Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Положение безвыходное.

Но ветер... если бы только он наполнил их паруса. Тогда они могли бы и спастись, потому что галерам не угнаться за удирающими парусниками. Однако средиземноморские ветра капризны, и в эти долгие часы море было подобно озеру, над которым веял лишь лёгкий бриз. Настроение у всех было боевое, все волновались и нервничали, пока турецкая каракка не сделала первого шага. На вёслах подойдя на расстояние выстрела, она выпалила по кораблю Деватдара, который ударил в ответ. Как и другие корабли. Офицер-канонир прокричал капитанский приказ Агостину, тот передал его дальше. То была своего рода песнь: приказы громко и протяжно выпевались, и сопровождали их залпы бомбард.

В воздух взвились облака дыма, едкие клубы пороха и гарь перегретого металла. Океан взрывался и шипел, когда рукотворные каменные шары падали в воду, промахиваясь мимо мишеней. Корабли Деватдара перестраивались в боевое положение – флагман в центре.

   – Паруса убрать, обрасопить реи! – приказал капитан корабля Леонардо.

Делать Леонардо было почти что нечего. Матросы, обслуживающие бомбарды на квартердеке и форкастеле, знали своё дело; ему оставалось только присматривать за всем. Один подносил к казённику зажжённый фитиль, другой целился и молился, чтобы взрывом не разнесло камеру и бочонок с порохом.

Всё было наготове. Корзины с шипастыми, воняющими скипидаром шарами – греческий огонь Леонардо; те же ядра, прикреплённые к копьям и готовые вылететь из коротких трубок, называвшихся trombe; глиняные горшки со смолой, что поджигались и забрасывались на вражескую палубу; и под рукой у каждого солдата и матроса были камни и кувшины с маслом и жидким мылом, чтобы сделать скользкой палубу вражеского корабля; груды острых, как бритва, звёздчатых ежей в косых лучах солнца сверкали как ртуть. А ещё Леонардо позаботился о том, чтобы было побольше сосудов с водой – заливать огонь.

Офицер-канонир, стоявший рядом с Леонардо, надсадно выкрикивал приказы. Взлетели вёсла, рявкнули восемь пушек; от вражеского флагмана эхом долетел ответный залп. Вначале казалось, что это всего лишь шумная и дымная игра, но долю секунды спустя всё переменилось. Две турецкие галеры вовсю гребли к каравеллам, шедшим во фланге корабля Деватдара; они мчались в лоб, взрезая вёслами воду. Это были крупные суда, изящные и нагие, с каждого борта – по тридцать скамей с гребцами. Построенные ради скорости, они предназначались лишь для того, чтобы доставить абордажные команды к месту схватки, а потому несли на себе всего пару пушек.

   – Цельтесь в вёсла! – завопил на палубе кто-то из канониров, но попасть в галеры было затруднительно. Пушки рявкали, аркебузиры палили, вода вскипала вокруг галер; и чем ближе они подходили, тем лучше видел Леонардо солдат в разноцветных кафтанах и тюрбанах, слышал их воинственные вопли и похоронный бой барабанов. Люди, которых отделяла от него только полоска воды, обезумели от жажды крови и боя, и море подхватывало и усиливало их крики.

   – Чуешь вонь? – спросил Бенедетто у Леонардо. – Сейчас учуешь – это воняют гребцы, бедолаги, возможно, среди них есть и итальянцы. Они прикованы к вёслам и испражняются там, где сидят. – Бенедетто говорил отрывисто, будто задыхаясь. – Давай ближе к укрытию, Леонардо, пора. – Тут он улыбнулся; Леонардо гадал, о чём думает его друг, потому что Бенедетто казался одновременно испуганным и ликующим.

Они оставались в середине корабля, под защитой фальшборта, и Леонардо действительно учуял вонь, исходившую от рабов – запах пота и экскрементов; а ещё ему почудился и запах крови.

Под палубой Агостин отдал приказ стрелять; и Леонардо велел своим людям поднять вёсла.

Мгновением позже «Девота» дала залп.

