Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

Но это была лишь часть его армии; другие появятся с севера и с юга и задавят войско Мустафы одним своим количеством.

Кайит Бей вскочил в седло, и Леонардо последовал его примеру – раб калифа держал для него коня наготове. Когда калиф взмахнул мечом, пушечная канонада разом стихла, и оглушительные крики солдат, казалось, сами по себе вынесли его вперёд. Леонардо старался не отставать от него. Калиф скакал во весь опор прямо на врага. Лицо его было бесстрастно и сосредоточенно, и Леонардо гадал, не станет ли калиф первым, кого сразят стрела или пика. За себя он не опасался, хотя сердце в груди и колотилось как безумное. Он обнаружил, что страх преобразовался в иное, более высокое осознание; он ощущал лишь шум ветра в ушах да сухой металлический привкус во рту. В любое мгновение он мог оказаться в царстве смерти. В бою не было места ни времени, ни памяти – лишь смертельная пляска битвы, изнурения и восторга, лишь трепетный шорох вздохов и молений, лишь гимны ударов и криков да треск ломающихся костей и рвущихся жил.

Кровавая баня продолжалась до темноты.

Уже колесницы, вооружённые косами, выровняли поле, уже собрали все головы, уже мамлюки повалились без сил прямо на землю, набрякшую кровью, уже собрали боеприпасы, оружие и провизию турок – а калиф всё подгонял своих солдат. Он решил, что ни один турок не должен уйти живым из этого боя. Он решил подарить Мехмеду голову Мустафы.

Но Мустафу так нигде и не нашли.

В стиснутой горами, пахнущей кровью звёздной темноте Леонардо отыскал своих друзей.

   – Вот видишь, Америго, – сказал он, – твой сон солгал.

   – А ты, – сказал ему Сандро, – ты думал, что мальчики погибнут. Однако все они живы, все до единого.

   – Да... живы. – И Леонардо погрузился в молчание, похожее на горячку. Он пришёл в себя лишь тогда, когда увидел замок, в котором, быть может, томился Никколо.

Глава 30
ЧЁРНАЯ ГОРА

Так высоко вознесённый над миром,

такой могучий, этот маленький замок

недоступен никому, кроме взора Всевышнего...

Мейстер Экхарт

И всякий предмет, летящий по воздуху, падал

на нас; и наконец вспыхнул великий огонь,

принесённый не ветром, но, казалось, десятью

тысячами дьяволов...

Леонардо да Винчи

Казалось, сами горы движутся вместе с войском – дрожь далёких землетрясений была едва ощутима, но чудилось, что земля потеряла равновесие и вот-вот распадётся на части, рухнет прямо в огни и ледяные равнины преисподней. Земля стонала, как от боли; и камни сыпались с утёсов, разлетаясь осколками, словно изобретённые Леонардо гранаты. Ночи были жаркими и тёмными, потому что завеса туч скрывала от взора звёзды и планеты. Даже Гутне, как будто не ведавшая страха и забот, молилась Аллаху, а Сандро молился Деве Марии и всем святым, прося их вступиться за смертных перед Богом его отцов. Гутне теперь принадлежала Сандро... а может быть, просто делила с ним ложе, всё едино. Она спала в его шатре. Сандро теперь держался поближе к Леонардо, словно понимая, что настало время близости – или же расставания навеки. Даже Америго на время расстался со своим любовником Куаном, чтобы быть с Леонардо, как будто и посейчас не был уверен, что его сон о вечной разлуке не станет явью.

Мир был в огне... а калиф был великолепен.

Он объяснял все ужасные знаки и предвестия так легко, как если бы они были приказами, выписанными на сером грозовом небе, покуда его солдаты не уверились, что земля и горы содрогаются от нетерпения, ожидая, когда арабы и персы настигнут и уничтожат турков. Он сулил, что погибшие отправятся прямиком в рай, рай плотских удовольствий, лишённый плотских страданий, сад физического экстаза и духовной радости; там будут ждать их прекрасные гурии, и тысячи Айше будут наградой тысячам отважных солдатских душ, насильственно разлучённых с телом. Изнурённые, грязные, еле передвигавшие ноги солдаты легко верили в желанность смерти. Рай покупался ценой краткой, мгновенной вспышки мучений. Даже Леонардо видел его мысленным взором, как наяву, и этот образ, озарённый светом снаружи и изнутри, станет позднее комнатой в его соборе памяти.

Кайит Бей велел поднять голову Айше на высоком штандарте, чтобы все могли видеть её.

