Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

Часть первая
CAMTAS

Узри же надежду и желание вернуться в родные места

или возвратиться к первичному хаосу, подобные тяге

мотылька к свету, человеку, который с вечной тоской

всегда ждёт с радостным предвкушением новой весны

и нового лета, новых месяцев и новых годов, считая,

ожидаемое им грядёт чересчур долго; и кто не в силах

постичь, что предвкушает он собственный конец...

Леонардо да Винчи

Глава 1
FANTASIA DEI VINCI

Как ты поступишь со мною,

так я поступлю с тобой.

Девиз Лудовико Сфорца

   – Леонардо, – прошептала темнота.

Зашуршал шёлк – и руки Джиневры де Бенчи обвили шею Леонардо. Девушке только что миновало семнадцать, она была высокая, пухленькая и сладостно пахла мускусом. Её лицо – круглое, гладкое, с капельками пота – касалось его лица.

   – Зачем ты здесь? – спросил Леонардо. – Тут жарко, как в печи.

Он крепко поцеловал её, словно этот простой поцелуй мог превратить их в духов и слить воедино, а потом увлёк под лестницу, где всегда прятался с тех пор, как двенадцатилетним учеником вошёл в этот дом. Чулан для кедровых досок, что был сейчас у него за спиной, казался тогда большим, как домик в городке Винчи, где он родился. Интересно, подумал Леонардо, целы ещё свечи, некогда украденные в цехе художников – он спрятал их здесь, в чулане, вместе с ранними записными книжками.

Возбуждённый, он торопливо, но ловко задрал её сорочку и шёлковую gamurra[11]11
  Верхнее женское платье (ит.).


[Закрыть] и тесно прижал девушку к себе. Они частенько танцевали такой танец – однажды даже в спальне Джиневры в доме её отца – и никогда не пресыщались им.

   – Тише, Леонардо, ты сломаешь мне рёбра! – возмущалась она, тем не менее позволяя себя ласкать. – Я ждала тебя здесь не для... этого. Да и мастер Андреа только что звал тебя. Как же с ним-то быть?

   – Мастер Андреа! – крикнул Леонардо, задрав голову, хотя наверху была непроглядная темнота. – Я скоро приду!

   – Чем ты там занят, Леонардо? – откликнулся сверху мастер. – С кошкой возишься?

Из студии, которая одновременно служила и гостиной, донёсся смех. Возле Андреа вечно крутились шесть-семь кошек – он считал, что они куда смышлёней и достойней его дружбы, чем его вдовая сестрица или любой бедный родственник – не говоря уже об учениках.

Джиневра оттолкнула Леонардо и легонько его шлёпнула.

   – Я тут готовлю кое-что интересное для тебя и твоих гостей! – отозвался Леонардо. – Мне надо чуть-чуть подумать. Наберись терпения, старина!

Леонардо славился как шутник, жонглёр и фокусник, а потому был желанным гостем на любой вечеринке, хотя и говорил на весьма сомнительной латыни.

   – Старина?! – взвился Андреа. – Убирайся, и пусть Медичи кормит тебя сегодня ужином! Может, он и пустит тебя в сад – поспать среди статуй, которые я чинил один, у тебя-то не вышло!

Леонардо услышал, как заскрипели половицы – Верроккьо ушёл, взывая к друзьям: «Вы слышали, как назвал меня этот молокосос?..»

Леонардо обнял Джиневру, но она отстранилась.

   – Папа наверху с мессером Николини. Я сказала всем, что иду вздремнуть, и ждала тебя, потому что должна сказать тебе кое-что... очень важное.

Леонардо отшатнулся, когда она помянула Луиджи ди Бернардо Николини, делового партнёра её отца в торговле шёлком. Николини был стар, угрюм и лыс. И очень, очень богат.

   – И что же?..

Джиневра резко, нервно вздохнула и, помолчав, сказала:

   – У моей семьи... затруднения.

   – Денежные?

   – Да, но всё куда хуже, чем я тебе говорила. Папа не сможет расплатиться с долгами, не продав имущества.

   – Ну, может, это и будет разумно. Он смог бы тогда...

   – Я не допущу, чтобы он обесчестил семью.

   – А при чём тут мессер Николини? – поинтересовался Леонардо, чувствуя, как его обдаёт жаром тревоги. Чувства кипели в нём, сжигая горло, как кислота сжигает цинк. Сердце колотилось так, словно вот-вот выпрыгнет из горла.