Одно из каменных ядер раздробило корпус галеры, другое ударило в борт, и вёсла взлетели в воздух, как будто к ним привязали ракеты. Под страшные вопли фонтанами били кровь и обломки костей. Куски разорванных тел летели в море, которое глотало их так жадно, словно его бирюзовая гладь была воплощением вечно алчущего бога. Горький, как желчь, комок поднялся в горле у Леонардо. Предчувствие охватило его, словно увиденное событие было лишь отражением другого; он повернулся к кораблю Деватдара – и увидел, что залп турецких пушек ударил в его галеру, запалив левый борт. Флагман ответил залпом, который снёс грот-мачту турка, и она рухнула, сокрушая нос судна. Две изящные галеры тоже выпалили по «Аполлонии», но главным их делом было взять трёхмачтовую galeassa на абордаж, когда – и если – тому придёт время.

Леонардо сходил с ума от тревоги за Никколо и Айше; он представлял себе Айше в её каюте, которая находилась как раз там, куда ударила бомбарда. А Никколо, должно быть, на палубе и готовится к бою, он ведь считает себя мужчиной, а не мальчиком.

С неба дождём сыпались стрелы.

   – Спускайся вниз, Леонардо! – крикнул Бенедетто.

Рявкнули бомбарды, поразив галеру; и она ответила залпом своих пушек. Вокруг вопили и кричали солдаты. Многие были ранены; кое-кто стрелял из арбалетов, но они не могли соперничать с длинными луками турок, стрелявших с большего расстояния. Галера подошла ближе, хотя бомбарды «Девоты» палили по ней и вот-вот должны были потопить.

Пролаяли аркебузы, но бомбарды с «Девоты» на сей раз смолчали – меткие выстрелы турецких лучников начисто выбили канониров.

На палубу полетели огненные шары, и пламя греческого огня выплеснулось из деревянных trombe. Языки его лизали обшивку; дым был так густ, что день казался ночью. Но всего невыносимее был ливень стрел – он не прекращался ни на мгновение. Слышны были лишь стоны раненых и умирающих да посвист стрел, выпускаемых из луков и арбалетов.

Кругом Леонардо падали лучники; один свалился прямо на него – грудь пробита стрелой под самым соском, вместе с хрипами и свистом изо рта течёт и пузырится на губах кровь. Лучник был совсем мальчишкой. Теперь все двигались быстро – но Леонардо казалось, что нестерпимо медленно, словно он провалился в сон наяву. И он забыл обо всём, кроме пульса времени, что был подобен барабанному бою; но его руки и ноги сами знали, что им делать. Он потушил огонь на палубе и, схватив укреплённую на древке искрящую гранату, метнул её в грудь турка, что забросил абордажный крюк на борт «Девоты». Человек вскрикнул и окутался пламенем; а Леонардо вместе с остальными уже швырял во врагов и на палубу галеры кувшины с греческим огнём. Словно со стороны, из какого-то тихого потаённого местечка Леонардо слышал самого себя – он кричал и швырял хрупкие сосуды со смолой, что мгновенно вспыхивали на горящей палубе галеры.

Вокруг падали люди, но Леонардо был быстр, и Бог стоял за его плечами – ни стрела, ни огонь не касались его.

Теперь и палуба кипела как море – но людьми. Турки лезли со всех сторон, и непрерывно слышалось щёлканье падающих стрел, им не было конца, словно каждый дюйм обшивки был уже утыкан ими. Леонардо заметил капитана мамлюков: тот был со своими людьми, дрался в самой гуще боя, разрубая тела с рёвом дикого зверя; капитан корабля невредимым стоял на корме в окружении стражей, что отбивали вражеские стрелы большими, заходящими друг за друга щитами.

И Леонардо слышал, как капитан кричит, но голос был отдалённым, чужеродным в этом сне о крови и рубке – ибо в руках у Леонардо были меч и кинжал, и он рубил, рубил, не останавливаясь, отхватил руку сероглазому турку – ещё одному мальчишке, не успевшему даже отрастить бороды... да теперь он её уже и не отрастит. Леонардо вертелся волчком, озирался, будто находясь в глазе бури, зачарованный, неуязвимый. Он зарубил ещё одного турка и ещё одного... И сейчас, в грохоте криков, лязге оружия, рёве огня, в воплях, хрипах, взвизгах боя, в смешении атак и обороны, оскальзываясь в крови, Леонардо вспомнил...