Она указывала путь, и все они шли за ней.

Земля тряслась, и дождь хлестал ручьями, когда они наконец встали лагерем в виду армий Великого Турка.

Перед ними, на западном краю равнины высился укреплённый замок, что венчал обрывистый, в пятьсот футов высотой, известняковый утёс – Чёрную гору. Замок располагался в ключевом месте, откуда можно было контролировать и цветущую равнину, и лесистые окрестности внизу.

Но всё было тихо, словно обе стороны понимали, что смерть очень скоро расправит свои крыла в тени этой горы.

Турки расставили им западню.

Леонардо понял это, когда вместе с Хилалом и Миткалём вскарабкался на западные утёсы, чтобы оттуда получше разглядеть замок. Они начали подъём на заре, и, хотя было ещё зябко, все трое обливались потом к тому времени, когда добрались до вершины утёса, выходившего на единственный подступ к замку – седловидный скальный перешеек. За скалой, огибая её подножие, исчезала узкая тропа, что вела к селению, выжженному турками. Хилал тяжело отдувался; Миткаль, казалось, вовсе не запыхался. Леонардо смотрел в серебряный, покрытый тончайшей резьбой телескоп, который подарил ему калиф, собственно говоря, тоже Леонардово изобретение.

Леонардо настраивал трубу до тех пор, покуда замок не стал виден как на ладони – только руку протяни. И ощутил безнадёжность, потому что ему ещё не доводилось видеть подобного замка. Его укрепления были недавно перестроены. Высокие прямоугольные башни были заменены массивными приземистыми бастионами высотой не больше куртины[125]125
  Куртина – часть крепостной стены между бастионами.


[Закрыть], что давало тяжёлым пушкам своободный радиус стрельбы. Скалы и высокие крутые склоны прикрывали куртины замка, как обычно делает это ров с водой. Хотя крепость казалась естественной частью скалы, она была геометрическим совершенством: один круг укреплений в другом, скалы стёсаны и превращены в эскарпы, траншеи, валы.

   – Леонардо, что ты видишь? – спросил Миткаль.

   – Более чем достаточно и тем не менее недостаточно.

   – Дай-ка мне взглянуть, – сказал Хилал, и Леонардо передал ему телескоп.

   – Никогда не видел таких огромных пушек.

   – Я тоже, – сказал Леонардо. Как мог он различать тончайшие движения птичьих крыльев в полёте, так сейчас невооружённым глазом мог разглядеть детали турецких укреплений. – Мы должны сказать калифу, что лагерь придётся отодвинуть. Он в пределах стрельбы турецких пушек, я в этом совершенно уверен.

   – Но они ведь не стреляли по нам прежде, – заметил Миткаль.

   – Куда удобней дать цыплятам обустроить свой курятник и отойти ко сну, – пояснил Леонардо.

   – Мы не можем просто так отступить, – сказал Хилал. – Калиф и слышать об этом не захочет. Мы должны сделать что-то... здесь.

Леонардо разглядывал дорогу, что вела к замку; подвести пушки этим путём невозможно, место совершенно открытое. Поднять пушки с другой стороны возможно, но это займёт недели... хотя... Он сделал быстрый набросок совершенно новой системы блоков, которая поможет поднять пушки на большую высоту соседних утёсов.

   – Что ты думаешь, Леонардо? – спросил Хилал.

   – Мы должны спешить... отвести наши пушки на безопасное расстояние, иначе будет поздно, – ответил Леонардо. – Если мы отведём войска, Мехмеду волей-неволей придётся подойти к нам поближе. Замок тогда только на одно и сгодится, чтобы прикрывать его отступление. А со временем мы займёмся и замком.

   – Я знаю, что делать! – заявил Миткаль.

В его голосе была такая энергия, что Леонардо не мог не смягчиться.

   – Да, я уверен, что знаешь. И вполне вероятно, что ты прав.

   – Но я же ещё не сказал тебе!..

   – Тебе и не нужно было ничего говорить, – сказал Леонардо, переводя взгляд на замок, словно невидимый огонь его глаз мог прожечь насквозь стены замка и разглядеть там, внутри, Никколо.

Но, может быть, он увидел бы только ещё один дар Мехмеда: голову Никколо, помещённую в прозрачном сосуде с сохранением всех пропорций.

С кожей, которая прежде была оливково-смуглой, а теперь побелела как мел.

С губами тёмными и иссохшими, точно древние скалы этого бесплодного края.

