Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

   – В землях, что вы зовёте Киликией. Но это не война – скорее стычка. И для тебя это будет своего рода проверка.

   – И если я её выдержу...

   – То сможешь получить больше людей и власти, чем твой герцог Лоренцо, – сказал Деватдар. – Но сперва ты должен принять решение.

Не принимая вызова, Леонардо ровно смотрел на Деватдара.

   – И покинуть край, где претерпел столько унижений...

Глава 16
Заговор Судьбы

Люди будут ходить и не будут двигаться; будут

говорить с тем, кого нет, будут слышать того,

кто не говорит.

Леонардо да Винчи

Мы все задолжники Смерти.

Симонид

Зима выдалась необычайно холодная. Арно, как стеклом, покрылся льдом. А для Леонардо это время к тому же обернулось временем поста, потому что Зороастро не мог продавать его машин; не было и заказов. Тот маленький доход, что ещё был у Леонардо, приходил из рук его приятеля Доменико дель Гирландайо, который расписывал часовню Санта Мария Новелла. Леонардо дошёл до того, что согласился стать его помощником.

Великолепный был поистине беспощадным врагом; кроме того, Леонардо убедился, что супруг Джиневры Николини гораздо влиятельнее, чем он полагал.

Леонардо ухитрился стать персоной non grata одновременно и для Пацци, и для Медичи. Ему следовало бы принять предложение Деватдара оставить Флоренцию. Сердце его было мертво – во всяком случае, он так полагал – и всё же он не мог заставить себя покинуть христианский мир.

Но Деватдар скоро вернётся и отыщет Леонардо – для того хотя бы, чтобы отобрать свой дар: он оставил Леонардо наставника, дабы подготовить его к жизни в исламском мире и обучить арабскому – свою наложницу Айше.

Поздним февральским вечером, когда ледяной дождь намерзал на ветках деревьев, превращая их в хрусталь, и покрывал поля стеклянистой наледью, в личные покои Леонардо Айше впустила настойчивого мальчика-слугу.

Леонардо тотчас узнал его: он служил Симонетте.

   – У меня письмо для вас, маэстро.

   – От кого?

Но мальчик сунул письмо в руку Леонардо и, как вор, выбежал из комнаты. Айше посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на Леонардо, словно ожидая, что он перескажет ей содержание письма.

Письмо было с печатью, но не заклеено.

«Милый Леонардо!

Я пишу тебе со страхом, как бы это письмо не перехватили. Вот почему я велела своему слуге Луке отдать это письмо тебе в собственные руки. Он сопровождает моего мужа во Флоренцию по делам. Ты, конечно, помнишь его по нашим дням во дворце мадонны Симонетты, когда вы вдвоём писали мой портрет. Да, Леонардо, я знаю, что Гаддиано была она. Я знаю и то, что она была твоей любовницей; или, вернее, что ты был одним из её многих любовников. Она рассказала мне всё, но какое я имела право ревновать? Тем не менее я возненавидела её за то, что она мне об этом рассказала, спаси Господь её душу и прости меня за то, что виню её сейчас, когда она в вечном покое.

Я более не волнуюсь за себя – довольно я себя жалела – нет, ныне меня одолевает страх за твою жизнь... и за жизнь моего отца. Затевается какое-то лихо, какой-то заговор, и мой муж посвящён в него. Остерегайся ненависти Пацци к Медичи. Я слышала, как поминалось твоё имя. Твоё и Сандро.

Я так хочу вернуться во Флоренцию. Немного погодя я снова пришлю Луку к тебе. Молюсь, чтобы ты не отвернулся от меня. Я не могу переменить того, что говорила и делала. Мой муж держит моего отца в тисках. Мы не могли бороться с ним. Прости меня, я была дурой.

Но сердце моё всегда было твоим. Если бы только мы могли быть вместе, я более ни о чём бы не тревожилась. Но всё остаётся как есть – и слёзы превратили меня в реку. Я люблю тебя – и бессильна что-либо сделать.

Джиневра».

Раздираемый противоречивыми чувствами, Леонардо сложил письмо и спрятал под рубаху.

