Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Крики и свист мечей прекратились; верблюдов и коней снова привязали к колышкам; шлюхи нашли клиентов.

Всё пришло в движение: рабы разводили костры, солдаты ставили палатки, болтали, расхаживали повсюду и ссорились; блеяли овцы перед тем, как им перерезали горло – и за час с небольшим было приготовлено угощение на десять тысяч человек.

Два исходящих паром барашка лежали на большом блюде дымящегося риса с подливой – обычной еды бедуинов. Леонардо порядком проголодался; сидя на корточках, он запускал руку в горячую подливу, зачерпывал рис и мясо и отправлял в рот, не обращая внимания на излишек подливы, стекающий между пальцами. Калиф отрезал аппетитный кусок печени для Уссуна Кассано, что сидел между ним и Леонардо; а потом сделал то же самое для Леонардо, словно флорентиец был равен царям. Во время трапезы в чёрном шатре калифа все молчали – по обычаю; однако этот обычай был полной противоположностью обычаям Флоренции, и Леонардо чувствовал себя не в своей тарелке, сидя на корточках перед ароматной, приправленной луком массой риса, подливы и мяса. Еда была вкуснейшая, хотя и тяжёлая, и Леонардо чувствовал себя так, словно выпил, бутылку хорошо выдержанного красного вина. Конечно же всё это не предназначалось только калифу Уссуну Кассано, Леонардо и Куану. До офицеров калифа и других гостей, без сомнения, тоже дойдёт очередь.

Время от времени великан перс поглядывал на Леонардо и сразу отводил взгляд. В первый раз Леонардо кивнул ему, но от взгляда перса по спине его поползли мурашки. В этом взгляде была ничем не прикрытая ненависть. В те мгновения, когда их взгляды встречались, Леонардо чудилось, что его вскрывает раскалённый скальпель. Н.ечто подобное он испытывал, когда его обвиняли в содомии – и отец прожигал его взглядом.

Поев, Леонардо склонил голову и попросил у калифа разрешения удалиться; но тот сказал по-арабски:

– Не разделишь ли ты с нами кофе и трубку?

Леонардо куда охотнее навестил бы Америго и Сандро, потому что никак не мог пресытиться общением с ними. Одно их присутствие вызывало у него острую тоску по дому, по видам, запахам, звукам Флоренции, её холмам, вьющимся тропкам, рекам и мостам, мягкой и быстрой тосканской речи, вкусу знакомой еды и вина. Но он не мог отказаться от приглашения. Он последовал за калифом в западную часть шатра, где полог из козьей шерсти был поднят; на восточной стороне покровы задёрнули, чтобы укрыть внутренность шатра от солнечного жара. Длинный просторный шатёр напоминал тенистый павильон.

Калиф оттёр жирные руки песком, и Уссун Кассано, Куан и Леонардо сделали то же самое – персидский царь, однако, вытер пальцы о волосы и только сделал вид, что трёт их песком. Пока раб готовил кофе, все молчали, только из-за шпалер, отделявших гарем от остального шатра, доносился тихий смех калифовых жён. Когда кофе был подан, калиф взмахом руки велел рабу опустить полог и удалиться.

Они сидели кружком, курили трубки и маленькими глоточками цедили кофе, крепкий, как спирт.

   – Так ты уверен, что этот kafir[113]113
  Неверный (араб.).


[Закрыть] убьёт моего сына? – тихо спросил Уссун Кассано у калифа, глянув на Леонардо.

Леонардо был так потрясён этим вопросом, что вздрогнул. Куан сжал его плечо, но Леонардо всё же не смог удержаться.

   – Что он сказал?

Кайит Бей пожал плечами.

   – Ты больше не понимаешь нашего языка?

   – Почему он хочет, чтобы я убил его сына?

   – Потому что тебе не гореть в геенне огненной, маэстро, – сказал калиф, словно Уссун Кассано вдруг онемел и сам не мог ответить, – и потому что это политическая необходимость... для нас и для тебя.

   – Для меня?

   – Думаю, смерть маэстро Боттичелли будет иметь определённые политические последствия. Разве он не посол Великолепного к Высокой Порте?

Холодок пополз по спине Леонардо, но он постарался сохранить спокойствие.

   – Маэстро Боттичелли? Он друг Медичи и художник – ничего более. Зачем говорить о его смерти?

