Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Сандро поднялся с Симонетты, лежащей на постели. Симонетта казалась безжизненной, лишённой крови и цвета; её открытые глаза невидяще смотрели перед собой. Но она дышала – медленно, словно погруженная в транс. Сандро протёр глаза и, ничего не понимая, в упор поглядел на Леонардо.

   – Что случилось? – спросил он шёпотом и повернулся к Симонетте. Увидев её, он заплакал. Коснулся её лица и сказал:

   – Господи, что же я наделал!

Леонардо и Лоренцо бросились к постели. Пока Леонардо успокаивал Сандро, Лоренцо пытался разбудить Симонетту.

   – Погодите, Великолепный, – сказал Мирандола Лоренцо, мягко отстраняя его от постели. – Позвольте мне пробудить её. Времени мало, а её душа отравлена ядом Сандрова фантома. Взгляните, он наполняет её глаза.

Лоренцо кивнул и отступил. Тут Мирандола на миг перенёс своё внимание на Боттичелли.

   – Ты и впрямь небезразличен этой женщине, Сандро. Она исцелила тебя. Теперь, с Божьей помощью, силы начнут возвращаться к тебе.

Но Сандро – по всему его телу выступила обильная испарина, будто из него и вправду выходил яд, – в глубоком обмороке соскользнул на руки Леонардо.

   – Оставь его, – сказал Мирандола. – Время не ждёт. Мадонну нужно отнести подальше от Сандро.

Когда Леонардо и Лоренцо перенесли Симонетту на богато украшенную скамью, Мирандола потребовал, чтобы все вышли. Затем он сказал Лоренцо и Леонардо:

   – Если вы остаётесь, будьте подле Сандро. Даже покуда он в обмороке, вы должны заслонять от него мадонну. Если понадобится, прикройте ему глаза. Вполне возможно, что этот фантом сможет возродить себя в душе Сандро. Тогда оба – и он, и мадонна – зачахнут и умрут. А теперь, Великолепный, пожалуйста, оставьте нас.

Леонардо и Лоренцо следили за Мирандолой с постели, где сидели так, чтобы не дать Сандро, если он очнётся, увидеть Симонетту. Мирандола поддерживал Симонетту, иначе бы она упала со скамьи. Комната была темна, хотя в окна проникал пыльный лунный свет и оплывшие свечи горели желтоватым мерцающим пламенем. На другом конце скамьи, против места, где сидела Симонетта, стояла лампа, разливая вокруг собственное восковое сияние. Мирандола придвинул лампу к себе и вынул из складок мантии небольшое зеркальце, которое положил на скамью так, чтобы до него легко можно было дотянуться.

Потом он извлёк кожаный кошель, а оттуда – бальзам, кусочек сахара, комок ароматической смолы, склянку тонкого стекла со сладко пахнущими духами и пригоршню драгоценных камней. Положив всё это рядом с зеркальцем, он сказал:

   – Пусть эти дары одушевлённого мира, эти homines phlebotomici[70]70
  Символы кровопускания (греч.).


[Закрыть] примут в себя ядовитую pneuma. Пусть станут они божественными ловушками и через близость свою горнему миру дадут тебе поддержку духов эфира.

Он поднёс склянку к носу Симонетты, и голова её дёрнулась, словно это был нашатырь. Но Мирандола, прежде чем закупорить склянку, сам вдохнул сладкий запах, на миг прикрыв глаза, словно от восхищения. Затем он отставил склянку и громко хлопнул в ладоши перед самым лицом Симонетты.

   – Очнись! – громко сказал он.

Глаза Симонетты широко раскрылись, она взяла у Мирандолы зеркало и улыбнулась, заглянув в собственные, отразившиеся там глаза.

   – Как прекрасно... – прошептала она.

   – Что ты видишь? – тревожно спросил Мирандола.

   – Pneuma Сандро... Его творение. Мне льстит это, потому что его создание – ангел. Разве смогу я обрести столь совершенный облик?