   – Мессер Николини предложил тысячу золотых флоринов – в долг, – чтобы папа мог дать мне достойное приданое.

   – Ах вот оно что! – холодно проговорил Леонардо. – Долг, который никогда не вернут.

Джиневра промолчала.

   – Ты просватана за него?

   – Да, – прошептала она.

   – Так я и думал. Старый похотливый боров. А что будет с нами – или тебе всё равно?

   – Я кое-что придумала, Леонардо, – спокойно сказала Джиневра.

Но Леонардо будто не слышал её.

   – Но ведь твой отец знает о наших чувствах?

   – Нет, он думает, что мы просто хорошие друзья.

   – Но ты же собиралась сказать ему, мы говорили...

   – Я не смогла.

   – Потому что я бастард.

   – Потому что ты беден... пока. А он по уши в долгах.

   – Но он может занять денег – он человек почтенный.

   – Дело зашло слишком далеко. Поэтому я и сказала отцу, что с тобой мы только друзья и что я выйду за мессера Николини. Папа любит меня, и его волнует, что в семнадцать лет я всё ещё не замужем.

   – Тогда всё решено. – Леонардо чувствовал, что каменеет.

   – Ничего не решено, Леонардо. Ты не понял? Это уловка, вроде твоих розыгрышей. Когда папа получит деньги, когда всё устроится, я скажу ему, что люблю тебя, что раньше не понимала этого и просто не могу согласиться на брак с другим.

   – Тогда будет поздно. – Леонардо сказал это обречённо, хоть ему и стало полегче. Тревога ушла, но в пустоте, оставленной ею, разгорался гнев. А Леонардо не мог пока дать ему вырваться. Дай он волю гневу, и неминуемо потеряет Джиневру. – Твоему отцу придётся возвращать деньги мессеру Николини – по меньшей мере приданое. Будет скандал.

   – К тому времени дела у папы будут в порядке. Он сможет отдать деньги. Ему просто нужна передышка. – Она тихонько рассмеялась. – И скандала никакого не будет, милый мой Леонардо, потому что какой же мужчина признается, что подарил девушке приданое как заем, чтобы так добыть себе невесту?

   – Мне всё это не нравится, – сказал Леонардо, подавляя раздражение.

   – Я знаю, но иначе нельзя. Для друзей объяснение есть: скажи им, что я тебе надоела. С твоей репутацией в это нетрудно поверить. Но у меня выбора нет. – Леонардо понял, что её не переубедить. – Я люблю тебя, но семья для меня важнее... пока мы с тобой не поженимся, а тогда я буду жить только тобой. Это я тебе обещаю.

Леонардо услышал скользящий шорох шёлка – подняв сорочку, Джиневра придвинулась к нему. Она любила возбуждение и опасность, и он, любя её и зная, что, несмотря ни на что, она тоже любит его – понимал, что она опасна. Но она покорила его. Она была его первой любовью, так же как он – её.

   – Я вправду люблю тебя, – сказала она. – Я всё время хочу тебя. Прямо умираю. Я не выйду за него, клянусь тебе.

Леонардо хотелось верить ей. В конце концов, она гордилась своей честностью. В этом отношении она походила на мужчину: честность была для неё уздой чести. Хитрить ей было очень трудно. И всё равно он чувствовал себя так, словно тонул в зыбучем песке.

Она прижалась к нему, ласкаясь и становясь всё настойчивей; и он, в свой черёд, касался её потаённых местечек, с её слов зная, что доставляет ей наслаждение, и ласкал её до тех пор, пока они не опустились на пыльный, в паутине пол, и она отдалась ему – а он ощутил себя потоком воды, что текла, струилась, изливалась на её плоть, гладкую, чистую и твёрдую, как камень.

Леонардо предоставил Джиневре возвращаться по задней лесенке в спальню мастера Андреа, где она, как все полагали, сейчас отдыхает – а сам торжественно вступил в мастерскую. В этой комнате почти не было пыли, наводнявшей другие покои, где обтачивали отливки и грунтовали холст. Леонардо был словно охвачен пламенем: поверх кроваво-алой рубашки он надел малиново-пурпурный камзол. Вся его одежда была из дорогого бархата и льна. Высокий и идеально сложенный, Леонардо мог позволить себе облегающие костюмы, созданные специально для того, чтобы подчёркивать греческий идеал фигуры. И вошёл он в мастерскую отнюдь не с несчастным видом – нет, он пригладил взлохмаченные каштановые волосы и появился, словно актёр на сцене.