Калиф поднял руку, призывая к терпению, и кивнул Куану – тот вышел из шатра и через минуту возвратился вместе с Сандро, явно не подозревавшим об опасности. Он поклонился калифу и Уссуну Кассано и взглянул на еду, всё ещё горячую и ароматную.

   – Куан, – сказал калиф, – перережь горло маэстро Боттичелли.

Куан уже обнажил скимитар и теперь прижал острое, как бритва, лезвие к горлу Сандро. Выступила кровь. Сандро остолбенел от ужаса и изумления.

   – Стойте! – Леонардо вскочил. – Подождите! Зачем убивать Сандро? Что он может...

   – Маэстро, можно подумать, что тебя воспитывали в гареме. Однако мне говорили, что ты прекрасно убиваешь.

   – Не представляю, кто мог сказать тебе подобное, но что общего это имеет с Садро? Умоляю, владыка, пощади его!

Клинок Куана по-прежнему был у горла Боттичелли.

   – Я убил бы маэстро Боттичелли просто для примера, – сухо заметил калиф, переходя на итальянский. – Чтобы побудить тебя, маэстро, исполнять мои приказы. – Он улыбнулся Леонардо и взглянул на Сандро. – Или мне надо просто отрубить тебе нос и уши? Разве не такими отсылает назад Великий Турок послов других земель?

   – Не знаю, – выдавил Сандро.

   – Но ты высоко ценишь Мехмеда... ты считаешь его армию непобедимой. Не это ли говорил ты моему рабу и советнику?

Куан кивнул, давая понять Сандро, что речь идёт о нём.

   – Ты, кажется, доверенный посланец Мехмеда, – продолжал калиф.

   – Я...

   – Кто ты, маэстро? Умоляю, открой же мне, кто ты такой?

   – Гражданин Флоренции, и более ничего.

   – За одно это мне стоит убить тебя, – сказал Кайит Бей. Лёгкая улыбка тронула его губы, словно он пошутил или сказал каламбур. – Ибо твой великолепный друг Лоренцо торгует со своими врагами и шлёт соглядатаев, подобных тебе, сеять вражду меж своих союзников. – Он повернулся к Леонардо.

   – Пощади его, великий государь! Я сделаю как ты велишь.

Но Кайит Бей поднял руку; опусти он её – и Куан наверняка перережет Сандро горло.

   – Я сделаю всё, что ты повелишь, Владыка Миров! – умоляюще проговорил Леонардо.

Калиф улыбнулся и сказал Куану:

   – Думаю, наш гость маэстро Боттичелли голоден.

Куан отвёл меч, но Сандро не пошевелился. Он посмотрел на Леонардо, и тот в ответ успокаивающе кивнул.

   – Позови моих генералов, – продолжал калиф, – и спроси, не окажут ли они мне честь отобедать тем, что осталось от нашего пиршества?

Куан исполнил как было велено.

   – Когда они закончат, – сказал калиф Уссуну Кассано, – будут игры в твою честь... и некий приятный сюрприз.

Но персидский царь словно не расслышал его. С силой впиваясь губами в янтарный мундштук четырёхфутовой вызолоченной серебряной трубки, он смотрел прямо перед собой, словно видел нечто недоступное другим.

   – Если ты потерпишь неудачу, – сказал он Леонардо, – я сам убью тебя. Медленно и мучительно. – Голос его был низким и суровым, а широко раскрытые глаза – глаза мечтателя – не выражали ничего. Они были подобны прогоревшим кострам: серые, как зола, и мёртвые. – Ты должен убить моего сына быстро и милосердно.

Перс взглянул на Кайит Бея, который кивнул, словно подтверждая их договор вместе биться с турком, и сказал:

   – Bi-smi-lla.

Что означало: «Во имя Аллаха».

Леонардо отыскал Куана у сухого русла реки – он готовил большую чалую кобылу для furussiyya – военной игры. Поблизости упражнялись с копьями несколько сотен человек, в основном – гвардейцы Уссуна Кассано. Куан подгонял по своей лошади персидскую сбрую – лёгкое седло, уздечку и короткие железные стремена, что должно было дать ему возможность лучше управлять лошадью.

   – Я искал тебя, – сказал Леонардо на тосканском наречии.

