Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

   – Никколо не мой ученик, – заметил Сандро, подходя к ним.

   – Я говорил о себе, – пояснил Леонардо.

   – Леонардо, ты считаешь, что я совсем не способен к иронии? – усмехнулся Сандро. Симонетта взяла его за руку, и он мгновенно присмирел.

   – Я поражён вашими достижениями в запоминании, – сказал Леонардо Куану, и тот в ответ с улыбкой поклонился. – У вас есть какая-то система, подобная той, что описана в «Ad Herennium»?

   – Разумеется, есть, мой синьор, – сказал Куан. – Подобно вашему уважаемому Цицерону, мы помещаем первые мысли в воображаемую прихожую, а потом воображаем помещение, которое со временем заполняется образами воспоминаний; но тогда как вы возводите огромные соборы памяти, мы создаём замки, монастыри... целые города. Вы пользуетесь вашим собором памяти, чтобы суметь заглянуть в три времени?

   – Не уверен, что понимаю ваш вопрос.

   – Святой Августин писал, что есть три времени: настоящее прошедшего, настоящее нынешнего и настоящее будущего. Моя система обучения позволяет адепту запоминать то, что было до него... помнить непрожитое прошлое – и будущее.

Леонардо почувствовал раздражение – как случалось всегда, когда он сталкивался с религиозными предрассудками.

   – Не эта ли система описана в книге, которая лежала на столе перед вами?

   – «Тайна Золотого Цветка», – сказал Куан, – это лишь основа. – Он порылся в мешке и подал Леонардо книгу. – Вы хотели бы взять её? Она о памяти и распространении света. Мастер Тосканелли говорил, что вам это интересно.

   – Да, я немного интересуюсь оптикой. – Леонардо рассматривал книгу. – Но эта книга слишком ценна...

   – Если меня уже не будет во Флоренции, когда вы прочитаете книгу, вы сможете вернуть её мессеру Тосканелли. Я пользовался его щедрым гостеприимством последние несколько дней.

   – Воля ваша, – сказал Леонардо. – И спасибо. Я удостоверюсь, что её вернули.

Куан улыбнулся, словно чувствовал недоверчивость Леонардо.

   – Именно благодаря подобной системе Людовик Саксонский утверждал, что ран у нашего Спасителя было пять тысяч четыреста девятнадцать. Вычитали «Rhetorica Divina»[55]55
  «Божественная риторика» (лат.).


[Закрыть]?

   – Признаться, нет, – страдая, пробормотал Леонардо.

   – Кажется, в христианском мире книги добывать труднее, – заметил Куан, с улыбкой глядя на Симонетгу. – Я упомянул эту книгу лишь потому, что в ней приводится система, похожая на мою. «Rhetorica Divina» даёт возможность присутствовать при Распятии и пережить его.

   – Но надо быть очень осторожным, потому что Церковь почитает подобные книги спорными, – вмешался подошедший к ним молодой кардинал. Похоже, он особо заинтересовался Симонеттой, потому что встал рядом с ней. Сандро вежливо отступил, но лицо его вспыхнуло. – Многие наши учёнейшие теологи считают подобное предполагаемое вторжение в божественные области ложными, пустыми фантазиями, а эти духовные упражнения, как их называют, – немногим лучше, чем суеверная болтовня. Если эти братья правы, то ваше представление – само по себе ересь.

Куан поклонился кардиналу.

   – Это было бы огромным несчастьем, ибо тогда те, кто предшествовал мне, тоже стали бы известны как еретики: святой Фома Аквинский, Августин, милосердный целитель. – Лёгкая насмешка и ехидное выражение, на миг тронувшее каменное лицо Куана, не укрылись от Леонардо... и от кардинала тоже.

   – Кощунственно даже делать подобные сравнения, – сказал он. – У вас грешная невозрождаемая душа, синьор, и я постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы в будущем вам не удавалось столь свободно отравлять наш христианский источник.

Симонетта коснулась руки кардинала.

   – Вы не так поняли Куана, ваше преосвященство. Он достойный человек, он радеет за Христа и заслуживает похвалы. – Она отвела его в сторонку. – Не будете ли вы так добры составить мне компанию на некоторое время?

Кардинал коснулся книги, которую держал в руках Леонардо.

   – Мне страшно за вашу душу, signore artista. Она подвергается такому искушению. – И он ушёл с Симонеттой.

