Текст книги "Тайна Крикли-холла"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

Брат и сестра были одеты в куртки с капюшонами – сестра в голубую, брат в красную, и на обоих – тяжелые ботинки. Девочка оглянулась на Лорен, в ее узких глазках полыхнула злоба, когда она забирала с прилавка сдачу.

– Нашла для себя журнал, милая? – спросил Гэйб, чтобы отвлечь старшую дочь.

– Ой, да я просто смотрела, что тут есть вообще, па.

Хотя Келли уже развеселилась и вовсю хихикала, Лорен все еще выглядела испуганной и встревоженной, и Гэйбу захотелось обнять ее. Он вдруг осознал, что все они – кроме разве что Келли, которая была еще слишком маленькой и слишком озорной, чтобы по-настоящему почувствовать потерю брата, – в последнее время чересчур остро реагировали на малейшие провокации, хотя и выражали реакцию каждый по-своему. Лорен время от времени вообще готова была удариться в истерику. А может быть, такая избыточная чувствительность была нормальной для девочки ее возраста? Эва смотрела на все как-то уж слишком легко, словно со стороны, будто она пребывала где-то вдали от остальных… А он сам, Гэйб? Ну, он чувствовал, конечно, что к нему вернулась его прежняя отчужденность, он изо всех сил сдерживал свои эмоции, никому не позволяя заглянуть в свой внутренний мир, боясь, что сорвется… Он осознавал, что ему недостает открытого выражения чувств, ему и самому это не нравилось, но боязнь снова оказаться беззащитным останавливала. Он старался, ох как старался выглядеть бодрым, притворялся изо всех сил. И не только ради семьи и друзей, но и ради себя самого. Но внутри по-прежнему все болело.

– Ну все равно возьми хоть парочку, – сказал он Лорен, показывая на вертушку с журналами.

– Спасибо, па. – Лорен выдернула с полки тот самый журнал, который уронила несколько мгновений назад.

Колокольчик над дверью магазина звякнул – крепкая девочка и ее брат вышли на улицу.

– Вот это нам вполне подойдет на ужин сегодня и завтра, Гэйб. – Эва держала в руках несколько пакетов: картофельная запеканка с мясом, бифштексы и пироги с грибами и овощной смесью, что-то еще…

– Пожалуй, этого на неделю хватит, – заметил Гэйб, беря из рук жены часть пакетов.

– Вряд ли. Не для таких бакланов, как вы трое. В понедельник я отправлюсь за настоящими покупками. Может быть, в каком-нибудь из окрестных городков найдется магазин Тессо, а если повезет, то и Уайтроз. – Эва слегка понизила голос, видимо, чтобы не обидеть продавщицу, внимательно наблюдавшую за ними.

– Давай сюда свои журналы, Лорен, – окликнул дочь Гэйб, обернувшись на пути к кассе. – Эй, солнышко, а ты где?

Писклявый голосок Келли донесся из-за солидной выставки кухонных принадлежностей:

– Иду, папуля!

Она выскочила в проход, держа в руках громадный пакет апельсинового мармелада и упаковку конфет «Смарти».

Усмехнувшись, Гэйб покачал головой.

– Это явный перебор. Спроси у мамы, можно ли.

– Нет, конечно, Келли, выбери что-нибудь одно. Оставь только «Смарти», хорошо? – сказала Эва.

– Но, мамочка…

– Никаких «но», – твердо произнес Гэйб. – Верни большой пакет на место.

Довольная тем, что отвоевала хотя бы один приз, Келли вприпрыжку помчалась к полкам с кондитерскими товарами.

Пока продавщица подсчитывала общую стоимость покупки на маленьком калькуляторе, Гэйб вернулся к книжным полкам и взял ту книжку, которую просматривал. И еще прихватил подробную карту окрестностей Холлоу-Бэй, изданную Военным министерством.

– Серьезное было наводнение, – сказал он, кладя книгу на прилавок и показывая на черно-белую фотографию разрушенной деревни на обложке.