Он хотел бы порвать его и никогда более не вспоминать о ней – но не мог этого сделать. Она похоронила его, а теперь – возможно, из прихоти – хотела эксгумировать труп. И всё же пустой, холодный гнев, владевший им, смешивался сейчас с пробудившейся надеждой. Если Джиневра в самом деле любит его, если она так же отчаялась, как он, они всё ещё могут изменить судьбу. Они могут бежать из Флоренции – не прикован же Леонардо к этому месту! Они могли бы отправиться в Милан; там они наверняка найдут прибежище во дворце Лудовико Сфорца, который выражал интерес к трудам Леонардо...

Леонардо сел на постели, терзаясь яростью, надеждой, унижением. Он, как дитя, грезил наяву...

   – Маэстро, открой мне – что тревожит тебя? – спросила Айше по-арабски. Она стояла перед ним без накидки, длинные чёрные волосы заплетены в косу, глаза густо подведены сурьмой.

   – Ничего, – ответил Леонардо по-итальянски и знаком велел ей подойти и сесть на постель рядом с ним. Он расстегнул её жилет, обнажив полные, покрытые татуировкой груди, и ласково погладил их. На миг она, казалось, удивилась: прежде он не отвечал ни на какие её заигрывания и позволил ей спать в одной с ним комнате только ради того, чтобы спасти её от затруднений.

Потом она улыбнулась, словно поняла... словно прочитала письмо Джиневры.

Она что-то шептала ему по-арабски, когда он боролся с ней, целовал и грубо, яростно кусал её. И она боролась с ним, царапалась и кусалась, крепко сжав его пенис своими окрашенными хной пальцами. И Леонардо позволил ей ласкать его – а сам между тем снимал её одежды и смотрел, как она садится сверху, точно стервятник на настигнутую жертву, и смотрел в её большие тёмные глаза, когда она принимала его в себя. Он двигался в ней, пока она не закричала, достигнув оргазма; тело её содрогалось. Тогда он перекатил её с себя и сам навалился сверху, будто поймав её в ловушку; прижав её руки, он поднялся над ней и взял её – бешено, с ожесточением насильника. Она пыталась бороться, но он не прекращал двигаться в ней, и наконец она снова закричала. Её тело прильнуло к нему, он входил в неё, и она принимала его, они двигались в слитном ритме, то приникая друг к другу, то отстраняясь – до тех пор, покуда сам он не достиг вершины наслаждения, и в этот влажный судорожный миг он увидел Джиневру.

Она была Impruneta, Мадонна. Она улыбалась и прощала его за всё.

   – Маэстро... – едва слышно сказала Айше.

   – Да...

   – Мне больно.

– Мне больно, перестань! – взмолился Тиста – Никколо волок его прочь от новой летающей машины Леонардо, завернув руку за спину и только что не ломая её.

   – Обещаешь держаться подальше от машины маэстро? – грозно вопросил Никколо

   – Обещаю!

Никколо отпустил мальчика, и тот нервно попятился от него. Леонардо стоял в нескольких шагах, казалось совершенно забыв об их существовании, и смотрел со склона вниз, в долину. Туман, как во сне, стлался по травам; вдали, окружённая серовато-зелёными холмами, лежала Флоренция.

Леонардо прибыл сюда, чтобы испытать свой новый планер – он лежал рядом, и большие дугообразные крылья хлопали по земле. Леонардо принял совет Никколо – у новой машины были закреплённые крылья и не было двигателя. Это был именно планер. Конечно, Леонардо хотел покорить искусство полёта. Когда-нибудь он создаст машину, достойную его мастерства, он знает уже, как нужно управлять ею. А эта машина целиком соответствовала мыслям Леонардо об использовании идей природы, ибо ему предстояло обрести крылья, как если бы он и в самом деле превратился в птицу. Он повиснет в пустоте – ногами вниз, головой вверх – и будет управлять крыльями, сгибая ноги и перемещая вес. Подобно птице, он будет плыть в пустоте, парить, скользить...

Но он боялся. Он откладывал полёт на новой машине вот уже два дня – с тех пор, как они стали здесь лагерем. Он потерял уверенность в себе, хотя умом был уверен, что в машине изъянов нет. Он чувствовал, что и Никколо, и Тиста, и Айше – из шатра – наблюдают за ним.

Никколо закричал. Вздрогнув, Леонардо обернулся – и увидел, что Тиста, отвязав верёвку, удерживавшую планер на земле, забрался в упряжь под крыльями. Леонардо бросился к нему – но Тиста шагнул с обрыва прежде, чем кто-либо успел его остановить.

