Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

   – Мессеры Деи и да Перетола попросили меня дождаться вас и проводить к ним, – сказал Джакопо.

   – Ты хочешь сказать, что тебе заплатили, чтобы ты нас дождался? – уточнил Сандро.

   – Как вам будет угодно, синьор.

   – И где же они? – спросил Сандро.

   – На Виа Грифоне.

   – А что там такое?

   – Там большой приём, синьор, в Л'Уголино. Мастер Гульельмо Онореволи устраивает вечер в честь мадонны Симонетты Веспуччи.

   – Если хозяин вечеринки – Иль Нери, то мы славно повеселимся, – заметил Сандро. Богатый отпрыск семейства Онореволи звался Il Neri[36]36
  Чёрный (ит.).


[Закрыть], потому что всегда одевался в чёрное, чтобы производить впечатление.

   – Странный это праздник, по мне во всяком случае, – говорил на ходу Джакопо. – По всей вилле темно, как в погребе, только у ворот лампы и горят.

   – Зачем бы дому быть тёмным? – спросил Сандро, когда они с Леонардо чуть отстали от Джакопо, чтобы поговорить. Они махнули Джакопо, чтобы шёл вперёд, а сами держались позади, на приличном расстоянии, что было совсем не трудно – на окрестных улицах народу почти не было. – Удивляюсь, как Симонетта согласилась на вечер, устроенный Иль Нери, – продолжал Сандро.

Леонардо вопросительно взглянул на него.

   – У Иль Нери опасные политические пристрастия, – пояснил Сандро.

   – Ты о Пацци?

   – Даже они почитают его безумцем. Но Симонетта... Она так часто бывает в обществе Джулиано и Лоренцо Медичи. Это политическая глупость – появиться в компании их врагов. Я боюсь за неё.

   – Ты бы лучше держал свои страхи при себе, – заметил Леонардо. – Красота Симонетты позволяет ей стоять над моралью и политикой.

   – Она – сама жизнь, самая её суть, – сказал Сандро. – Но я всё равно боюсь за неё. И за её здоровье тоже.

Леонардо засмеялся, став на миг прежним собой.

   – Не лучше ли оставить её здоровье её докторам?

   – Я слышал, как она кашляет. Не нравится мне этот кашель, он из глубины лёгких.

   – Держись подальше от bottega Антонио дель Поллайоло, – посоветовал Леонардо. – Всякий, кто слишком долго торчит у его анатомического стола, начинает воображать себя лекарем.

   – Мне не нужно расчленять трупы, чтобы распознать кашель... или, в данном случае, чтобы лучше изображать фигуры! – вспыхнул Сандро.

   – Прости. – Леонардо хлопнул друга по плечу.

   – Мадонна Симонетта ведь любовница братьев Медичи? – спросил вдруг Никколо, к удивлению Сандро и Леонардо.

   – Она их друг, Никколо, – сказал Сандро.

   – А говорят совсем иное, – возразил Никколо.

   – Может, не стоит обсуждать такие вещи при мальчике?.. Никколо, похоже, черпает свои знания прямо из-под жернова мельницы сплетен.

   – А чего ты ждал? – отозвался Леонардо. – Он ведь из учеников мессера Тосканелли. Куда и слетаются слухи, так в его студию.

   – Клевета туда слетается.

   – Порой это одно и то же. И, само собой, Сандро, Симонетта их любовница. Но у неё, возможно, осталась толика любви и для тебя.

Сандро вспыхнул и зарычал.

   – Вы можете говорить о чём угодно, – вместо извинения сказал Никколо. – Я не буду слушать, – И он ушёл вперёд, нагоняя Джакопо Салтарелли.

Когда Леонардо и Сандро подошли к владениям Онореволи – идти было неудобно, узкая дорога вилась вверх по холму мимо выщербленных стен, что выводили к очень высокому и узкому проходу, – Джакопо и Никколо уже дожидались их там. Но прежде чем Джакопо повёл их дальше, Леонардо сказал:

   – Никко, я передумал. Это место не для тебя. – Леонардо заботился о юном Макиавелли, но ещё и колебался при мысли о том, что придётся представляться и беседовать с разными, порой развращёнными гостями Иль Нери. Ему стало вдруг плохо, словно отчаяние и любовная тоска были болезнью, что накатывала волнами, как тошнота после несвежей еды.

