Текст книги "Тайна Крикли-холла"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

11
Воображение

– Мне сразу не понравилось это место.

Эва сложила руки на груди и прислонилась к кухонному столу, дожидаясь, пока закипит электрический чайник. После долгого пешего подъема по склону от прибрежной деревни они оба отчаянно нуждались в горячем кофе. Девочки ушли наверх, чтобы заняться устройством новой спальни. Они украшали комнату своими любимыми и весьма ценными, на их взгляд, мелочами, привезенными с собой в Девон, отыскивая для каждой безделушки наиболее подходящее место.

Гэйб, сидя возле кухонного стола, поглаживал Честера по голове; пес ужасно разволновался, когда они вернулись домой, и до сих пор легонько дрожал.

– Это случилось больше шестидесяти лет назад, – с лежим раздражением напомнил Гэйб Эве. – Бедные дети умерли давным-давно!

Эва возразила:

– Время ничего не может поделать с такими вещами. Сам ведь видишь, здесь даже Честер нервничает.

– Он просто не привык еще к дому.

Эва проигнорировала эти слова.

– У меня такое впечатление, словно дом все помнит. Я ощущаю это.

– Ты говоришь чушь. – Гэйб говорил ровным, спокойным голосом, но уже начинал понемногу терять терпение. – Ты утверждаешь, что в доме кто-то присутствует, что тут вокруг бродят призраки? Согласен, дом мрачноват, но привидений нет, их вообще не существует!

– Разумеется, тут нет привидений. Но некоторые места остаются навсегда… как бы отмеченными своей собственной историей. Припомни, когда я впервые привела тебя в Тауэр в Лондоне, как ты по-настоящему содрогнулся, стоило нам войти в Кровавую Башню? Ты сказал мне тогда – это из-за того, что ты почувствовал жестокое прошлое, как будто память об убийцах и казнях до сих пор жива в этих помещениях.

– Ох, Эва…

Она отвернулась от него, чтобы приготовить кофе.

– Я чувствую здесь нечто плохое, понимаешь? В Крикли-холле что-то не так, – попыталась она объяснить, стоя спиной к Гэйбу.

– Всего лишь твое воображение.

– Те дети умерли в этом доме, умерли в день наводнения.

Да, это была ужасающая история, глубоко трагичная, – и пока викарий рассказывал Гэйбу и Эве о давно случившемся несчастье, та непрерывно хмурилась.

Во время Второй мировой войны, когда немецкие «Люфтваффе» постоянно бомбили Лондон и другие английские города, многих маленьких детей эвакуировали без мам – в то время как отцы сражались за свою страну далеко за морем, – ребят увезли под более безопасные небеса в маленькие провинциальные городишки и деревни. Одиннадцать мальчиков и девочек из детского приюта в южной части Лондона были присланы в Холлоу-Бэй на довольно долгое время. Их поселили в Крикли-холле, поскольку дом в тот момент был пуст и его временно использовало Министерство здравоохранения, с согласия тогдашнего владельца, который все равно почти не бывал там. Здесь дети должны были жить и учиться под присмотром опекуна.

В день Великой Бури, как викарий называл наводнение 1943 года, после того как верхние вересковые пустоши шесть недель подряд впитывали воду от непрерывно шедшего дождя, да так, что уже не могли вобрать в себя ни капли, они сбросили водяной груз в переполненные местные реки и ручьи. Река Бэй всегда была естественным проводником верхних вод и более или менее прямо несла их в море.

Всякий сор и поваленные деревья застряли у мостов на всем протяжении реки, и, когда мосты наконец рухнули под их напором, вода мгновенно освободилась, устремившись навстречу высокому приливу. Некоторые дома на берегу реки были полностью разрушены, другие сильно пострадали, когда вода обрушилась на прибрежную деревню, чтобы уничтожить ее. И хотя Крикли-холл был построен весьма основательно и выстоял перед разгулом стихий, все эвакуированные дети и их опекун погибли. Поскольку дети были сиротами, у них не нашлось родственников, чтобы их похоронить, ни даже каких-нибудь двоюродных дядюшек или тетушек. Деревенские жители позаботились о них, как о родных, и оплакивали детей, как своих собственных. Часть территории возле церкви, та часть, что никогда прежде не использовалась как кладбище, была отдана этим детям и другим членам общины, погибшим в ту страшную ночь.

