовало сделать давным-давно, потому что только так он мог найти искомый ответ на свой вопрос, способ разрешения проблемы.

Он заказал микрофильмы в той самой библиотеке, в которой работал когда-то, и стал просматривать первые страницы национальных и местных газет за октябрь сорок третьего года.

С их помощью он собирался вернуться в прошлое.

* * *

Теперь снова стоял октябрь. Конец октября. Но это уже было настоящее. Не тот самый день, когда Расщелина Дьявола гнулась от бешеного ветра, а заодно распухла от вздувшейся реки и дождевых вод, сброшенных вересковыми пустошами, но близко к этой дате.

Гордон Пайк укрылся от бури в железном коконе автомобиля, вспоминая свою жизнь и предвкушая конец многолетних мучений.

Наконец он мысленно прикрикнул на самого себя: довольно воспоминаний! Пора расправиться с настоящим. Казалось, вся его жизнь, с того самого момента, когда он двенадцатилетним мальчишкой бежал из Крикли-холла, вела именно к этому моменту – влекла назад, к уродливому старому дому. Сегодня идеальная ночь. И пусть даты не совпадали, число и день недели были другими, но все равно отлично, мелочи не имели значения, поскольку все остальное шло правильно. Этой ночью он станет свободным.

Яростный дождь набросился на Пайка, колотя по лицу и плечам, когда тот резко распахнул дверцу «мондео». Пайк неловко выбрался из машины, скрипнув зубами, когда зацепился за раму больным коленом. Ветер чуть не вырвал шляпу из его руки, но Пайк вовремя стиснул пальцы, чтобы спасти головной убор. Ухватившись за поля обеими руками, он плотно натянул шляпу на голову. Потом достал из машины надежную, крепкую трость, открыл заднюю дверцу и вытащил наружу огромный потрепанный кожаный чемодан. Чемодан был тяжелым, но Пайк, несмотря на годы, оставался крупным мужчиной и до сих пор сохранил силу.