Продавщица, чье суровое выражение лица заметно смягчилось после того, как беспокойные брат и сестра покинули ее магазин, а новые покупатели набрали весьма приличное количество покупок, ответила:

– Это случилось ночью. – Она уложила покупки в пластиковый пакет с названием магазина. – Шестьдесят восемь человек разбились или утонули. Не думаю, что Холлоу-Бэй опомнился как следует после такого несчастья, хотя и прошло много лет.

«Вот тут ты права», – подумал Гэйб. В прибрежной деревне действительно ощущалось нечто странное… как будто над ней навис темный полог, будто сам воздух пропитывала какая-то тяжесть. Но конечно, такое впечатление могло сложиться просто из-за непрерывного дождя: из-за него все казалось мрачным и унылым.

Он сочувственно кивнул продавщице. Она оглядела их всех, внимательно изучая каждого сквозь стекла очков в роговой оправе, продолжая при этом машинально укладывать покупки.

– Вы где-то неподалеку остановились, да? – спросила она Эву, когда расчеты были закончены.

– В Крикли-холле, – ответила Эва, и Гэйб заметил, как в глазах продавщицы на мгновение вспыхнуло странное выражение. – У моего мужа дела в этих краях, на месяц или два, – продолжила Эва, объясняя их приезд.

– Да, я слыхала, что этот дом снова кто-то снял. Давненько он пустовал. – Женщина сложила руки на груди и на секунду словно окаменела. Но тут же снова смягчилась, стоило ее взгляду упасть на Келли и Лорен. – Вы только присматривайте как следует за вашими малышками, – сказала она, обращаясь одновременно и к Эве, и к Гэйбу.

Эва быстро оглянулась на Гэйба, но он лишь непонимающе вздернул брови в ответ.

10
Могилы

Дождь утих, превратившись в морось, пока они поднимались вверх по склону к Крикли-холлу. По обе стороны ущелья стояло совсем немного домов, и все они выглядели солидными и крепкими, но ни один из них не шел в сравнение с Крикли-холлом ни по величине, ни по суровости. Гэйб нес два пакета с разнообразной бакалеей, а Эва с Лорен – по одному.

– Что-то эти места начинают вызывать у меня сомнение, – сказала Эва, слегка задыхаясь из-за довольно крутого подъема.

– Ты имеешь в виду деревню или Холл?

– И то и другое. – Она посмотрела на него из-под капюшона. – Холлоу-Бэй… не знаю, там есть что-то давящее. А не должно бы быть. Деревня такая живописная, хотя и потрепана немножко временем, но что-то, что-то… – Эва не находила подходящего слова. Но наконец нашла: – Мне кажется… траур.

Гэйб, понизив голос, чтобы его не услышали девочки, шедшие в нескольких ярдах впереди, сказал:

– Я тоже это почувствовал. Ничего конкретного, но все вокруг действует подавляюще. – Он коротко, напряженно засмеялся. – Может быть, это просто из-за погоды. Или… ну, ты понимаешь…

Ему не нужно было произносить это вслух, Эва и так знала, что он имеет в виду. Может быть, им все казалось мрачным просто потому, что они еще не справились со своим горем, просто не видели вокруг ничего радостного. И хотя очутились в новом месте, их это не взволновало, они не ощущали ничего нового в жизни. Возможно, если бы они знали наверняка, что Кэм именно умер, а не исчез неведомо где, они не замкнулись бы так плотно в своих страданиях.

Эва отмахнулась от самых дурных мыслей и посмотрела на мужа.

– Не думаю, что я здесь выдержу долго, Гэйб. – Ее голос прозвучал скорее холодно, чем жалобно.

Гэйб остановился и наклонился к ней, отыскивая глаза жены под спущенным на лоб капюшоном. И мягко сказал:

– Эй, это ведь всего на пару месяцев, а может, и меньше, если дела пойдут хорошо. Ты и не заметишь, как время пролетит.

Даже в тени, отбрасываемой капюшоном, Гэйб видел страдание, таящееся в глубине карих глаз жены.

– Ох, Гэйб, ну зачем мы сюда приехали?

Он наклонился еще ниже, почти к самому лицу Эвы.