   – Леонардо, мы ведь уже здесь, – сказал Никколо. – Я хочу есть. Там наверняка будут кормить. И разве не для того просил тебя мастер Тосканелли быть моим учителем, чтобы я мог познавать жизнь? А жизнь – за тем входом. – Никколо указал на тёмный вход виллы. – Пожалуйста... Тебе это тоже пойдёт на пользу, мастер. Праздник отвлечёт тебя от сердечных дел.

   – Устами младенца... – заметил Сандро. – Он совершенно прав. Пошли.

Леонардо и его друзья следом за Джакопо поднялись по ступенькам в дом; там было темно, если не считать тусклого огонька, что горел на небольшом, но массивном с виду столе у стены напротив двери.

   – Вот видите, я же говорил, – сказал Джакопо. – А теперь идите за мной.

   – Ты знаешь, куда идти? – спросил Сандро.

   – Мастер Онореволи мне специально всё объяснил. – И юноша повёл их по лестнице – сперва вверх, потом вниз, через то, что из-за отсутствия света казалось бездной – к чёрной двери. Никколо держался вплотную к Леонардо, и тот взял его за руку.

   – Кажется, Иль Нери превратил дом в отражение своей души, – сказал Сандро.

   – Скорее в вечер гротеска, – отозвался Леонардо.

   – Ради Симонетты стоит потерпеть.

   – Тебе страшно, Никколо? – спросил Леонардо.

   – Нет! – выразительно фыркнул Макиавелли, но голос его прозвучал неестественно тонко.

Внезапно свет погас, а Джакопо куда-то исчез.

Не различая во тьме даже тени, Леонардо стал нашаривать дверь, которая, он знал, находится прямо перед ним.

   – Никко, – окликнул он, – стой на месте. Сандро?..

   – Мы тут, – сказал Сандро.

   – Попадись мне этот Джакопо... – начал Никколо.

   – Он только исполнял приказ, – сказал Леонардо, отыскав щеколду. – Ну, вот... – И он распахнул дверь настежь.

Никколо вскрикнул. Леонардо стиснул его плечо. Комната, представшая их глазам, была завешана полотнищами бездонно-чёрного цвета. Свечи в настенных канделябрах рассеивали тусклый мертвенно-восковой свет. В каждой стене было уютное углубление, и там удобно устроились подсвеченные человеческие черепа. Во всех четырёх углах висели скелеты, также искусно подсвеченные в расчёте на испуг. В центре комнаты, накрытый чёрной скатертью, стоял длинный стол. Посреди него на деревянном блюде лежали ещё черепа, а вокруг стояли четыре деревянные тарелки. Иль Нери, в чёрном одеянии священника, с напудренным до меловой белизны лицом и губами, подведёнными алым, обратился к Леонардо высоким, почти девичьим голосом:

   – Господа, это лишь вступление к вечеру наслаждений. Пожалуйста, садитесь к столу, потому что когда мы закончим здесь, то перейдём к следующей... стадии.

   – Где наши друзья, Нери? – спросил Леонардо.

   – Здесь, уверяю вас. Просто слегка обогнали вас в исследовании сегодняшних наслаждений. Леонардо, сегодня я превзошёл даже твоё волшебство. А теперь прошу к столу.

Едва гости расселись кругом стола, как черепа, без какого бы то ни было видимого механизма, повернулись – и из их глазниц, словно по волшебству, выпали колбаски, а на деревянных тарелках появились фазаны в перьях.

   – Прекрасно, Нери, и как же нам это есть? – поинтересовался Сандро.

   – А это уж твоё дело, друг мой. – Нери уселся и принялся разделывать фазана.

Но от птицы на тарелке Леонардо несло, как от выгребной ямы. ₍

   – Ничего не ешьте, – сказал Леонардо, в основном для Никколо. – Лучше нам уйти отсюда той же дорогой, которой пришли.

   – Ты плохой игрок, Леонардо, – вздохнул Нери. – Сам устраиваешь разные штучки, а от других ждёшь почтительного отношения.

   – Но я никогда не подсовывал тебе под нос дерьма.

   – С моей едой всё в порядке, – сказал Никколо.

   – И с моей тоже, – отозвался Сандро.

И тут наверху раздался страшный треск. Все трое подскочили в испуге, но их просто отвлекли – когда они снова глянули на стол, на месте фазанов и колбасок стояли большие серебряные миски с салатом.