В зале сильные слуги ловко сдвигали вместе секции танцевального помоста, украшенного гобеленами, статуями, со скамьями для знати. Запели рога, и на помосте появились танцоры – мужчины и женщины в откровенных костюмах персикового цвета.

Гости расступались перед Симонеттой и кардиналом: они заняли свои места, и труппа поклонилась им.

   – Идём посмотрим, – сказал Никколо Сандро; тот, явно расстроенный, извинился перед Леонардо и Куаном.

   – Ваш друг, кажется, целиком пленён прекрасной дамой, – заметил Куан.

   – Это его крест, – отозвался Леонардо.

   – Кстати, о крестах, – сказал Куан, – не лучше ли будет вам возвратить мне книжечку, которую я вам дал, и не навлекать на себя кардинальский гнев?

   – Едва ли его можно считать священником, – Леонардо против воли улыбнулся, – но зачем вы злили его?

   – Я не собирался этого делать, – сказал Куан. – Он был зол ещё до того, как я привлёк его внимание.

   – Он может быть сильным врагом.

   – Мне не нужны враги.

   – Вы только что создали одного.

   – Но я не задержусь в вашей прекрасной стране, мастер Леонардо. Скоро я возвращаюсь в край, где ваш красивый язык не звучал никогда.

   – А где это?

   – Разве вы не беседовали с мастером Тосканелли? – удивился Куан.

   – О чём?

   – А, – сказал Куан, словно в этом и заключался ответ.

   – Откуда вы знаете маэстро? – поинтересовался Леонардо.

   – Мы с мастером Тосканелли какое-то время переписывались. Обменивались книгами и кое-какими полезными сведениями. Я бывал в ваших землях довольно регулярно и, должен сказать, получил немалую выгоду от торговли со многими вашими княжествами, хотя торговля и не истинное моё призвание.

   – Что же тогда?

   – Я путешественник, искатель знаний, как ваш знаменитый Марко Поло[56]56
  ...знаменитый Марко Поло. – Поло Марко (1254—1324) – итальянский путешественник.


[Закрыть]. И инженер, как вы, мастер Леонардо. Маэстро pagholo Medicho[57]57
  Добрый доктор (ит.).


[Закрыть] говорил мне о вас.

Леонардо поразило, что Куан так близко знает Тосканелли, потому что только самые близкие люди называли его «pagholo Medicho».

   – Нам суждено было встретиться, – продолжал Куан.

   – А... и вы узнали об этом предначертании, «вспомнив» наше будущее? – спросил Леонардо.

Куан чуть склонил голову и улыбнулся.

   – И куда вы теперь собираетесь? На родину?

   – Это зависит от маэстро и от посланника султана вавилонского, Деватдара Сирийского. Он тоже здесь, на приёме. – Куан указал на человека в тюрбане и модном флорентийском костюме, которого Леонардо приметил ещё раньше. Симонетта как раз представляла его молодому кардиналу. Куан засмеялся.

   – Его преосвященство и Деватдар – полные противоположности.

   – Что правда, то правда, – согласился Леонардо.

Когда Куан направился к помосту, где сидели Симонетта, кардинал и Никколо, мальчик оставил их и через всю залу перебежал к Леонардо.

   – Пойдём, ты должен взглянуть на танцоров! Они такие лёгкие и прекрасные, будто сильфы, того и гляди, взлетят.

   – Судя по тому, что рассказал мне Сандро, ты довольно уже успел насладиться красотой для одной ночи.

Никколо потупился.

   – Ты хочешь остаться один, маэстро?

   – Возможно – на время.

   – Ты всё ещё грустишь, мастер?

Леонардо улыбнулся мальчику и сжал его плечо.

   – А ты... ты всё ещё боишься?

   – Мне будут сниться кошмары про этого растерзанного мальчика. Но сейчас мне надо не думать об этом.

   – Практичная философия.

   – Именно. И тебе также не нужно думать о своей...

Но тут вдруг появилась Симонетта.

   – Идём, Леонардо, время уходить, – сказала она. – Окажете ли вы – ты и твой юный друг – мне честь, проводив меня домой?

   – А как же танцы? – спросил Леонардо.

   – Наш друг с Востока собрался танцевать собственный танец с его преосвященством и посланником султана, – засмеялась она. – Думаю, его преосвященство собьётся с ног в заботах с нашими сановными гостями. Благодарение нашей Святой Матери, по крайней мере, дела отвлекут его от несомненно духовного интереса, который он питает ко мне.