Когда Гэйб спросил Тревеллика, кто так тщательно и любовно ухаживает за детскими могилами, его ожидал сюрприз. Оказалось, не кто иной, как Перси Джадд, садовник Крикли-холла, присматривал за могилками, принося букеты диких цветов каждый год в октябре, в годовщину смерти сирот.

В тот момент Гэйб удержался от того, чтобы задать викарию вопрос о заброшенной могиле, той самой, что располагалась в стороне от остальных, той самой, заросшей сорняками. Должно быть, подумал он, этот Августу; Теофилус Криббен был местным жителем, умершим по естественной причине в тот же год, когда случилось наводнение. Может быть, его похоронили в особой части кладбища потому, что он был заметной фигурой в местной общине, а сейчас оплакивать его кончину уже некому.

– Гэйб, твой кофе.

Эва стояла рядом с ним, держа в руке дымящуюся чашку.

– Извини, милая. Я немножко задумался.

– Гэйб, касательно этого дома… Я не хочу здесь оставаться. – Голос Эвы звучал мягко, без настойчивости или жалобы. Эва была искренне, глубоко встревожена.

– Эва, мы тут провели всего только одну ночь и один день. – Он забрал у Эвы чашку с кофе и быстро поставил ее на стол. И тут же подул на пальцы. – Мы должны использовать шанс, чтобы во всем разобраться. Да и моя работа слишком важна…

Эва склонилась над ним, обняв за шею.

– Мне очень жаль. Я знаю, это выглядит глупо, но неужели ты сам не чувствуешь? Здесь… здесь какое-то особое настроение, в Крикли-холле. А Лорен вчера утверждала, что слышала из шкафа на площадке детский плач.

– Она слышала что-то похожее на плач. Это мог быть попавший в ловушку зверек.

– Но когда ты заглядывал в тот шкаф, никаких зверьков в нем не оказалось.

– Это могла быть мышь или, более нас упаси, крыса. Или далее белка. А потом она выбралась и удрала.

– А тень, которую Лорен видела?

– Игра света. Что же еще это могло быть? Кто вообще слыхал о белых тенях?

– А что, если это действительно было чье-то воспоминание, чье-то… например, ребенка, умершего при столь пугающих обстоятельствах? Этот дом очень долго пустовал, так ведь нам сказали. Неужели тебе не интересно узнать почему?

– Да просто потому, что он слишком большой, слишком холодный и в нем пахнет сыростью. Я осматривал его летом, а тогда эти недостатки не бросались в глаза. Ты слишком эмоционально все воспринимаешь, Эва, так недолго довести себя до нервного истощения.

Жена едва заметно вздрогнула при этих словах, но промолчала, потому что знала: Гэйб прав. Потом тихо произнесла:

– Может быть, Лорен видела призрак.

– Я как раз и боялся, что ты скажешь именно это. Эва, нашей дочери позволительно верить в подобное, но мы-то с тобой взрослые люди, нам следует проявлять разумность.

– Хочешь сказать, я неразумна?

Гэйбу совсем не хотелось спорить с супругой, ее чувства были слишком напряжены, она слишком долго шла по самому краю бездны.

– По Крикли-холлу не бродят привидения, – ровным голосом произнес он.

– Вот как? А откуда ты знаешь?

– Как я уже говорил, никаких привидений не существует.

– Гэйб, несколько лет назад я написала статью о разного рода знаменитостях, которые пользуются услугами медиумов и ясновидящих, о людях, которые не принимают мало-мальски серьезного решения, не посоветовавшись с личным оракулом. И один из медиумов, у которого я брала интервью, рассказал мне, что иной раз дома сохраняют воспоминания о происшедших в них событиях, как правило очень тяжелых. Вроде того, что происходило в Кровавой Башне.

