Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

   – Леонардо, прошу тебя, спрячь меч! – взмолился Америго. – Это зашло слишком далеко...

   – Леонардо, хватит! – Это был уже голос самой Джиневры, она как раз входила в комнату. Николини и слуги пропустили её. Осунувшаяся и маленькая, она была в нарядной, богато украшенной камизе мавританской работы.

Леонардо обнял её; но она стояла не шевелясь, будто попав в плен. Николини не вмешивался.

Немного погодя Леонардо разжал объятья.

Джиневра молчала, глядя на паркетный пол.

   – Почему ты не отвечала на мои письма?

Джиневра вначале повернулась к отцу, потом сказала:

   – Я не получала их.

Её гнев выразился лишь в том, как она посмотрела на отца, а потом на краткий миг маска ледяного покоя слетела с неё. Америго отвёл глаза, избегая взгляда дочери. Вновь повернувшись к Леонардо, она сказала:

   – Это ничего не изменило бы, Леонардо. Тогда священник отслужил уже messa del congiuonto[95]95
  Венчальная служба (ит.).


[Закрыть]. Я принадлежу мессеру Николини. Ты посылал письма замужней женщине.

   – Потому-то я и перехватывал их, – вставил Америго де Бенчи.

   – Ты поверила в мою виновность?

   – Нет, – тихо ответила она. – Ни на миг.

   – И ты не могла подождать... дать мне шанс?

   – Нет, Леонардо, так сложились обстоятельства.

   – Ах да, разумеется! Обстоятельства! И ты можешь теперь смотреть мне в глаза и утверждать, что не любишь меня?

   – Нет, Леонардо, не могу, – мёртвым голосом сказала она. – Я люблю тебя. Но это ничего не значит.

   – Не значит? – повторил Леонардо. – Не значит?! Это значит всё.

   – Ничего, – повторила Джиневра. – Ты заслуживаешь лучшего, чем получил. – Теперь она говорила ради Николини – холодная, мёртвая, бесчувственная. – Но я приняла решение в пользу семьи и буду жить долгом.

Она всё решила. Леонардо потерял её так же верно, как если бы она полюбила Николини.

Он резко повернулся к Николини:

   – Это ты написал донос!

Николини спокойно молчал, не отрицая обвинения.

   – Джиневра! – Леонардо взял её за руку. – Идём со мной.

   – Ты должен уйти, – сказала Джиневра. – Пусть даже твоё унижение – это унижение моё, я не могу навлечь бесчестье на семью. Наши раны исцелимы, когда-нибудь ты это поймёшь.

   – И ты сможешь быть женой человека, который оклеветал меня?

   – Иди, Леонардо. Я не отступлю от слова, данного Богу.

И тогда Леонардо бросился на Николини с мечом. Николини ждал этого, он отступил, обнажая свой клинок. Один из телохранителей бросился на Леонардо сзади, другой звучно ударил его в висок рифлёной изогнутой рукоятью меча.

Леонардо покачнулся. Что-то резко, звонко лопнуло в нём, будто оборвалась струна лютни; и даже падая, он видел лицо Джиневры.

То был камень.

Всё, что видел он, окаменело. А потом, словно его мысли обратились на что-то иное, на какой-то другой предмет, всё исчезло...

Во тьме, что предшествует воспоминаниям.

Глава 13
МАРДЗОККО

Когда львица защищает дитя своё от руки охотника,

дабы не испугаться копий, она до конца держит

глаза свои опущенными к земле, чтобы бегством

не отдать потомство на пленение.

Леонардо да Винчи

Расставаясь с тобой, я оставил тебе своё сердце.

Гийом ле Машо

Близился конец недели – а лицо Леонардо по-прежнему представляло собой один большой багрово-жёлтый синяк. Удар разорвал кожу, и врач сказал, что шрам от «Божьего суда» останется с ним до конца его дней – как будто таинственная мистическая печать запечатлелась на его лице.

Очистив рану вином, лекарь стянул и зашил её края; он не придерживался модной тогда идеи, что природа, мол, сама зарастит рану, выделяя какие-то клейкие соки. Он настаивал, чтобы окна оставались закрытыми, и строго-настрого запретил слугам Америго де Бенчи есть лук, чтобы не загрязнять воздух. Он прописал Леонардо примочки против головных болей – льняные, сильно пахнущие, пропитанные смесью пионового корня с розовым маслом – и время от времени возвращался, чтобы проверить и сменить повязки. Хотя клинок слуги Николини проник глубоко, жизненно важных органов он не задел.