Куан вначале не обратил на него внимания; потом, словно передумав, сказал:

   – Не говори здесь открыто, даже на родном языке. – И повёл Леонардо в рощицу финиковых пальм, чтобы остаться наедине.

   – Объясни, пожалуйста, почему калиф именно мне приказал убить сына Уссуна Кассано, – сказал Леонардо.

   – Если калиф велит тебе убить кого-то – колебаться нельзя. Нельзя спрашивать, нельзя оспаривать его приказ. Удивительно, как он не приказал мне убить тебя тогда же и там же.

   – И ты бы это сделал? – спросил Леонардо.

   – Разумеется, – подтвердил Куан. – А если бы он велел тебе убить меня – ты должен был бы исполнить это не размышляя.

   – Именно это, быть может, и отличает ваш образ мыслей от нашего. Я не убиваю бездумно.

   – Тогда научись этому, ибо ты ответствен не только за свою жизнь. Если бы мне пришлось убить маэстро Боттичелли – я обвинил бы тебя, хотя, должен признаться, и он сам, и его картины мало меня трогают. – Он помолчал немного. – Думаешь, калиф поколебался бы хоть мгновение, прежде чем убить всех и каждого из твоих друзей, лишь бы достичь цели? Впрочем, нет, Леонардо, возможно, ты и прав.

   – Вот как?

   – Он не убил бы их на месте. Он страшно изуродовал бы их и не позволил бы тебе убить персидского принца, сколько бы ты ни молил.

   – И он позволил бы мне жить?

Куан пожал плечами.

   – То, что ты жив после того, как спорил с ним перед персом, – доказательство его любви к тебе, маэстро.

   – Зачем избирать меня? Персидского принца мог бы убить кто угодно.

   – Но калиф хочет, чтобы это сделал ты, Леонардо.

   – Чтобы проверить меня? Убедиться в моей верности?

   – Он сказал – но ты не услышал.

   – Потому что мне не гореть в геенне огненной – вот что он сказал.

Куан кивнул.

   – Потому что ты не истинно верующий. Для верующего было бы грехом убить принца веры. «Тот, кто по злому умыслу убьёт верного, да горит он в геенне вечно. Он навлечёт на себя гнев Аллаха, и Аллах проклянёт его и предаст карающему бичу».

   – Да, я читал Коран, – нетерпеливо проговорил Леонардо. – Но, как я понимаю, убийства происходят каждый день.

Куан пожал плечами.

   – Но перс доверил убийство своего сына калифу. Уссун Кассано может стать весьма могущественным союзником в нашей войне с турком; и он попросил калифа об этой деликатнейшей услуге, а калиф продемонстрировал находчивость, передоверив дело тебе.

   – Неужели больше некому было бы...

   – Он любит тебя. И знает, что может человек. Он видел, что ты убиваешь... легко.

   – То есть?

   – Он видел рисунки твоих военных машин. Даже ты должен согласиться, что они... теоретические. Ты изображал солдат, разорванных на куски, так, словно рисовал цветы.

Тут он был прав – и Леонардо, злясь на себя, почувствовал, что его мутит.

   – Это не так! – протестующе сказал он. – Это всего лишь рисунки...

   – Капитан «Девоты» подробно описал калифу твою искусность в бою, и я своими глазами видел твоё мастерство. По-моему, ты сильно отличаешься от своих друзей – в особенности маэстро Боттичелли, которому было бы мудрее оставаться в своей bottega. – Куан помолчал. – Перс знает тебе цену, Леонардо.

   – Что ты хочешь этим сказать?

   – Ты не заметил, что у него за поясом пистолет?

   – Да, но...

   – И ты не узнал своего изобретения, Леонардо? Стыдно.

   – Я не убийца, – тихо сказал Леонардо, словно его совершенно не интересовало, кто и как пользуется его изобретениями. – Я убивал только защищаясь. – Он говорил словно сам с собой, хотя и обращался к Куану, но что-то в нём обвиняюще бормотало – какое-то воспоминание, связанное со смертью Джиневры... с окнами души. Затмение. Погружение. Погребение в... Образ истаял, исчез.

   – Я помогу тебе, маэстро. Или убью тебя и твоих друзей. – Куан похлопал его по плечу. – Ты на самом деле считаешь, что мы мыслим настолько по-разному?

   – Да, – сказал Леонардо, силясь поймать ускользавшее воспоминание. – Считаю.