– И, я полагаю, твой медиум напрямую общается с духами, да?

– Ты можешь сколько угодно демонстрировать циничность, Гэйб, но трое из пяти, дававших мне интервью, были полностью убеждены в существовании таких сил.

– А оставшиеся двое были мошенниками.

– Совсем не обязательно. Они просто объясняли мне, что время от времени дар их покидает. Это не значит, что они мошенники.

Гэйб с трудом подавил страдальческий стон.

– Послушай, – сказал он терпеливо, – давай выждем две недели, а? И если ты будешь чувствовать себя все так же плохо, я поищу другой дом. Договорились?

Эва ответила не сразу, а ее пальцы соскользнули с шеи Гэйба на его плечо.

– Я не знаю… – сказала она наконец.

– Давай попробуем, Эва.

– Только две недели?

– Обещаю. – Гэйб обхватил жену за талию. – Если к тому времени тебе не станет лучше в этом доме, мы переедем.

Нос Честера ткнулся в колени Гэйба. Пес тихонько взвизгнул, как будто выражая недовольство договоренностью хозяев.

12
Вторая ночь

Пришла ночь, и дождь все так же колотился в окна. Тяжелые облака скрывали ущербную луну.

Эва лежала рядом с Гэйбом, не в силах заснуть, прислушиваясь к его тихому похрапыванию, – этот звук скорее успокаивал, нежели раздражал. Ей хотелось повернуться и положить руку на бедро мужа, но она побоялась его разбудить. Гэйб устал, он слишком много работал все утро и весь день, когда они вместе заканчивали распаковывать вещи, передвигал мебель, чтобы в комнате, которую они выбрали для себя, стало как можно более уютно, а в качестве перерыва они отправились в поход в деревню. Подъем вверх по склону под дождем был довольно утомительным. Девочки за соседней дверью моментально заснули – их сегодня отправили в постель раньше обычного, но они ни словом не выразили недовольства.

Было уже далеко за полночь, но Эва все еще не спала, несмотря на то что устала до изнеможения. Она ненавидела такие вот ночи, когда ее измученный ум не давал ей спать. Она знала, что ей следовало бы принять снотворное, но, принимая эти таблетки много месяцев подряд, ей хотелось понемногу отвыкнуть от них. Однако ужасные мысли преследовали ее.

Гэйб всегда был терпелив, всегда утешал ее в моменты наиболее глубокого уныния, никогда не позволяя себе ни малейшей слабости… по крайней мере, никогда не жаловался на сердечную боль, которую, как она прекрасно знала, Гэйб испытывал. Но ведь супруг привык скрывать свои чувства уже в очень раннем возрасте. Когда они впервые встретились, когда он дерзко подошел к ней в фешенебельном баре в Ноттинг-Хилле, куда постоянно забегали Эва и ее друзья из редакции журнала, он выглядел оживленным, бодрым, уверенным в себе. Позже, когда они уже гораздо лучше узнали друг друга, когда поняли, что влюблены, – так быстро, это случилось так быстро! – он открылся Эве, сказав, что боялся до дрожи, до полного идиотизма, когда знакомился с ней тем вечером, боялся отказа, боялся, что она просто повернется к нему спиной. Гэйб никогда не осознавал того впечатления, которое производил на большинство женщин. Иногда, при определенном освещении или если посмотреть на него под определенным углом, Гэйб был просто прекрасен – с небесно-голубыми глазами, песочного цвета волосами – ни слишком светлыми, ни каштановыми, – атлетически сложенный, как будто постоянно готовый к прыжку… В те дни он еще обладал природной, естественной агрессивностью, едва прикрытой поверхностным спокойствием. Это было результатом его странного детства.

