Текст книги "Тайна Крикли-холла"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

15
Сон

В гостиной Крикли-холла, в комнате с высоким потолком, расположенной рядом с большим вестибюлем, стояла потрепанная, но удобная кушетка, и Эва устроилась на ней, чтобы немного отдохнуть. Она устала. Последняя ночь не прошла бесследно. Жуткий стук, испуг Келли, неприятности со светом… Слава богу, малышке всего лишь приснился дурной сон. Но грохот, доносившийся из шкафа, не был ночным кошмаром, а объяснение Гэйба о воздушной пробке в трубе парового отопления никуда не годилось. Но если подумать, что еще могло там шуметь? Почти весь остаток ночи Эва провела без сна, и ее воображение рисовало дикие картины, в результате утром она встала совершенно разбитой, и лишь служба в церкви Святого Марка помогла успокоиться.

В церкви и потом при ясном свете дня большая часть ночных страхов растаяла, уступая место здравому смыслу. Дождь прекратился, солнце наконец-то отыскало просвет в тучах, помогая Эве обрести равновесие: ведь и в самом деле должна была шуметь труба, и в ней действительно должна была образоваться воздушная пробка, из-за которой и сотрясался стенной шкаф… но сомнения не рассеивались. Что-то странное чувствовалось в Крикли-холле, что-то темное. Впору было поверить даже в привидения.

Эва прилегла, склонив голову на вышитую подушку у подлокотника кушетки, закрыла глаза.

Гэйб и Лорен все еще искали Честера – они вернулись лишь за машиной и продолжили поиски. Боже, молила Эва, только бы не потерять собаку. А Келли играла в своей комнате. Обед затруднений не вызывал, да и времени для приготовления не требовал: достаточно сунуть в микроволновую печь пару пакетов с замороженной едой, принесенной вчера из Холлоу-Бэй. Обычно по воскресеньям они ели жаркое, но, наверное, Гэйб и девочки переживут, если один раз его не будет.

Глаза Эвы закрылись, потом распахнулись снова. Гостиная, с высокими окнами и длинными бежевыми занавесками, – самая уютная комната в доме, но и в ней ощущался некий дух суровости. Окна, снаружи почти целиком закрытые ветками деревьев и кустов, разросшихся на склоне, выглядели как фрески, написанные самой природой. Обои в комнате были старыми, традиционными, но их цветочный рисунок по крайней мере придавал гостиной некоторую живость. Кушетка стояла перед камином, в котором Гэйб утром развел огонь, чтобы хоть отчасти изгнать пропитавшую комнату сырость. Тепло из камина расходилось не слишком далеко, но все же нагнало на Эву сон. Она моргнула, стараясь держать глаза открытыми.

На круглом журнальном столе напротив кушетки стояли в рамках семейные фотографии, их Эва распаковала в первую очередь, вместе с самыми необходимыми вещами. На фотографиях застыли счастливые времена. Свадебный снимок Гэйба и Эвы, бывшей уже на третьем месяце беременности, большая яркая фотография всей семьи – почти двухлетней давности, кода с ними еще был Кэм. Впереди стоял маленький снимок в серебряной рамке – широко улыбающийся Кэм. Эва заставила себя отогнать ненужные мысли, боясь выводов, к которым они могли привести. Раз тело не найдено, о смерти не следует думать. На этой фотографии волосы Кэма, упавшие на лоб, были ослепительно желтыми; наверное, они потемнели бы с возрастом, приобрели более густой оттенок, как у отца. Но небесная голубизна этих глаз – так похожих на глаза Гэйба – наверняка не изменилась бы, пока старость не заставила б их выгореть и поблекнуть.

Глаза у Эвы повлажнели. Но веки отяжелели, а тепло, тянувшееся от горевших в камине угля и большого полена, было таким мягким.

Эва бессознательно зевнула, уплывая куда-то. Она спала. И она видела сон. Поначалу он казался дурным, даже там ощущаюсь присутствие странного дома. Она чувствовала его холод, его тени, чувствовала страдание, жившее в этом месте, в его памяти, в его душе. Эва содрогнулась во сне.

Что-то неправильное царило здесь – возможно, подсознание Эвы твердило об этом, – пугающая тайна скрывалась в нем. Эва услышала отдаленный плач, потом тихие рыдания – звуки горя. Или потери.

Слеза, серебристая капелька, показавшаяся в уголке ее глаз, была красной в отсветах каминного огня.