В мастерской Андреа, превратившейся в один из самых известных салонов во Флоренции, собирались весельчаки и жизнелюбы. Здесь велись громкие беседы, а пол щедро орошало вино из бутылок, которые за неимением стола ставили прямо на пол и опрокидывали при первом же неверном шаге.

Пожилой Паоло дель Поццо Тосканелли, обучавший Леонардо математике и географии, сидел рядом с большим глиняным кувшином и моделью купели для старой ризницы Сан Лоренцо. За его спиной, как тень, стоял мальчик с тёмными внимательными глазами и плотно сжатым суровым ртом. Леонардо никогда раньше не видел его; возможно, Тосканелли взял этого приёмыша в дом совсем недавно.

Рядом с Тосканелли сидели его ученики и протеже Америго Веспуччи и Бенедетто Деи. Веспуччи, долговязый неуклюжий юноша, улыбнулся Леонардо – они учились вместе. Вдоль стен стояли ученики – приятели Леонардо; они молча слушали, изредка вставляя в разговор словцо-другое. Обычно мастер Андреа отправлял учеников работать – с Леонардо, лучшим из них, он давно смирился, и тот работал, когда хотел – но сегодня мастерская была закрыта: близился праздник. Лоренцо ди Креди – вид у него, как всегда, был такой, словно он только что проснулся – приветственно кивнул Леонардо, и Пьетро Перуджино сделал то же самое. Перуджино был подмастерьем и собирался скоро уйти и открыть собственную bottega.

   – Поди сюда, Леонардо, – позвал Верроккьо, – помоги нам разобраться. Мы ждали тебя, чтобы поглядеть на твои чудеса, но сперва рассуди наш философский спор.

Тридцатитрёхлетний Верроккьо, осанистый, с пухлым бритым лицом и тёмной одеждой, похожий на священника, стоял рядом с Америго де Бенчи, отцом Джиневры, и его партнёром Никколини.

Рядом с этим кружком стоял Сандро Боттичелли, всегда желанный гость студии Верроккьо. Хотя Леонардо видел его не так часто, как других, он считал Боттичелли своим лучшим другом... единственным другом. Кое-чем Сандро походил на помолодевшего мастера Андреа, потому что у него было такое же широкое пухлое лицо, но подбородок у Сандро был твёрже, а губы, в отличие от тонких сжатых губ Верроккьо – полны и чувственны. Но именно Боттичелли стремился к аскетизму, хотя работы его были полны пышности и трепета жизни.

Сандро стиснул руку Леонардо, и тот с улыбкой ответил на рукопожатие. Но, хотя он и старался выглядеть спокойным и весёлым, сосредоточиться ему было трудно, и дыхание его прерывалось, как всегда, когда он бывал расстроен. Он поздоровался с мастером Андреа и Америго де Бенчи, выказывая тепло, которого не чувствовал, и кивнул Николини. Лицо у старика было сильное, худое, костистое; а такими ушами, подумал Леонардо, мог бы гордиться слон. Хотя кое-кто и счёл бы Николини интересным, Леонардо он показался просто омерзительным.

   – Я не философ, – сказал он, отвечая Верроккьо, – я просто наблюдатель. Вам бы пригласить мессера Фичино или кого-нибудь из его блестящих академиков – вот уж кто в совершенстве знает всё, что сказано мертвецами.

Насмешка над гуманистами не миновала ушей Тосканелли, который обычно притворялся глухим, чтобы ему не мешали в занятиях, но сейчас слышал прекрасно. В отличие от Леонардо, который подвергался остракизму, потому что не мог поддерживать беглой беседы на латыни, у Тосканелли были крепкие связи с Академией Платона[12]12
  Платон (наст, имя Арискокл, 427 – 347 до н.э.) – древнегреческий философ.


[Закрыть]. Он считал «Theologia Platonica», недавний, но уже популярный труд Марсилио Фичино, работой, достойной пера самого Платона. Леонардо же утверждал, что сей труд легковесен и является пустым переводом чернил и бумаги.

   – Эта тема придётся тебе по нраву, Леонардо, – саркастически заметил Тосканелли. – Она весьма легковесна.