   – Где Сандро? – спросил Леонардо. – Уверен, что он...

   – Он приходит в себя, – перебила его Симонетта. – И, думаю, нам лучше уйти, пока он не вернулся.

   – Это может задеть его чувства.

   – Они и так задеты. – Симонетта повернулась к Никколо и попросила его принести ей леденцов. Когда мальчик отошёл, она продолжала: – Ревность Сандро сегодня взяла верх над его самообладанием. Он выпил слишком много и допрашивал меня, как муж. Завтра, думаю, он опомнится и будет каяться. Но сегодня он сам не свой.

   – Он думает, что...

Симонетта взглянула на него.

   – Да, он думает, что у нас с тобой связь.

   – Но каким образом?..

   – Быть может, Нери сочинил что-нибудь, он это любит.

Вернулся Никколо с конфетами.

   – Идём? – спросила Симонетта, и они вышли. Слуги с шандалами вели их сквозь залы; но в гулкой тьме было слышно, как Сандро зовёт:

   – Симонетта! Симонетта...

Голос его был слаб, как приятное воспоминание.

Глава 5

Когда человек сотворяет в воображении своём

некий материальный предмет, то предмет сей

обретает реальное существование (spiritus ymaginarius).

Аль-маджрити

Сосредоточась на мыслях, взлетишь;

сосредоточась на желаниях, упадёшь.

«Тайна Золотого Цветка»

И узришь себя падающим с большой высоты...

Леонардо да Винчи

Можно было подумать, что Великая Птица уже взлетела, что она парит в дымке утреннего воздуха, как огромная, небывалая колибри. Эта химерическая тварь свисала с высокого аттического потолка Леонардовой мастерской в bottega Верроккьо: резная доска, снабжённая рукоятками ручного управления, петлями из хорошо выдубленной кожи, педалями, воротом, вёслами и седлом. Большие ребристые крылья из тростника, бумазеи и накрахмаленной тафты соединялись с более широким концом доски. Они были выкрашены в ярко-красный и золотой, цвета Медичи, ибо именно Медичи будет присутствовать при его первом полёте. Как писал Леонардо в своей записной книжке: «Помни, что птица твоя должна подражать не чему иному, как летучей мыши, на том основании, что её перепонки образуют арматуру или, вернее, связь между арматурами, то есть главную часть крыльев. И если ты подражал крыльям пернатых, то знай, что у них более мощные кости и сухожилия, то есть перья их друг с другом не соединены, и сквозь них проходит воздух. А летучей мыши помогает перепонка, которая соединяет целое и которая не сквозная». Он писал заметки справа налево зеркальным шрифтом своего изобретения – ему не хотелось, чтобы у него крали идеи.

Хоть он и сидел перед холстом, на котором писал, и глаза его жгло от испарений лака, льняного масла и первосортного скипидара, Леонардо тревожно поглядывал вверх, на своё изобретение. Оно заполняло всю верхнюю часть комнаты, потому что размах его крыльев был свыше двадцати пяти пядей – более пяти футов.

В течение последних нескольких дней Леонардо пребывал в уверенности, что с его Великой Птицей что-то не так, однако не мог и предположить, что именно. Не мог он и толком спать: ему снились кошмары из-за мрачных предчувствий, связанных с летающей машиной, которой предстояло слететь с вершины горы через десять дней. Кошмар был всегда один и тот же: он падает с огромной высоты... без крыльев, без сбруи... в пустоту сияющей бездны, а над ним, возносясь на головокружительную высоту, вздымаются знакомые, озарённые солнцем холмы и горы Винчи.

Он оторвался от машины, чтобы в утренние часы поработать над маленькой Мадонной для Лоренцо: Первый Гражданин заказал её, чтобы подарить Симонетте. Они конечно же хотели бы видеть, что картина подвигается, особенно Симонетга. Леонардо говорил ей, что полотно близко к завершению; ложь, разумеется, потому что он был слишком занят Великой Птицей, чтобы завершать заказанное.

В дверь знакомо постучали: два едва слышных удара, затем один громкий.

   – Входи, Андреа, не тяни кота за хвост, – отозвался Леонардо, не вставая из-за холста.