Леонардо лечили в Палаццо де Бенчи.

Но Джиневра переехала жить к Николини.

Леонардо лихорадило, спина горела, словно он лежал на раскалённых кочергах. В бреду ему являлись Сандро и Никколо, но, странное дело, не Джиневра. Она ушла из его мыслей – словно покинула собор его памяти ради замка Николини. Словно Леонардо, как шествующие за смертью в процессии, бичевал себя и, как они, восстал из смерти, говорил с Девой и пил с Христом... и стал свободен от мира, болезней и боли, любви и забот, от пылающего своего сердца. Ещё ему грезилось, что он идёт через залы своего собора памяти – но они пусты и темны, все, кроме одной сводчатой комнатки, озарённой пламенем свечей; и в этой комнатке стоит гроб – его собственный гроб; и в нём лежит он сам – мёртвый, разложившийся в сырую вязкую гниль; но его не оставляло леденящее ощущение, что он восстал из мёртвых, как Христос, но оказался пуст, как зимняя тыква. Ему мнилось, что он плывёт в белоснежном море, где волнами были льняные простыни, а поверхностью – набитый пером тюфяк.

Он очнулся внезапно, задыхаясь и колотя руками воздух, словно и впрямь тонул. Было темно. Лампа горела, как роковой глаз, и источала маслянистый запах, что смешивался с болезненным запахом его тела. В настенном канделябре горела одинокая свеча, освещая тяжёлые драпировки.

Америго де Бенчи стоял у массивной, о четырёх столбах, кровати и был бледен как призрак. У него было мягкое, однако породистое лицо с благородными чертами, доведёнными до совершенства в Джиневре: тяжёлые веки, полные губы, вьющиеся волосы, длинный, слегка приплюснутый нос. Вздохнув с облегчением, он сказал:

   – Благодарю тебя, Боже, – и перекрестился.

   – Пить, – сдавленно попросил Леонардо.

Америго налил ему воды из кувшина, стоявшего на полке рядом с умывальным тазом.

   – Ты вспотел – значит, поправишься. Так сказал доктор.

   – Давно я здесь? – спросил Леонардо, напившись.

   – Больше двух недель. – Америго забрал у него стакан. – Я позову твоих друзей, Боттичелли и юного Маккиавелли, они обедают в кухне. Пока ты был в лихорадке, они не отходили от постели.

   – Буду очень тебе благодарен, если ты их поскорее позовёшь, потому что я не хочу оставаться здесь, – прошептал Леонардо. Он попытался встать, но у него от слабости тут же закружилась голова.

   – Ты был очень болен... Мы так тревожились о тебе, Леонардо. – Америго всё ещё стоял над ним, явно не желая уходить. – О тебе справлялся отец.

   – Он был здесь?

   – Нет... но его вызвали в Пизу по делам podesta[96]96
  Мэр (ит.).


[Закрыть]. Скоро его ждут назад.

Леонардо промолчал.

   – Леонардо... во всём виноват я один.

   – Перестань, Америго. Не может быть одного виноватого во всём.

   – Но я не хочу, чтобы ты винил Джиневру. Она просила меня выдать её за тебя, а не за Николини.

   – Она могла и отказаться.

   – Я её отец.

Измученный, Леонардо отвернулся. Только тогда Америго сказал:

   – Нет, Леонардо. Боюсь, у неё не было выбора.

Леонардо смотрелся в таз с водой у постели: шрам на лице всё ещё оставался алым рубцом, печатью его глупости. Он слышал приглушённые удары резца и молотка: в bottega Верроккьо кипела работа. Франческо, старший подмастерье, держал учеников в ежовых рукавицах, да и сам Андреа каждый час бурей налетал на нерадивых; казалось, он вообще не спит. Сделать надо было слишком многое; просроченных заказов у Андреа было не меньше, чем неоплаченных счетов. Усталый, покрытый пылью, он больше походил на каменотёса, чем на хозяина большой bottega.

А следующие дни обещали быть ещё более напряжёнными. Андреа взял трёх новых учеников и ещё один заказ от Лоренцо на терракотовый рельеф Воскрешения.

Никколо, конечно, объявил, что новые ученики совершенно бесталанны.