   – Быть может, но не настолько, как тебе кажется. Ты ведь даже не спросил меня, почему перс хочет убить своего сына. Ты вообразил, что знаешь! Вавилон или Флоренция – разница невелика. Как невелика разница между тобой и мной... между Лоренцо и калифом... или между калифом и тобой, если уж на то пошло.

Потрясённый, Леонардо всё же спросил, почему Уссун Кассано хочет убить сына.

Он не удивился, услышав ответ.

Игры были жестокими, хотя погибло всего трое, двое из них – персидские подданные. Приехавшие с Уссуном Кассано татары были яростными бойцами и умели управлять конями при помощи одних ног, так что и мамлюки и персы равно оказывались в проигрыше у своих противников в конце каждого пыльного заезда. Это был грубый турнир, без показного блеска Лоренцовых состязаний – не спектакль для публики, а подготовка к сражению. Ни Уссун Кассано, ни Кайит Бей не демонстрировали своего мастерства, хотя все знали, что никто не может сравниться с ними в бою – равно с мечом или копьём. Женщины наблюдали за состязаниями открыто и из-за ярких ковровых пологов. жёны и дочери египтян, отделённые от мужчин, были в накидках и длинных ржаво-чёрных одеяниях; персиянки же носили алые шелка, браслеты и вплетали в волосы золотые монеты. Они были так же громкоголосы и непосредственны, как шлюхи, которые плевались, вопили и всячески подзадоривали мужчин.

Сандро и Америго искали Леонардо и нашли его позади толпы, окружавшей место игр. Он строил планы. Идеи, образы и воспоминания кружились в его мозгу, как частенько бывало с ним перед тем, как провалиться в сон; но сейчас Леонардо был за гранью сна и усталости, и граница между реальностью и кошмаром стёрлась начисто. И он смотрел, как солдаты мчатся друг к другу, крушат друг друга, повергая на пыльную землю. Мальчики – одетые, как солдаты, в железные кирасы под цветным шёлком – стояли на сёдлах идущих галопом коней и крутили копья. Юный раб-мамлюк балансировал на деревянной спине коня, что лежала на клинках мечей двух скачущих всадников.

   – Леонардо, – позвал Сандро, – как ты?

   – Всё хорошо, Пузырёк. Просто я устал. – Леонардо улыбнулся и кивнул Америго.

   – Спасибо... что спас мне жизнь, – сказал Сандро, старательно пряча глаза от Леонардо. – Мне представлялось, что калиф – искатель правды, гуманист, как наш Лоренцо. Я давал ему советы, как давал бы Лоренцо, и рассказывал о том, что видел. Я рассчитывал по меньшей мере на его защиту.

Леонардо резко глянул на него.

   – Знаю, – сказал Сандро, – здесь везде уши. Я буду осторожен.

   – Твоя откровенность и доверчивость вечно доводят тебя до беды, – сказал Америго, и Сандро лишь растерянно улыбнулся.

   – Странный из тебя вышел посол, – заметил Леонардо.

Сандро принуждённо рассмеялся.

   – Ещё бы! Но дело своё я, во всяком случае, сделал. Я возвращаюсь во Флоренцию.

Удивлённый, Леонардо спросил:

   – Ты сказал об этом кому-нибудь?

Калиф конечно же задержит Сандро здесь, пока он, Леонардо, не убьёт сына Уссуна Кассано.

   – Рабу калифа, Куану. Он всё приготовил. Он сказал, что ты уезжаешь этой ночью.

Леонардо кивнул. Оставалось лишь продолжать игру. Возможно, ему удастся отвертеться от убийства принца.

   – Я еду с ним, Леонардо, – сказал Америго. – Лоренцо обещал мне защиту; дома мне ничто не грозит. – Он вздохнул; Сандро, без сомнения, рассказал ему, какая участь постигла его семью из-за заговора Пацци. Семья Веспуччи вела с Пацци дела. – А ты, с тобой всё будет в порядке?

Леонардо кивнул. Их словно разделил меч, как Тристана и Изольду[114]114
  Их словно разделил меч, как Тристана и Изольду. – Тристан и Изольда – герои средневековой легенды. Королева Изольда и племянник короля Тристан любили друг друга. Желая уличить жену в неверности, король выследил любовников в лесу, но увидел, что между спящим Тристаном и Изольдой лежит обнажённый меч, что заставило его поверить в чистоту их отношений.