Прежде чем они успели вернуться в лагерь, из замка начали бить пушки, сопровождаемые бесшумными и смертоносными требучетами и баллистами, которые забрасывали войско Кайит Бея камнями весом никак не меньше трёх сотен фунтов. Леонардо ощутил, как содрогается от разрывов земля. Ядро попало в яму с бочонками пороха, и они взорвались, расшвыряв людей в воздух клочьями одежды и плоти. Вначале это было сущее избиение – армия Кайит Бея до такой степени оказалась застигнутой врасплох, что солдаты не знали, куда им бежать; казалось, сама земля вскипает под ливнем раскалённых камней и металла, хлещущим с небес. Хилал с ужасом смотрел на это зрелище, и Леонардо слышал, как он молится, выпевая слова и, кажется, не сознавая, что говорит вслух.

С высоты утёсов им было видно всё как на ладони, словно они были в корзине воздушного шара; ощущение дальности смешивалось с ужасом увиденного, и люди, разорванные на куски, падающие, умирающие, казались ненастоящими – скорее уж всё это походило на праздник, и разрывы гранат были всего лишь фейерверками, брызжущими безвредной россыпью жарких искр.

Они видели, как взрываются, занимаясь огнём, фашины, телеги с припасами, шатры; видели, как калиф верхом мечется среди хаоса, отгоняя своих солдат назад, в безопасность.

И тогда на поле боя появились турки.

Леонардо увидел их прежде, чем Кайит Бей; но через мгновение и калиф разглядел их плюмажи и шлемы, подымавшиеся точно из-под земли – кавалерия Мехмеда вылетела из-за ручья, где прежде разглядеть её было невозможно. Войско двигалось в боевом порядке. Отборные спаги из Малой Азии и конница из Европы скакали на флангах Мехмедовых янычарских фаланг. Ещё пятьдесят тысяч янычар шагали внутри квадрата, составленного из возов, а в центре четырёх линий конных и пеших – гигантской фаланги, растянувшейся на всё поле – ехали боевые лаагеры – три сотни соединённых вместе пушек. Сто пятьдесят тысяч воинов двигались словно тени по пустому полю; и с помощью подзорной трубы Леонардо сумел разглядеть самих Мехмеда и Мустафу, с пышными своими плюмажами похожих на невиданных птиц – они ехали в безопасности, в самом сердце своих войск.

Да и не было нужды в героических деяниях одиночек. Сила в количестве, а Великий Турок явно мыслил сегодняшний день как беспощадную резню.

   – Пушки, – сказал Хилал. – И мои люди. Гляди, гляди туда – турки уничтожат их всех! – И он, словно спеша спасти собственных детей, торопливо полез, цепляясь за камни, вниз по склону; упитанный евнух оказался куда проворнее, чем мог бы подумать Леонардо. Однако путь на равнину оказался куда как нескорым, и чем ниже они спускались, тем меньше могли разглядеть, что творится внизу, потому что пыль поднялась в воздух тучами, скрывая всё и вся. Наверняка турецкая конница пойдёт в атаку, потому что Мехмед не станет удерживать цвет своего войска, акинджей и курдов, которые устремятся захватить артиллерию калифа – всё равно что вырвать зубы изо рта самого Кайит Бея.

В этом Хилал был совершенно прав.

Леонардо ни о чём так не мечтал, как оказаться сейчас с Сандро и Америго; он осаживал свои мысли, потому что они источали страх, и всё же воображал себе самые ужасные разновидности смерти, выпавшей его друзьям, – их убивало взрывом, разрывало на куски, их насаживали на мечи и пики, и они молили о жизни, а он, беспомощный, бессильный, мог только смотреть на это. Едва добравшись до основания утёса, они бегом бросились туда, где стояли их орудия. Вдруг прямо перед ними разорвалось пушечное ядро, сея смерть и уничтожив солдата, который выбежал прямо под шрапнель. В один миг его разорвало в клочья, в комочки мяса, и душа его взрывом преобразилась в кровавый туман, когда он стал частью миазмов битвы.

Это мог быть Сандро, Америго или Миткаль.

Укрывшись в безопасности за перевёрнутой телегой, Леонардо перевёл дыхание и крепко стиснул руку Миткаля, словно это была рука Никколо.