Крик Тисты далеко разнёсся в холодном разреженном воздухе – мальчик парил в пустом небе и вопил от радости. Он облетел гору, ловя тёплые потоки воздуха, и начал спускаться.

   – Возвращайся! – сложив ладони чашечкой, прокричал Леонардо, не в силах, однако, сдержать восторга. Машина работала! Айше стояла теперь рядом с ним – молчала, смотрела, что-то прикидывала.

   – Маэстро, я пытался остановить его, – сказал Никколо.

Но Леонардо не обратил внимания на его слова, потому что погода вдруг изменилась, и ветер забился порывами вкруг горы.

   – Держись дальше от склона! – крикнул Леонардо, но слова его пропали втуне, и оставалось лишь беспомощно смотреть, как планер, подхваченный порывом ветра, метнулся вверх, завис в холодном воздухе – и опавшим листком канул к земле.

   – Выдвинь вперёд бёдра! – кричал Леонардо.

Планер можно было заставить слушаться. Если б мальчик практиковался – это было бы не так уж трудно. Но он не практиковался, и планер юркнул вбок, врезаясь в скалу. Тисту вышвырнуло из ремней. Хватаясь за кусты и камни, он пролетел ещё футов пятьдесят.

Когда Леонардо добрался до него, Тиста был почти без сознания. Он лежал меж двух иззубренных скал – голова запрокинута, спина неестественно вывернута, руки и ноги разбросаны, как тряпичные.

   – Тебе где-нибудь больно? – спросил Леонардо. Рядом опустился на колени Никколо; лицо его было мертвеннобелым, словно в нём не осталось ни кровинки.

   – Мне совсем не больно, маэстро, – еле слышно ответил Тиста. – Пожалуйста, не сердись на меня.

   – Я не сержусь, Тиста. Но зачем ты сделал это?

   – Мне каждую ночь снилось, что я летаю. На твоей машине, Леонардо. На этой самой. Я ничего не мог с этим поделать. И я придумал, как мне добиться своего. – Тиста слабо улыбнулся. – И добился.

   – Добился, – прошептал Леонардо.

Тиста вздрогнул.

   – Никколо...

   – Я здесь.

   – Мне плохо видно. Кажется, я вижу небо.

Никколо взглянул на Леонардо, и тот отвёл глаза.

   – Леонардо?

   – Да, Тиста, я рядом.

   – Когда я стал падать, я сразу понял, что это было.

   – Что ты понял? – Леонардо позволил Никколо устроить Тисту поудобнее, но сделать можно было немногое. У мальчика была сломана спина, и обломок ребра прорвал кожу.

   – Я видел это в чернильном зеркале, когда шейх заставлял меня помогать ему в колдовстве. Я видел, что падаю. И видел тебя. – Тиста попытался сесть, и лицо его исказилось от боли. На миг он, казалось, удивился; а потом взглянул мимо Леонардо, будто слепой, и едва слышно проговорил:

   – Выбирайся отсюда. Никколо, заставь его. Ты хочешь сгореть?

Разлив Арно был разрушителен в тот год и всеми признавался дурным знамением. Однако для Леонардо, казалось, распахнулись двери удачи. В конце концов, он был сейчас в великом соборе Санта Мария дель Фьоре по недвусмысленному приглашению Джулиана, брата Лоренцо Медичи – обсудить заказ на изготовление бронзовой статуи Кларисы, жены Великолепного. И при нём было любовное послание от Джиневры – она вернулась во Флоренцию.

Она действительно любила его – несмотря ни на что.

Если правда, что несчастья ходят по трое – во что Леонардо тайно верил, – тогда, возможно, смертью бедного Тисты завершился кошмарный круг.

Леонардо и Сандро стояли у высокого алтаря рядом с другими друзьями и родичами Медичи. Было тёплое пасхальное утро, и праздничная месса вот-вот должна была начаться.

   – Перестань суетиться, – сказал Сандро.

   – А я и не заметил, что суетился, – сказал Леонардо, оглядывая огромную толпу, заполнявшую собор. – Боюсь, Джулиано опоздает или вообще не придёт. Он жаловался, что его донимает спина.

   – Не волнуйся; да и не с Джулиано ты должен встретиться. С Лоренцо.