– Ш-ш… Полиция знает, где нас искать. И тот офицер, Майкл, сказал, что, если появятся хоть какие-то новости, он немедленно свяжется с нами. Они не прекратят поисков, пока не будут знать наверняка…

Кэм исчез… и почти год о нем не было никаких известий. Может, это было хорошо? Или плохо? Наверное, если бы Камерон был мертв, его тело обнаружилось бы за такой долгий срок…

На самом деле детектив отчетливо дал им обоим понять, что ни на что не надеется, но Эва продолжала цепляться за свою веру в то, что, если бы их сына убили, тому нашлись бы какие-нибудь доказательства… хотя бы труп. Она не могла избавиться от этой мысли. Да и он, Гэйб, тоже. Должна же быть хоть какая-то надежда, иначе ведь… иначе не остается вообще ничего.

Они пошли дальше, девочки к этому моменту намного обогнали их. Слева, где полноводная река стремилась к заливу, поросший травой и кустами берег лежал не слишком глубоко в ущелье. Коричневая вода в реке гневно пенилась. Вот по волнам пронесся голый остов дерева. Небо над головой налилось свинцом, темные плотные облака грозили новым ливнем. Девочки, вдруг заметив, что остались одни, остановились, чтобы Гэйб и Эва могли догнать их.

– Поскорее же, тихоходы! – жалобно позвала родителей Лорен.

Келли тем временем изучала свои яркие ботиночки, блестевшие от дождя, и наклонилась, сгорбив плечи. Похоже, она уже начала уставать от подъема. Когда Гэйб и Эва подошли ближе, она показала на что-то через плечо.

Повысив голос, чтобы перекричать шум реки, она сказала:

– Смотри, мамуля, опять та старая церковь!

Они проходили мимо этой древней нормандской церкви, когда спускались к заливу, и Эва предложила зайти туда на минутку, но девочки были голодны и ни к чему постороннему интереса не проявляли. Гэйб чуть было не сказал, что они зайдут туда на обратном пути, но промолчал, зная, что жена сама об этом вспомнит. С тех пор как они потеряли сына, Эва каждое воскресенье ходила к мессе, хотя прежде заглядывала туда только на Рождество и на Пасху, и частенько даже среди недели. Гэйб прекрасно знал, о чем она молится.

Церковь, небольшое прочное здание из серого, возможно местного, камня, с прямоугольной башенкой, венчающей невысокую колокольню, с флюгером на верхушке шпиля, выглядела довольно мило. За церковью величественно раскинулась зелень, несмотря на позднее время года, и Гэйб подумал, уже не в первый раз, что Расщелина Дьявола куда больше похожа на глубокую долину, чем на ущелье или каньон. От ворот к крыльцу церкви шла через зеленеющее кладбище посыпанная гравием дорожка Некоторые надгробия, потемневшие от времени, накренились, будто устав стоять. Тихое и слегка зловещее уныние пейзажа нарушали только редкие вязы, росшие там и тут.

Поблизости от ворот стоял широкий деревянный щит, на котором поблекшими золотыми буквами было написано, что это ЦЕРКОВЬ СВЯТОГО МАРКА и что викарием здесь является ПРЕПОДОБНЫЙ АНДРЕ ТРЕВЕЛЛИК, а имя младшего приходского священника – ЭРИК РИССЕЙ. Все начертано аккуратными печатными буквами. Ниже, тем же поблекшим золотом, обозначены часы богослужений, и еще ниже, снова печатными буквами, но более крупными, чем наверху, сообщалось: «БОГУ МЫ СЕБЯ ВВЕРЯЕМ».

Да, верно, сказал себе Гэйб, прочитав эту утешающую надпись.

– Я хочу зайти туда, – настойчиво произнесла Эва, и на этот раз ее тон не допускал возражений.

Лорен скривилась, а Келли, похоже, было все равно.

– Конечно, – согласился Гэйб, падая духом.

Ворота открылись с пронзительным визгом, пропуская посетителей. Когда вся семья устало тащилась по дорожке, Гэйб обратил внимание, что несколько надгробий, более солидных и нарядных, чем остальные, как бы отбились от общей массы, подступив вплотную к церкви и даже вроде бы уходя за нее. Семейство добралось наконец до церковного крыльца, радуясь тому, что оно давало укрытие от дождя, хотя тот едва моросил.