У лейтенантов Хилала хватило присутствия духа отвести пушки назад, а потом обогнуть мамлюкскую и персидскую конницу и фаланги пеших и выйти им во фланг, так что они могли стрелять по массе турок, бить по самым лаагерам. Эта тактика принесла успех лишь частично, потому что турки рассыпали орудия по рядам солдат и убивали персов и арабов; но их артиллерия не могла сравниться с пушками и многострельными орудиями Леонардо, которые уничтожали турок в огромном количестве, покуда вся равнина не была залита кровью и покрыта мёртвыми и разорванными в куски телами. Гигантский гобелен, вытканный без рисунка и рамы. Турки пытались захватить пушки ударом конницы, но всадники Кайит Бея перехватили атакующих и разгромили начисто. Леонардо был с Хилалом, командуя стрельбой своих же пушек и орудий; и, видя, как в полушаге от него сшибаются в яростном натиске солдаты, ломая мечи и пики о металл доспехов, как летят повсюду куски металла, дерева и плоти, он не мог даже погрузиться в сладостное, возбуждающее, эйфорическое онемение рукопашной. Он был один, совершенно один и абсолютно, почти сверхъестественно осознавал каждую деталь творящейся вокруг резни; и с каждой смертью, с каждым взрывом плоти и преобразования её в душу он ощущал всё большую тяжесть, словно каждая гибель была его чудовищной добычей, и в конце концов он сам едва не падал под этой незримой тяжестью. Однако глаз вины оставался открытым; и Леонардо – зачарованный и ужаснувшийся – смотрел как бы со стороны на себя самого: вот он мечется от одной пушки к другой, помогает, раздаёт приказы, направляет огонь и смерть, как если он стал Красным Джинном, массивным и бесполым, как Хилал, неумолимым, как каменные идолы предков Кайит Бея. Однако эта битва не могла быть выиграна одними пушками или многоствольными орудиями, ибо персы и арабы сходились с турками меч к мечу, пика к пике, сплетаясь тесно, подобно страстным любовникам. Стрелять по туркам означало убить и покалечить примерно столько же арабов и персов; а потому, когда был сделан последний выстрел по арьергарду турок, Хилал приказал своим мамлюкам-евнухам вместе с орудиями отступить в безопасное место. Вокруг орудий и Леонардо топотали, взметая пыль, копыта кавалерийских кобыл, и конница летела стеной потной лошадиной плоти.

Впереди и позади них, точно гребни высоких волн, сталкивались с криками и лязгом две конницы; и все звуки превратились в один неразличимый рёв гигантского водопада. Войска Кайит Бея отступали к боевым порядкам арабов – как ни храбро дрались и египтяне и персы, турки всё же оттесняли их. Армии покрывали равнину одной исполинской фалангой, гигантским зверем, чей хребет был ощетинен остриями пик. На бегу, перекрывая шум, Леонардо прокричал Хилалу:

   – Где прячут женщин?

Хилал лишь пожал плечами.

Леонардо боялся за Сандро, но мог лишь гадать, действительно ли он находится при женщинах, где бы они ни были. Вполне вероятно, что их спрятали в горах, и, быть может, Леонардо, Хилал и Миткаль прошли мимо их убежища, когда спускались с утёсов.

   – А Миткаль? – спросил Леонардо. – Он только что был здесь.

Хилал обеспокоенно огляделся.

   – Представить не могу...

   – Ля могу, – сказал Леонардо. – Где другие ангелы?

   – Должно быть, в горах.

   – Они вступят в битву?

   – Без приказа – нет.

   – А если Миткаль им прикажет – они подчинятся?

   – Конечно, – сказал Хилал, – он их командир.

И тогда Леонардо бросился прочь от него. Несколько шагов – и он оказался в самой гуще боя. Он вырвал меч из руки убитого мамлюка и взял его коня – крапчатую кобылку, которая покорно стояла над мёртвым арабом – словно он просто решил вздремнуть, и смышлёное животное терпеливо ожидало, когда хозяин проснётся.

Ангелы где-то на утёсах – он знал это. Но где?

Он поскакал через сражающихся. Лишь один пикинёр едва не вышиб его из седла, но Леонардо увернулся и помчался дальше, не тронув врага – он хотел найти Миткаля и нашёл его.

Мальчик, спешенный, пятился от турка, который был намного выше его и куда лучше вооружён. Миткаль каким-то образом остался без оружия и теперь озирался, испуганный, больше, чем когда-либо, похожий на ребёнка; но вокруг него была лишь окровавленная трава и грязь, и солдаты рядом с ним рычали, дрались, убивали, не видя мальчика, искавшего себе оружие, слишком увлечённые собственным боем, чтобы прийти ему на помощь.