Бенедетто Деи засмеялся словам хозяина, Америго Веспуччи слегка улыбнулся, но мальчик, что стоял за спиной у Тосканелли, внимательно, изучающе вглядывался в Леонардо. Сандро же просто наблюдал, словно всё происходящее нисколько его не касалось, и тем не менее чего-то ждал... точно вот-вот должен был выйти на сцену.

Николини, однако, повернулся к Тосканелли и веско произнёс:

   – Я не считаю спор о сути духа легковесным.

Тосканелли ограничился в ответ простым кивком.

Отец Джиневры улыбнулся Леонардо.

   – Мы тут слегка поспорили – дружески – о духах, которые, как считает мой друг Луиджи ди Бернардо Николини, есть не что иное, как души, покинувшие тело. Однако у Платона ничего не сказано о существовании души отдельно от тела.

   – Но он говорит, что дух главенствует над движением, – возразил Николини. – Душа существует вечно и независима от материального мира. А такие свободные души или духи – от Бога они или от дьявола – несомненно, могут являться в наш смертный мир. Они просто не так зависимы от материального, как мы, смертные. Разве ангелу нужно есть или пить? Не более, чем лучу солнца нужна овсянка, чтобы сиять. Мы – лишь орудие в их борьбе добра со злом. Поверите ли вы, что Сатана не может явить нам себя вот в этой комнате потому лишь, что он не смертен? Или вы не примете Христа распятого потому лишь...

   – Но, друг мой, – сказал Америго де Бенчи, – в Христе совмещены смертное и вечное.

   – Да, да! Но в таком случае ограничите ли вы Дух Святой?

   – Ну, Леонардо, – сказал Верроккьо, – можешь ли ты разрешить сей спор?

   – Прошу у всех прощения, – сказал Леонардо, – но я должен согласиться с мессером де Бенчи. Дух, по определению, бесплотен, ибо вне элементов не может быть ничего целого. Где нет тела, должна быть пустота, а среди элементов не может быть пустоты, ибо любая пустота, образовавшись, немедля заполнится. Таким образом, дух будет постоянно порождать пустоту и неизбежно возноситься всё выше и выше в небеса, пока совсем не покинет наш материальный мир. Оттого-то вокруг и шляется так мало духов.

Эти слова вызвали смех и разрозненные аплодисменты; теперь слушали все.

   – А почему дух должен быть бесплотен? – спросил Николини – эти рассуждения были явно выше его понимания. Он выпрямился, будто мог выиграть спор одной только позой. – Дух реально существует. Он может принять любую форму.

   – Тогда ему придётся облечься смертной плотью, как всем нам, – сказал Леонардо. – Об этом с вами никто и не спорит. Но, кроме как в этом случае, духу придётся положиться на милость малейшего ветерка; и даже появись он перед вами – как бы смог он говорить? Да никак. Дух не может порождать звуки, не колебля воздуха. А в нём самом воздуха нет, значит, и выдохнуть то, чего у него нет, он не сможет.

С этими словами Леонардо картинно поклонился. Ему снова захлопали.

Николини слегка покачал головой и свысока поглядел на Леонардо.

   – Сдаётся мне, юноша, что от ваших рассуждений немного попахивает ересью.

   – А мне сдаётся, что вы хотели сказать «логикой», мессер. Думаю, ни Бог, ни Платон не стали бы спорить с нею.

   – Где наша Джиневра? – спросил Америго де Бенчи, переходя к более безобидной теме.

   – Скорее всего, дремлет, – сказал Андреа. – Слишком уж жарко – необычно для Пасхи. Я пошлю ученика разбудить её. Тиста! – позвал он светловолосого мальчугана, прислонившегося к стене. – Отправляйся в мою спальню, где отдыхает мадонна Джиневра, и тихонько – тихонько! – постучись. Скажи прекрасной Пенелопе, что женихи жаждут её общества[13]13
  Скажи прекрасной Пенелопе, что женихи жаждут её общества. – Пенелопа – жена древнегреческого мифического героя Троянской войны Одиссея, оставшаяся верной своему мужу во время его двадцатилетнего отсутствия, несмотря на домогательства многочисленных женихов.


[Закрыть].

Мальчик вспыхнул от смущения и выскочил из комнаты.

Николини смягчился и спросил:

   – Должен ли я, подобно Одиссею, обрушиться на них с мечом и стрелой?

   – Позже – может быть, но сначала надень ей кольцо на палец, – добродушно сказал Америго де Бенчи.