Вспомнил, что он сделал с убийцами Джиневры. Увидел себя, словно пройдя сквозь время, потому что в угаре боя само время потеряло свой смысл, оно рвалось и кромсалось каждым ударом меча. Он снова видел себя в спальне Джиневры, снова вскрывал её убийц, словно они были свиньями, а он изучал их мускульное строение, рисунок их артерий, слои плоти. И вырывал их глаза, размазывал их в грязь.

Леонардо ощутил отвращение к себе, его тошнило от себя самого, и хотелось вновь захлопнуть двери собора памяти. Он снова был здесь – залитый кровью, пахнущий ею, потому что она покрывала его слоем, точно густая мазь.

Он очнулся от жуткой грёзы, когда в грудь Бенедетто вошла стрела.

   – Бенедетто, нет! – крикнул он и подбежал к другу, лицо которого было залито кровью от пореза на щеке, полуоторванный лоскуток кожи шевелился, когда он заговорил.

   – Выдерни стрелу, Леонардо, – попросил он, белея. – Пожалуйста...

   – Лёгкое не задето, – сказал Леонардо, чтобы успокоить его, и занялся стрелой, стараясь вытащить её с наименьшим уроном. Бенедетто хотел было застонать – но лишь клокочуще вздохнул – и лишился чувств, лицо его помертвело. Тогда Леонардо очистил и перевязал рану – работать с кровью, плотью и костями ему было привычно. На миг стало тихо, и тогда он услышал щёлканье – несколько стрел ударились о палубу позади него, по-прежнему его даже не задев. Турки стреляли из луков с верхушки фок-мачты, на которой укрепили обложенную тюфяками корзину-платформу. Леонардо отнёс Бенедетто в укрытие; и тут ему в голову пришла одна мысль.

Он пошёл на корму поговорить с капитаном, но по дороге поскользнулся на залитой кровью палубе и упал на острый кусок металла, который проткнул ему ногу. Боли он не почувствовал, но всё равно оторвал лоскут и перетянул ногу повыше раны, чтобы остановить кровь.

Капитан выслушал его план – и был в таком отчаянии, что согласился. Капитан мамлюков тоже присоединился к ним, и они вывели из драки довольно солдат и матросов, чтобы составить хоть какое-то подобие отряда. Капитан корабля проорал своим людям приказ: по его команде идти на штирборт. Леонардо подивился, как могли они что-нибудь расслышать за шумом битвы; но пока он мастерил из полотна и верёвки что-то вроде гамака, матросы передавали друг другу капитанский приказ.

Корабль был в огне, и всюду клубился чёрный дым. Рукопашная схватка была яростной, но турков оттесняли. Их злобные пронзительные вопли леденили кровь; а поскольку дрались они за своего Бога, то скорее зарубили бы двенадцатилетнего юнгу-христианина, чем напали на своего единоверца араба. И тем не менее нападали.

Стрелы все летели, и люди прятались от них.

Действовать надо было немедля.

   – Это может перевернуть корабль, – предупредил капитана Леонардо, но тот лишь кивнул и отдал приказ начинать.

Под защитой больших щитов двое солдат полезли по выбленкам на верхушку бизань-мачты. Один нёс арбалет и гамак, сделанный Леонардо, другой – трубку с греческим огнём.

   – Будем надеяться, что турки не заметят их раньше срока, – сказал Леонардо. Он стоял на коленях рядом с большим, обмотанным верёвкой брашпилем. Пять матросов держали верёвки и были наготове. Солдаты-мамлюки, взобравшись на мачту, пристроили гамак к ноку, обращённому в сторону турецкой галеры.

Турецкие стрелки увидели их и открыли огонь.

   – Давай! – крикнул Леонардо, и матросы натянули верёвки, оттягивая вниз один конец нока. Другой, обращённый к галере, пополз вверх, поднимая солдат в гамаке над стреляющими с платформы лучниками. Но тут корабль Леонардо качнулся, и нок начал крениться в сторону турецкой галеры.

– На штирборт! – рявкнул капитан, и матросы и солдаты помчались на правый борт, выпрямляя корабль и снова поднимая гамак с солдатами над мачтами галеры.