   – Мадонна, не позволяй образу околдовать тебя, – сказал Мирандола. – Ты должна изгнать его. Понимаешь?

   – Я могу заглянуть прямо в райские кущи...

   – Мадонна! Мадонна, ты слышишь меня?

Она кивнула.

   – Если ты хочешь напитать себя свойствами горнего мира, пусть эти предметы, что я разложил перед тобой, станут частью тебя. Пусть будут они приманками для pneuma, отнятой тобою у Сандро; и если качества этого фантома извращены, они отвергнут его... и ты спасёшься. Но чтобы сделать это, ты должна передать фантом зеркалу.

   – Я вижу его там, – сказала Симонетта.

   – Очень хорошо. А теперь закрой глаза и смотри в себя, в то светлое пространство, куда ты заключила фантом – ты ведь сделала это?

Симонетта кивнула.

Мирандола вдавил амулет, сахар и камни в её ладонь, раскрытую на коленях.

   – Теперь ответь мне, синьора Веспуччи, осталось ли что-то от того образа в соборе, что выстроила ты в своих мыслях?

Она снова кивнула.

   – Тогда ты должна принудить его перейти в зеркало. Пусть предметы в твоей руке дадут тебе силу божественных сфер. Теперь открой глаза. Отдай фантом зеркалу.

   – Оно тёмное. Зеркало тёмное.

   – Фантом оставил тебя?

Симонетта кивнула.

Мирандола взял у неё зеркало, швырнул его на пол и раздавил каблуком. Потом заставил её разжать ладонь и уронить камни и амулет, стряхнул с её ладони раздавленный сахар.

   – Дело сделано! – провозгласил он. – Теперь слуги должны взять камни, осколки стекла и другие ловушки и закопать их, потому что они отравлены. А врач пускай отдаст кровь маэстро Боттичелли и мадонны Веспуччи пиявкам... Я возвратил тебе твоих друзей, – сказал он Лоренцо, тепло улыбаясь своему благодетелю.

Симонетта же в это время смотрела на Леонардо.

И тоже улыбалась.

Но в её улыбке было притворство.

Внезапно Сандро очнулся.

Он судорожно вдохнул, словно утопающий, который наконец вырвался на поверхность. В упор, невидяще глядя на Симонетту, он спросил:

   – Где Симонетта? Леонардо, где она?

   – Успокойся и отдыхай, – сказал Леонардо, отирая испарину с лица Сандро уголком простыни. – Всё в порядке.

   – А Симонетта, что с Симонеттой?

   – Как и тебе, Пузырёк, ей скоро станет лучше, – сказал Леонардо, хотя по спине его всё так же полз тревожный холодок.

   – Это правда, Леонардо? Клянёшься?

   – Да, друг мой, – сказал он и солгал.

Глава 7
ПЕЩЕРА ДЕДАЛА

Ныне, уничтоженный временем, ты терпеливо

лежишь в этом тесном пространстве, кости твои

чисты и голы...

Леонардо да Винчи

Казалось, чёрные испарения, изгнанные из Сандро, просочились в мир и отравили его: на следующий день, в четверг один из малых колоколов Санта Мария дель Фьоре оборвался и рухнул, раскроив голову проходившему внизу каменщику. Он чудом выжил, хотя из его черепа пришлось удалять кость.

А в пятницу двенадцатилетний мальчик упал с большого колокола Палагьо на галерею. Он умер несколько часов спустя.

К концу недели у четырёх семей в городе и восьми в Борго ди Рикорболи появился жар – характерный признак того, что называлось «честной чумой». Каждый последующий день приносил новые известия о болезни и смерти, ибо Чёрная Жница шла по улицам Флоренции, торя себе путь равно через дома и больницы, храмы и таверны, публичные дома и монастыри. Говорили, что у неё была подруга, ведьма Лахезис, что следовала за ней и ткала бесконечное полотно смерти; это ей принадлежал «долг, который все должны уплатить», она выплетала его из нескончаемого клубка чёрной нити.