Уши Леонардо горели, но как бы ни был он унижен и зол, в душе он молился, чтобы краска на щеках не выдала его. Сандро снова с чувством стиснул его руку. Он знает, подумал Леонардо.

Однако не прошло и минуты, как Джиневра де Бенчи, в шёлковой бордовой гамурре с цветами из золотой парчи и шитыми жемчугом рукавами, появилась в комнате. На ней была узенькая бирюзовая пелерина, правильнее сказать – шарф, рыжие волосы она откинула назад, открывая бледное нежное лицо. Туго завитые локоны подчёркивали её сонные глаза и высокие скулы, что придавало ей надменный вид. Она не накрасила губ, и ничто не отвлекало внимания от глаз, отражавших сияние её волос. Она улыбалась всем и каждому, явно довольная и привыкшая быть в центре внимания. Остановившись, она выпрямилась и жеманно выпятила нижнюю губку – так, во всяком случае, показалось Леонардо. Остальные же были ею просто очарованы.

Джиневра встретилась взглядом с Леонардо, в её глазах мелькнуло мгновенное понимание, участие – ив этот миг Леонардо понял её. Она играла; и он, если надеется когда-нибудь завладеть и обладать ею, должен сделать то же самое.

   – Могу я сделать объявление? – спросил у Андреа отец Джиневры.

   – Ну конечно! – воскликнул Андреа, призывая всех к вниманию.

   – Мне очень приятно, милые друзья, – начал Америго де Бенчи, – объявить о помолвке моей прекрасной дочери Джиневры с моим другом и партнёром Луиджи ди Бернардо Николини. Мы ждём всех вас в тот день, когда невеста войдёт в свой новый дом – разумеется, в великолепный фамильный дворец нашего господина и повелителя. Обещаю вам, это будет великое событие! Я хочу также объявить, – продолжал он, когда стихли аплодисменты, – что мы намерены заказать портрет нашей прекрасной дочери, чтобы отметить её грядущую свадьбу. – Он повернулся к Леонардо: – Я договорился с мастером Андреа, чтобы портрет писал ты. Согласен?

Леонардо ощутил, как Сандро легонько ткнул двумя пальцами в его спину, и сказал:

   – Да, мессер Бенчи, конечно. Я польщён.

Все снова захлопали: во Флоренции Леонардо уже сейчас считался одним из самых многообещающих художников. Поговаривали, что скоро он покинет Верроккьо и откроет свою bottega.

   – Никто не пишет картин лучше Леонардо, – сказала Джиневра. – Разве что Сандро, – поспешно добавила она, улыбнувшись Боттичелли.

   – Я-то наверняка не пишу как Леонардо, – с шутливым раздражением отозвался Сандро. – Что он, что Паоло Уччелло... их волнует только перспектива. Я же могу сотворить подобные пейзажи, просто шлёпнув по холсту губкой, пропитанной красками, – чтобы уже больше не отвлекаться от настоящей живописи.

Леонардо не принял вызова. Он смотрел на Джиневру, но она отвела глаза; и в этот миг он был уверен, что она разлюбила его. И однако, он знал, что это неправда. Это лишь его же чувства обратились против него. Как он мог ждать от неё иного?

   – Леонардо, теперь ты должен звать меня Америго, как и твой отец, – сказал Америго де Бенчи, притянув к себе дочь. – В конце концов, ты отныне наш семейный художник.

При этих словах Джиневра осторожно улыбнулась Леонардо, но вдруг побледнела, словно вот-вот лишится чувств.

   – Что с тобой, Джиневра? – Леонардо захотелось обнять её и прекратить весь этот балаган.

   – Всё хорошо, – сказала она, предостерегая его. Она смотрела на отца и на престарелого жениха. – Правда, хорошо!

Жестом собственника Николини привлёк её к себе и что-то зашептал на ухо. В ответ она покачала головой, но он всё равно не отпустил её. Пару секунд он твёрдо смотрел на Леонардо, будто говоря, что он, и только он, имеет права на эту девушку. Обозлённый, униженный, Леонардо всё же отвёл взгляд.

Гости сомкнулись вокруг Джиневры, её отца и Николини, засыпая их поздравлениями. Джиневра снова была весела и оживлённа. Америго де Бенчи пожимал руки друзьям, принимал поздравления, а потом сказал Леонардо:

   – Твой отец сожалел, что не сможет присутствовать на этом празднике. Он уехал по делам Синьории.