Теперь турецкие стрелки были уязвимы, потому что оказались ниже мамлюков. Но всё же один солдат получил стрелу в глаз и, ломая спину, рухнул на палубу галеры.

Секундой позже из гамака выметнулось пламя, охватив мачту турецкого корабля. Лучники завопили, когда греческий огонь начал лизать платформу и побежал вниз по мачте, роняя искры на палубы обоих кораблей.

Стрелки падали в воду, их одежда и волосы горели.

Турки с новой яростью кинулись в атаку на «Девоту», и палуба опасно накренилась, когда матросы и солдаты-мамлюки бросились им навстречу. Казалось, сама вода горела. Пока матросы и солдаты трудились у брашпиля, выравнивая корабль, капитан коротко кивнул Леонардо – и исчез в толпе вместе с капитаном мамлюков, воодушевляя матросов и солдат на атаку.

В битве наступил перелом. Это был шанс взять реванш и одолеть турок. Вместо того чтобы отцепить абордажные крючья и отойти, потому что ветер был сильным, а сцепление двух кораблей опасно само по себе – люди с «Девоты» хлынули на палубу галеры, и там началась настоящая резня.

А с флагмана подавали отчаянные сигналы: «Аполлония» была в беде.

Капитан безнадёжно пытался отозвать своих людей: они жаждали крови, ничего не видя и не слыша, слепые и глухие к приказам и доводам рассудка; и лишь когда галера стала тонуть, люди кинулись на свой корабль, отцепили абордажные крючья и пошвыряли в море. Турки отчаянно пытались прорубиться на «Девоту», но их сбрасывали за борт. Жаркий, душный от дыма воздух наполнился мольбами и криками – на арабском и итальянском, потому что галерных рабов не освободили, и теперь, прикованные к своим скамьям, они шли на дно вместе с галерой.

Леонардо видел, что сделал с обоими флагманами обмен залпами, и терзался от мучительной тревоги за Никколо и Айше. Турецкая каракка была задета серьёзно – корабль же Деватдара попросту покалечен. И теперь его брали на абордаж солдаты с одной из турецких галер. Пушки «Аполлонии» уничтожили турецкие орудия на левом борту, перебив гребцов; но солдатам с галеры удалось забросить железные крючья на палубу «Аполлонии».

Прежде чем Леонардо пришло в голову спустить на воду тяжёлый ял, капитан отдал приказ травить гитовы, гребцы заработали, разворачивая корабль для залпа по галере, потому что бомбарды правого борта ещё могли действовать. Но тут вмешался турецкий флагман – он выпалил в «Девоту», и залп достиг своей цели. Второй залп оказался ещё удачнее для турок.

Залпы сотрясли корабль и заставили умолкнуть пушки.

Леонардо спустился вниз исследовать повреждения. Зияющая дыра открывала солнцу и небу сырую внутренность трюма. Тараканы кишели, как черви, повсюду, ползая по разбросанным, разорванным в куски телам. Они роились вокруг Леонардо – и вдруг ему стало страшно. Он повернулся, чтобы уйти, – и заметил Агостина, офицера канониров. Г олова его была отделена от туловища, и Леонардо почудилось, что губы Агостина ещё шевелятся.

Он окликнул капитана, и тот велел лоцману идти к левому борту флагмана Деватдара, выходя из-под удара турецких пушек.

Даже если орудия корабля молчат – люди могут сражаться.

Когда «Девота» приблизилась к «Аполлонии», мамлюки забросили на её борт свои пятилапые когтистые крючья. Ответом им был шквал турецких стрел и смертоносный ливень горящей смолы; но Леонардо был среди тех, кто первым взобрался на борт флагмана, он бежал и рубил, скользя по палубе, покрытой кровью и мылом, заваленной трупами, оружием и острыми обломками дерева. Мамлюки с Деватдарова флагмана завопили от радости, увидя, что через борт к ним карабкается подкрепление, и, словно подхваченные ветром, с утроенными силами обрушились на турок. Дым ел глаза и лёгкие. Леонардо рвался вперёд, тенью среди теней, бешено вращая мечом, словно желал перерезать глотку самому воздуху; он рубился и чувствовал, что оцепенел и вымок в собственной и чужой крови.