   – От них даже кошкам нет спасения, – сетовал он Леонардо. – Они поймали Бьянку – маленькую серую киску – и сбросили её в лестничный пролёт.

   – Кошка пострадала?

   – Нет, но такие глупости неуместны.

Леонардо взболтал воду в тазу и помахал в воздухе мокрыми руками; смотреть на себя он не мог. Поднимать руки было всё ещё трудно, выпрямляться тоже – болела раненая спина.

   – Никко, чем ты так недоволен? Они ещё мальчишки, и я уверен, что синьор Франческо скоро отыщет занятие их пустым рукам.

Никколо пожал плечами.

   – Ты боишься, что тебя отошлют назад, потому что взяли их.

   – Это три лишних рта, которые надо кормить.

   – Маэстро Тосканелли посылает Андреа куда больше, чем стоят твои стол и кров. Уверяю тебя, ты в безопасности.

   – В этот раз ты пострадал куда хуже, чем когда свалился с неба, – заметил Никколо.

   – Как же низко я пал, – пробормотал Леонардо; но ирония отлетала от Никколо, как горох от стенки.

   – Твоё лицо можно сделать прежним. Я тут кое-что разузнал.

   – Ну, разумеется, – едко заметил Леонардо.

   – Это правда, – настаивал Никколо. – Есть один хирург, еврей, он живёт близ Сан Джакопо олтр'Арно – он исправляет любые повреждения и уродства. Он творит чудеса. Лепит плоть, как глину.

   – И как же он творит все эти чудеса?

Никколо снова пожал плечами.

   – Его ученик рассказывал мне, что хирургу принесли мальчика, у которого недоставало части носа; кажется, он и родился с этим пороком, и его все жалели, потому что он был похож на чудовище.

   – Никколо...

   – Хирург изменил форму носа, разрезав предплечье мальчика и засунув нос в рану – так глубоко, что мальчик головы повернуть не мог; так он и оставался в течение двадцати дней. Потом, когда хирург вырезал нос мальчика из раны, к носу пристал кусочек мяса. Потом хирург вылепил мальчику новые ноздри в этом мясе – да так искусно, что никто не мог определить, где проходит шрам. Подумай теперь, Леонардо, в сравнении с этим твой рубец – просто детские игрушки.

   – Как ты узнал об этом хирурге? – Леонардо стало любопытно – он никогда не слышал о такой технике хирургии.

   – Маэстро Тосканелли посылал меня к нему с поручением. Его зовут Исаак Бранкас. Я помню, где он живёт, и могу...

   – Ты не станешь ничего делать, – резко сказал Леонардо. – Моё лицо заживёт само.

   – Но, Леонардо...

   – И если на нём есть шрам – так тому и быть. Пусть это будет мне памятка, что в будущем не надо быть упрямым ослом. – Ладно, Никко, – продолжал Леонардо как ни в чём не бывало, – не сказал ли Сандро, что, если он не придёт к этому часу, нам надо отправляться без него?

Праздник Мардзокко начался: рыночная площадь уже, верно, полна народу.

   – Сегодня первая обязанность Сандро – быть с Великолепным; вот кому без него действительно не обойтись.

Никколо одарил Леонардо внимательным взглядом.

   – Ты хочешь сказать, что пойдёшь без него? Вправду пойдёшь?

   – Хочешь сказать – пойду ли я с тобой? Конечно, пойду, Никколо. Ты такой же мой близкий друг, как Сандро. Ты мне как сын. Я что – плохо обращался с тобой в последние дни?

   – Нет, – смутившись, быстро ответил Никколо.

   – Знаю, что плохо, – продолжал Леонардо, – но теперь всё это в прошлом. Обещаю: сегодня я буду заниматься только тобой. Мы набросимся на самых злобных зверей, и наша жизнь будет в наших собственных руках.

Никколо кивнул.

   – А что, и вправду много народу погибает в Мардзокко?

   – Порядочно, – сказал Леонардо. – Если ты передумал, я, конечно...

   – Я хочу пойти.

   – Тогда я возьму тебя. Но это тяжкая ответственность – защищать тебя от диких тварей всех мастей... и обоего пола. – Леонардо не смог удержаться от улыбки, намекая на склонность Никколо к служанкам, кухаркам и просто шлюхам.

Никколо засмеялся, потом лицо его застыло.