Верроккьо ввалился в комнату вместе со своим старшим подмастерьем Франческо ди Симоне, кряжистым полнолицым человеком средних лет, чьё мускулистое тело только-только начало обрастать жирком. Франческо нёс серебряный поднос, на котором были холодное мясо, фрукты и две кружки молока. Он поставил поднос на стол рядом с Леонардо. Верроккьо и Франческо трудились уже давно, об этом говорила гипсовая и мраморная пыль, которая покрывала их лица и сыпалась с одежды. Оба были небриты и в рабочем платье, хотя то, что носил Верроккьо, больше напоминало рясу. Леонардо частенько гадал, уж не считает ли себя Верроккьо в искусстве чем-то вроде аббата.

   – Ну, по крайней мере, ты не спишь, – сказал Андреа Леонардо, оценивающе глядя на полотно в работе. А потом вдруг хлопнул в ладоши, да так сильно, что Никколо, спавший сладким сном на тюфяке рядом с постелью Леонардо, с криком проснулся. Андреа крякнул и сказал: – Доброго утра, юный господин. Быть может, мне стоило бы попросить своего другого ученика давать тебе столько работы, чтобы ты бывал занят по утрам.

   – Извините, мастер Андреа, но мы с маэстро Леонардо проработали почти всю ночь. – Никколо сбросил красный шерстяной ночной колпак и торопливо натягивал одежду, что лежала на полу возле тюфяка.

   – Ах, так он теперь уже маэстро Леонардо? – добродушно уточнил Андреа. – Слушай, не пойдёшь ли ты с моим добрым другом Франческо? Я уверен, он найдёт тебе ещё какое-нибудь поручение.

Андреа подмигнул Франческо. Никколо, похоже, это предложение вовсе не пришлось по вкусу. Лицо его заливала краска.

   – В чём дело, Никколо? – спросил Леонардо.

   – Вчера, когда ты выходил в город, мы посылали твоего ученика по одному делу. Когда ты был новичком, по тому же адресу отправляли и тебя.

Леонардо улыбнулся: он вспомнил, о чём идёт речь. Когда он впервые пришёл в bottega Верроккьо, ему было велено сходить на Виа Торнабуони к одному торговцу красками и принести совершенно особенную картину – она была разрезана на кусочки.

   – Это проделали и с тобой, Леонардо? – спросил Никколо; он всё ещё стоял рядом с тюфяком, словно стыдясь сделать хоть шаг.

   – Но твой мастер успешно собрал всё, за чем его посылали, – сказал Франческо. – А вот ты, юноша, возвратился ни с чем.

   – Разве это возможно? – спросил Никколо у Леонардо.

   – Давай, Леонардо, расскажи ему, – сказал Андреа, – а заодно позавтракайте. Сегодня я доволен – у меня новости.

   – И какие же? – поинтересовался Леонардо.

   – Сперва расскажи Никколо свою историю.

   – Меня ждёт работа, – сказал Франческо, – для одного дня я достаточно напраздновался. Надо глянуть, как идут дела в студии, а внизу сидят пятнадцать ученичков и бездельничают напропалую.

   – Ты должен научиться отдыхать, когда мастер приказывает, – заметил Андреа.

   – Я хочу видеть лица своего семейства хотя бы раз в сутки, Андреа, – ответил Франческо. – А вот ты сегодня будешь работать за полночь, или я не знаю тебя?

Он вежливо поклонился и вышел.

Андреа вгрызся в яблоко и с набитым ртом сказал:

   – Будь у меня ещё десяток таких, как он, Леонардо, я был бы богат. Не то что ты – ты ведь, хоть и считаешься формально моим учеником, работаешь только тогда, когда тебе вздумается.

   – И ты, и мой отец неплохо нажились на моих трудах и идеях. А ты даже продаёшь мои изобретения за хорошую цену.

   – Мы с твоим отцом получаем не так много, как ты думаешь. Моей доли не хватит даже на то, чтобы содержать этот дом в течение недели.

   – Если бы Бог не благословил тебя столькими родственниками...

   – Возьми-ка фруктов и расскажи Никколо свою историю, – посоветовал Андреа, сияя как начищенный грош. – Мальчик должен знать, чего ему не дано.

Леонардо повернулся к Никколо.

   – Когда я был маленьким учеником, меня тоже втравили в эту чепуху. Как и ты, я отправился в лавку за картиной, а когда объяснил хозяину, зачем пришёл – он чуть не умер со смеху. А потом сказал, что я стал мишенью одной из шуточек маэстро Верроккьо. Я не поверил ему, потому что испугался, что, если вернусь к Андреа с изрезанной картиной, меня отошлют обратно к отцу и он сделает из меня нотариуса. А быть учеником – даже у такого презренного мерзавца, как Андреа – мне хотелось куда больше, чем оказаться прикованным к столу нотариуса.