Леонардо кивнул.

   – Мне было бы спокойнее – с Джулиано.

   – Всё будет хорошо, поверь мне. Прошлое забыто; Лоренцо не может долго таить злобу. Пригласил бы он тебя в храм, если бы не был искренен?

   – Ты говорил ему о...

   – О твоём письме? Да, но он только отмахнулся. Он получает подобные донесения пачками.

   – Тогда ему следовало бы быть поосторожнее.

   – Ты что – посадишь его под арест в его собственном palazzo?

Орган грянул грегорианский хорал – и появился Лоренцо с кардиналом Раффаэлло. Кардинал приехал с визитом из Рима. Он был совсем ещё мальчик – внучатый племянник Папы.

Лоренцо и кардинал были встречены архиепископом Флорентийским и его канониками и проведены к алтарю. Приторный запах ладана заполнил собор. Кругом посмеивались, перешёптывались и отпускали саркастические замечания о юном кардинале, дожидаясь начала службы. Леонардо огляделся: он никогда прежде не видел в храме столько народу. Толпа была огромна, даже для пасхального воскресенья.

   – Он мог бы хотя бы позаботиться о своей безопасности, – заметил Леонардо.

   – Кто? – спросил Сандро.

   – Лоренцо. Где его телохранители?

   – Здесь, можешь быть уверен. Мне жаль твоего Никколо. Ты должен бы заставить его посещать мессу.

   – Не могу, – ответил Леонардо, вспоминая, как плакал мальчик на похоронах Тисты. – Он должен сам пережить свою боль. Он считает себя виновным в случившемся. – Леонардо помолчал. – А виновен-то я.

   – Никто из вас не виновен, – сказал Сандро. – А вот и Джулиано. Кто это с ним?.. Похоже, Франческо де Пацци. – Сандро покачал головой. – Никогда не пойму политиков.

Кто-то сзади шикнул на Сандро – юный кардинал заговорил нараспев: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen». В высокой шляпе, тяжёлой парчовой пелерине и церемониальном одеянии кардинал выглядел не более чем на двенадцать лет, хотя на самом деле ему было семнадцать. Но голос у него был глубокий и звучный.

«Introibo ad altare Dei...»

Лоренцо подошёл к компании друзей, где были блестящий юный философ Полициано, Антонио Ридольфи, Сигизмондо делла Стуффа и Франческо Нори, один из Лоренцовых любимцев; всех их готовили к политической деятельности. Лоренцо встал рядом со старой ризницей и алтарём святого Зенобия, неподалёку от Сандро и Леонардо. Увидев Сандро, он улыбнулся, затем кивнул Леонардо.

   – Вот видишь? – шепнул Сандро. – Что я говорил?

Служба продолжалась – гипнотическое, пышное, великолепное действо, словно каждая нота впитала в себя вечность, каждое святое слово исходило от Бога. Антифон, «Отче наш», святое причастие. Прихожане опустились на колени.

Леонардо заметил в толпе Николини: тот выглядел богато, важно и весьма самоуверенно. Он стоял на коленях вблизи от представителей Папы Сикста и членов семей Пацци, Веспуччи и Торнабуони, все – враги Медичи.

Джиневры с ним не было, да она и писала Леонардо, что не станет публично демонстрировать своё унижение. Сегодня у Николини какие-то тайные политические дела, и его не будет... сегодня вечером, наконец-то сегодня вечером у Леонардо и Джиневры будет свидание.

«Agnus Dei, qui tollis peccata mundi: miserere nobis...»

Звякнули колокольцы, знаменуя вознесение ангелов.

Леонардо огляделся и заметил, что архиепископ торопливо пробивается к выходу; Николини следовал за ним.

– Пузырёк, взгляни-ка, – прошептал Леонардо Боттичелли; но его друг был погружен в молитву.

«Ite, missa est...»

Леонардо увидел, как Великолепный склонил голову и перекрестился. Сзади к нему подходили двое священников. Один выхватил кинжал из рукава чёрной рясы и бросился на Первого Гражданина, намереваясь, видно, рывком развернуть его к себе и полоснуть кинжалом по горлу.

Вдруг по другую сторону хора начались крики и сумятица. Крики стали паникой, паника – давкой. «Свод рушится!» – вопил кто-то, хотя великолепный свод работы Брунеллески был незыблем.