– Никко! – звал он, но голос его тонул в криках, визге и лязге ярившегося вокруг боя. Он проложил себе дорогу на корму, к каютам, разыскивая Айше. Никколо, если он был жив, дрался сейчас на палубе.

Внутри, в сырой затенённой мгле, он наткнулся на двоих турок, совсем ещё мальчишек в тюрбанах – они насиловали женщину, обрубив ей ноги и руки, как свинье на бойне. Леонардо быстро прикончил обоих, и внезапно его охватило знакомое безразличие: он не чувствовал ни гнева, ни возмущения, лишь усталость и бесконечную скорбь.

Он довершил своё дело, обшарив каждую каюту, и вынужден был уйти, потому что задыхался. Палуба была в огне, и ему пришлось пробиваться наверх сквозь пламя, да и на палубе пришлось побегать, чтобы удрать от огня. Жар царапал когтями его лицо и руки. Поднялся ветер; боги или духи капризны.

И его корабль, «Девота», отходил прочь.

Над его головой что-то заскрипело и треснуло: рухнула мачта, и парус вздулся над ним, накрыв его пылающим саваном. Он прорезал себе путь на волю, когда морская вода окатила его, затушив огонь. Под ногами тоже скрипело и трещало: корабль шёл ко дну. Поднялась суматоха; турки, христиане, мамлюки – все бегали, вопили и выли. Флагман накренился, и Леонардо заскользил по палубе. Он зацепился было за сетку, но верёвки лопнули, и мгновением позже его обожгла ледяная вода.

Когда его наконец подняли на борт «Девоты», были уже сумерки. Море, казалось, поглотило и небо и солнце. Его безжалостную колышущуюся гладь закат окрасил кровью и багрянцем, и словно розовые пальцы тянулись вверх, к облачным барашкам. Всюду плавали обломки, подымаясь на пенных гребнях и ныряя в тёмную глубину. А на темнеющем, истекающем кровью горизонте резными силуэтами вырисовывались три турецких судна. Их огромный флагман уцелел, и когда-нибудь он снова вступит в бой.

Леонардо видел эти корабли, он смотрел на них из воды, поверх гребней волн; и теперь, живой, измученный, закутанный в одеяла, он всё ещё грезил о них.

И о том, что рядом с ним Никколо и Айше.

И Симонетта.

И конечно, Джиневра...

Глава 19
Красный султан

Сколько таких, что бродят в безумье,

лишившись всего!

Сколько таких, что в море ночами

скорбят в заточенье!

Абу Абдалла Мухаммад бен Аби Тамим

Красный владыка владык, повелитель

джиннов,

Призови духов своих, всех, кто сможет

явиться!

Мольба

В тишине ночи «Девота», пропахшая смертью и людским потом и набитая, как корабль работорговцев, шла под защиту полумесяца Александрийской гавани. Как раненый зверь, она уползала в укрытие. Насосы работали без остановки, потому что корабль сидел в воде опасно низко: недавний шторм почти потопил его. Офицеры «Девоты» уступили свои каюты Деватдару и его свите. Каюту сохранил только капитан, да и то не свою.

Дождь не прекращался; тем не менее Леонардо предпочитал спать на палубе, а не делить с тараканами духоту и вонь трюма.

Сейчас Леонардо стоял у поручней рядом с Деватдаром и смотрел на мерцающий вдали алый огонь: будто огненный шар висел над городом, и сам город казался россыпью тысяч огней, лагерем огромной армии. На юге, в стороне города, куда сейчас смотрел Леонардо, даже в эту безлунную ночь горело зарево. Было ясно и сыро; на палубе спали и отдыхали солдаты и матросы. В свежести воздуха далеко разносилось негромкое пение и бормотание, раздражающее, как жужжание мух. Однако Леонардо был отделён от всего этого, словно его и его восточного повелителя окружала завеса уединения; так оно, впрочем, и было, ибо никто не осмелился бы потревожить Деватдара.