Андреа хмыкнул и уселся на стол рядом с Леонардо.

   – Я попросил торговца дать мне краски, которыми была написана злосчастная картина, и прямо на полу смешал льняное масло с ганзейской жёлтой, оксидом хрома, розовым краппом, индиго и кобальтом. У меня были основные цвета, и нанести их осторожно на холст, один за другим, и проследить, чтобы они не смешались, было уже совсем просто. А потом я залил всё это яичным белком и осторожненько отнёс своему мастеру.

   – У меня глаза на лоб полезли, когда я увидел эту... писанину, – вставил Андреа. – Так что, видишь ли, Никко, я надеялся, что ты последуешь своему мастеру, потому что никто из учеников, кроме Леонардо, никогда не предлагал такого творческого решения.

Никколо совсем упал духом.

   – Иди поешь, – сказал ему Леонардо. – Я уже говорил тебе: у тебя слишком негибкий характер. Ничего нельзя решить, когда мысли стянуты так туго. Отпусти их парить, как птицы – лишь тогда ты сумеешь их поймать. А теперь, если ты готов приступить к науке, живописи и поэзии с тем же жаром, с каким приступил к изучению женщин, – тебя ждёт удача.

   – Это ещё что такое? – осведомился Андреа.

   – Наш Никко – настоящий amoroso[58]58
  Первый любовник (театр.; ит.).


[Закрыть]. Кажется, кроме всего прочего, он перенял у Тосканелли искусство обольщать служанок.

Андреа расхохотался.

   – Этим штучкам он от Тосканелли научиться не мог, но, возможно, старик был прав, отдав этого мальчишку под твою опеку, Леонардо. «Paris cum paribus»[59]59
  «Подобное к подобному» (лат.).


[Закрыть], то есть, как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Или, как писал наш любимый Вергилий, «amantes amentes». И это верно, милый мой Леонардо: кто влюблён, тот безумен. – Он состроил Леонардо насмешливо-мерзкую гримасу. Потом сказал Никколо: – Иди наконец к столу и ешь свой завтрак.

Никколо подчинился и ел жадно, как обжора, даже пролил молоко на колени.

   – Глядя на него, и не догадаешься, что он из хорошей семьи, – заметил Андреа, наблюдая, как Никколо набивает рот.

   – Он просто расслабился, – сказал Леонардо. – Вспомни, каким он был суровым и церемонным, когда маэстро Тосканелли притащил его к нам.

   – И то верно.

   – Ну, а теперь выкладывай свои новости, – предложил Леонардо.

   – Его великолепие сообщил мне, что моего «Давида» поставят в самом Палаццо Веккио, над главной лестницей. – Андреа не смог сдержать довольной усмешки.

Леонардо кивнул.

   – Но ты же наверняка знал, что для столь гениальной работы Лоренцо отыщет особо почётное место.

   – Не знаю, Леонардо, кого ты хвалишь, меня или себя, – сказал Андреа, – в конце концов, ты ведь был моделью «Давида».

   – Ты работал очень вольно, – возразил Леонардо, – Может, ты и начал с моих черт, но создал из частного нечто обобщённое. Похвала надлежит тебе.

   – Боюсь, эта приятная беседа будет стоить мне и времени и денег, – вздохнул Андреа.

Леонардо рассмеялся.

   – Правду сказать, сегодня я должен уехать из города.

Андреа поднял взгляд на летающую машину Леонардо.

   – Никто не упрекнёт тебя, если ты откажешься от своей задумки или хотя бы позволишь кому-нибудь лететь вместо тебя. Тебе не нужно доказывать Лоренцо, каков ты есть.

Никколо глянул на них прямо и искренне.

   – Я полечу на твоей механической птице, Леонардо.

   – Нет, это должен быть я.

   – Ты не уверен, что механизм заработает?

   – Мне тревожно, – признался Леонардо – С моей Великой Птицей что-то не так, но я никак не пойму, что именно. Меня это убивает.

   – Тогда ты не должен лететь!

   – Она полетит, Андреа, обещаю тебе!

   – Тогда возьми хоть день на подготовку – с моего благословения, – сказал Верроккьо.

   – Премного благодарен, – отвечал Леонардо, и оба рассмеялись, зная, что Леонардо всё равно отправится за город, отпустит его Верроккьо или нет. – Ну, так какие же у тебя новости? – напомнил Леонардо.