Эва тронула черную металлическую ручку, и половинка большой двери легко распахнулась. Она шагнула внутрь, остальные последовали за ней, но Гэйб сделал это весьма неохотно. Хотя внутри царил сумрак, окна с цветными витражами сияли над ними, даже несмотря на темный день. В церкви был лишь один, центральный проход между скамьями, ведший к высокой кафедре и алтарю. Часть скамей впереди огораживал барьер с дверцами, так что эти места обособлялись от остальных, и Эва предположила, что когда-то в здешней общине обретались довольно важные и известные прихожане… а может, и до сих пор есть. Ее шаги отозвались эхом в пустом помещении, когда она направлялась вдоль прохода к общим, открытым скамьям. Эва опустила колени на низкую скамеечку с подушкой и склонила голову, закрыв лицо ладонями.

Лорен оглянулась на Гэйба, и тот коротко кивнул дочери. Лорен подошла к матери и опустилась на колени рядом с ней, и Келли последовала ее примеру. Только Келли сидела на деревянной скамье, пока Лорен и ее мать молились.

Стоя вдали от них, Гэйб отчаянно желал обрести такую же веру. Но он ощущал лишь гнев, да, гнев на Бога, который заставил их пройти через мучения. Если, конечно, этот самый Бог вообще существовал. Если Он существовал, то Он, похоже, не слишком заботился о той части своих творений, что называлась родом человеческим.

Кулаки Гэйба сжались, он стиснул зубы, прикусив нижнюю губу. Ему хотелось двинуть кулаком по каменной колонне, торчавшей рядом. Но вместо того он отвернулся и заставил гнев утихнуть, превратиться в горечь. Пусть Эва и Лорен молят о чуде. Что касается его самого, он знает, чудес никогда не случается, по крайней мере в этой жизни. А эта жизнь – единственная, о которой ему доводилось слышать.

Гэйб, стараясь выбить из головы бесполезные мысли, повернулся и пошел по неровному каменному полу в противоположный конец церкви. И тут он увидел эти имена – на полированной доске, прикрепленной к задней стене здания. На самом деле там были две доски, висевших вплотную друг к другу, но его заставила остановиться первая.

На белом фоне, пожелтевшем от времени, было крупно написано:

В ПАМЯТЬ О БЕДНЫХ СИРОТКАХ,

ПОГИБШИХ В ДЕНЬ ВЕЛИКОЙ БУРИ 1943 ГОДА.

А ниже Гэйб увидел список детей, умерших во время шторма:

Арнольд Браун, 7 лет

Мэйвис Боррингстон, 7 лет

Пэйшенс Фрост, 6 лет

Бренда Проссер, 10 лет

Джеральд Проссер, 8 лет

Стефан Розенбаум, 5 лет

Евгений Смит, 9 лет

Маврикий Стаффорд, 12 лет

Сьюзан Трейнер, 11 лет

Мэриголд Уэлч, 7 лет

Вилфред Уилтон, 6 лет

Читая имена мертвых детей – причем все они были сиротами, – Гэйб, кажется, потерял чувство времени и места. Он целый год сдерживал свой гнев и свое изнуряющее горе почти целый год, чтобы выглядеть твердым и сильным в глазах Эвы и их дочерей, он не позволял себе сломаться, раскиснуть, показать свою слабость перед лицом несчастий – потому что семья нуждалась в его силе, особенно Эва, винившая во всем себя. Но сейчас, в этой маленькой древней церкви, глядя на скорбный список погибших, Гэйб почувствовал, как лишается самообладания. Шестьдесят восемь, так сказал владелец ресторана в деревне, шестьдесят восемь человек утонули и были раздавлены обломками. И сколько же было среди них детей?

Гэйб склонил голову, невидяще уставившись в каменный пол перед собой, его плечи опустились.

Он был достаточно умен, чтобы понимать: его тяжкое горе ищет выхода высвобождения, и, сбросив однажды маску, он может излечиться, хотя бы отчасти. И вот эта простая, но выразительная памятная доска, посвященная погибшим детям, оказалась чем-то вроде катализатора, сдвинувшего его с мертвой точки, потому что подтвердила его уверенность в бесконечной и неизменной жестокости жизни: момент счастья может быть лишь кратким мгновением в непрерывном страдании.