Что-то зловещее таилось – пряталось – в этих каменных стенах. Некая правда, недостижимая и ужасная. Некая тайна. Это слово возникло в уме Эвы, как будто написанное крупными четкими буквами. Она шевельнулась на кушетке, повернула голову, уткнувшись лицом в подушку.

Во сне ее кто-то звал, но как она ни вглядывалась в темноту, не смогла разглядеть, кто это был. Но голос доносился издалека, будто голос ребенка, настойчивый, хотя и приглушенный расстоянием.

И вдруг Эва увидела самое себя: она смотрела на собственное спящее тело, как будто разум покинул его и плавал где-то под потолком. Теперь ее психическая сущность очутилась вне дома. Она увидела вокруг себя полное зелени пространство, и там играли дети, и там были ее собственные дети: маленькая Келли дремала в двухместной коляске с откидным верхом, а ее брат, почти на год старше ее, играл в песочнице неподалеку.

Но что-то было не так. Что-то было ужасающе неправильным. Ну да, ведь ее тело под ней – ее собственное тело – продолжало спать.

Пятилетний Камерон медленно таял, как песок, бежавший сквозь его крошечные пальчики, рассыпаясь вокруг мальчика, падая на его согнутые коленки… Таял весь сразу, не по частям, он терял очертания, как будто его поглощал белый туман. А Эва все спала, не сознавая опасности, которой подвергался ее сын, спала, пока его облик слабел, исчезал из виду, окутывался туманом.

Потом Эва начала осознавать присутствие во сне кого-то еще – и так отчетливо, так живо, что подумала: во сне? Не проснулась ли я? Темный, но четкий силуэт какого-то человека, наклонившегося над ней. У фигуры были узкие плечи и хрупкое сложение, человек тянулся к Эве, его затененное лицо нависало всего в нескольких дюймах над ней, и от фигуры шел запах, казавшийся и странным, и в то же время знакомым, запах, смешанный с тухлым дыханием человека… Эва попыталась отвернуться, но два огонька, светившиеся в провалах глубоко посаженных глаз, удержали ее, завороженную и испуганную. Эва уже не видела себя со стороны – она снова вернулась в собственное тело и почувствовала ужасное давление, прижимавшее ее к кушетке.

Эва глубоко вздохнула и осознала, что дыхание темной фигуры просто чудовищно: от нее воняло гнилью, словно из старой помойной ямы. Но сквозь смрад пробивался и некий скрытый запах, острый, пикантный… какое-то моющее средство? Эва чувствовала: ее исследуют, изучают. Дернулась было в сторону, но темная голова со светящимися глазами последовала за ней. Черты ночного посетителя, все еще затененные, начали проявляться: крючковатый нос, выдающийся далеко вперед, и раздвоенный подбородок, сильно выступавший над тонкой костлявой шеей. Эва не могла разобрать цвета его глаз, только и видела, что две светящиеся точки, похожие на поисковые огни, с помощью которых гость заглядывал в ее душу. В том, что этот человек опасен, сомнений не было – так же очевидно, как дурной запах, вырывавшийся из его тонких губ.

Он поднес узловатую руку к лицу Эвы, его костлявые пальцы скрючились. Провел рукой по лицу, и, хотя его прикосновение было легким, Эве показалось, что на коже остались царапины. И во сне, и наяву она болезненно вскрикнула.

Кусок угля в камине с треском развалился в огне, но ни этот звук, ни звук собственного крика не смогли разбудить Эву. Она продолжала спать тяжелым сном. Ее ноги согнулись, руки скрестились на груди, пальцы впились в плечи, а с губ срывался стон.

Когда ночные ужасы становятся невыносимыми, люди обычно просыпаются – а Эва продолжала спать…

Она отпрянула, уходя от холодного прикосновения, но вдруг в тот момент, когда ужас достиг апогея, почувствовала, как костлявая рука отодвинулась и вместо нее что-то другое коснулось Эвы – на этот раз теплое и успокаивающее. Маленькая мягкая ручка погладила ее шею, и страх начал медленно таять.

Тело Эвы расслабилось, ведь прикосновение этой маленькой руки – детской руки – исцеляло, отгоняя прочь и ужас, и… и чувство вины. Эва смутно видела лишенное черт лицо под шапкой волос, настолько светлых, что они казались белыми, неустойчивый образ быстро ускользал. Ночной кошмар рассеялся, как туман, и покинул ее.

Она произнесла имя, произнесла как вопрос:

– Камерон?

И звук собственного голоса наконец разбудил ее. Эва пошевелилась, почти неохотно открывая глаза, не желая, чтобы безмятежность последнего момента исчезла.

– Камерон? – повторила она, и, хотя ответа не последовало, удивительное чувство покоя не исчезло.