   – Ты перепугал всех друзей, Леонардо. Мы так волновались за тебя.

   – Со мной всё будет в порядке.

   – Сандро считает, что ты...

   – Что – я?

   – Отравил себя, как он – с Симонеттой.

   – А ты, Никко, – ты тоже так думаешь?

   – Я – нет, – сказал Никколо.

   – Почему?

   – Потому что ты слишком... зол.

Идя с Никколо к рыночной площади, Леонардо думал о Симонетте. Как только к нему возвратились силы, он попытался навестить её, но получил вежливый отказ: её юный слуга Лука сказал, что Симонетта спит и в любом случае – слишком слаба, чтобы принимать гостей. Однако Леонардо знал, что она виделась с Сандро. Её болезнь уносила силы Сандро, что, как с удивлением обнаружил Леонардо, было весьма важно.

Но он скоро увидит друга; и Леонардо приготовился предложить ему любую помощь, на какую только способен.

Однако эти мысли лишь маскировали его тревогу о Симонетте. Она была его зеркалом; полностью он открывался только ей. И хотя они теперь почти не виделись, он не мог потерять её.

Только не сейчас, не вослед Джиневре...

Они приближались к Меркато Веккио, и на улицах стало так людно, что приходилось пробиваться через толпу. Даже сегодня торговцы стояли у своих раскладных лотков и торговали мясом, птицей, овощами и фруктами. Их вывески были украшены грубо нарисованными крестами. Один торговец ощипывал живых цыплят. Рядом с ним крупная плотная женщина жарила на вертелах над жаровней дичь и продавала её на самодельном прилавке вместе с хлебцами, бобами и медовыми пастилками.

Пучки петрушки, розмарина, базилика и фенхеля благоухали на заваленных требухой улицах. Там в клетках выставлялись на продажу кошки, кролики и живые птицы; один купец выставил даже нескольких волков и запрашивал за них бешеную цену; впрочем, он мог надеяться, что продаст их, потому что не могло не найтись в толпе таких, кто захочет уподобиться Первому Гражданину и заслужить публичное virtu[97]97
  Доблесть (ит.); здесь – похвала.


[Закрыть], выставив для стравливания собственных зверей. На другой улице продавали священные предметы и фигурки зверей, особенно геральдических львов. Фигурки были вырезаны из камня и дерева или сделаны из золота и серебра. Предусмотрительные златокузнецы платили солдатам за охрану товара.

Леонардо и Никколо держали путь по лабиринтам улиц и площадей; дома, построенные на останках старых башен, что некогда принадлежали высокородным вождям, вздымались как тюремные стены, заслоняя собою солнце. Они ещё не дошли до главной рыночной площади, когда услышали крики горожан и рычание и вой хищников. Леонардо сжал руку Никколо, чтобы их не смогли случайно разделить, и они стали пробиваться сквозь толпу.

Наконец они добрались до Меркато Веккио. Ограждённая по углам четырьмя церквами, она была превращена в арену. Лотки торговцев спешно убрали и установили большие трибуны; высотой они были с некоторые дома. Вымпелы с изображением Мардзокко и гербами Медичи реяли над самыми высокими точками трибун, над крышами и башнями домов.

   – Смотри! – закричал Никколо, и лицо его вспыхнуло одновременно восторгом и страхом.

Толпа вдруг с воплями раздалась. По улице мчались самые большие вепри, каких Леонардо когда-нибудь доводилось видеть. Животные сбежали с арены, где их охраняли armeggiatori братства покупателей. Человек пятнадцать ливрейных юнцов мчалось за зверями, чтобы догнать их и прикончить: быстро убив беглецов, юнцы могли уменьшить позор, который навлекли на себя и своих нанимателей.

Но вепри обезумели от ярости – полуголодные, испуганные, с пеной на мордах.

Леонардо покрепче сжал руку Никколо, и тут их сдавило и вытолкнуло на обочину. Кто-то попытался врезать Никколо по уху, но Леонардо отбил удар.

   – Спокойно, Никко, – сказал он; и тут их качнуло назад, словно под напором приливной волны. Леонардо удалось устоять и удержать Никколо; не обними он его, мальчик упал бы и был раздавлен.

   – Леонардо, я и сам справлюсь! – Никколо вырывался, пытаясь заглянуть поверх голов стоящих впереди.