[Закрыть]. Сандро и Америго не осмеливались говорить ни о чём серьёзном. Что они знали – Леонардо мог только догадываться. Так, в меланхолическом настроении, они следили за последней игрой, которая называлась kabak. На поле установили высокие шесты, увенчанные золотыми и серебряными сосудами. На самом деле сосуды были клетками, и в каждой сидел голубь. Всадники по одному бешено мчались к мишеням и, поравнявшись с шестом, выпускали стрелы. Когда искусный стрелок поражал мишень, испуганная птица вспархивала из клетки и уносилась прочь. Победителей Кайит Бей награждал лоскутами от «летучего шара», а также золотыми и серебряными сосудами.

Зрители хлопали и кричали; потом всеобщее веселье переросло в ссоры. Тут появились телохранители калифа, и толпа испуганно отпрянула.

Шорох рассекающих воздух клинков.

   – Смотри, Леонардо, – сказал Америго. – Вот твои изобретения; их доставили сюда, чтобы произвести впечатление на персов.

   – А заодно и на солдат самого калифа, – добавил Сандро, и Америго одарил его неприязненным взглядом, потому что здесь и на самом деле повсюду были уши, и кто знает, который из солдат, рабов или шлюх окажется знатоком тосканского наречия?

Невероятно – но так же невероятен был меч Куана у горла Сандро.

Леонардо пробился вперёд, чтобы лучше видеть.

Всё верно. Зороастро воплотил в жизнь его наброски. Одетые в чёрный шёлк мамлюки скакали на лошадях, запряжённых в колесницы, на которых были укреплены косы. Они мчались по полю, как призраки, всадники низко пригнулись к гривам кобыл. К каждой колеснице прикреплены были по четыре огромные иззубренные косы, соединённые со ступицами изогнутыми стержнями. Косы были само изящество и мощь, одновременно устрашающие, уродливые и прекрасные – машины для сбора не урожая, но людей, их рук, голов и ног, словно всё это были трава либо колосья.

Леонардо не мог сдержать восторга, хотя и отвернулся, когда калиф, чтобы показать, как убивают колесницы, велел бросить на поле собаку.

За колесницами последовали ещё двое коней – они везли лёгкую пушку на колёсах, похожую на связку органных труб. Всадники остановились, спешились, повернули орудие к большой роще финиковых пальм и подожгли фитили. Двенадцать стволов выпалили разом, снеся верхушки пальм. Толпа зашлась в радостных воплях. Один канонир повернул рукоять, переменив траекторию стрельбы, другой в это время перезаряжал стволы. Грянул новый залп... потом ещё один...

Зрители неестественно притихли.

Пальмы разлетелись пылающими кусками и ошмётками обугленной коры и листьев.

И снова многоствольная пушка выстрелила.

Задымилась ещё одна пальмовая роща.

Тогда Леонардо повернулся и, как сомнамбула, пошёл прочь от арены – к шатрам. Всё казалось сном. Он слышал, как откуда-то издалека его окликает Сандро.

Убийца...

Всё это сон...

Леонардо не мог быть в земле сарацин. Джиневра не могла умереть. Никколо не мог быть в тюрьме. Его наброски не могли воплотиться в жизнь, не могли отнимать жизнь. И разве мог он согласиться убить принца?

Изнурённый, Леонардо спал в тени шатра – и в полубредовом сне плыл в машине Куана надо всеми звуками, движениями и смертью.

Глава 23
ПРАВО КОРОЛЕЙ

Сын против отца, отец против сына...

Данте Алигьери

Были ли эти мои преступления истинными или простой подготовкой к более великим делам; ибо какое преступление может совершить нетренированная рука?

Сенека

Разве та змея, что зовётся ламия, не притягивает к себе неподвижным взглядом, как магнит притягивает железо, а соловей скорбной песней не торопит свою смерть?

Леонардо да Винчи

Караваны мамлюков и персов скакали на северо-восток три дня – через холмы, чёрные базальтовые плато, долины с гротескными столбами песчаника, высокими, как минареты, и пустошь, что так и звалась – Запустение. Семьи и кланы мамлюков, персов, парфян, грузин и татар скакали бок о бок, перекрикиваясь друг с другом, продвигаясь небольшой армией; фланги их были широки, колонны коней и верблюдов – коротки. Все вместе голаумы Уссуна Кассано и гвардейцы Кайит Бея больше походили на медленную, непадающую волну, чем на обычный караван.