Сандро с отвращением фыркнул и так оттолкнулся от стола, что едва не упал.

   – Что там? – спросил Леонардо.

   – Взгляни сам.

Леонардо увидел, что в зелени копошатся черви.

   – Нери, с нас довольно. Никколо, Сандро, пошли отсюда.

   – Ну-ну, друзья, у вас нет чувства юмора, – примирительно сказал Нери. – Всё это сделано в шутку, впечатления ради, и сознайтесь – впечатление оно произвело.

   – Сейчас не время для столь гротескных розыгрышей, – сказал Леонардо. – И с нами ребёнок.

   – Это правда, что среди нас молодой человек, но разве он здесь не для изучения жизни и её тайн?

   – Ты говорил с Зороастро и Бенедетто, – заключил Леонардо.

Нери кивнул и улыбнулся.

   – Разве может быть лучшая ночь для того, что я задумал? – обратился он к Сандро. – Святая ночь, ночь перед Воскресением. Ночь, чтобы запомнить холод и сырость могилы, чтобы созерцать вечный сон и червей, пожирающих плоть. Будь чудо Господа нашего Христа обыденным, не будь оно столь устрашающим в самой своей чистоте и сверхъестественности, это было бы недостойно Господа. Разве это не то, чему мы должны учить детей?

Раздался ещё один резкий внезапный шум, на сей раз в отдалении.

   – Мы уходим, Нери, – сказал Леонардо.

   – Ох, перестань, пожалуйста. Я сейчас отведу вас к вашим друзьям... в не столь пугающее местечко.

   – Нет уж, спасибо.

   – Но, милые друзья, – сказал Нери, – вам не выйти отсюда без провожатого. Без света.

Свечи вдруг разом погасли, оставив лишь залёгшие во тьме тени.

   – Ну, вот, – продолжал Нери. – Пойдёте вы теперь со мной к гостям? Обещаю, вы славно повеселитесь.

   – А как же ребёнок? – спросил Леонардо.

   – Вряд ли меня можно считать ребёнком, – сказал Никколо.

   – Торжественно клянусь, – проговорил Нери, – что, если и случится какая-нибудь неприятность, юноши при этом не будет. Я устрою так, чтобы его проводили домой. Ты сам его проводишь, если пожелаешь. Или Сандро. Но, уверяю вас обоих, уйти вам не захочется. Об этом вечере будут говорить и годы спустя. И, Сандро, уверяю тебя, он устроен по святому поводу.

   – Я считал, что – в честь Симонетты, – сказал Сандро.

   – Так оно и есть, – согласился Нери.

   – Тогда где она?

   – Здесь, уверяю тебя. Но отыщешь ли ты её – зависит от тебя. – Свеча у Нери в руке занялась, будто по волшебству. – А теперь... прошу за мной. – Он открыл дверь и вышел.

Ни у Леонардо, ни у Сандро не было выбора; оба не спускали глаз с Никколо.

   – Вот и пришли, – сказал Нери и через массивную, обитую оловом ореховую дверь ввёл их в огромный сводчатый зал, большие камины которого и высокие стрельчатые окна затягивала чёрная ткань. В зале было так много шандалов и ламп, что Никколо не удержался от восторженного восклицания:

   – Это мир звёзд!

По меньшей мере сотня гостей, многие уже навеселе, толкалась у длинных столов, уставленных свечами и едой – фазаны, куропатки, говядина, свинина, фрукты, зелень, приправы. Компания была разношёрстная, экзотическая, что, впрочем, обычно для таких вечеров. Были здесь несколько кардиналов в сочных цветах своего сана; были богатые куртизанки в очень открытых девственно-белых камизах по венецианской и миланской моде; бедные проститутки, застенчивые и неловкие, слишком громко болтающие на тосканском уличном диалекте; были и зажиточные цеховики, представители крупных семейств Флоренции. Не было, кажется, только Медичи. Иноземно одетые гости из Фамагусты, Боджайи, Туниса и Константинополя; агенты и клиенты купцов из Севильи и с Майорки, из Неаполя, Парижа, Брюгге – все прибыли на празднество. Посол Святого Султана Вавилонского надел к модному флорентийскому костюму белый тюрбан; на правой ноге у него был красный чулок, на левой – голубой, и даже туфли у него были разного цвета – аметистовая и белая. Но самой экзотической птицей был высокий плотный китаец в одеждах и туфлях пурпурного цвета. Слуги – мужчины и женщины, но большей частью юноши – были одеты в тончайший газ; с тем же успехом они могли оставаться голыми. Они разносили подносы с бокалами вина.