   – Сегодня утром его великолепие посетил нашу студию, – сказал Андреа.

   – Он был здесь и ты не позвал меня? – сердито спросил Леонардо.

   – Я было послал за тобой Тисту, но Лоренцо велел ему не тревожить тебя, если ты пишешь его маленькую Мадонну.

Леонардо застонал.

   – Что бы ни заявлял Лоренцо, от этого ему не уйти, – продолжал Андреа. – Он покупает виллу Кастелло, и ему нужно обставлять её. А потому он, и Анджело Полициано, и ещё один чудной парень по имени Пико делла Мирандола пронеслись по этой бедной bottega как саранча, заказывая всё, что только можно себе представить: фонтаны, вилки, кубки, гобелены, садовые скамьи и cassone[60]60
  Ларь, сундук (ит.).


[Закрыть]. Когда обо всём было переговорено, порешили, что сундуками займётся Пьетро Перуджино, а наш милый Сандро напишет большую картину. Кое-что сделает Филиппо Липпи. Но работы более чем достаточно, и большая её часть – наша.

   – Твоя, – поправил Леонардо, раздосадованный тем, что Лоренцо ничего не заказал лично ему.

   – Ради Бога, Леонардо, не гляди так мрачно, – сказал Андреа. – Его великолепие не забыл про тебя. У меня, кстати, великолепная новость, но сперва, должен признаться, мне хотелось немного подразнить тебя. Так что извини.

   – Ладно. И что же это за новость? – с возросшим интересом спросил Леонардо.

   – Лоренцо спрашивал, не соглашусь ли я отпустить тебя... – Андреа сделал драматическую паузу. – Он хочет, чтобы ты жил и работал в садах Медичи; особо его волнует восстановление античной статуи сатира Марсия. Тебе в общем-то придётся создавать её заново из старого камня.

   – Но ведь это же ты работал над...

   – У меня и так работы по горло, – сказал Андреа. – Но ты – мой прекрасный бывший ученик и будущий представитель у Первого Гражданина, – ты станешь частью двора Медичи. Станешь членом его семейства – как Сандро.

   – А как же я? – вмешался Никколо. – Я пойду с тобой, Леонардо, или останусь с мастером Андреа?

   – А чего хочешь ты? – спросил Андреа.

Глядя вниз, на поднос с едой, Никколо ответил:

   – Думаю, мне будет лучше пойти с мастером Леонардо; к тому же этого хотел бы маэстро Тосканелли.

   – Значит, решено, – польщённо сказал Леонардо.

   – Ты хочешь сказать, что предпочитаешь общество Леонардо нашему? – спросил Андреа.

Никколо не подымал глаз, он смотрел на стол с таким упорством, словно хотел взглядом процарапать столешницу.

   – Да ладно, ладно, – со смехом сказал Андреа. – Мы разрешаем тебе поднять голову от тарелки.

   – А Сандро был с Лоренцо? – спросил Леонардо, чувствуя себя виноватым: он не разговаривал с другом с тех пор, как ушёл с вечеринки Нери вместе с Симонеттой и Никколо.

   – Нет. – Андреа вздохнул. – Лоренцо сказал мне, что заезжал к нему домой, но влюблённый болван отказался покинуть постель. Снова убивается по Симонетте. Быть может, ты сумеешь подбодрить его добрыми вестями.

   – Постараюсь.

   – Как ты себя чувствуешь?

   – Прекрасно. – Леонардо солгал, потому что Андреа интересовался его чувствами к Джиневре.

   – Попробую поверить. – С этими словами Андреа подал Леонардо письмо. – Его принёс сегодня поутру слуга Николини. Не секрет, о чём оно?

   – Николини желает, чтобы я начал писать портрет Джиневры, – проговорил Леонардо. – Он примет меня на следующей неделе. – Он чувствовал, как его затопляет гнев и – одновременно – тёплая волна предвкушения. По крайней мере, он будет видеть свою любимую Джиневру; однако предложение должно было исходить от отца Джиневры, а не от Николини. Воистину Николини отнял у де Бенчи всё: имя, честь, имущество пошли в приданое Джиневре. Какой бы кучи флоринов ни стоила старику Джиневра, она была bon marche[61]61
  Выгодная покупка (фр.)