Толпа вновь навалилась на них, и они смешались с ней. Вепрь порвал девочку лет десяти, прежде чем один из armeggiatori успел смертельно ранить его. Но даже с копьём, пронзившим шею, вепрь продолжал сражаться. Леонардо увидел его: пасть раскрыта, клыки покраснели от чужой и собственной крови. Огромная голова дёрнулась вправо, влево... и тут юноша в ливрее сразил его. Рёв зверя был зловеще похож на человеческий. Потом вепрь рухнул, ломая клыки, когда его морда ударилась о камни вымощенной ещё римлянами улицы. Упал ещё один кабан; смуглый юноша перерезал ему горло и брезгливо отпрыгнул, когда зверь в предсмертной судороге сперва помочился, а потом опорожнил кишечник. Другие вепри промчались мимо, один из них истекал кровью; armeggiatori бросились в погоню.

Кабанов и armeggiatori поглотили улицы, и опасность миновала.

Новость кругами расходилась по толпе. Слышались довольные возгласы. Отец раненой девочки и двое юношей в ливреях унесли её, и толпа вернулась к кровавой оргии смерти и жертвоприношений на Меркато Веккио.

Никколо ни на дюйм не отступал от Леонардо, и они позволили толпе вынести себя к арене и высившимся над ней трибунам. Люди, вооружённые копьями и защищённые подвижными деревянными панцирями «черепах», дразнили медведей. Распотрошённые трупы воняли на солнцепёке. Рыночная площадь превратилась в склеп, в жуткое напоминание о праздниках древнего Рима. Семь-восемь десятков хищников рыскали по арене, всматривались в толпу, принюхивались к запаху крови, дрались и убивали друг друга. Перед улицами были сооружены ограды; прореху, в которую прорвались кабаны, чинили двое перепуганных рабочих в голубых с золотом ливреях Пацци.

   – Это armeggiatori Пацци упустили вепрей, – сказал Никколо. – Как думаешь – случайно?

Леонардо пожал плечами.

   – Если бы они собирались устроить охоту на улицах, то пустили бы несколько человек впереди вепрей. И ты же сам видишь – ограда сломана.

   – Они могли только что решить выпустить их. Ограду могли надломить прежде, чем её разнесли кабаны... Но я уверен, что Сандро будет доволен.

   – Почему это? – спросил Леонардо.

   – Потому что бесчестье падёт на Пацци. Ты разве не слышал, что происходит?

   – Боюсь, что нет.

   – Пацци и Медичи сцепились на улицах. Разлад зашёл слишком далеко.

Воистину Леонардо чересчур долго был отрешён от мира.

   – Как так? – спросил он.

   – Церковь на стороне Пацци. Но Сандро говорит, что Лоренцо слеп и глух ко всему. – Никколо приуныл, и Леонардо обнял его.

Он был всё-таки ещё совсем мальчишкой, хоть временами и очень походил на взрослого. Сейчас его заворожил большой косматый зверь, что твёрдо стоял на ногах, угрожающе наклоняя голову ко всякому, кто приближался к нему.

   – Кто это? – спросил Никколо.

   – Зубр, – отозвался Леонардо, печально глядя на трупы животных, устилавшие арену, как мусор. Если бы ему удалось получить несколько этих трупов для препарирования и изучения, это было бы не такой пустой потерей. Но медлить было опасно, потому что толпа требовала новых развлечений, новых зрелищ, и вполне вероятно, что кабанов и тигров выпустят с арены, чтобы охотиться за ними на улицах. Леонардо оглядел рукотворный цирк: поглазеть на кровавую оргию сюда собралось по меньшей мере тридцать тысяч человек. Прямо впереди, за полем была трибуна Медичи. Её сделали в форме замка – со рвами, сторожевыми башнями и пародией на укрепления. Дюжины вымпелов – алые полотнища и лилии на золотом фоне – безвольно свисали со стен. Воздух был недвижен и тяжек, не давая отдохновения от удушающих запахов пота и смерти.

   – Идём, Никко, – позвал Леонардо. – Здесь становится небезопасно.

Вместе они пошли вкруг арены. Леонардо приходилось толкаться, а то и драться, чтобы держаться рядом с Никколо.