   – Ты делаешь мне больно, – сказал Никколо Леонардо, крепко сжимавшему его руку.

   – А ты не отходи от нас с Сандро.

   – Отпусти. Ты мне не отец.

   – Не испытывай моего терпения, Никко, – сказал Леонардо. – Ещё слово, и я отведу тебя домой прямо сейчас.

   – В bottega мессера Тосканелли?

   – Ты захотел быть моим учеником, – сказал Леонардо. – Им ты и останешься.

Никколо перестал вертеться и улыбнулся Леонардо, словно именно это и хотел от него услышать. Леонардо отпустил мальчика и вновь обратил своё внимание на Нери.

   – Всех ли почтили таким обедом наедине, как нас? – спросил он.

   – Только нескольких особых гостей, которых мне очень хотелось потрясти, – ответил Нери.

   – Уверен, что не этих добрых прелатов и не того косоглазого.

   – Добрых прелатов в особенности, – иронически улыбнулся Нери. – А теперь, прошу вас, ешьте и пейте что захотите. Уверен, еда вам понравится.

В углу зала полыхнул свет, и раздались рукоплескания. Народ там собрался около человека, похожего на Леонардо.

   – И кто это может быть? – спросил Леонардо у Нери.

Нери засмеялся.

   – Ты, кто же ещё?

   – Это ты, – довольно подтвердил Сандро. – Смотри-ка, а он тоже зажигает огонь, наливая красное вино в кипящее масло. Можно понять, какое впечатление эти фокусы производят на чернь, но здесь люди с положением. И всё же... надо признать, что фокус удался.

   – Идём, я представлю тебя, – сказал Нери, улыбаясь с преувеличенной весёлостью, потому что губы его были подведены, как у ярмарочного клоуна.

   – Кому – мне? – Леонардо искренне потешался.

Вслед за Нери они прошли в угол зала, где двойник Леонардо потешал толпу остроумным рассказом. Он был одного роста с Леонардо; одежда, свежая и чистая, была такой же, как у него: куртка пурпурного цвета, алая рубаха, лосины, на которых было лишь два кусочка кожи, нашитые на calze[37]37
  Чулки (ит.).


[Закрыть], чтобы защитить подошвы ног. Но что поразило Леонардо – так это лицо. Он точно посмотрелся в зеркало. Черты были именно его, во всяком случае, казались таковыми в маслянистом сиянии свечей.

«Как он это сделал?» – подумал Леонардо. Лишь голос был иным, чуть гортанным. Но всё же...

   – Леонардо? – спросил Зороастро, который стоял рядом с поддельным Леонардо, помогая ему в фокусах. – Это ты?

Но тут Нери привлёк внимание гостей, представив:

   – Леонардо, позволь познакомить тебя с... Леонардо.

   – Они близнецы? – спросил кто-то.

   – Невозможно, друг мой, ибо есть лишь один гений по имени Леонардо да Винчи, – ответил Нери.

   – Тогда один – поддельный.

   – Но который?

   – Кто ты? – спросил Леонардо, любуясь своим двойником.

Но тут вмешался Зороастро, явно одураченный, и сказал Леонардо:

   – Я и подумал, что у этого типа, хоть и выглядит он совсем как ты, странный голос – слишком хриплый, гортанный. – Он повернулся к двойнику Леонардо: – А мне ты сказал, что простудился.

   – Но я и вправду простудился, – не дрогнув, ответил тот.

Леонардо не мог не поддержать шутки.

   – Значит, ты уверен, что настоящий Леонардо – я? – спросил он у Зороастро.

   – С тобой пришли Никколо и Сандро, – сказал Зороастро, отчаянно стараясь сохранить видимость хладнокровия. – Facta, non verba[38]38
  Факт, не слово (лam.).


[Закрыть].

   – Но это я попросил их сбегать по делу, а сам ушёл вперёд, – сказал двойник Леонардо, подхватывая роль, точно актёр на сцене.

   – Да, мастер Леонардо, – сказал Никколо двойнику, с лицом таким серьёзным, с каким можно говорить только правду. – Ты хотел, чтобы тебя оставили наедине с твоими мыслями.