Эва села и огляделась по сторонам, как будто ожидая увидеть своего сына где-нибудь здесь, в комнате. Но гостиная была пуста, никого. Ничего не изменилось.

Вот только фотография Камерона, стоявшая на журнальном столике, почему-то упала на пол.

Она лежала на боку, опираясь на подставку, и глаза Кэма, казалось, смотрели прямо в глаза Эвы.

Фотография почти полностью заняла внимание Эвы, но все же не отвлекла от осознания, что кое-что новое появилось в комнате. Странный запах до сих пор витал в воздухе, и теперь Эва его узнала – резкая вонь карболового мыла, только она и осталась от ее сна.

16
Честер

– Подержи-ка Честера, пока я поищу что-нибудь вместо поводка.

Гэйб поднялся на ноги, на коленях его джинсов остались темные влажные пятна, потому что ему пришлось опуститься на мокрую траву. Он держал пса за ошейник, пока Лорен не пришла на помощь.

– Хороший мальчик, – приговаривала она ласково в настороженно поднятое ухо пса. – Тут нет ничего страшного, ведь правда? – Она обняла Честера за шею.

Гэйб в молчаливом раздражении покачал головой. Он пытался уговорить пса войти в парадную дверь Крикли-холла, но Честер упирался всеми четырьмя лапами. Чем энергичнее тащил его Гэйб, тем сильнее сопротивлялась собака, приседая на задние лапы и цепляясь когтями за землю. Гэйб не понимал страха животного. Конечно, в Крикли-холле не слишком-то уютно, это правда, и не слишком удобно, но это ведь был просто дом, обычное строение из камня, извести и дерева. Может быть, Честер уловил некие вибрации, исходившие от Эвы? Она ведь, судя по всему, думала, что в Крикли-холле живут привидения. Наверное, это было чудачеством, однако Гэйбу совсем не хотелось спорить с женой, она ведь все еще страдала повышенной чувствительностью. И именно поэтому он обещал снять какой-нибудь другой дом, если Эва не привыкнет к этому за две недели… нет, теперь уже за одну неделю. Он был уверен, Эве расхочется переезжать, как только она избавится от мысли о неведомых призраках. Да, но что делать с Честером?

Гэйб и Лорен нашли пса на дороге в полумиле от реки, он уверенно держал курс к неведомым землям. Но Честер все же остановился, когда Гэйб и Лорен подъехали к нему; он вскинул голову, глаза его радостно вспыхнули, как будто он узнал машину. Псина с легкостью согласилась забраться на заднее сиденье, и его короткий толстый хвост весело мотался из стороны в сторону. Четвероногий беглец с энтузиазмом отвечал на объятия и поцелуи Лорен. Но когда Гэйб развернул машину на сто восемьдесят градусов и повел ее назад к Крикли-холлу, Честер снова заволновался.

Гэйбу пришлось взять пса на руки и перенести тощее дрожащее тело через мост, а потом тащить дворнягу за ошейник через лужайку ко входной двери. Честер всячески выражал свой протест, его темные глаза чуть ли не выскакивали из орбит. Гэйб неохотно вернулся с Честером к дубу, где висели качели, давая псу возможность немного успокоиться, – но сделал он это скорее ради Лорен, чем ради Честера, уж слишком расстроила девочку паника пса.

– Ладно, приятель, – ворчал Гэйб. – Посмотрим, понравится ли тебе провести весь день под открытым небом.

– Папа! – возмутилась Лорен. – Ты не можешь его здесь привязать! А вдруг снова дождь пойдет?

Гэйб, подняв голову, глянул на небо и увидел, что облака снова потемнели, угрожающе клубясь и сгущаясь.

– Посмотрим, – сказал он Лорен. – Постарайся его успокоить, пока я найду привязь.

Он оставил дочь и пса под дубом – Лорен крепко, но в то же время нежно держала Честера, шепча ему в ухо всякую ерунду, – а сам быстро направился к старому сараю, что стоял в стороне от дома. Высоченные кусты, разросшиеся сзади строения, расстелили ветки по его плоской крыше. Дверь сарая по замыслу должна была запираться на висячий замок, но замок отсутствовал, и она распахнулась, громко скрипнув петлями.