Гэйб сожалел, что вошел в эту церковь. В течение двух месяцев после исчезновения Кэма Гэйб сопровождал Эву и дочерей на воскресные мессы – но только потому, что хотел поддержать Эву, а не потому, что внезапно узрел свет и решил, что для чуда достаточно усердной молитвы. Когда же ничего так и не произошло, никаких следов Кэма не обнаружили, он отказался от этих походов. И Эва не стала требовать, чтобы он продолжал вместе с ней посещать церковь, она понимала: внутри Гэйба растет гнев, она сознавала, посещение мессы принесет ему больше вреда, чем пользы. Будучи юнцом, еще в Иллинойсе, Гэйб некоторое время учился в Специальной школе для трудных подростков, и там вменялось дважды в неделю посещать часовню, но в те дни его это ничуть не беспокоило. Более того, служба давала передышку от работы в жаркой прачечной или от уборки на строевом плацу, давала возможность в течение часа подумать о своем, а такая возможность являлась чем-то вроде награды в закрытой школе, битком набитой своенравными, легко возбудимыми пацанами, сбившимися с пути. Конечно, в те дни он был ужасно обидчив, ему казалось, что он имеет на это право, но он никогда не винил Бога в своих неудачах. Не винил, потому что не верил в Него, несмотря на все проповеди и уговоры священника.

Эва заставила Гэйба смягчиться, и, хотя она никак не подчеркивала свою религиозность, когда они только поженились, все же со временем, постепенно она научила его видеть добро вокруг, видеть, чувствовать, что добрые силы приходят откуда-то в нужный момент. Она не заставила его поверить в Высшее Существо, но он уже не отметал безоговорочно эту идею. А дети, явившиеся сущим благословением, помогли ему еще больше открыть свое сердце. Это был недолгий период в жизни Гэйба, когда он хотел верить.

Направляясь к выходу из церкви Святого Марка, Гэйб старался ступать тихо, и это требовало от него некоторых усилий. Не то чтобы он презирал так называемое Высшее Существо (что бы ни означали эти слова) – нет, просто не испытывал уважения к нему. Если оно было реальным.

Гэйб вышел из церкви как можно тише и очень осторожно закрыл за собой дверь только потому, что не хотел потревожить Эву в ее молитве – в ее мольбе. Снаружи, где по-прежнему сыпали мелкие капли моросящего дождя, Гэйбу впервые за многие годы захотелось курить. Он бросил курение давным-давно, когда Эва носила под сердцем их первое дитя, Лорен, и этого оказалось достаточно для Гэйба. Но сейчас он отчаянно нуждался в табачном дыме, может быть, даже в большом глотке дыма трубки, набитой «Джеком Дэниэлсом». Холодный гнев снова начал подниматься, похожий на ледяной зимний ветер, и печаль отступила. Он обошел церковь с той стороны, где между церковью и окружавшей ее стеной виднелись пышные кусты и ухоженные деревья. Там, на аккуратном зеленом пространстве между церковью и стеной, виднелись еще надгробия.

Он заметил их сразу, потому что они выглядели куда более ухоженными, нежели соседние могилы. Чистые камни, несмотря на полувековой возраст, и вырезанные надписи тоже были вычищены. Могилки были выстроены в аккуратный ряд, и у каждого из надгробных камней стоял кувшин с дикими цветами. Под дождем цветы выглядели свежими и яркими, и Гэйбу захотелось узнать, кто поставил здесь букеты. Возможно, это было нечто вроде ритуала – приносить сюда цветы каждый год в октябре. Гэйб уже успел заглянуть в книгу о местной трагедии, купленную в деревне, и знал, что Великая Буря, как ее называли, случилась в октябре 1943 года.

Он прочитал имена на аккуратных маленьких надгробиях и заметил, что малыши Проссер – очевидно, брат и сестра – были похоронены рядом Арнольд Браун, 1936–1943, Пэйшенс Фрост, 1937–1943, Евгений Смит, 1934–1943, и так далее. Гэйб почувствовал, как слегка повлажнели его глаза, но он не мог позволить себе заплакать здесь и сейчас. Зато его гнев утих. Но что-то было не так в этой части кладбища, какая-то мелочь, беспокоившая его.