   – Тогда, я думаю, вы оба – Леонардо, – объявил не без остроумия Зороастро.

   – Прекрасная мысль, – сказал двойник. – Мастер Леонардо, давай объединим наши немалые таланты. Я только что завершил конструирование летающей машины. Не хочешь ли обсудить её первый полёт?

Они вышли из зала.

   – Её будут нести ангелы, – продолжал двойник, – такие существа конечно же легче воздуха. Они отнесут мою машину за сферу Луны, за сферу Неподвижных Звёзд – к Хрустальной сфере и самому Premium Mobile[39]39
  Первичное движение (лат.).


[Закрыть].

   – А потом, конечно, в Райские кущи?

   – Точно. Так и ты собрался в подобное путешествие?

   – Само собой, но даже если и нет – разве разумно спорить с тем, кто властен повелевать священным могуществом ангелов? Боюсь, тогда меня упрекнут в неверии и ереси.

Двойник Леонардо рассмеялся – добродушно и как-то очень знакомо. Однако Леонардо никак не мог распознать его.

   – Если ты создал собственную машину, я не могу просить тебя управлять моей грубой поделкой.

   – Au contraire[40]40
  Напротив (фр.).


[Закрыть], – с улыбкой сказал Леонардо. – Я буду польщён, ибо не часто меня просят полетать с ангелами.

Но тут Нери взял Леонардо под руку и объявил, что этого Леонардо он с извинениями уводит с собой.

   – Но я не могу, я не должен бросать мальчика, – прошептал Леонардо. Он бросил на Никколо строгий взгляд, потому что тот стоял слишком уж близко к нежноглазой девчонке из служанок Нери. Девчонка улыбалась Никколо, а тот весь пылал – из-за того, быть может, что служаночка была нагой. Осуждающего взгляда Леонардо он не замечал.

Нери сказал несколько слов Сандро, который обещал приглядеть за Никколо и, буде то необходимо, позаботиться о его безопасности, что означало – держать его подальше от постелей и служанок.

   – Вот видишь, – сказал Нери. – Alea jacta est[41]41
  Жребий брошен (лат.).


[Закрыть]. Теперь ты вверишь себя мне?

   – Я не настолько глуп.

   – Но я должен показать, зачем пригласил тебя.

   – Я думал – для того, чтобы я встретился со своим двойником.

   – Так ведь ты с ним уже встретился.

Леонардо быстро поговорил с Сандро и Никколо, убедился, что всё будет в порядке, и позволил Нери увести себя.

Нескольких любопытных, которые попытались двинуться за ними, ловко перехватили слуги. Едва они оказались вне сводчатого зала, как перед ними, освещая путь, пошли двое молодых слуг.

   – Приятно видеть, как ты печёшься о своём юном ученике, – заметил Нери. – Я думал, тебя не заботит ничто, кроме твоих трудов... Кстати, знаешь ты, что у тебя репутация мошенника? Зачем бы тебе иначе ходить на такие вечеринки?

   – Я пришёл ради Сандро.

   – Ах да, ради Сандро, – подхватил Нери с непередаваемым сарказмом. – Но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы развлечь тебя; и, прежде чем кончится ночь, я представлю тебя кое-кому – думаю, ты будешь доволен.

   – Надеюсь, ты не думаешь, что мы возвратимся к гостям только к концу ночи, – сказал Леонардо.

   – А это, Леонардо, целиком будет зависеть от тебя.

   – Что это за гость? Моё второе «я»?

   – Нет, но он издалека. У вас есть нечто общее.

   – И что же это?

   – Я больше ничего не скажу, чтобы не испортить сюрприз.

   – Нери, – сказал Леонардо, – хватит. Кто такой мой двойник?

   – На сей раз тебе придётся дожидаться ответов от других, – с улыбкой сказал Нери, шагая вслед за слугами по комнатам и коридорам, где на них мрачно смотрели со стен портреты суровых купцов, прабабушек и живо изображённые кентавры, наяды и сатиры. Потом они поднялись на два лестничных пролёта и пришли к тяжёлой, утопленной в проем двери. Слуги в геральдической манере встали по обе её стороны; будь у них алебарды, они, верно, скрестили бы их.

   – Нери, твоя игра зашла слишком далеко, – сказал Леонардо, внезапно встревожась.