[Закрыть]. Но надежда ещё есть, сказал себе Леонардо, спасибо Симонетте: её уловки уже подталкивают Лоренцо и Джулиано к действию. Наверняка скоро можно будет что-то сделать. В конце концов, союз Николини с семейством Пацци не делает его милее для Медичи. Николини может быть сколь угодно опытен в делах денежных и политических, но в делах любви его, возможно, удастся превзойти...

Андреа кивнул и сказал:

   – Необходимо, чтобы ты был здесь вечером пораньше: Лоренцо хочет привезти Симонетту – взглянуть, как подвигается маленькая Мадонна. Не уезжай далеко, не то опоздаешь. – Он опять взглянул на картину, словно заворожённый шафрановой лессировкой, которая придавала Мадонне, похожей на юную Симонетту, сияющий золотистый блеск.

   – Нам пора, – сказал Леонардо, потому что Андреа смотрел так, словно готов был любоваться полотном всё утро.

   – Не забудь, что я тебе сказал, – напомнил Андреа. – Ты выкажешь себя невежей, если не будешь здесь к прибытию Лоренцо и его друзей.

И он вышел, явно всё ещё очарованный картиной, забыв попрощаться с Никколо.

   – Давай, Никко, – Леонардо вдруг исполнился энергии, – одевайся.

Сам он в это время нанёс на своё полотно несколько завершающих мазков, потом быстро вымыл кисти, прицепил к поясу записную книжку и снова, вывернув шею, оглядел подвешенное к потолку изобретение. Ему требовался ответ – однако он даже не знал пока, о чём спрашивать.

Когда они уже выходили, Леонардо почувствовал, что кое-что забыл.

   – Никко, захвати книгу, которую дал мне мастер Куан. Мне, может быть, понадобится почитать за городом.

   – За городом? – переспросил Никколо, бережно убирая книгу в мешок, который нёс под мышкой.

   – Ты не любишь природу? – саркастически осведомился Леонардо. – «Usus est optimum magister»[62]62
  Практика лучший учитель (лат.).


[Закрыть], и в этом я всем сердцем согласен с древними. Природа – мать любого опыта; а опыт должен стать твоим учителем, потому что я обнаружил, что даже Аристотель кое в чём ошибается. – И продолжал, когда они уже вышли из bottega: – Но эти господа из школы маэстро Фиччино ходят такие важные, надутые, и на все случаи жизни у них готова цитата из вечного Платона или Аристотеля. Они презирают меня, потому что я изобретатель, но какого же порицания заслуживают они сами за то, что ничего не изобретают, все эти пустозвоны и пересказчики чужих трудов? Они считают мои увеличительные линзы трюком фокусника, и знаешь почему? – Никколо не успел и рта раскрыть, а Леонардо уже продолжал: – Потому что они считают, что из всех органов чувств менее всего следует доверять зрению – а глаз, кстати говоря, главный орган. Однако это не мешает им тайно носить очки. Лицемеры!

   – Ты, кажется, очень зол, маэстро, – сказал Никколо.

Смущённый собственной обличительной речью, Леонардо рассмеялся и сказал:

   – Может быть, но пусть тебя это не тревожит, мой юный друг.

   – Однако маэстро Тосканелли уважает мессера Фиччино.

   – Он уважает Платона и Аристотеля, так уж заодно и... Но он ведь не учит в академии, не так ли? Вместо этого он читает лекции в Санто Спирито, в школе братьев августинцев. Это должно кое о чём говорить тебе.

   – Думаю, это говорит мне, что тебе есть об кого точить зубы, мастер... то же мне говорил и маэстро Тосканелли.

   – Что ещё он говорил тебе, Никко?

   – Что я должен учиться на твоих силе и слабости, а ещё – что ты умнее любого из академиков.

Леонардо засмеялся.

   – Ты врёшь очень искусно.

   – Это выходит само собой, маэстро.

Улицы были переполнены и шумны, а небо, пронзённое громадами Дуомо и Дворца Синьории, было безоблачным и сапфирно-синим. В воздухе разносился запах колбасы, и молодые продавцы – почти дети – стояли у лавок, криком завлекая прохожих. Этот рынок так и назывался – Иль Баккано, место крика. Леонардо купил для себя и Никколо жареного мяса, бобов, фруктов и бутыль дешёвого вина, и они пошли дальше по улочкам и рынкам. Навстречу им попадались испанские мавры со свитами рабов, мамлюки в полосатых одеждах и широких тюрбанах, татары из Московии и монголы из Китая; и купцы из Англии и Фландрии, что уже распродали привезённые шерстяные ткани и теперь держали путь на Понте Веккио покупать всякие мелочи. Никколо весь обратился в зрение, когда они проходили мимо «ночных бабочек», стоящих вместе со своими хозяевами-купцами в тени, под навесами гильдий. Эти шлюхи и содержанки демонстрировали бриллиантовые ожерелья и дорогие платья – сливового, лилового, багряного, персикового цвета. Леонардо и Никколо миновали лавку за лавкой, отпихивая молодых разносчиков и старых, изнурённых болезнями нищих. Они плыли в толпе торговцев, горожан и гостей, как щепки в море.