   – Вон там, смотри, – сказал тот, указывая в дальний конец арены. Офицер только что дал сигнал выпустить львов, что сидели в большой, занавешенной до того клетке; первыми двинулись самки, подозрительно озираясь и прикрывая львят, у которых ещё сохранились пятнышки на шкуре; львы вышли следом, их блестящие, почти чёрные гривы резко контрастировали с длинными песочного цвета телами. Несколько людей в «черепахах» держались поодаль, не столько дразня львов, сколько присматривая, чтобы никто из львят не пострадал.

Толпа разразилась приветственными воплями.

   – Идём дальше, – сказал Леонардо.

   – Ты видишь львят? – спросил Никколо.

   – Да, – сказал Леонардо. – Но, если с ними что-то случится, платить придётся дорого.

   – Так ты всё-таки веришь в предзнаменования?

   – Нет, Никко, но я верю в суеверных людей; а если они поверят, что с ними случится беда, то не успокоятся, пока её себе не устроят.

   – По-моему, это то же самое, – заметил Никколо.

Леонардо против воли рассмеялся, и собственный смех показался ему чужим и пустым. Однако он чувствовал обречённость, словно его плоть и жилы не могли сдержать бушующей в нём бури. Он уже слышал, как она мягко бьётся в ушах; такие же удары слышал он ребёнком, когда плакал.

   – Вот видишь, Леонардо, – сказал Никколо, необычайно гордый собой, – ты всё-таки можешь смеяться.

   – Могу, конечно. – Леонардо заставил себя улыбнуться Никколо и обнял его за плечи. Он вдруг почувствовал странное облегчение; однако ощущал он и напряжение во всём теле, и то, как незримые бабочки бились паутинными крылышками в стенки его желудка, ибо это самое напряжение защищало его от скорби.

   – Ты должен снова стать собой, – сказал Никколо, – тем Леонардо, которого все любят.

   – А ты? – спросил Леонардо.

   – Что ты хочешь сказать?

   – Ты любишь только прежнего Леонардо, а не такого, какой я сейчас? – Никколо сильно разволновался, и Леонардо добавил: – Прости, Никко. Но прежний Леонардо ушёл навсегда.

   – Тогда тебе придётся учиться заново надо всем смеяться.

   – Прежний Никколо тоже ушёл, – заметил Леонардо.

Никколо с безмолвным вопросом повернулся к нему.

Они остановились среди толпы, но Леонардо тут же подтолкнул мальчика.

   – Пока я... болел, ты, кажется, стал мужчиной. Теперь тебе хотелось бы снова стать ребёнком?

   – Нет, Леонардо, – сказал Никколо. – Но мне, ничего не поделаешь, не хватает тебя.

   – Так вот же я, с тобой.

Никколо ничего не ответил. Он пробирался вперёд, к трибуне-замку Медичи, которая была теперь прямо перед ними. Солдаты в цветах Медичи и шлемах с плюмажами охраняли единственный вход на лестницу, ведущую к скамьям, откуда видна была вся арена.

   – Вот и вы. – Зороастро да Перетола перегнулся через амбразуру деревянной башни. – Антонио, – крикнул он одному из стражников, – это маэстро Леонардо и его друг. Без задержек проведи их внутрь. Я сейчас спущусь.

Стражник поморгал и, как будто признав Леонардо, ввёл его и Никколо в шутовской замок. Над ними вздымались галереи, до отказа набитые друзьями, сторонниками и прихлебателями Медичи. Шум стоял такой, будто ревело море; Леонардо и Никколо пришлось отскочить, чтобы не попасть под струю мочи.

   – А нет ли здесь укрытия получше? – спросил Леонардо у стражника, глядя наверх сквозь ярусы скамей. Он видел тысячи ног; обрывки бумаги и куски еды падали сверху, точно манна с нечестивых небес.

   – Тут надо держать ушки на макушке, – заметил он.

   – Я хочу наверх, – со всхлипом проговорил Никколо.

Отсюда Леонардо видел часть арены. Казалось, прямо на него глянул волк – и через мгновение исчез. Поле зрения было узким, к тому же глаза слезились от пыли.

   – Мы только дождёмся Зороастро.

   – Он бы мог провести нас наверх, – сказал Никколо. – Оттуда было бы хоть видно, что происходит.

Взревела львица, но рёв её был едва различим за шумом толпы. Потом её стало видно – она волокла за шею трепыхающегося волка, возможно, того самого, что видел Леонардо. За ней следовал взрослый лев и двое львят, которые кормились на трупе.