   – Ты сам решишь, так ли это... через мгновенье. – И он, отворив дверь, вошёл в хорошо освещённую, но очень маленькую, скромную во всём, кроме постели, спальню. Постель была широкая, с четырьмя столбами, украшенными сверху резными страусовыми перьями; роскошный, собранный складками бархатный полог, расшитый алыми грифонами, свешивался до грубых досок пола. По углам спальни в канделябрах горели свечи, а на большом столе стояла лампа. Рядом с ней – кубки, сосуд с вином, белый фарфоровый таз, мыло и тонкая стопка полотенец – льняных, голубых, тоже расшитых грифонами и перьями. Нери налил вина для Леонардо и подал ему кубок.

   – Садись. – Он кивнул на постель. – И подожди минутку – я сейчас приготовлюсь.

   – Нери, сейчас же показывай, зачем ты меня сюда притащил, – нетерпеливо потребовал Леонардо. Нери откинул тёмный капюшон и стянул идеально подогнанный парик. Длинные, волнистые золотые волосы рассыпались по чёрной ткани ризы.

   – Кто ты? – спросил Леонардо, потрясённый тем, что был обманут этим мистификатором, который теперь снимал с себя слой за слоем что-то тонкое – скорее всего кожу. Когда же он умылся водой с мылом и вытерся полотенцами, открылось новое лицо – более удивительное и неожиданное, чем гротескные лики в коридорах.

Лицо Симонетты.

Освобождённая от грима, кожа её была цвета слоновой кости. Она смотрела внимательно, печально, без тени легкомыслия, высокомерия или низости. Взгляд её был недвижен, непроницаем, и, не сводя глаз с Леонардо, она расстегнула своё одеяние и позволила ему упасть к своим ногам. Груди её теперь казались маленькими, окрашенные киноварью соски грубо выделялись на белизне кожи.

   – Нет, пожалуйста, не смотри так тревожно, Леонардо, – сказала она своим собственным голосом, совершенно непохожим на тот, каким она говорила за Нери. Подойдя к столу, она налила себе вина и присела рядом с Леонардо.

   – Я должен идти, – потрясённо пробормотал он.

   – Зачем? У тебя любовная горячка. Уйдя, ты не исцелишься. Но, быть может, оставшись... – Она улыбнулась, но без тени насмешки. Скорее с грустью. Она не пыталась прикрыться и сидела перед ним нагой, чувствуя себя вполне удобно.

   – Чего ты хочешь? – спросил Леонардо.

   – Я всегда хотела тебя, – сказала она тихо, как бы между прочим.

   – Если Лоренцо или Джулиано застанут нас здесь...

Симонетта покачала головой и рассмеялась. В сиянии свечей волосы её казались прозрачным ореолом.

   – Для меня это не изменит ничего, – сказала она. – Но для тебя, Леонардо... для тебя это будет концом всего.

   – И для тебя тоже; а теперь – уйдём отсюда, – настаивал Леонардо с безнадёжностью в голосе.

   – Я знаю, что с тобой случилось. – Симонетта придвинулась к нему. Леонардо смотрел в пол, избегая взглядом её наготы, хотя её запах и близость возбуждали его.

   – И что же? – спросил он.

   – Я всё знаю про тебя, Джиневру и этого старика Николини.

Удивлённый, он взглянул на неё в упор.

   – Я говорила с Сандро.

   – И он рассказал тебе о моих личных делах? – недоверчиво спросил Леонардо.

   – Он рассказывает мне обо всём... потому что знает – мне можно доверять. И знаешь почему?

   – Нет. – Леонардо был зол и унижен. – Не знаю.

   – Потому что я умираю. Сандро знает это, но не может смириться, потому что любит меня.

   – Не верю, что ты умираешь. – Леонардо взглянул на неё так, словно она была Джиневрой.

   – Это правда, однако мне не хочется доказывать это, кашляя перед тобой кровью. – Тут она обняла его. – Нынешней ночью умираем мы оба.

Леонардо понял, что попался, хоть и знал, что может встать и уйти. Однако его тянуло к Симонетте. Она поймала его, когда он стал почти беззащитен. Она – не он – была волшебницей, фокусницей, престидижитатором.

Но что действительно поразило его, почти отвратив от Джиневры, – глубокая печаль Симонетты. Она на самом деле умирала – иного быть не могло.