Целью их был Небк, ибо там можно было пустить пастись животных и было вдоволь воды. По пути же разбивали лагеря вокруг солоноватых колодцев в голых, выжженных солнцем оазисах, меж пальм и колючих кустов. О горячей пище, пока не доберутся до цели, нечего было и мечтать; зато каждую ночь в пергаментно-сухом воздухе пустыни повисали запахи кофе и табака.

Леонардо, сопровождавшему калифа и Куана, чудилось, что он скачет навстречу своей смерти. Однако его грёзы и помыслы были о вещах военных: бомбардах и гигантских арбалетах, ракетах со взрывающимися стреловидными наконечниками, катапультах и баллистах, а чаще всего – об усовершенствовании Куанова летучего шара. Часы проходили быстро, и мысли Леонардо не раз обращались к его матери Катерине и приёмному отцу Ачаттабриге. Как тосковал он этими днями и ночами в пустыне по их крепким грубоватым объятиям... Он словно снова собирался прыгать с горы, как прыгнул в Винчи, чтобы показать Лоренцо, чего он стоит.

Когда он спросил о Сандро и Америго, Куан только рассмеялся. Да, им позволят отправиться домой... когда Леонардо сделает всё, что должен, к вящему удовольствию калифа. Пока же они едут с женщинами.

Их держали под стражей.

На Небк обрушились змеи.

Гвардейцы объявили это дурным предзнаменованием; а посланцы селения, доставившие нехитрые дары – страусиные яйца, сладости, верблюдов и заморённых коней, – рассказали, что змеи просто появились сами собой, как появляются черви на трупе. Селение отдало рогатым, чёрным и прочим гадюкам и кобрам сорок человек. Всё, что можно было сделать для жертв – перевязать их раны змеиной кожей, читать сутры из Корана и ждать, пока Аллах изъявит свою волю.

И в сущности, это было правильно.

Пятнадцать персов и семь из восьми мамлюков умерли в страшных мучениях от укусов после первой же ночёвки в Небке. Куан спас нескольких, отрубив поражённые члены, но по большей части жертвы отказались от его помощи, предпочитая вверить себя Аллаху.

Леонардо делал, что мог, чтобы помочь Куану.

Смертельно боясь змей, он провёл на ногах всю ночь и прилёг поспать днём – так, решил он, его не застать врасплох ни гадюкам, ни кобрам. Но -из лихорадочного, с испариной сна его вырвали вопли и стенания. Женщины издавали звуки столь пронзительные, что вначале Леонардо принял их за нечто замогильное, не принадлежащее миру живых. Слышны были и мужские голоса.

   – О мой господин! – на разные лады повторяли они.

Леонардо выскочил из шатра узнать, что случилось, – и услышал, что Уссуна Кассано укусила гадюка.

Он только что умер.

К его сыновьям отправили гонцов.

Леонардо вздохнул с облегчением: теперь ему не придётся убивать Унгермамета, любимого сына царя; и он пошёл через лагерь, мимо причитающих, укутанных в покрывала женщин, мимо верных гвардейцев Уссуна Кассано, раздирающих дорогие шелка и бьющих себя в грудь, – искать Сандро и Америго.

Но так и не смог их найти.

На закате следующего дня Леонардо был приглашён почтить усопшего царя. Перед чёрным траурным шатром стояли дервиши; они царапали себе лицо и грудь и молились, наложницы и служанки били в тамбурины и кричали: «Увы, нам!» Одни молились, а другие причитали непрерывно и днём и ночью. Хотя обычай требовал, чтобы царь был похоронен на следующий день, не было ни погребальной процессии, ни чтения правоверными «Soorat el AnAm» – шестой сутры Корана: лагерь ждал сыновей Уссуна Кассано, чтобы они забрали тело отца и погребли в родной земле.

Следом за Куаном Леонардо прошёл под полог шатра, где действительно стояли носилки – точнее, длинная скамья; на ней, покрытый алым кашмирским платом, вытянулся громадный труп. Слабо пахло камфарой, розовой водой и разложением.