Гэйб вырос в небольшом городке Гэйлсбурге, в штате Иллинойс, и никогда не видел своего папашу, разъездного агента, торговавшего фармацевтическими товарами, который, узнав, что его подружка забеременела, исчез из поля ее зрения. Отца звали Джейк, и это было почти все, что Гэйб знал о нем, кроме его профессии. Ах да, еще удалось выяснить, что Джейк – игрок, пьяница и вообще мешок с дерьмом, и, как нередко повторяла мать Гэйба, у него имелась подружка в каждом городе, куда его заносило попутным ветром.

Ирэна Калег, мать Гэйба, любила выпить и вела беспутную жизнь, зарабатывая древней профессией. Уже к одиннадцати годам Гэйб понимал значение слов «девка» и «шлюха», потому что так называли его мать мужчины, остававшиеся в их доме. Иногда эти мужчины – «дядюшки», так мать велела Гэйбу именовать их, – вместе с Ирэной отправлялись в какой-нибудь из близлежащих баров, и тогда мать возвращалась в ветхую меблированную комнату, служившую им домом, совсем поздно. Но нередко очередной «друг» приносил с собой несколько бутылок спиртного (Гэйб называл его «индейским самогоном»), и тогда мальчику предлагалось подождать на лестнице и «не шуметь там». Старая кровать, которую он делил с матерью, оказывалась «занята» на весь вечер.

Иной раз, засиживаясь на лестнице допоздна, Гэйб засыпал прямо на ступеньках, а потом его будили тяжелые шаги очередного «дядюшки», вышедшего от матери. А потом появлялась и сама мать, чтобы забрать сына; она брала его на руки, баюкала и осыпала влажными поцелуями детские щеки. Она в такие моменты казалась куда более нежной, более любящей, и Гэйб, довольный, сворачивался калачиком за ее спиной, когда они укладывались на старую кровать.

К тому времени, когда Гэйбу исполнилось десять, он превратился в дикаря, дрался с соседскими детьми, воровал в супермаркетах, снимал колпаки с автомобилей, ломал чужие вещи, и не раз и не два Ирэне приходилось отправляться в местный полицейский участок, куда забирали ее сыночка, если он слишком уж бушевал. Гэйб каждый раз пугался полицейских, да еще по пути домой Ирэна в целях воспитания ругала его на все лады. Но Гэйб не мог припомнить случая, чтобы мать подняла на него руку. Конечно, она высказывалась, не выбирая выражений, сыпала самыми страшными угрозами, но никогда, ни единого раза не ударила его – ни в гневе, ни в разочаровании. Став взрослым, Гэйб часто думал, что, возможно, ее останавливало чувство вины – она ведь была нищей матерью-одиночкой и ничего не могла дать своему ребенку. И еще Гэйб верил: мать искренне любила его, по-своему, как умела.

Когда Гэйбу исполнилось всего лишь двенадцать, Ирэна Калег умерла. Лишь много лет спустя он понял, что причиной ее смерти стал цирроз печени, – но он не мог этого знать в день похорон, когда один из «дядюшек» брякнул, обращаясь к Гэйбу: «От пьянки она померла, сынок, от пьянки!» С месяц или больше Гэйб провел в приюте, пока наконец не явилась тетя Руфь – старшая сестра его матери, которую Гэйб почти не помнил, да и на похороны она не приезжала, – чтобы забрать его. Тетя Руфь забрала племянника в старый, обшитый досками дом на окраине Квинси, где окружение оказалось еще хуже, чем в районе, где прежде жил Гэйб.

Тетя Руфь была добра с ним, хотя, возможно, и несколько отчужденна, но в нем уже укоренилось шалопайство и любовь к разгулам, вскоре он затерялся на улице, присоединившись к сомнительной компании, с ребятами в основном намного старше его. Объектом же его внимания стали машины – чужие машины, само собой, – и очень быстро он научился угонять их. Умение открывать автомобили и моментально заводить без ключей вне зависимости от модели породило в старших товарищах уважение к нему – и уже тогда он, похоже, обладал даром без труда договариваться с любым механизмом. Но лишь Гэйбу исполнилось четырнадцать, его растущая склонность к правонарушениям привела к неожиданному и трагическому финалу.