Он прошел дальше, уже не читая надписи на камнях, отмечая лишь, что все эти жизни оборвались в 1943 году. Значит, здесь должны быть похоронены и взрослые, ставшие жертвами небывалого прилива и шторма, разве их не похоронили вместе с детьми? Ну да, они тут действительно были, вот только могилы взрослых оставались неухоженными, надгробия выглядели запущенными, кое-где поросли мхом, их основательно потрепало время. Все выглядело так, словно детей помнили гораздо лучше, чем взрослых жертв наводнения. Но возможно, так тому и следует быть?

Гэйб почти дошел до поворота стены, становившейся в этой части заметно выше, когда вдруг увидел еще одну могилу, в стороне от других. Гэйб, удивившись, подошел к ней. Присев на корточки, американец раздвинул длинные стебли полегшей травы, чтобы прочитать надпись на камне. Она гласила:

АВГУСТУС ТЕОФИЛУС КРИББЕН

1901–1943

И ни слова больше не было вырезано на камне. Ни «покойся в мире», ни «с любовью помним». Ничего. Только дата рождения и дата смерти: 1943. В год великого потопа. Этот человек тоже стал жертвой наводнения, как и другие в этой части церковного кладбища? Похоже на то. Но почему его могила очутилась в стороне от прочих? И почему она так сильно запущена? Если у покойного не осталось живых родственников, чтобы присматривать за местом последнего успокоения, то служащие церкви Святого Марка или могильщик должны следить за порядком. Удивительно, но камень на этой могиле почти полностью скрылся в разросшихся сорняках, тогда как другие могилы находились в куда более приличном состоянии. Все выглядело так, словно в этой могиле таилось нечто дурное, постыдное, даже позорное…

Гэйб постоял на месте, ощущая странную тревогу. Может быть, его все еще беспокоила неуловимая неправильность аккуратного ряда детских могил?

Встряхнув головой, Гэйб повернулся и направился обратно, к церковному крыльцу, надеясь, что Эва уже дожидается его там. Он не испытывал ни малейшего желания снова входить в церковь. Но прежде чем дошел до угла здания, услышал чей-то негромкий разговор.

Эва, Лорен и Келли укрылись от легкого дождика под навесом крыльца, и когда Гэйб подошел ближе, то увидел, что его жена разговаривает с какими-то незнакомцами, мужчиной и женщиной, одетыми в одинаковые зеленые куртки. Оба были в брюках, заправленных в высокие резиновые сапоги. На голове мужчины красовалась модная плоская кепка, женщина повязала голову ярким желто-голубым шарфом, она держала в руках зонтик, под которым и пряталась от дождя вместе с мужчиной.

– А! – сказал мужчина, когда Гэйб приблизился к ним. – Вы, значит, и есть мистер Калег. – Он улыбнулся и протянул Гэйбу руку.

Гэйб ответил на рукопожатие и кивнул женщине. Эти двое выглядели отличной парой – в одинаковых куртках, оба высокие, хотя мужчина был намного выше женщины, даже выше Гэйба, – и черты их лиц имели много общего: у обоих прямые носы и высокие скулы, и подбородки чуть скошены. Но глаза были разными – у мужчины водянисто-голубые, а у женщины серые, с острым и внимательным, как у ястреба, взглядом. Ему было, похоже, чуть за сорок, она, наверное, немножко помоложе, зато мужчина улыбался более открыто и искренне, чем женщина: Гэйбу подумалось, что в ее тонкогубой улыбке слишком много сдержанности, если не скрытности, – как будто она видела в Гэйбе случайного бродягу, готового стащить церковное серебро.

– Гэйб, – заговорила Эва почти нервно, – это викарий церкви Святого Марка и его супруга.

– Андре Тревеллик, – представился мужчина, продолжая улыбаться. – Преподобный Андре Тревеллик вообще-то, но прошу вас – зовите меня просто Андре.

Гэйб удивился тому, что преподобный вместо классического белого воротника носил рубашку и вязаный галстук.

– Паршивая погодка, верно?

Гэйб не нашелся, что сказать, и потому заговорил о погоде. Ведь британцы постоянно о ней говорят, стоит им познакомиться, не так ли? По крайней мере, это он твердо усвоил за шестнадцать лет жизни в этой стране.