А ещё – кофе и табаком.

Куан повёл Леонардо дальше, и они перешли с мужской половины, за тяжёлые завесы персидских ковров, в гарем. Уссуна Кассано не сопровождали жёны – только наложницы; а сейчас их всех увели в шатёр Кайит Бея.

В гареме они увидели калифа – возлежа на персидском ковре, он как ни в чём не бывало покуривал трубку и пил кофе.

А рядом с ним сидел Уссун Кассано – живее живого.

Калиф испытующе глядел на Леонардо, явно ожидая его реакции. Но как бы ни был удивлён Леонардо, он поклонился и обратился к Уссуну Кассано:

   – Рад видеть тебя воскресшим, великий царь.

Кайит Бей чуть заметно и одобрительно улыбнулся.

   – Ты подождёшь моего сына здесь, – сказал Уссун Кассано. – Мы приготовили тебе хорошее укрытие.

   – Когда он прибудет, сиятельный?

   – Он уже в пути и будет здесь послезавтра к ночи.

   – Как ты узнал это? – удивился Леонардо.

   – Ему рассказали птицы, – сказал калиф, намекая на почтовых голубей; но не добавил к шутке улыбку. И он, и Уссун Кассано пристально смотрели на Леонардо, словно ожидая от него ответа на невысказанный вопрос. Плач и причитания снаружи сливались в завесу шума, заглушая любую беседу, растворяя её в своём рокоте, подобно грохоту океанских валов на прибрежных скалах.

   – Значит, принц был извещён прежде, чем кто-либо в лагере? Не вызовет ли это подозрений?

Калиф кивнул, откровенно довольный: Леонардо своим вопросом дал ему прекрасную возможность покрасоваться.

   – Мы хотим, чтобы это выглядело лишь соблюдением приличий, – сказал он, – поскольку наша вера не позволяет не предавать земле умершего. Принц поверит этой маленькой хитрости, потому что если мой дорогой друг властитель Персии на самом деле ушёл бы на небеса, Аллах допустил бы малое промедление, дабы он мог быть погребён в своей святой земле. – Калиф провёл рукой в воздухе и пробормотал молитву, словно этим благословением мог отвести от Уссуна Кассано смерть на вечные времена.

   – Ты останешься здесь, пока не прибудет мой сын, – сказал перс Леонардо, и тому оставалось лишь кивнуть. – И я побуду с тобой.

По спине Леонардо пробежал холодок: он вдруг подумал, что, когда он убьёт царского сына, царь убьёт его.

Куан и калиф поклонились и оставили их одних.

От царя тянуло запахом плесени; он сидел, курил и попивал кофе, словно был один. Леонардо счёл за благо первым не вступать в разговор.

   – Я сам буду на носилках – потому что мой сын пожелает увидеть моё лицо, – сказал наконец царь и слабо усмехнулся. Потом продолжал: – Я объясню, как нужно будет всё сделать – позже.

   – А тело на носилках? – спросил Леонардо.

Уссун Кассано резко тряхнул головой, как бы отказываясь иметь что-то общее с тупостью.

   – Это для тех, кто желает выразить почтение. Они не заметят разницы. Тело пахнет смертью, и этого довольно, разве не так? Но мой сын, – повторил он, – пожелает увидеть моё лицо. Он останется здесь, со мной. Он захочет побыть один. Ты убьёшь его, когда он задремлет. Ты услышишь, как снаружи, у шатра мальчик запоёт песню. Это сигнал перебить охрану моего сына. Мой сын не должен подняться с ковра.

   – Как я узнаю?..

   – Узнаешь. – После очень долгого молчания царь проговорил: – Я люблю своего сына.

Леонардо взглянул на него в упор и кивнул. Он заперт в ловушке вместе с безумцем, который не может отличить убийства от доброго ночного сна; его начало слегка трясти. Он ведёт себя как трус, сказал он себе.

И собирается убить, как трус.

Он выбросил эти мысли из головы и трезво отметил, что должен считаться с безопасностью Сандро и Америго – что было правдой. За себя, за свою жизнь Леонардо не боялся – его страшила мысль об убийстве, о хладнокровном планировании деяния столь ужасного... и что-то шевельнулось в соборе его памяти – нечто, чему лучше бы остаться погребённым; он смотрел на персидского царя – а видел длинный узкий коридор. «Глаза – окна души», – мелькнула у него мысль.