Одним могучим взмахом меча Леонардо снёс голову турку, и когда он посмотрел на Миткаля, его вдруг пронзила судорога отвращения к тому, что он сделал, хотя он просто спасал жизнь мальчику. Его точно разоблачили, застигли на месте преступления. На долю секунды он вспомнил, как судья с высоты помоста клеймил его позором за содомию.

Он протянул руку Миткалю, и тот одним прыжком вскочил в седло, прижался к Леонардо, как испуганное дитя, тяжело и прерывисто дыша; и Леонардо направил коня к южному краю битвы, краю арабских боевых порядков, где они будут в безопасности. Однако он скоро вернётся в гущу боя, потому что, если он хочет когда-нибудь увидеть Никколо, ему нужно найти Кайит Бея, добиться его доверия, рассказать ему о своём плане.

   – Леонардо!

   – Нет ещё, – сказал Леонардо, – мы покуда не в безопасности.

   – Да мне наплевать! – сказал Миткаль.

   – Так что же мне, ссадить тебя прямо здесь?

Миткаль не ответил, лишь крепче прижался к Леонардо.

Даже здесь, в арьергарде, где солдаты Калула и мамлюки плечом к плечу отбивали атаки турок, лязг мечей, крики мужчин и женщин, свист стрел и грохот аркебуз были так оглушительны, что казались осязаемы. Однако клубы пыли придавали полю битвы какой-то нереальный вид; быть может, Дантово представление об аде родилось именно из такого вот зрелища. Леонардо вдохнул дым, захлебнулся от едкой кислой вони горящей плоти... и увидел Джиневру – она по-мужски скакала на персидской кобыле, размахивая мечом, словно училась этому с малолетства, рубя и убивая с той же ожесточённой решимостью, что и другие мужчины и женщины вокруг неё. Персиянки дрались как мужчины, быть может, и лучше, ибо носили в утробах младенцев, которых должны были защищать.

Но увидел он конечно же Гутне, которая была Джиневрой, была его рабыней до того, как встретила Сандро.

Она увидела Леонардо и направила коня к нему; вместе они покинули неистово бьющееся сердце битвы и сквозь завесу пыли выехали на чистое, открытое место. Радуясь тому, что хотя бы ненадолго оказался вне опасности, Леонардо повёл их в укрытие ближайшей рощицы. За нею высились изборождённые непогодой и временем скалы. Миткаль тотчас спешился, словно для него было бы унижением остаться в седле Леонардо. Гутне пристально разглядывала Леонардо; лицо её было в потёках грязи, напоминавших следы слёз, одежда и руки насквозь пропитались грязью и кровью. На ней не было ни вуали, ни головного платка, и волосы, ярко-рыжие, как тогда, в первую их встречу, были отброшены со лба и падали на спину. Она была Медузой – колечки крашеных рыжих прядей свивались туго, точно змейки – и источала ненависть так же естественно, как тело источает тепло.

   – Почему ты не с другими женщинами? – спросил Леонардо. – И почему...

Она рассмеялась, обрывая его на середине фразы:

   – Ты думаешь, только персиянки могут сражаться? Мы тоже не всю свою жизнь проводим в гаремах.

Удивлённый её агрессивностью, он только и мог, что сказать:

   – Я не хотел быть непочтительным...

   – Зато я была непочтительна. – Она опустила глаза и, словно лишь сейчас осознав, что голова её непокрыта, подтянула повыше свой узорчатый муслиновый платок. Улыбнулась ему, словно приняв иную личину, и сказала: – А, так вот как ты узнал меня. – Гутне помолчала и добавила: – Но я узнала тебя сразу, маэстро, словно Аллах указывал на тебя.

   – Это Сандро попросил тебя выкрасить волосы, как у...

   – У Джиневры? – переспросила она. – Нет, но именно она подсказала мне сделать это.

   – Что ты имеешь в виду?

   – Я хотела Калула.

   – Сына Уссуна Кассано?

Гутне кивнула.

   – Я выкрасила волосы и отыскала его. Он увидел меня – и увидел себя. Теперь я принадлежу ему. – Она запнулась с удивлённым видом. – Ты разве против? С тех пор как ты отдал меня Сандро, я... – Она смолкла с рассчитанной многозначительностью, но смотрела на Леонардо испытующе, словно хотела понять, желает ли он, чтобы она вернулась.

   – А как же Сандро? – спросил он.

   – Он сказал мне, что не останется в этих краях.

Пришла очередь Леонардо удивляться.

   – Он сказал мне, что любит меня, – продолжала Гутне, – но не может заниматься со мной любовью. Он сказал, что унесёт мой образ в своём сердце. Ты не знаешь, что он этим хотел сказать?