Сверкающий чистотой «мерседес»-седан, в котором Гэйб и его друзья весело мчались по дороге, внезапно потерял управление и врезался в дерево у обочины, потом, отскочив, налетел на второе, потом на третье… Водитель, семнадцатилетний главарь банды, грубый и жестокий, вылетел сквозь ветровое стекло при первом же ударе. Он умер мгновенно, ударившись о ствол дерева с такой силой, что его шея тут же сломалась. Юнец, сидевший рядом с ним на переднем сиденье, сломал позвоночник при ударе о второе дерево, а при столкновении с третьим одна его нога вывернулась задом наперед. Гэйб и еще один член банды, сидевшие сзади, при первом толчке повалились на пол, их несколько раз швырнуло из стороны в сторону, однако они отделались ушибами и остались живы.

Возможно, от дальнейших подвигов на пути преступлений Гэйба отвратило то решение, которое приняли власти, решая, как поступить с этим подростком. За угон автомобиля с тяжелым исходом, с учетом мелких правонарушений, совершенных ранее, Гэйба на один год отправили в Иллинойс, в школу для трудных подростков, в то время как его сообщник, парнишка помоложе Гэйба, прежде ни в чем дурном не замеченный, получил испытательный срок. Пассажир с переднего сиденья, сломавший спину и потерявший ногу, был уже достаточно наказан этим.

Из-за прошлых столкновений Гэйба с законом следующие три месяца он провел на самых грязных работах. Но за это время кое-что изменилось. Воспитатели заметили в Гэйбе способности к работе с механизмами и к расчетам и стали убеждать парнишку использовать свой дар. А поскольку Гэйбу совсем не нравилось заниматься тем, чем он занимался на тот момент, он твердо решил завязать с прошлым и учиться на инженера, инженера-механика. Освободившись, вернулся в Квинси, к тетушке Руфь, снова стал учиться в школе и в вечернем колледже, чтобы узнать как можно больше об инженерном деле. В выходные дни работал младшим механиком в одном из гаражей и в автомобильном салоне, где в основном ему приходилось мыть машины и подавать инструменты настоящим механикам. Он внимательно следил за действиями спецов, очень быстро обучаясь ремеслу. Небольшие деньги, заработанные своим трудом, он отдавал тете Руфи в уплату за кров и питание.

Когда Гэйбу исполнилось семнадцать и он достиг серьезных успехов и в школе, и в вечернем колледже, то покинул Квинси и отправился в Нью-Йорк. Оказалось, что тетя Руфь тайком от племянника все это время копила деньги. Она откладывала даже то немногое, что Гэйб зарабатывал по выходным, – как раз на случай отъезда парнишки. Она прекрасно понимала неизбежность разлуки. Гэйб начал учиться всерьез, но почти год провел в нужде и лишениях, живя в однокомнатной квартирке на чердаке в Южном Бронксе и хватаясь за любую работу, какую только мог найти. Он мыл посуду в баре в Гарлеме, подавал горячие блюда в дешевой закусочной, разносил пиццу, был рабочим в мини-маркете, расставляя товары на полках и вообще делая все, что придется. В основном он трудился по ночам, чтобы днем осваивать премудрости инженерной науки (и за время учебы успел посетить несколько инженерных компаний в поисках места). Постепенно упорство было вознаграждено: его взяли стажером в огромную международную корпорацию – АПСУ, и он ни разу не пожалел о том, что предложил этой компании свои услуги. Когда Гэйбу исполнился двадцать один год, ему предложили работу в Англии, и с тех пор он обжился в этой стране.