   – Вот как? – Леонардо рассеянно кивнул. Поздравители всё теснились, толкая его локтями. Он понятия не имел, где находится в эти дни его отец. Синьор Пьеро да Винчи взял третью жену, юную Маргериту ди Джултельмо, и надеялся, что она подарит ему законного наследника. Хотя отец всегда был щедр и любил семейные встречи, Леонардо знал, что теперь, когда Маргерита на сносях, он стал в отцовском доме нежеланным гостем.

С радостью Леонардо позволил Сандро увлечь себя в тихий уголок студии и пригубил густого терпкого вина, предложенного Боттичелли.

   – Стало быть, ты отпустил Джиневру, – заметил Сандро.

Леонардо молча кивнул.

   – Свободным быть лучше, – с улыбкой продолжал Сандро. – К тому же тебе надо поддерживать репутацию.

   – Что я и делаю. – Леонардо глотнул ещё вина.

Сандро наклонился к нему.

   – Не тревожься, друг мой. Кто любит тебя – поймут; остальные же пусть считают, что ты поменял её на другую или бросил ради солидного приданого.

   – Спасибо за поддержку, старина, – сказал Леонардо. – Стоит только помнить, что Джиневра выходит за одного из богатейших людей Флоренции. Вряд ли даже тебе удастся убедить наших друзей и дружков, что это я её бросил. Петух не несёт яйца.

   – Ну, были ведь и другие слухи, – усмехнулся Сандро. – Как же без них? Все уважают и любят Америго де Бенчи, но даже его друзья не настолько слепы и глухи, чтобы не прослышать о... сделке.

Леонардо горько улыбнулся. Итак, слухи уже поползли.

   – Я знаю, что она значит для тебя, – продолжал Сандро, – и все мы подыграем тебе, обещаю. Прежде ты выплывал из более глубоких омутов – на одной лишь браваде. Её у тебя всегда было в достатке. Так себя и веди.

   – Она выйдет за меня. – Леонардо проговорил это настойчиво, но, едва сказав, пожалел о своих словах.

Сандро слегка опешил.

   – Н-ну что же, – сказал он, приходя в себя. – А между тем приятно хотя бы на время заполучить тебя в компанию. Ты стал ужасным занудой с тех пор, как попался в сети Купидона. Тебе будет полезно ещё чуть-чуть погулять с друзьями... конечно, только для того, чтобы сохранить свою репутацию в глазах толпы. – Сандро заразительно улыбнулся.

   – Конечно, – сказал Леонардо. – Ты прав. И... спасибо тебе.

Он ещё отыграется за всё – потом, когда вернёт себе Джиневру.

   – Вот и ладно, – сказал Сандро. – Только прекрати накачиваться вином мастера Андреа – ещё обделаешься. Пожалей штаны.

Сандро имел в виду, конечно, подштанники – костюм Леонардо был достаточно узким и откровенным.

   – Не волнуйся, – хмыкнул Леонардо. – Я белья не ношу.

   – Так вот почему ты едва кланяешься! – съязвил Сандро, разряжая напряжение. Тем не менее Леонардо казалось, что все вокруг перешёптываются и смеются над ним, как будто ему наставили рога. Частичка злости на Джиневру за то, что она с ним сделала, застряла льдышкой в его груди.

Он решил, едва закончится праздник, с головой уйти в работу. У него был важный заказ на завершение части алтаря в церкви Св. Бернарда, двух изображений Богоматери в различных стадиях работы, и ещё ему надо подумать над Великой Птицей, которую не худо бы подготовить к первому полёту...

Дел, чтобы занять себя, у него было предостаточно.

По студии разнёсся звон колокольчиков и приглушённый стук дверного молотка. Система колокольчиков была придумана Леонардо, потому что мастер Андреа никогда не слышал стука в дверь и всё время боялся нанести оскорбление важному заказчику.

– Кто бы это мог быть – в такое время? – проворчал Верроккьо и послал одного из учеников вниз – выяснять. Мгновение спустя запыхавшийся мальчишка примчался назад и объявил, что внизу дожидаются блестящие дамы и господа, и среди них – правители Флоренции, братья Лоренцо и Джулиано Медичи. Верроккьо заторопился вниз, но не успел он спуститься, как послышался голос Лоренцо – он поднимался по лестнице, фальшиво и громко распевая песенку собственного сочинения:

 
Помни, что во цвете лет,
Юн не будешь бесконечно.
Нравится – живи беспечно:
В день грядущий веры нет.
 