Леонардо знал, даже слишком хорошо, но промолчал.

   – Ещё он сказал, что посвятил себя Богу. Он хотел позаботиться о моём устройстве, но я отказалась. Когда он узнал о Калуле, он сильно рассердился.

   – Где он теперь? – обеспокоенно спросил Леонардо.

   – Не знаю. Он не сказал мне.

   – Тогда где держат женщин?

   – А разве он при них?

   – Я думаю – да.

   – Не знаю. Никто этого не знает, кроме тех, кто их охраняет. – С этими словами Гутне вскочила в седло, затем обернулась: – Тебе и вправду не безразлично, что с ним станется?

Леонардо мог лишь смотреть на неё.

   – Я думаю, тебе безразличны все, кроме Никало. А он, скорее всего, уже мёртв. – И она поскакала назад в бой, к солдатам Калула, исчезнув в клубах пыли, словно и сама была сотворена из дыма.

   – Она ненавидит тебя, верно, господин? – В тоне Миткаля был не вопрос, а утверждение. Помолчав, мальчик добавил: – Господин, я знаю, где прячут женщин.

Когда Леонардо отыскал калифа, тот, сидя в седле на отшибе от боя, совещался с Куаном, Деватдаром и другими высшими офицерами, все – эмиры из тысячи. Они сбились тесной кучкой, и телохранители-мамлюки кольцом окружали их. Увидев Леонардо, калиф кивнул ему и сделал знак солдатам расступиться и пропустить Леонардо.

   – Я вижу, что ты, по крайней мере, жив, – сказал Кайит Бей, – а вот другие мои воины убиты.

   – Турков погибло больше, чем арабов или даже персов, о Владыка Миров, – сказал Леонардо.

   – Благодаря твоим орудиям, маэстро. Но что проку в них сейчас?

   – Твои войска слишком рвались в бой.

Куан взглянул на него с тревогой, потому что калиф был изнурён и физически и духовно; но Кайит Бей сказал:

   – Солдаты недолго могут принимать смерть, стоя на месте. Или ты полагаешь, что смог бы удерживать их дольше?

   – Нет, повелитель, конечно же нет.

   – Что же ты тогда думаешь? Кто победил – мы или турки? – Он усмехнулся, потому что они стояли словно в гигантском склепе: вонь смерти была сильнее, чем аромат самых сладких духов. – Ну? – В голосе калифа прозвучала опасная нотка.

   – Мы не победим, покуда не возьмём замок, – сказал Леонардо. – Войска Мустафы будут в безопасности под его прикрытием.

   – Мы уморим их голодом, – сказал калиф.

Леонардо оглядел стоявших вокруг. Никто не произнёс ни слова.

   – И ты останешься здесь на всю зиму? – спросил он. – И заморишь голодом своих солдат заодно с турками?

   – Мы сокрушим их, даже если погибнем все до последнего.

   – У меня есть план, повелитель, – сказал Леонардо. – Не соизволишь ли ты...

   – Сдаётся, что теперь ты стал моим вестником, маэстро. – Калиф словно не слышал слов Леонардо.

   – Боюсь, повелитель, я не понимаю, о чём ты говоришь.

   – Если мы все не погибнем, маэстро, я призову тебя позже, – сказал калиф, жестом приказывая ему удалиться. – Ты должен быть со своими орудиями, если только все они не уничтожены турецкими пушками. Мы похороним Хилала позже. С почестями.

   – Хилал мёртв?

Леонардо поклонился и ушёл, уверенный, что калиф заметил его изумление и страх.

   – Миткаль, – сказал Леонардо, – ты умеешь хранить тайны?

   – Конечно, маэстро. Разве я уже не доказал, что верен тебе?

   – Если бы ты мог уничтожить турок и покрыть себя славой путём обмана и хитрости – ты бы сделал это?

Миткаль явно опешил.

   – Это бы зависело...

   – От чего? – поддразнил его Леонардо.

   – Не знаю, господин, но я никогда не предам своего калифа, – настороженно объявил Миткаль.

   – Я ни за что на свете не предложил бы тебе предать твоего повелителя. Но сможешь ты солгать своим командирам, чтобы помочь мне?

   – Да.

   – Почему? – Леонардо удивило то, что мальчик не колебался ни секунды.

   – Потому что ты спас мне жизнь.

И тогда Леонардо посвятил в свой замысел этого слишком рано повзрослевшего ангела смерти.