Внутри пахло пылью и сыростью. И было сумрачно, потому что единственное окно густо покрывала грязь, делая непроницаемым. Гэйб рассмотрел нечто похожее на основательно изношенные садовые инструменты – грабли, мотыгу, большие ножницы и прочее в этом роде – на стене напротив окна и на полу, и еще там была пара пластиковых мешков, в которых, возможно, хранились удобрения или гербициды (или и то и другое). В глубине, за газонокосилкой, он заметил старый агрегат для стрижки деревьев, прислоненный к стене, правда лезвие на нем отсутствовало. На полке, подвешенной на крюках, стояли банки с керосином и бензином (газолином, как привык говорить Гэйб) и небольшая циркулярная пила, предназначенная, возможно, для обрезки веток и заготовки дров для каминов Крикли-холла. А еще везде была паутина, масса паутины, ее пыльные сети свисали со всех углов и с потолочных балок. Этому сараю требуется хорошая уборка, подумал Гэйб, и, пожалуй, лучше было бы сделать ее самому, нежели просить о том старика Перси, который, без сомнения, слишком привык ко всей этой грязи, чтобы замечать ее. Многие садовники не замечают беспорядка.

Гэйб нашел наконец то, что искал, – моток веревки, висевший на крюке под полкой в дальнем ее конце. Осторожно обойдя газонокосилку, занимавшую центральную часть сарая, Гэйб снял веревку и вынес на свет. Веревка оказалась тонкой и почти черной от покрывавшей ее пыли, но была длинной и достаточно крепкой, чтобы послужить его целям. С усилием закрыв дверь сарая и заперев ее за неимением висячего замка согнутым гвоздем, который нашел тут же на земле, Гэйб вернулся к дубу, где его ждали Лорен и Честер.

Лорен нахмурилась, когда Гэйб обвил один конец веревки вокруг ствола дерева и ловко завязал его.

– Это нехорошо, пап, – жалобно сказала она, крепче прижимая к себе Честера.

– А что нам остается, худышка? – возразил Гэйб, не чувствуя себя уж слишком виноватым. – Если он не хочет идти в дом, то это все, что мы можем сделать. Если мы оставим его без привязи, он снова сбежит. Мы ведь не хотим его потерять, так?

– Но мы не можем оставить его здесь на всю ночь!

Гэйб завязал узел так, чтобы веревка свободно вращалась на стволе дуба. Потом опустился рядом с Честером на колени и пропустил свободный конец веревки под собачий ошейник. Завязывая второй узел, он сказал:

– Он не откажется войти в дом после того, как проведет тут весь день. Слышишь, ты, типчик? – Он похлопал Честера по боку. – Если хочешь оставаться в компании, придется тебе полюбить Крикли-холл.

– Он вымокнет, если пойдет дождь! – Лорен еще крепче вцепилась в Честера.

– Если пойдет дождь, я заберу его в дом, а если будет выть и скулить, отправлю в подвал. Мне и самому это не слишком нравится, Лорен, но у нас нет другого выхода.

Гэйб взял дочь за локоть и заставил встать на ноги. Она еще несколько раз погладила Честера по голове, прежде чем отправиться за отцом к дому. Когда они оба оглянулись, Честер стоял неподвижно, задрав хвост, и наблюдал за ними, как будто ожидая, что хозяева вот-вот вернутся. Гэйб обнял Лорен за плечи и мягко подтолкнул вперед.

– С Честером все будет в порядке. Подожди, увидишь – он сообразит, что жизнь в доме куда приятнее, а в хорошей компании даже намного лучше, чем пребывание под деревом на привязи, в полном одиночестве.

– Но почему Честеру не нравится этот дом, па? – горестным тоном спросила Лорен.

– Ну, полагаю, он бы предпочел свой настоящий дом, как и все мы, – сказал Гэйб. – Незнакомое место заставляет его нервничать. Но он вообще довольно нервная дворняжка, всегда таким был.

Если Лорен и удовлетворил ответ отца, она никак этого не показала. Девочка молча шла рядом с Гэйбом, и на ее лице застыло встревоженное выражение. Гэйб призадумался, не совершил ли он ошибки, притащив семью сюда, в Холлоу-Бэй. Черт побери, далее собаку тошнит от этого местечка. Но Гэйб ведь старался сделать как лучше: годовщина исчезновения Кэма приближалась, и Гэйб не хотел, чтобы все они – и в особенности Эва – встретили ее в том доме, где родился их сын, где он рос и где слишком многое постоянно напоминало о нем.

Отец и дочь вошли в главную дверь Крикли-холла, и Гэйб постучал в окно кухни, когда они проходили мимо него, – Эва сразу обернулась. Они с Келли уже накрывали на стол. Эва кивнула и улыбнулась входящим.