Лоренцо и его брат Джулиано, пыхтя и смеясь, вошли в комнату и только тогда пропели второй куплет. Лоренцо любил развлечения, и, куда бы ни шёл, его сопровождали остряки, поэты и философы. Лоренцо и сам был даровитым поэтом: он писал ballate[14]14
  Баллады (ит.).


[Закрыть], canzoni di ballo[15]15
  Танцевальные песенки (ит.).


[Закрыть] и canzoni carnascialesche[16]16
  Карнавальные песенки (ит.).


[Закрыть]. Вся художественная жизнь Флоренции находилась под его влиянием. Любил он и фривольные стихи, пьесы, приёмы и маскарады; часто устраивал карнавалы для всего города.

   – Ага, – сказал Лоренцо, войдя, – мой художник Андреа устраивает вечеринку, но нас не приглашает. А кто, спрошу я вас, может любить его больше Медичи? – Лоренцо картинно протянул к Андреа руки, а потом обнял его, словно он был членом семьи.

Лоренцо был одарён, обаятелен, чарующ – и уродлив. Одет он был не вычурно, но богато, в zuppone[17]17
  Шляпа (ит.)


[Закрыть] и без куртки. Нынче ночью горожане и крестьяне, собравшиеся на улицах в ожидании шествия, должны были принимать его за своего. На его грубом лице выделялся большой приплюснутый нос. К тому же у него снова обострилась экзема, и его подбородок и щёки покрывал розоватый налёт. У него была бычья шея и длинные прямые каштановые волосы, но держался он с таким достоинством, что казался выше тех, кто его окружал. Привлекательнее всего были его глаза, они смотрели так пристально и дружелюбно, точно видели насквозь и вещи и людей. Его брат Джулиано был; напротив, на удивление красив, с девически нежным лицом и каштановыми кудрями.

Рядом с Лоренцо и Джулиано стояли Анджело Амброджини Полициано – поэт, философ и близкий друг Медичи – и Луиджи Пульчи, выдумщик и поэт. Лудовико Сфорца, брат герцога Миланского и гость Медичи, расположился рядом с красавицей Симонеттой Веспуччи; поговаривали, что она любовница Лоренцо, но уверенности в том не было ни у кого; Джулиано же сходил по ней с ума.

   – Благодарение Господу, что Симонетга не сошлась с этим боровом Сфорца, – сказал Сандро. – Его братец ничто так не любит, как трупы. Говорят, последней своей бабёнке он загнал в грудь гвоздь и сидел рядом, покуда не дождался её предсмертного хрипа. Думаешь, Лудовико лучше?

После этих слов Сандро оставил Леонардо и устремился к Симонетте. Ни для кого не было секретом, что он тоже влюблён в неё. Точнее говоря, он был одержим ею, и Леонардо гадал, может ли Сандро писать чьё-либо другое лицо, кроме лица Симонетты, ибо она стала чем-то вроде подписи в последних работах Боттичелли. Она была Флорентийской Венерой, самой обожаемой женщиной города.

Женщины любили её не меньше, чем мужчины: она была нежна и воздушна, образец земных добродетелей и классической красоты. Она не подводила почти незаметных бровей, и это придавало её лицу выражение вечного удивления. В открытом шёлковом платье с прорезными, на венецианский манер, рукавами, выставлявшем напоказ её светлую кожу и пышную грудь, в золотом с сапфирами ожерелье она казалась воплощением моды.

Она прямо взглянула на Леонардо и улыбнулась.

Сандро Боттичелли, близкий друг Медичи, обнял Джулиано и покружился с Лоренцо, рисуясь перед Симонеттой, которая позволила ему обнять себя.

   – Итак, Андреа, – сказал Лоренцо, обращаясь к Верроккьо, – я вижу, твой музыкант дома.

   – Вы про моего ученика, Леонардо? – Андреа обернулся, взглядом нашёл Леонардо и поманил его к себе. – Он работал со мной в ваших садах, восстанавливал статуи.