Он обладал властью над жизнью и смертью всех этих людей – включая и Леонардо. Если верить Бенедетто, он отрубил руку человеку всего лишь за неправильное приветствие; говорили, что время от времени он приказывает наказать своих солдат – просто так, в качестве предупреждения. Бенедетто был внизу, всё ещё слишком слабый, чтобы подниматься на палубу; но Леонардо слышал, как в темноте перешёптываются Америго Веспуччи и Зороастро да Перетола. Его друзья спаслись, как и Колумбус. Но почему комманданте Колумбус выжил, а Никколо и Айше пропали?

Дурацкая мысль. Игра настроения.

Чуть поодаль стоял Куан Инь-ци – бдительный, как всегда. Он неизменно был при Деватдаре, словно телохранитель – впрочем, такое вполне могло быть и на самом деле.

   – Что это за свет впереди? – спросил Леонардо.

   – Я так и думал, что это должно заинтересовать тебя, маэстро Леонардо, – сказал Деватдар. – Ты наверняка слышал о Фаросском маяке. Он считался одним из чудес света.

   – Так это он?

   – Маяк был разрушен, сперва людьми, потом землетрясением. На одном только нижнем его этаже было три сотни комнат, а венчала его огромная статуя ложного бога. Благодаря маяку Александрия была практически неприступна с моря. Говорят, секрет маяка был утрачен с его разрушением.

Леонардо ждал, когда Деватдар продолжит говорить. Разговоры вокруг них стихли.

   – Но это неправда, – продолжал Деватдар. – Александрия по-прежнему неприступна, благодарение Аллаху и моему повелителю. А секрет не утерян.

   – Секрет?

   – Древние утверждали, что могут видеть корабли прежде их появления.

   – Как это делалось? – с интересом спросил Леонардо.

Не отвечая, Деватдар смотрел на берег. Затем он повернулся и знаком велел своей охране очистить палубу. Матросов и солдат оттеснили, с ними и Зороастро и Америго Веспуччи. Тогда Деватдар сказал небрежно, как бы между делом:

   – Если калиф не казнит тебя, уверен, он сам откроет тебе секрет.

   – Почему он должен меня казнить?

   – Если ты не выполнишь своих обещаний. У него есть твоё письмо Великолепному. Ты помнишь, о чём писал?

Леонардо кивнул.

   – Я буду молиться, чтобы это не оказалось простой похвальбой, чтобы ты и вправду мог построить чудеса техники, которые летали бы в воздухе и плавали под водой.

   – Я могу это сделать, – сказал Леонардо.

   – Народ прозвал калифа Красным Владыкой Владык. Ты знаешь, что это значит?

И снова Леонардо ждал, пока Деватдар продолжит говорить. Насмехался ли над ним этот человек? И почему? Леонардо хотелось остаться одному, покончить со всем этим, думать, делать зарисовки в записной книжке, которая и теперь висела у него на поясе, спрятанная в кожаный кошель, чтобы защитить бумагу и чернила от каприза стихий.

   – Люди думают, что он джинн, Красный Джинн, самый необузданный и могущественный из духов. Когда он убивает или карает, он превращает это в действо, празднество. Беднота, конечно, обожает его, потому что он кормит её.

   – Зачем ты мне всё это говоришь?

   – Только чтобы подготовить тебя, маэстро. Калиф милостив, щедр и обаятелен. Он осыплет тебя почестями.

   – Вот как?

   – Смотри не обманись. – Деватдар на миг перевёл взгляд на берег, затем так же между прочим сказал:

   – Айше любит тебя.

Захваченный врасплох, Леонардо пробормотал:

   – Вряд ли нам стоит...

   – Я сам отдал её тебе, разве нет?

   – Но я не мог и подумать, что ты любишь её.

Деватдар негромко засмеялся.

   – А я не мог и подумать, что она полюбит тебя.

Леонардо ничего не ответил – он почуял опасность.

   – Твой юный ученик, – сказал Деватдар, – ты любишь его?

   – Я за него в ответе. Он умер или попал в рабство, и это из-за меня.

   – Я спрашивал не об этом.

   – Если ты хочешь знать, люблю ли я Никколо, как мужчина любит женщину, ответ будет – нет, – напряжённо сказал Леонардо. – Почему Айше просила за него?

   – А, так ты знаешь. Ты читаешь в умах так же, как по губам?

Леонардо промолчал.