Леонардо уже бежал к Лоренцо, однако тот был быстр, как и положено отменному фехтовальщику. Он отскочил, выдернув из ножен меч и обмотав плащом левую руку. Кинжал священника лишь скользнул по шее Лоренцо, полилась кровь. Лоренцо же вонзил меч прямо в сердце убийцы, и хлынула обильная алая струя. Лоренцо повернулся, чтобы бежать, но второй священник бросился ему наперерез, и тогда Франческо Нори метнулся между Лоренцо и нападавшим. Кинжал священника вошёл ему в живот; в этот миг и подбежал к ним Леонардо.

Обозлённый тем, что Лоренцо остался жив, священник бросился на Леонардо, но тот отпрянул и воткнул свой кинжал в жирную шею противника. Взгляд Лоренцо был диким; Леонардо отшвырнул его и рванулся наперерез подбиравшемуся сзади Пацци, но Лоренцо опередил его и сам зарубил юнца. Глаза Лоренцо и Леонардо встретились; и в этот миг возродилась их дружба.

Вокруг них кипел ожесточённый бой, Леонардо и оставшиеся друзья Лоренцо образовали круг, прикрывая Великолепного от приспешников Пацци и испанцев кардиналовой свиты. Они отступали к северной ризнице; остальные двигались сзади, рубясь с преследующими их заговорщиками.

   – Быстрее! – крикнул Лоренцо Ридольфи и Сигизмондо делла Стуффа, которые торопливо пятились к массивным бронзовым вратам ризницы. Затем все вместе налегли на створки, отсекая вооружённых людей Пацци, что вопили, требуя их крови. Двери удалось продержать закрытыми достаточно долго, чтобы Полициано успел повернуть в замке ключ. Створки врат сомкнулись, сломав вражеский меч; из-за двери донеслись разочарованные вопли. Лоренцо без сил опустился на пол ризницы; на случай, если кинжал священника был отравлен, Ридольфи отсосал кровь из раны своего покровителя.

   – Джулиано... – сказал Лоренцо, и в голосе его был страх. – Джулиано жив? Я видел, как он входил в собор, я...

   – Успокойся, – сказал Полициано. – Я уверен, что с ним всё в порядке. Они охотились за тобой.

   – Нет. Они собирались убить нас обоих.

   – Я видел Джулиано, – сказал Леонардо.

   – И что?

   – Он был жив и благополучен. – Леонардо старался успокоить Лоренцо; он не мог сказать ему, что Джулиано был в обществе одного из Пацци.

Лоренцо повернулся к Полициано.

   – Нори умер, – сказал он. – Я любил его. – Он словно лишь сейчас осознал это.

Полициано кивнул. Его длинное уродливое лицо искажала та же гримаса горя, что и у Лоренцо. Внезапно Лоренцо вскочил, оттолкнул Ридольфи и попытался открыть дверь. Сигизмондо делла Стуффа оттащил его.

   – Я должен узнать... должен увидеть брата... должен быть уверен, что он не... – Голос Лоренцо прервался, будто он не мог выговорить слово «мёртв».

Зазвенел колокол на башне Палаццо Синьория; набат был так оглушителен, что Леонардо ощутил, как дрожат стены.

Потом всё стихло.

Они прислушались. Было слышно, как, плача, бормочет юный кардинал:

   – Я не знал, клянусь, я не знал...

Быть может, опасность уже миновала, быть может, кардинал там один.

Леонардо предложил взобраться на хоры, к органу – посмотреть, кто охраняет здание, если его вообще кто-нибудь охраняет. Лестница скрипела, когда он карабкался наверх, и в тусклом свете на мраморном балконе клубилась пыль.

Внизу осталось лишь несколько человек. Кардинал, один, стоял на коленях, плакал и трясся от страха. Его вырвало прямо у алтаря. Джулиано лежал на розово-зелено-белом мозаичном полу, вокруг него молились и плакали коленопреклонённые священники собора. Кровь окружала его, как тёмная тень; череп был расколот, волосы слиплись, рука неестественно вывернута, словно, умирая, он тянулся к Богу. Леонардо смотрел, и ему было плохо: кто бы ни убил Джулиано Медичи, он должен был страшно ненавидеть его, потому что грудь, многократно истыканная кинжалом, казалась одной сплошной раной. Изодранная белая шёлковая куртка превратилась в алую; Леонардо и хотел бы, но не мог не заметить этого цвета. Прежде всего он был художником, а уже потом – человеком. Воистину, сказал он себе, я проклят.