   – Ты видишь, Никколо?

Но Никколо, побледнев, смотрел в другую сторону.

   – Леонардо! – окликнул подошедший Зороастро. Он был в лосинах и куртке – одежде щёголей; болезненно-жёлтое лицо лоснилось от жира и пота.

   – Как тебе удалось получить приглашение? – Леонардо быстрым жестом обвёл «замок».

   – Я же Медичи, – отмахнулся Зороастро.

   – Я и не отрицаю твоих прав по рождению, – сказал Леонардо. Неужто кто-то из семьи Медичи действительно верил, что Зороастро происходит из семьи Руччелаи?

   – Благодарю, но...

   – Где Сандро? – перебил Леонардо. – Наверху с Лоренцо?

   – Нет, Леонардо. Великолепный просил меня дождаться тебя и передать известие.

   – Великолепный?

   – Ну, Сандро. Но меня просили проводить тебя в палаццо мадонны Симонетты. Она больна.

Сердце Леонардо дрогнуло, но он постарался взять себя в руки.

   – Никколо, если хочешь, оставайся с Зороастро.

   – Но я должен проводить тебя, – возразил Зороастро.

   – Я хочу с тобой, Леонардо. – Никколо подошёл ближе к своему мастеру.

Леонардо кивнул и обратился к Зороастро:

   – Прошу тебя, окажи мне любезность.

   – Какую?

   – Сандро говорил, что я смогу получить несколько звериных трупов. – Леонардо указал на арену.

   – Ах да, Никколо говорил, что ты практикуешься в autophaneia.

Леонардо кинул на Никколо быстрый недовольный взгляд.

   – Трупы нужны мне для анатомирования, Зороастро. Для исследований. Это наука, а не магия.

Кажется, Зороастро это разочаровало.

   – Я прикажу, чтобы для тебя собрали образцы.

   – Никто ничего не сделает, если ты сам не присмотришь.

   – Я должен идти с тобой, – настаивал Зороастро.

   – Твоё присутствие у мадонны Симонетты может не понравиться Великолепному. А это будет некстати, особенно если, как мне кажется, он расположен к тебе.

   – Так оно и есть, – надувшись, подтвердил Зороастро.

   – Так ты окажешь мне эту любезность?

   – Кажется, у меня нет выбора. Но почему присутствие твоего ученика не потревожит Первого Гражданина?

Леонардо не ответил; помахав рукой другу, он взял Никколо за руку и ушёл с трибун Медичи. Вдали от Меркато Веккио замусоренные улицы и кривые переулки казались совсем вымершими.

   – Тебе плохо, Леонардо? – спросил Никколо. – Ты такой бледный...

   – Я в порядке, Никко, – сказал Леонардо.

   – Мы можем передохнуть. – Никколо указал на аrchi de bottega[98]98
  Торговая арка (ит.).


[Закрыть], что соединяла две высокие башни; в узком затенённом проходе были высечены каменные скамьи.

   – Нет... спасибо.

Леонардо чувствовал, что нельзя терять времени.

Позади вдруг раздался рёв, будто Арно вышел из берегов и обрушился на Флоренцию – приливная волна человеческих воплей.

Никколо вздрогнул и обернулся, но Леонардо лишь покачал головой.

   – Что это было? – спросил Никколо.

   – Быть может, Зороастро в конце концов найдёт для меня и льва, – пробормотал Леонардо и, чуть помолчав, добавил: – Могу предположить, что одного, а может, и двоих убили.

   – Это был бы очень дурной знак.

   – Да, Никко, очень дурной...

– Я думал, ты не веришь в такие вещи.

Но Леонардо не ответил, потому что мысли его были сосредоточены на Симонетте.

Великолепный и его приближённые в тревоге стояли перед спальней Симонетты, словно готовы были заградить путь смертоносной, неумолимой гостье – смерти. Тусклый свет просачивался в открытый зал, своеобразный chambre de galeries[99]99
  Зал-галерея (фр.).


[Закрыть], через высокие застеклённые окна; и сам воздух с пляшущими пылинками был лишь отражением тревоги любовников и поклонников Симонетты. Здесь были Пико делла Мирандола, Анджело Полициано, Джулиано, Сандро и поэт и сатирик Луиджи Пульчо, один из любимцев Лоренцо. Поодаль приглушённо переговаривались прихлебатели, друзья и члены семьи; кое-кто плакал; куртизанки, гуляки, философы, поэты, матроны – все смешались в душном жарком зале.