   – Если ты читаешь в умах, мой юный колдун, то не можешь не знать, что она хотела задеть тебя. Она считала, что ты любишь мальчика, а не её. Это правда, не так ли?

   – Сиятельный господин, я не знаю, как ответить на твой вопрос. «Осторожней», – сказал себе Леонардо.

   – Ты уже ответил.

   – Вот как?

Но Деватдар свёл вместе большой палец и кончики остальных. Леонардо понял его жест: имей терпение, помедли. Айше хорошо обучила его – арабы говорят не только словами, но и руками.

   – Завтра ты и твои друзья отправитесь в Эль-Каири, – сказал Деватдар.

   – Я думал, ты будешь сопровождать нас, – заметил Леонардо.

Деватдар остро глянул на него, затем расслабился.

   – Это было до того, как нас победили пираты.

   – А комманданте Колумбус? – спросил Леонардо.

   – Он проследит за тем, чтобы этот корабль починили, и вернётся в Венецию. У меня тоже есть кое-какие дела. Потом я, возможно, присоединюсь к вам.

И с этими словами Деватдар удалился.

Леонардо стоял у поручней и теребил кольцо на указательном пальце правой руки. Кольцо было из чистого золота; зелёные и жёлтые драгоценные камни составляли герб Медичи – один из даров Лоренцо «лучшему художнику Флоренции». Если бы только он мог возвратиться во Флоренцию! Как тосковал он по ней...

Александрия была соткана из пронзительного света и мрака теней. Зловещая и иллюзорная, как джинн.

Даже когда Америго Веспуччи и Зороастро уже стояли рядом с ним, расспрашивая о беседе с Деватдаром, Леонардо чувствовал себя отделённым от мира. Он смотрел на зеркальную гладь моря, в его бездонные глубины – и был в своём соборе памяти.

Снова он шёл по знакомым комнатам, широкими коридорами, мимо памяток и межевых камней своей жизни; и там, совершенные, как прямой угол, сужаясь вдали, были труды его будущего. Эти комнаты пусты... или, может быть, заполнены, но пока не исследованы.

Как он ни старался, он не мог достичь их. Он не находил ответов на свои вопросы – лишь прошлое, множество комнат и коридоров, выстроенных в изысканных подробностях. Там, в прошлом, он написал письмо. Письмо к герцогу миланскому. То, что нынче принадлежит Кайит Бею аль-Малик аль-Ашраф Абу Л'Наср Сауф аль-дину аль Махмуди аль Заири, калифу Египта и Сирии.

«Сиятельнейший Герцог, ознакомясь и оценив доказательства всех тех, кто почитает себя мастерами и изобретателями приспособлений для ведения войны, и найдя, что изобретения их, как и польза от вышеназванных приспособлений ничем не отличаются от уже существующих, я решился, без малейших предубеждений против кого-либо иного, написать Вашему Сиятельству, дабы ознакомить с моими секретами, после чего предложить Вам взглянуть на все те предметы, о коих сказано ниже – к Вашему удовольствию и в любое удобное для Вас время.

   1. Есть у меня планы мостов, что весьма легки и прочны и могут быть легко переносимы, чтобы преследовать и вовремя побеждать врагов; и других, прочных и недоступных для огня или атаки, кои также можно легко перевозить и устанавливать в надобном месте. А также планы, как разрушать и сжигать подобное у врага.

   2. Когда город осаждён, я знаю, как отвести воду из траншей и как построить великое множество мостов, щитов, лестниц и других приспособлений, потребных в этих случаях.

   3. Также, если поселение не может быть разрушено бомбардировкой из-за высоты ли своих брустверов, по удачному ли месторасположению, я могу уничтожить любую крепость либо иное сооружение, если только оно не стоит на скале.

   4. Есть у меня также способ строить бомбарды, кои весьма легко перевозить и кои могут метать небольшие камни по образу и подобию града и вселять во врага ужас великим дымом, разрушениями и смятением.

   5. Также я могу достичь любой назначенной точки по пещерам и извивающимся коридорам, прорытым без малейшего шума, буде даже понадобилось бы переходить под землёй канал либо реку.