Он всё смотрел на Джулиано будто заворожённый.

А где Сандро, спросил он сам себя, что с ним? И живы ли все остальные? И что сталось с...

   – Леонардо, что ты там видишь? – прокричал снизу Лоренцо. – Джулиано жив?

Леонардо не нашёл в себе силы ему ответить.

   – Что с тобой? – спросил Сигизмондо, быстро взбегая по лестнице. Опустившись на колени подле Леонардо, он глянул вниз, в собор, на изуродованные трупы.

   – Иисусе сладчайший, Джулиано... – прошептал он. – Лоренцо не должен об этом знать. Мы должны вывести его так, чтобы он не увидел брата.

Леонардо кивнул.

   – Я поднимаюсь! – крикнул Лоренцо.

   – Нет, это мы спускаемся, – отозвался Сигизмондо. – Просто у Леонардо слегка закружилась голова.

   – А Джулиано?

   – Мы его не видели.

   – Слава Богу!

   – Аминь, – сказал Полициано. Но когда они спустились к Лоренцо и остальным, Сигизмондо взглянул на Полициано и чуть заметно покачал головой. Полициано понял всё и отвернулся: за последний час юный философ потерял двоих лучших друзей. И в этот миг Леонардо снова вспомнил о Сандро. Где он, цел ли вообще?..

Они распахнули двери и повлекли Лоренцо к выходу по залитым кровью полам Дуомо. Леонардо и Сигизмондо загораживали Лоренцо, чтобы он не увидел окровавленного трупа Джулиано. Кардинал взмолился к нему, клянясь в невиновности, но Лоренцо смотрел прямо перед собой, глухой к отчаянным мольбам юноши. Священники и настоятели удивлённо подняли глаза. Полициано сделал им знак оставаться, где они есть.

Когда они достигли дверей, Лоренцо вдруг остановился, словно почувствовав присутствие мёртвого Джулиано, словно страждущий дух брата воззвал к нему. Он оттолкнул Сигизмондо и Леонардо, увидел брата и упал на его тело.

   – Кто бы ни сделал это – он умрёт, обещаю тебе, я уничтожу их всех до последнего, клянусь в этом твоей душой, Джулиано! – И тут Лоренцо вдруг успокоился. И так, неестественно спокойный, вышел из собора.

Трупы были повсюду. Наёмников в цветах Патти прикончили флорентийские стражи порядка и жаждущая крови толпа горожан. Оборванные дети деловито обирали трупы, потрошили карманы. Кое-кто выковыривал глазные яблоки или вырезал зубы – на память. А горожане продолжали требовать крови – крови Пацци. Когда на улице появился Лоренцо, поднялся такой крик, словно он воскрес из мёртвых. Кто-то пал на колени; другие крестились; потом вдруг народ хлынул к нему, крича его имя, стараясь коснуться его.

Высокий и величественный, Лоренцо поднял руки, призывая всех к вниманию.

   – Друзья мои, я обращаюсь к вашей доброте и чувству справедливости! Пусть справедливость восторжествует, но должно также и держать себя в руках. Мы не должны карать невиновных.

   – Мы отомстим за тебя! – крикнули из толпы.

   – Мои раны несерьёзны, прошу вас...

Но Флоренция не желала успокаиваться. Лоренцо исполнил свой долг. Теперь его окружали друзья и стража, охраняя от почтительного пыла подданных.

   – Пико! – вскрикнул Лоренцо и обнял подбежавшего к нему Пико делла Мирандолу.

   – Все сходят с ума от тревоги, – сказал Пико. – Мы не знали, убит ты или спасся...

   – Мы прятались в Дуомо, – сказал Лоренцо.

   – Лучше нам укрыть тебя в более безопасном месте, – сказал Пико. – Твоя матушка дома. Она разослала людей по всему городу – искать тебя...

   – Она знает о Джулиано?

   – Мы подумали, что лучше скрыть это от неё... на время. За Джулиано уже мстят, друг мой. Предатели сокрушены. Горожане забрасывали камнями старого Джакопо Пацци и его войско, пока те не отступили. А сейчас они вешают предателей в Палаццо Синьории.