А потом они встретились с Эвой. В том модном баре в Ноттинг-Хилле. Они поженились очень скоро, ведь Эва забеременела, но ни один из них не думал, что их союз свершился слишком быстро: она любила его так же сильно, как он любил ее… нет, пожалуй, сейчас они любили друг друга далее сильнее, чем в первые дни брака. Эва очень многое узнала о Гэйбе и была уверена, что он испытывает к ней такие же чувства, как она к нему. Но сейчас Эва была такой… такой отстраненной, слишком много думала об их исчезнувшем сыне. «Если бы только Кэм мог… может, он еще вернется домой?» – постоянно спрашивала она себя. В ней все еще жила слабая, почти иллюзорная надежда на возвращение. Ведь шанс пока что оставался…

Порыв яростного ветра отбросил струи дождя в окна спальни, заставив Эву вздрогнуть. Она вытянула шею, чтобы взглянуть на окна, их рамы сотрясались под ударами бури. Ночь снаружи безумствовала, ее ярость вовсе не способствовала мирной дреме. Эва снова уставилась в потолок, чувствуя себя одинокой. Она попыталась не думать ни о чем, но, как всегда, горе снова и снова захватывало ее.

«О боже, пусть это будет не так, – мысленно молила она. – Исчезновение не обязательно значит смерть. Кто-то мог украсть ребенка, какой-то незнакомец, который, может быть, любит Кэма так же, как мы любили его. Пожалуйста, пожалуйста, верните мне мое дитя!» В дневное время Эве с некоторых пор стало легче подавлять страдание, но в ночной тьме, когда все спали и она ощущала полное одиночество, справиться с собой было невозможно. Ей казалась предательством даже мысль о том, что Кэм мертв.

Ветер внезапно стих, дождь ослабел. Теперь капли ровно стучали в стекла Должно быть, низкие плотные тучи ненадолго расступились, потому что в спальню проник лунный луч.

Вдруг Эва услышала звук, не похожий на тихий барабанный бой дождевых капель, – легкое постукивание, и доносилось оно из-за двери спальни, с галереи.

Эва прислушалась, пытаясь определить источник звука. Теперь постукивание сменилось приглушенными ударами. Эва приподнялась на локте, поглядывая на открытую дверь, не зная, стоит ли ей будить Гэйба, чье похрапывание звучало все так же равномерно.

После событий прошлой ночи они оставили свет на галерее включенным, чтобы девочки, случись им проснуться, не растерялись в темноте. Но освещение было неярким, лампочка слишком слабой, и вряд в ее свете удалось бы что-либо разглядеть, скорее наоборот, она лишь рождала еще более глубокие тени – тени, непроницаемые для взгляда.

В спальне снова стало невыносимо темно, когда луна скрылась за очередной тучей, но все же слабого света, проникавшего с галереи, оказалось довольно, чтобы Эва увидела маленькую фигурку, внезапно появившуюся в дверях.

Эва резко втянула воздух.

– Мамуля, – сказала Лорен, стоя на пороге спальни, – там что-то стучит.

Эва перевела дыхание, ее напряженные плечи расслабились.

– Мне кажется, это снова из того шкафа, – продолжила Лорен.

– Я тоже слышу, милая.

Они обе прислушались, желая убедиться, что звук не пропал.

Лорен шагнула в спальню.

– Мамуля?

Страх, прозвучавший в голосе дочери, заставил Эву снова напрячься. Она толкнула локтем Гэйба.

– Гэйб, проснись! – громко прошептала она. – Гэйб!

Лорен уже стояла в ногах кровати, держась рукой за угловой столбик.

– Папочка!

Лорен позвала его очень настойчиво, но все же приглушенным голосом, как будто боялась, что нечто услышит ее снаружи.

Перевернувшись на спину, Гэйб открыл глаза и оторвал голову от подушки.

– Что случилось? – сонно пробормотал он.

– Послушай, – негромко потребовала Эва.

Гэйб прислушался.

– Какого черта, что происходит? – спросил он через несколько мгновений.

– Лорен говорит, это в шкафу.

– В котором? – буркнул он, ведь шкафов в этом большом доме насчитывалось немало.