   6. Также могу я делать бронированные повозки, безопасные при атаке, кои станут разбивать сомкнутые ряды противника своими орудиями, и нет такого отряда солдат, коего они не уничтожили бы, и позади них пехота двигалась бы в безопасности и без потерь.

   7. Также, буде возникнет желание, могу я строить бомбарды, мортиры и катапульты, равно красивые и полезные, совершенно иные, чем те, коими все пользуются.

   8. Где нет нужды в бомбардах, могу я делать катапульты, баллисты, требучеты и другие машины поразительной силы, неизвестные в обыденной практике. Короче говоря, в зависимости от обстоятельств, могу я строить бесчисленное количество разных машин для нападения и защиты.

   9. А если случится, что кампания происходит на море, имею я планы строительства многих машин нападения и защиты, и кораблей, что могут противостоять огню тяжелейших орудий, пороху и дыму. Также есть у меня планы кораблей, что смогут передвигаться под поверхностью моря, неся смятение и победу.

   10. Также могу я делать взрывные скорлупы, кои несут в себе гранаты и, ударяясь, взрываются во время, потребное едва ли для прочтения «Аве Мария»; раковины эти могут быть разбрасываемы с кораблей, кои летают по воздуху, как другие корабли плавают по воде.

Также могу я создавать скульптуры из мрамора, бронзы и терракоты; могу писать, и эти труды мои выдержат сравнение с подобными трудами любого, кем бы он ни был.

Более того, возьмусь я за создание бронзового коня, коий увековечит бессмертную славу и благодарную память об отце Вашем герцоге и сиятельном доме Сфорца.

Если же какой-то из перечисленных мною пунктов покажется кому-либо невыполнимым, я готов предложить тому испытание – в Вашем ли парке, в любом ли ином месте по выбору Вашего Сиятельства, коему я вверяю себя со всею возможной покорностью.

S-tor Humil.

Leonardus Vincius Fiorentino [108]108
  Ваш покорный слуга, Леонардо да Винчи, флорентинец.


[Закрыть] ».

Подобно одному из джиннов, о которых он говорил, Деватдар исчез, едва «Девота» пристала в Александрии.

Однако Куан Инь-ци остался и с первыми лучами солнца велел Леонардо, Зороастро и Америго Веспуччи сойти на берег вместе с несколькими офицерами-мамлюками и примерно пятнадцатью ранеными солдатами Деватдара. Странно, но Куан оделся как знатный араб; на нём были такие же одежды и такой же тюрбан, как у Деватдара. Двое солдат вынесли на носилках стонущего в горячке Бенедетто. Леонардо боялся, что его друг не переживёт ночи.

   – Куда мы направляемся? – спросил у Куана Леонардо.

   – Разве Деватдар не объяснял?

   – Да, он сказал, что нас должны представить калифу. Но чтобы вот так, в этакую рань?..

Куан улыбнулся.

   – Ты недоволен тем, что тебе не дали поспать? Так надо. В своё время я всё объясню.

   – Но мой друг нуждается в лечении.

   – Я приложил мазь, но, чтобы она подействовала, необходимо время.

Зороастро изобразил на лице отвращение.

   – С виду плесень, а воняет точно женская промежность.

   – Это и есть плесень, – сказал Куан, – но её целительная сила поразительна. Вы сами в этом убедитесь.

Леонардо заинтересовался, но Куана расспрашивать не стал. Его внимание отвлеклось на что-то иное – он не мог сказать, на что именно, но только чувствовал, что на причалах и улицах что-то не так. Здания складов образовывали высокую серую стену и были частью системы крытых улиц – этакий огромный караван-сарай, нитью паутины тянувшийся в сердце города, что был гигантским лабиринтом, столь же враждебным, как внутренность улья. Однако примыкающие к причалам улицы были забиты народом: рабы грузили и разгружали суда, купцы и надсмотрщики приглядывали за ними, нищие и святые дервиши, одетые в лохмотья, тянули руки за милостыней, торговцы в тюрбанах и одеждах из грубого хлопка наперебой предлагали свой товар. Но сам город казался сотворённым из теней; лишь яркий свет солнца мог облечь плотью призраки людей, собак, верблюдов, ослов и мальчишек, что играли в прятки на узеньких крытых улочках.