– Ужасная, ужасная! – подхватил тему викарий. – Дождь, похоже, и не собирается прекращаться? Кстати, мою жену зовут Селией. – Они стояли под зонтиком вплотную друг к другу, как будто сросшись бедрами.

И снова Гэйб кивнул женщине, ощутив неловкость под ее пристальным взглядом.

– А ваша супруга Эва, – продолжил викарий, – сообщила мне, что вы поселились в Крикли-холле.

– Это ненадолго, – Гэйб заметил, что фальшивая улыбка жены викария мгновенно растаяла.

– Великолепно, – заявил Тревеллик. – Надеюсь, дом для вас не слишком холодный, его ведь насквозь продувает ветром.

Хотя имя викария звучало по-западному, местного акцента в его речи не было. Он говорил на чистом английском, принятом в центральной части страны.

– Мы с этим справимся, – сказал Гэйб и посмотрел на Эву, чтобы подбодрить ее. Келли, откровенно скучая, цеплялась за рукав материнской куртки и пинала носком ботинка ступеньку крыльца, а Лорен вежливо слушала старших.

– Мы с Селией очень рады, что вы так скоро решили посетить нашу маленькую церковь, – сообщил Тревеллик.

– Она очаровательная, – признала Эва. – По-настоящему чудесная.

– Верно, даже в такие дни, как сегодня. А внутри очень тихо и мирно, сами увидите. Конечно, надеюсь, вы станете посещать и воскресную службу, пока здесь живете.

– Собираемся, – ответила Эва. – По крайней мере, я и мои дочери, но не уверена насчет Гэйба…

– Вы не слишком религиозны, да, мистер Калег? Ну, это не важно, мы все равно будем рады вас видеть на богослужениях, или же приходите когда вздумается. Я редко запираю двери церкви днем, хотя наш дом и находится довольно далеко отсюда, ниже по склону, почти у деревни. Думаю, имея двух дочерей, вы время от времени нуждаетесь в уединении.

Они все вежливо посмеялись, а потом Гэйб сказал:

– Я тут побродил немножко вокруг, осматривал могилы… – Гэйб сделал широкий жест рукой, показывая, с какой стороны он только что подошел.

– Ах да, – сказал Тревеллик с самодовольной улыбкой. – Погуляли среди мертвых? Вы интересуетесь подобными вещами?

– Андре… – Селия Тревеллик негодующе дернула мужа за рукав. – Какие ты ужасные вещи говоришь!

– Ох нет, дорогая! Некоторые надписи на старых могилах звучат завораживающе! Одна или две в высшей степени забавны, но остальные, пожалуй, чуть-чуть зловещи.

– Я видел целый ряд детских могил, позади церкви, – брякнул Гэйб, и вся веселость викария моментально слетела с него.

– Да, – ответил он. – Эти бедные детки, их нет на свете уже много лет. Они покинули нас во время войны, как вы можете понять из надписей на надгробиях. Уверен, потрясение от великого наводнения и горе потерь, случившихся тогда, повлияют и на будущие поколения жителей Холлоу-Бэй. Шестьдесят восемь человек погибли той ночью, и, знаете, одиннадцать из них были детьми.

Вот оно. Вот что беспокоило Гэйба, когда он осматривал могилы.

– Но там лишь девять детских могил, за церковью, так? А в списке внутри – одиннадцать имен.

Будучи инженером, Гэйб всегда обращал внимание на детали, ведь это являлось существенным условием его профессии, и теперь он лишь удивлялся, почему не заметил такую деталь раньше. Девять детей похоронено за церковью, но на доске внутри здания перечислены одиннадцать. Двоих не хватает.

Викарий заговорил с глубокой печалью в голосе:

– К несчастью, тела двоих детишек так и не удалось найти. Похоже, море решило забрать их себе.

– Они утонули, когда вода хлынула в деревню? – с почти болезненным любопытством спросил Гэйб.

– Само собой, именно тогда, мистер Калег. – Это заговорила жена викария, Селия. – Видите ли, тех детей эвакуировали из Лондона, чтобы спасти от бомбежек. И всех малышей поселили в Крикли-холле. Прямо в доме большинство из них и утонули.