– В том, что на галерее, папочка.

Гэйб отшвырнул одеяло и спустил ноги на холодный деревянный пол. К счастью, он надел на ночь серую футболку и темные боксерские трусы, так что ему не пришлось смущаться перед дочерью. Присел на край кровати и снова прислушался. Да, стук был тих, но все-таки казалось, будто кто-то колотит по дереву.

Эва тоже встала, подол ее смятой ночной рубашки прикрыл колени. Эва подошла к дочери, обняла ее за плечи.

Лорен прижалась к матери.

– Что это такое, мамочка? – спросила она испуганно.

– Сейчас разберемся, – постаралась успокоить ее Эва. – А Келли спит?

– Да, я проверяла.

Гэйб уже стоял у двери спальни и настороженно всматривался в галерею, как будто ожидая какого-то сюрприза Стук слышался справа, где-то за дверью спальни дочерей. Гэйб изучал взглядом полумрак.

Придерживаясь одной рукой за дверной косяк, он шагнул на галерею. Холл внизу казался огромной темной ямой, слабый свет, идущий сверху, почти не достигал плит пола. Даже окно на площадке было едва освещено.

Эва за спиной Гэйба нащупала выключатель, зажгла лампу в спальне. На галерее стало чуть светлее. Стук, хотя и был по-прежнему приглушенным, зазвучал громче, и вовсе не потому, что Гэйб приблизился к источнику. Кто-то или что-то колотилось все сильнее в дверь шкафа.

Гэйб пытался сориентироваться в происходящем. Да, шум, похоже, действительно шел из шкафа на галерее, как и говорила Лорен. Это был тот самый стенной шкаф, который Гэйб осматривал вчера по настоянию дочери. Бросив недоуменный взгляд на Эву и Лорен, он осторожно пошел на звук, стараясь ступать совершенно бесшумно, что, конечно, было безумием: наоборот, следовало грохотать, как слон, и вообще поднять переполох, чтобы напугать того, кто скрывался в шкафу. Но Гэйб держался настороженно.

Эва и цеплявшаяся за ее руку Лорен последовали за ним, и обе изо всех сил сдерживали дыхание.

Из запертой дверцы шкафа торчал ключ, как и было принято в Крикли-холле, но Гэйб не мог припомнить, запирал ли эту дверцу после осмотра. Когда он остановился прямо напротив шкафа, стук усилился, там, внутри, кто-то начал впадать в отчаяние. Эва и Лорен держались за спиной Гэйба, но Эва положила руку на плечо мужа.

– Что это? – свистящим шепотом спросила она.

– Понятия не имею, – прошептал он в ответ. Почувствовав себя глупо из-за того, что говорил едва слышно, Гэйб тут же повысил голос. – Эй! – резко окликнул он, ожидая, что стук прекратится.

Но стук не прекратился. Наоборот, он стал и громче, и интенсивнее.

– Черт побери! – выругался Гэйб и тут же почувствовал, как пальцы Эвы сжали его плечо от испуга; Лорен тихонько вскрикнула.

В Гэйбе пробудилась ярость. Хватит, довольно! Он протянул руку к маленькой бронзовой ручке, торчащей над ключом, готовый рывком распахнуть дверцу. В это мгновение стук превратился в громкие удары, и, прежде чем рука Гэйба дотронулась до ручки, дверь в раме будто напряглась. Все трое одновременно отпрыгнули назад, а Лорен страшно взвизгнула. Эва, сама испуганная до дрожи, заключила дочь в объятия. На мгновение заглушённый криком девочки бешеный стук снова стал слышен, теперь этот «кто-то» непрерывно бил в дверцу изнутри. Гэйб собрался с духом и снова потянулся к бронзовой ручке, полный решимости открыть наконец шкаф и положить конец этому кошмару. Но как только его пальцы коснулись ручки, погас свет. А стук прекратился. Зато послышался отчаянный крик из спальни девочек.