Он смотрел, как руки Симонетты скользят по его ногам, касаются его, снимая гульфик. Он чувствовал, что должен остановить её, но будто забыл, как движутся те мышцы, от которых зависело встать и уйти. И что с того? Он свободен; но такая свобода сама по себе – кошмар. Прежде чем он успел стряхнуть с себя эту грёзу... или страшный сон, Симонетта опустилась на пол и крепко обхватила ртом его пенис. Он замер, будто в ловушке; лишь сердце трепетало и билось, бурно колотясь где-то в глотке. Он думал о воде, о морской глади, о Джиневре, всё время о Джиневре; а губы Симонетты, смыкавшиеся на его крайней плоти, были горячи, сам же пенис казался ему твёрдым и холодным, как лёд. Или камень. Как будто он был незаконнорождённым Лотом, который не смог устоять, взглянул на Содом – и стал твёрдым, холодным, недвижимым камнем[42]42
  Как будто он был незаконнорождённым Лотом, который не смог устоять, взглянул на Содом и стал твёрдым, холодным, недвижимым камнем. – По ветхозаветному преданию, это превращение произошло не с Лотом, а с его женой. Лот со своей семьёй жил в Содоме, жители которого, как и другого города – Гоморры, – были за неправедность обречены на истребление. Ангелы вывели Лота с женой и дочерьми из обречённого города, но запретили им оглядываться. Бог пролил на Содом и Гоморру дождём серу и огонь с неба. В это время жена Лота нарушила запрет, оглянулась и превратилась в соляной столп.


[Закрыть]. Но Симонетта ласкала его, распаляла, отогревала, словно печка, пока он не втащил её на постель, целуя и обоняя её, когда оба стали потеть и биться, один в другом, словно две смазанные маслом машины из плоти и крови.

Пока он целовал её – глубоко, испытующе, познавая её – она помогала ему избавиться от одежды: она настояла на этом, желая быть ближе к его коже. Леонардо нашёл её язык, позволяя ему заполнить его рот; и когда она откинулась на постель, разметавшись бок о бок с ним, он пробежал языком по её ключице и прильнул к грудям, как дитя, что сосёт молоко из маленьких напряжённых сосков.

Леонардо уткнул лицо меж её ног и вдохнул сырую пряность земли. Воспоминания детства обтекали его: внезапный и яркий образ залитых солнцем склонов Монте Альбано над Винчи; охряные копи в Вал д'Элза, цветы, и травы, и натеки в тёмном гроте в Винчи, гроте, где он провёл так много одиноких часов; даже теперь он помнил разлитые в воздухе запахи шалфея и тимьяна, черники и мяты. Он вспоминал свою мать и первую свою мачеху, юную красавицу Альбиеру ди Джиованно Амадори. Жена отца была немногим старше Леонардо, и сколько же томительно долгих дней провёл он в гроте, желая её!.. Леонардо поднялся над Симонетгой, чтобы глубже войти в неё. Одновременно с ним она выдохнула, потрясённо глядя на него снизу вверх. Лицо её напряглось, словно она пыталась скрыть затаённую муку. Она была поистине прекрасна, длинные светлые волосы нимбом окружали нежное аристократическое лицо. Однако в этом лице были скорбь и потрясение плакальщицы.

Она была ранима... и смертоносна.

Мадонна чистоты.

Скорбящая мать, оторванная от семьи.

Холодная, прекрасная шлюха.

Она сморщилась, готовая кончить, и на миг Леонардо увидел её Медузой. Однажды он нарисовал такое лицо, ещё когда был мальчишкой, и отец продал доску за три сотни дукатов. В этот миг, в эту секунду наваждения перед тем, как кончить, её сияющие кудри почудились ему золотыми извивающимися змеями; и ему стало холодно. Он прижался к Симонетте, и одна из острожалых тварей обвила его, он даже ощутил прилипающее касание её влажной кожи и тихое шипение других тварей, сплетавшихся и расплетавшихся вновь.

Вдруг Леонардо почувствовал, что за ними наблюдает Джиневра – словно из потаённого уголка его собора памяти. Как будто это он совершал грехопадение.

Однако сейчас, именно сейчас, когда он изливал свою жизнь в прекрасную Симонетту, он щемяще тосковал по Джиневре.

И в этот холодный, влажный, одинокий миг экстаза Леонардо поймал себя на том, что смотрит в серые глаза Симонетты.

Глаза Джиневры.

Она кричала... и он тоже кричал.