Дверь кухни была открыта, как и предполагал Гэйб. (Пусть это и неразумно, однако что-то внутри Эвы заставляло ее держать незапертой дверь их лондонского дома. Как будто боязнь, что Кэм может вернуться и расстроиться из-за того, что дверь закрыта на ключ.) Отец и дочь вошли внутрь, топая ботинками по толстому коврику, чтобы стряхнуть дождевую воду и грязь. К удивлению Гэйба, Эва все еще улыбалась.

– Вы быстро его нашли, – сказала она, имея в виду их домашнего любимца, привязанного к дереву под окном.

– Да, – согласился Гэйб, снимая свой любимый морской бушлат. – Он побежал наверх, видимо, решил добраться до города.

К еще большему его удивлению, Эва поцеловала в щеку его, а потом и Лорен. Это было чем-то вроде внезапного просветления для жены, внутренне отсутствовавшей так долго. Пораженный, но весьма довольный, Гэйб в некотором замешательстве всмотрелся в лицо Эвы.

– Папуля, а почему ты не привел Честера сюда? – Келли таращилась на отца снизу вверх, держа в пухлой маленькой ручке четыре столовые ложки. Эва, видимо, поднимала дочь, чтобы та могла выглянуть в окно, когда явились Гэйб и Лорен, дабы убедиться, что Честер нашелся.

– Потому что он сказал мне, что хочет немножко подышать свежим воздухом. Он устал сидеть взаперти целыми днями напролет.

– Честер не умеет говорить, папочка.

– Конечно умеет! Ты просто ни разу не оказывалась рядом, когда он говорил что-нибудь.

– Ну уж! – важно произнесла Келли.

– Ты мне не веришь? Когда я был ковбоем в Америке, у меня была лошадь, которая вообще болтала без передышки.

Эва и Лорен весело переглянулись.

– У Вуди нет говорящей лошади, – с сомнением возразила Келли, имея в виду один из своих любимых мультфильмов.

– Это потому, что у него вообще никакой лошади нет.

Эва вмешалась в их разговор.

– Гэйб, ты зря внушаешь ей такую идею, потом самому придется выкручиваться. Ты ведь знаешь, она верит всему, что ты говоришь.

Гэйб только ухмыльнулся в ответ.

– Ничего, Лорен сумеет найти выход.

– Ну конечно, тебя ведь не было поблизости, когда мои друзья смеялись надо мной. Я до сих пор разочарована в Рождественском Дедушке.

Голова Келли тут же повернулась в сторону старшей сестры.

– Рождественский Дедушка?..

– Ты еще слишком маленькая, чтобы понять, Келли, – терпеливо сообщила ей Лорен. – Папа просто сочинял разные истории.

Келли вновь обратила свое внимание на отца.

– Ну, посмотрим, кто тут у нас вдруг повзрослел, – поддразнил Гэйб старшую дочь.

Эва снова вмешалась, прежде чем Келли успела услышать что-нибудь такое, что лишило бы ее новогодних иллюзий.

– Похоже, ты сам еще не успел стать взрослым, – сказала она Гэйбу, и, как ни странно, ее улыбка была искренней.

Гэйб уставился на жену. Неужели к ней вернулась хотя бы часть прежнего сияния? Гэйб почувствовал, как у него стремительно улучшается настроение.

– Ты хорошо провела утро? – спросил он, как бы бросая пробный шар. Когда они с Лорен садились в машину, Эва выглядела как обычно – подавленной и измученной. Неужели что-то случилось за то время, пока они с Лорен отсутствовали? Если так, то, может быть, Эва решила отложить объяснение до того момента, когда они с Гэйбом останутся одни? Чуть терпения, и все прояснится.

Но Эва все молчала и молчала, несмотря на то что печаль, беспросветная и неизбывная, вдруг отступила – словно в темную комнату проник солнечный луч. Она оживилась, искра жизни вновь зажглась в ее глазах, а движения утратили медлительность. Гэйб вновь увидел перед собой ту женщину, которую любил столько лет, и боялся сказать лишнее слово, чтобы не вспугнуть перемену.

Он не пытался выяснить причину даже тогда, когда они остались одни, а девчонки убежали к себе. Только один-единственный вопрос сорвался с его губ: «Ты в порядке, дорогая?» – и она повернулась к нему и просто кивнула: «Да».

И ничего больше.

Он оставил все как есть. Может быть, ее разум начал наконец понемногу справляться с тоской и с чувством вины. Если так, решил Гэйб, то перемены, наверное, будут медленны, но, по крайней мере, может быть, именно сегодня их можно поздравить с первым шагом к полному выздоровлению. Гэйб надеялся, что так оно и будет.