   – Я так и понял, – сказал Лоренцо, улыбаясь Леонардо. – Он щедро одарён Господом, однако мы слыхали, что любознательность порой мешает ему выполнять заказы. Добрые монахи Святого Бернарда потеряли терпение, дожидаясь, пока ты продолжишь свою дивную работу у них в алтаре. Вот что бывает, милый Лудовико, – Лоренцо похлопал гостя по плечу, – когда Бог расточает свои дары. – Тут он обратился прямо к Леонардо: – Я узнал, что ты изобрёл лиру, коей нет равных. Из-за неё мы и пришли... а также, разумеется, чтобы проведать своих дорогих друзей. Но прекрасная Симонетта пожелала увидеть это чудо и услышать твою игру. Разве могли мы ослушаться?

Леонардо поклонился своим покровителям, и его представили Лудовико – коренастому и тяжёлому, со смуглой кожей и блестящим шлемом тёмных волос. Симонетта взяла Леонардо за руку и под завистливыми взглядами остальных проговорила:

   – Ну же, Леонардо! Покажи нам свой инструмент.

Тут же за спиной Леонардо возникли двое юношей примерно его лет. Высокий, с тонкими чёрными волосами, желтоватой кожей, глубоко посаженными глазами, синими и твёрдыми, как камушки, держал свёрток в лиловом бархате. Звали его Томазо Масини, но он любил называть себя Зороастро да Перетола и утверждал (конечно, безо всяких оснований), что его незаконный отец – Бернардо Руччелаи, дальний родич Медичи. Одет он был франтом, хотя и нелепо: оранжево-чёрные лосины, куртка, чулки и гульфик. Другой юноша, чуть старше Леонардо, был Аталанте Мильоретти. Он был робок и, подобно Леонардо, бастард, но мало кто во Флоренции лучше его пел и играл на лютне.

Подчёркнуто широким жестом Зороастро да Перетола протянул свёрток Леонардо.

   – Откуда вы взялись? – удивился Леонардо. – И как догадались принести...

   – Всемогущий и всеведущий не отвечает на такие вопросы, – заявил Зороастро, но в глаза Леонардо не смотрел и был явно сконфужен и обеспокоен.

   – Молю вас извинить моего глупого друга, – сказал Леонардо. Зороастро частенько служил мишенью для шуточек Леонардо. Одарённый механик и великолепный златокузнец, он воображал себя искателем приключений, мистификатором и колдуном. Он научился жонглировать и жульничать, и хотя Леонардо и был мастером в этом деле, именно Перетола показал ему фокус, который он частенько показывал в гостиных – волшебное радужное пламя, секрет которого таился в красном вине, долитом в заготовленное кипящее масло. Нищие и крестьяне часами позировали Леонардо, лишь бы увидать это чудо.

Зороастро должен был прятаться где-то в студии, подумал Леонардо. Возможно, он придумал какое-нибудь подслушивающее устройство...

   – Нет нужды извиняться за твоего юного друга, – саркастически, но не зло ответил Лоренцо. – В конце концов, он ведь Медичи.

Лицо и шея Зороастро залились краской, но он поклонился с обычной своей подчёркнутой пышностью.

Леонардо взглянул туда, где стояла Джиневра, и поймал её ревнивый взгляд... она смотрела на него, а Николини – на неё. Джиневра быстро повернулась к своим обожателям, но Николини так и впился взглядом в Леонардо. Его острое ястребиное лицо выдавало владеющий им гнев. Чувствуя себя в безопасности, Леонардо выдернул лиру из бархатного футляра. Сделанная из серебра, в форме конского черепа, она не отличалась от модели; Леонардо многому научился у своего мастера – Верроккьо. Зубы черепа использовались как лады, и это особенно понравилось Лоренцо и Симонетте. Суровый Лудовико Сфорца одобрительно кивнул и заметил:

   – Это превосходно! При нашем дворе всегда недоставало таких искусных мастеров.

Смысл этих слов не ускользнул от Леонардо – и конечно же от Лоренцо, которому они, собственно, и предназначались.

   – Я уверен, что великое искусство Леонардо украсило бы твой любимый город, – сказал Лоренцо. – Но сейчас, боюсь, некоторые обязательства удерживают его во Флоренции.

   – И кроме того, Флоренция – мой дом, – сказал Леонардо. – Она – источник моего вдохновения. – Сказано это было, чтобы польстить Лоренцо, но приглашение Сфорца не нанесёт ущерба его репутации во Флоренции. Когда-нибудь Леонардо может понадобиться покровительство этого человека... – И он улыбнулся Лудовико так, точно тот был Симонеттой.