   – Что?!

   – Архиепископ пытался взять Синьорию своими силами – с наёмниками и ссыльными из Перуджи.

   – Я видел, как архиепископ заблаговременно покинул собор, – сказал Леонардо и тут вспомнил, что Николини последовал за ним.

   – Нам надо пойти туда и взглянуть, как идут дела, – сказал Лоренцо.

   – Тебе надо пойти домой и успокоить матушку, – возразил Пико. – Флоренции ты нужен живым.

   – Я никогда не был нужен Флоренции живым. – Лоренцо подозвал стражу, и все они двинулись к Синьории. По дороге к палаццо Леонардо спросил Пико, не видел ли он Сандро.

   – Видел. Он во дворце Медичи, залечивает полученную рану. Ничего опасного, рана поверхностная.

   – Каким образом его ранили?

Пико улыбнулся.

   – Он сказал, что защищал тебя от нападавшего.

   – Я его даже не заметил.

   – Скорее уж не заметил, что на тебя напали.

К Синьории они подошли слишком поздно. Мстительная оргия увечий и убийств зашла уже достаточно далеко. Прибытие Лоренцо приветствовала огромная толпа. Люди никак не могли поверить, что он жив. Это было чудом. Они выкрикивали благодарения Деве и не желали ни утихать, ни останавливаться. Голос Лоренцо был заглушён криками: «Кончать с предателями! Palle, palle!» Ему ничего не оставалось, кроме как смотреть, как захваченных в Синьории перуджинцев выбрасывают голыми из окон – на площадь. Потом нашли Франческо Пацци – и, вопящего, кусающегося, истекающего кровью, повесили, содрав одежду, на одном из окон дворца.

   – Великолепный, – сказал Пико, – говорят, он был одним из убийц Джулиано.

Лоренцо молча смотрел, как этот человек дёргается на верёвке, содрогаясь в смертных конвульсиях под вопли и хохот толпы. Но когда рядом с ним повесили архиепископа – Лоренцо не сдержался и тоже закричал от восторга.

Падая, архиепископ в гневе и унижении ударил Франческо по шее – и они закачались вместе. По улицам волокли виновных и безвинных. Площадь была усыпана выколотыми глазами и отрезанными ушами, украшена насаженными на пики головами. А против дверей Синьории уже возводилась настоящая виселица.

Девизом этого дня было неистовство. Судя по всему, оно же станет девизом последующих дней.

Когда архиепископ замер в петле и побагровел, на подоконник выволокли Николини. Он стоял недвижно, покуда с него сдирали одежду, и смотрел прямо вперёд, даже когда после сильного тычка повис рядом с архиепископом.

Леонардо, смотревший на эту сцену, оцепенел от ужаса. Если Николини поймали вместе с архиепископом, то, возможно, и Джиневра в опасности... Ему стало страшно и одновременно по-звериному жутко и весело. Он должен идти, должен найти Джиневру и уберечь её от опасности.

   – Разве он не был твоим другом? – спросил вдруг Лоренцо, подразумевая Николини.

Леонардо с удивлением взглянул на него. Лоренцо не мог не знать, что Николини – его смертельный враг. Впрочем, Лоренцо был сейчас вне себя. В уголках его рта вскипала пена.

   – Нет, Великолепный, я ненавидел его.

   – А-а, – сказал Лоренцо и сразу отвернулся от Леонардо, отвлечённый настойчивыми славословиями толпы.

«Смерть предателям!» – перекатывалось по городу. Клич был слышен от Палаццо Медичи до Понте Веккио. Леонардо спешил к palazzo Николини. Он держался переулков и боковых улочек, где не было толпы. В воздухе висела вонь от мочи, крови и гари. Целые кварталы были охвачены огнём. На улицах плакали дети. Из окна второго этажа, прижимая к себе ребёнка, выпрыгнула женщина; платье её горело.

   – Ты подонок Пацци? – крикнул крепкий оборванец-араб, явно вожак столпившейся вокруг него шайки. Он замахнулся мечом на Леонардо, но тот успел нырнуть в проулок. Нужно было спешить. Спасти Джиневру.