Роскошно одетый священник, как цербер, стерёг дверь в комнату Симонетты – один из Лоренцовых Товарищей Ночи. Он молился, нервно перебирая костяшки красно-чёрных чёток. Его губы шевелились, серые глаза глядели в никуда. Быть может, он пересчитывал раны Христа или размышлял, каких привилегий может ожидать от Великолепного. Однако на Леонардо, когда тот вошёл в зал, он взглянул прямо и с узнаванием.

Леонардо тоже узнал его и, униженно смутясь, отвернулся: это был тот самый капитан Товарищей Ночи, который арестовывал его.

Потом Леонардо поклонился Лоренцо, но Первый Гражданин, будто в гневе, отвернулся от него; и Леонардо ещё сильнее охватили тревога и беспокойство. Он чувствовал себя неловко, точно выставленным напоказ.

На его счастье, подошёл Сандро. Он похлопал Никколо по плечу, обнял Леонардо и шепнул:

– Дела очень плохи, дружище – хуже некуда. – Голос Сандро заметно дрожал, и он выглядел таким измождённым, словно смерть приблизилась не только к Симонетте, но и к нему. – Симонетта... – Но продолжить Сандро не смог.

Собравшись с силами, Сандро отвёл Леонардо в сторонку, чтобы поговорить наедине.

Но Никколо не отходил от своего мастера.

   – С ней сейчас врач, – сказал Сандро. – Он пропускает к ней только по одному человеку. Он даёт ей Agnus Scythicus – это наша последняя надежда. Говорят, это средство творит чудеса.

   – Как рог единорога... или оленя, – вставил Никколо.

   – Именно, – согласился Сандро.

   – Сандро, почему Великолепный отвернулся от меня? – спросил Леонардо, стараясь скрыть тревогу.

   – Я тоже это заметил. Не знаю. Быть может, Симонетта что-то сказала ему.

   – Возможно... Но ты, мой друг, как ты?

   – Я сильнее, чем ты думаешь.

   – Наоборот, Сандро, – я думаю, что у тебя огромный запас сил.

   – Ты думаешь, раз я был заражён vita nova[100]100
  Новая жизнь (лат. ит.).


[Закрыть] Симонетты... потому что из меня изгоняли...

   – Пузырёк...

   – Но её дух струился из её глаз и рта, как дым благоуханного дерева...

   – Возьми себя в руки, Сандро! – Леонардо стиснул руку друга, стремясь поддержать его. Из глаз Сандро скатились слёзы; он торопливо отёр их и улыбнулся Леонардо.

   – Я плохой утешитель.

   – Зато хороший друг.

   – Более важно, что я был её возлюбленным.

   – Был и есть.

   – Мне думается, Леонардо, она была хорошим другом и отдалась мне, как врач пациенту.

   – Тот может считать себя счастливцем, у кого такой врач, – сказал Леонардо.

Сандро кивнул и улыбнулся.

   – Правда, я слишком, наверное, суров к себе. Но я не могу смотреть, как она умирает, Леонардо. Просто не могу... – Он сильно прижал ладони к лицу, будто пытаясь сокрушить самые кости. Леонардо обнял его, повернув к стене, чтобы другие не увидели, как он плачет, и так держал, как ребёнка, покуда он не перестал всхлипывать и не задышал ровнее.

Придя в себя, Сандро отстранился от Леонардо.

Дверь спальни Симонетты открылась, и в зал вышел врач; Лоренцо и Пико делла Мирандола в белой мантии чародея подошли к нему. Они посовещались, и Лоренцо прошёл к Симонетте. Но почти сразу вышел и знаком предложил войти Сандро. От Леонардо Великолепный снова отвернулся.

Когда Сандро ушёл, Никколо сказал:

   – Возможно, нам стоило бы выразить его великолепию свои соболезнования.

   – Симонетта ещё не умерла! – резко сказал Леонардо. – Неужели ты так спешишь, что торопишь смерть?

   – Прости, Леонардо. Я не хотел никого задеть. Просто подумал, что, если ты заговоришь с ним, он перестанет смотреть на тебя волком.

Но Леонардо смотрел на дверь спальни Симонетты. Он думал о Сандро – Сандро, который без Симонетты перестанет быть собой.