   – Эй, Леонардо! – окликнул торговец, а за ним и ещё один, едва Никколо и Леонардо завернули за угол. Затем на них обрушился птичий гомон – это продавцы встряхивали маленькие деревянные клетки, набитые лесными голубями, совами, ласточками, колибри, воронами, орлами и всевозможными лебедями, утками, гусями и цыплятами. Когда Леонардо подошёл ближе, птичий галдёж оглушил его ещё больше, чем вопли торговцев и покупателей.

   – Сюда, мастер! – крикнул рыжеволосый человек в поношенной куртке с рваными рукавами. Он размахивал двумя клетками, в которых сидели коршуны. Одна птица была чёрной, с вилообразным каштановым хвостом, другая – поменьше, тоже чёрная, но с хвостом иззубренным. Они бились о деревянные прутья клетки и угрожающе щёлкали клювами.

   – Купи их, мастер, пожалуйста, они ведь именно то, что тебе нужно, верно? И взгляни только, как много у меня голубей, разве они тебя больше не интересуют, мастер?

   – Коршуны действительно великолепны. – Леонардо подошёл ближе, а прочие торговцы вопили и взывали к нему так, словно он нёс святой Грааль. – Сколько?

   – Десять динаров.

   – Три.

   – Восемь.

   – Четыре, и, если ты не согласен, я поговорю с твоим соседом, который так машет руками, словно сам вот-вот взлетит.

   – По рукам! – сдался торговец.

   – А голуби?

   – За скольких, маэстро?

   – За всех.

Леонардо хорошо знали на этом рынке, и кое-кто из птицеловов и просто любопытных потихоньку стали окружать его. Мелкие торговцы старались пользоваться этим вовсю, продавая всем всё подряд.

   – Он безумен, как Аякс[63]63
  Он безумен, как Аякс. – Аякс – имя двух героев греческой мифологии, участников Троянской войны. Здесь имеется в виду Аякс Теламонид. Когда погиб герой Троянской войны Ахилл, Аякс претендовал на то, чтобы унаследовать его доспехи. Не получив желаемого, Аякс решил перебить ахейских вождей, но богиня Афина, спасая ахейцев, наслала на Аякса безумие, и жертвой его меча стали стада скота. Когда рассудок вернулся к Аяксу, он не смог пережить своего позора и кончил жизнь самоубийством.


[Закрыть], – сказал старик, который только что продал нескольких голубей и воробьёв и был так же воодушевлён, как теснившиеся вокруг молодые нищие и уличные головорезы. – Он выпустит этих птиц, сами увидите.

   – Я слышала, что он не ест мяса, – говорила одна хозяйка другой. – Он отпускает птиц на волю, потому что жалеет бедные создания.

   – Всё-таки лучше не смотреть прямо на него, – заметила другая, крестясь. – Может, он колдун. Сглазит тебя и завладеет твоей душой.

Её товарка вздрогнула и перекрестилась.

   – Никко! – позвал Леонардо ученика, шнырявшего в толпе. – Поди сюда, будешь мне помогать.

Когда Никколо появился, Леонардо сказал:

   – Если отвлечёшься от поисков шлюх, сумеешь узнать кое-что о научных наблюдениях.

Он сунул руку в клетку с голубями и схватил одного. Птичка испуганно вскрикнула; вытаскивая её из клетки, Леонардо ощутил, как бьётся в его ладони её сердце. А потом он разжал руку и смотрел, как голубь улетает. В толпе смеялись, шутили, и хлопали, и просили ещё: Он вынул из клетки другую птицу, выпустил и её. Его глаза сузились так, что почти закрылись; а когда он смотрел вслед голубю, который так неистово хлопал крыльями, что только шум толпы мог заглушить эти хлопки, то, казалось, целиком ушёл в свои мысли.