Снова трупы. В переулке кричала женщина. Леонардо мельком заметил оголённую грудь. Будут ещё и насилия и убийства – день только-только подошёл к середине. Что-то принесёт ночь? На улицах царило безумие, даже там, где людей почти не было. В этом было что-то опьяняющее. Но Леонардо сейчас владел только страх за Джиневру.

Большая дубовая дверь palazzo Николини была разбита.

Левой рукой Леонардо выхватил из ножен меч, в правой сжал кинжал – и так он проскользнул в окружённый колоннами дворик. По каменным плитам бегал павлин. У парадных дверей, полуотворенных, стоял слуга. На первый взгляд казалось, что он просто прислонился к двери – на деле его прикололи к ней копьём.

Бесшумно и быстро Леонардо крался по дому, по большим комнатам и залам, украшенным картинами и музыкальными инструментами, игорными столиками, мебелью – он искал Джиневру. В кабинете он наткнулся на забитого до смерти слугу. В гостиной двое насиловали служанку и её сына.

Сверху донёсся взрыв хохота.

С бьющимся сердцем Леонардо бросился к спальням.

И там нашёл Джиневру – на постели, нагую, распухшее лицо в синяках и царапинах, рука сломана. Один человек насиловал её, другой, голый, сидел на кровати – Леонардо узнал в нём ученика златокузнеца Паскуино.

Кровавая дымка застлала глаза Леонардо. Ученик Паскуино успел лишь вскинуть на него удивлённый взгляд – кинжал Леонардо вонзился в его шею. Потом, отшвырнув и кинжал и меч, Леонардо сбросил с Джиневры второго насильника. Он узнал и его – то был брат Джакопо Салтарелли, который обвинил Леонардо в содомии и которому заплатил за это Николини. Но жуткая ирония этого совпадения ускользнула от Леонардо. С силой, воспламенённой праведным гневом, он так ударил о стену груболицего дюжего парня, что у того раскололся череп. Он сполз по стене, оставляя широкую полосу крови. А Леонардо повернулся к Джиневре. И увидел, что горло её перерезано, груди изранены и залиты кровью, и кровь запеклась между ног.

Леонардо не мог говорить, не мог молиться ни Иисусу, ни Марии, никому из сонма святых о вмешательстве, об исправлении свершившегося, о переделке реальности. Он взял её на руки и так держал. От неё пахло испражнениями и спермой. Кровь её ран запятнала его рубаху, омочила ставшее маской лицо. Он смотрел на гусиное пёрышко на алом покрывале, словно сосредоточась на этой полоске пуха, отказавшись видеть что-либо ещё, мог перестать помнить и вообще существовать.

А потом, будто разум покинул его, он принялся методично и умело препарировать тела убийц. Он разделял, разрубал, резал – и вспоминал время, когда сидел за столом в своей студии. Там пахло спиртом и ламповым маслом, и на столе перед ним в кипящем яичном белке плясали, как варёные яйца, глаза забитых на бойне коров. В тоске и безумии Леонардо тогда резал глаза, взрезал эти сферические окна души, трудился, трудился, вскрывал осторожно и методично.

Точно так же действовал он и сейчас – разделял, разрубал, взрезал и, казалось, забывал дышать. Джиневра, думал он, но имя более не было связано с той, которую он любил; все связи обернулись огнём и дымом, карающим, очищающим, восходящим к небесам дымом.

И на самом деле в спальню Джиневры вползал дым.

Он сочился из трещин в полированном дереве двери. Пьяные бандиты внизу подожгли дворец Николини, и теперь дерево, шерсть и конский волос тлели и вспыхивали; а Леонардо всё ещё пребывал в своём кошмаре, в своём остром как нож сне наяву – и всё громче и громче звучал в его мозгу голос: «Леонардо, Леонардо, ты здесь?»

Леонардо удивился этой мысли. Здесь. Где – здесь? Он размазал по полу остатки голубых глаз Джиованни Салтарелли, его разбухшая грязная душа была теперь пуста, как весеннее чистое небо.

   – Леонардо! Леонардо!

И, внезапно очнувшись, Леонардо обнаружил, что стоит у окна с руками, покрытыми свежей и запёкшейся кровью. Было слепяще жарко. Платье тысячей иголок впивалось в тело. Он не мог дышать. Внизу стояли... Никколо? Сандро? И... Тиста? Быть того не может. Тиста умер. Однако мальчик слепо глядел вверх, на Леонардо.