И привела к другой мысли, лежавшей совсем рядом. Сейчас он не может войти в свой собор памяти.

   – Он храбр в бою, – сказал между тем Уссун Кассано, подразумевая сына. – Мой народ до сих пор зовёт его Доблестным. Он лучше своих братьев.

Леонардо молчал.

   – Мы могли бы использовать его храбрость и ум в бою, ибо пламя войны горит сейчас от Эрзерума до Евфрата, а в землях твоего калифа дела ещё хуже. Ты знаешь об этом?

Леонардо признался, что ни о чём не знает.

   – Ты знаешь, почему должен убить моего сына?

Леонардо кивнул, потому что Куан рассказал ему.

Тем не менее Уссун Кассано пересказал ему всё с начала до конца, словно этим мог искупить свою вину.

Причиной того, что Унгермамет покрыл позором своего отца, были горные курды.

Они ненавидели Уссуна Кассано. Они завидовали его мощи и его клану, который правил всей Персией. В прошлом году они распустили слух, что царь умер, и Унгермамет, который всегда слишком доверял тому, что ему говорят, поспешил захватить трон прежде своих братьев. Он привёл с собой армию, что охраняла Багдад и весь Диарбекир, и захватил ограждённый стенами город Шираз, самый важный в Персии. Когда курды узнали об этом, они отправили ему огромное подкрепление, которое грабило всё, что встречало по пути.

Но тогда он, Унгермамет, узнал, что курды обманули его и что отец взял своё дотоле стоящее войско и двинул его отвоёвывать Шираз. Хотя кое-кто из вождей заступался за принца перед Уссуном Кассано, Унгермамет побоялся, что будет предан ими, как был предан курдами; и он бежал к врагу – к Великому Турку Мехмеду, который назвал его своим сыном, открыл ему – небывалое дело! – доступ в свой сераль и дал войско – воевать с армиями своего отца.

Как раз сейчас это войско опустошало окрестные земли.

Таким образом турки смогли стянуть силы на территории мамлюков и укрепиться на завоёванных у Персии землях.

   – Я послал к тем рубежам конницу и пехоту, – говорил Уссун Кассано, – но я не смогу победить, если стану бороться с сильными сторонами своего сына. Его слабости – гордость, доверчивость и нетерпеливость. Он попадётся на ту же уловку, на какую его поймали курды. Рискну утверждать, что с курдами он и приедет. Я постараюсь, чтобы они умерли не так легко, как мой любимый сын. Благодарение и слава Ему, Кто бессмертен, – прибавил он нараспев. И, помолчав, продолжал: – Буду удивлён, если кто-то из моих сыновей опередит его здесь. В любом случае, это будет им хороший урок. Но пока мы не закончим дела, ты не оставишь меня, даже если придётся смотреть, как я трахаюсь с наложницами. – Он засмеялся. – Ты боишься, что я убью тебя, верно, маэстро? Это не так уж невозможно... и, если дойдёт до этого, может случиться, что ты убьёшь меня.

Леонардо улыбнулся – и на миг ощутил спокойствие и странное родство с этим человеком.

Миновало два дня; если не считать скудной трапезы при свете погребальных свечей после того, как лагерь отходил ко сну, царь сидел один и молился с полным сосредоточением. Казалось, ему совсем не нужен сон.

Сегодня вечером ожидали прибытия Унгермамета и его телохранителей. Труп с носилок – одного из гвардейцев Уссуна Кассано, укушенного змеёй, – убрали так тихо и незаметно, будто это сделали руки теней или призраков.

   – Великий царь, как удаётся тебе сидеть в неподвижности столь долгое время? – спросил Леонардо, когда царь перестал молиться. Он больше не мог выносить молчания.

Уссун Кассано удивил его, ответив, как священник ответил бы ребёнку:

   – Упражнения в благочестии, маэстро. Литания Моря. Именно молитва хранит нас над океанской волной. – Он рассмеялся, негромко и без малейшей иронии. – Жизнь – как океан, маэстро. Я молюсь за сына. Молюсь, чтобы он перешёл в рай. – И он проговорил нараспев: «Мы затмим их взоры, и они поспешат, один за другим, к Мосту над Геенной».

   – Кто это – мы? – спросил Леонардо, набравшись смелости.