Сто двадцать человек умерло в церквах и больницах до полнолуния. Только в Санта Мария Нуова было двадцать пять смертей. «Восьмеро» Синьории каждодневно выпускали памятки, как заботиться о здоровье каждому флорентийцу, и цены на продовольствие резко подскочили.

Лоренцо, его близкие и приближённые – его жена Кларисса, их дети, его сестра Бьянка, выданная замуж в семью Пацци, Джулиано, Анджело Полициано, Пико делла Мирандола, гуманист Бартоломео Скала и даже Сандро Боттичелли – бежали в виллу Карреджи или куда-то в её окрестности. Но Верроккьо предпочёл остаться в bottega. Он разрешил ученикам, пока чума не отступит, покинуть город, если у них есть на то средства; но большинство учеников остались с ним.

Казалось, bottega охвачена лихорадкой.

Можно было подумать, что срок сдачи всех заказов истекает завтра. Франческо, старший подмастерье Верроккьо, крепкой рукой держал бразды правления учениками, заставляя их работать по двенадцать – четырнадцать часов; и они работали с тем же усердием, с каким некогда создавали бронзовый palla, венчавший купол Санта Мария дель Фьоре – словно проворство рук и разума были их единственной защитой от скуки, которой питалась Чёрная Хворь. Франческо был неоценим для Леонардо, потому что разбирался в механике куда лучше самого Верроккьо и лучше всех работал с механизмами; именно Франческо помог Леонардо разработать хитроумный план, как разобрать, сложить и замаскировать летающую машину для перевозки её в Винчи. Летающая машина была наконец готова, и опять же благодаря Франческо, который твёрдо был убеждён, что Леонардо постоянно нуждается в материалах и подмастерьях с крепкими спинами.

В студии Леонардо царил разгром, лабиринт тропок вился между свёртками ткани, механизмами, кусками дерева и кожи, горшками краски, козлами для пилки дров и грудами чертежей. Нынешняя летающая машина занимала середину большой комнаты. Её окружали рисунки, насекомые, наколотые на досках, стол, заваленный летучими мышами и птицами в разной степени вскрытия, и конструкции разных частей новой машины: искусственные крылья, рули, клапаны элеронов.

Едкие испарения скипидара смешивались с запахами разложения; эти ароматы совершенно не трогали Леонардо, так как возвращали его в детство, когда его комната бывала завалена разной мёртвой живностью – для рисования и изучения. Все прочие его работы – картины, терракотовые статуэтки – были сложены в углу. Спать в захламлённой вонючей студии было больше невозможно; Леонардо и Никколо перебрались на ночлег в комнату младшего ученика Тисты.

Леонардо спал урывками, по два-три часа в сутки. Его томила тревога о Джиневре: она без единого известия покинула Флоренцию с отцом и Николини, и в день, когда Леонардо должен был начать её портрет, он явился в пустой дом, где остался только старый слуга. Поэтому Леонардо с головой погрузился в работу. Чёрная Смерть дала ему отсрочку – время на то, чтобы закончить и испытать машину – потому что Великолепный не только согласился перенести встречу из Пистойи в Винчи, но и сам назначил день этой встречи: через две недели.

В студии было невыносимо жарко. Никколо помогал Леонардо снимать с машины ворот и пару крыльев – их нужно было убрать в пронумерованный деревянный ящик.

   – Чума приближается к нам, – заметил Никколо, когда все части были благополучно убраны. – Тиста говорил, что слышал, будто заболела семья близ Порта делла Кроче.

   – Ну, а мы на рассвете уезжаем, – отозвался Леонардо. – Тебе поручение: проверь, чтобы всё было уложено как и куда надо.

Никколо был очень доволен; к слову сказать, он показал себя толковым работником.

   – Но я всё же считаю, что мы должны подождать, пока испарения тьмы не рассеются – по крайней мере, покуда becchini[71]71
  Могильщики (ит.).


[Закрыть] не вывезут трупы с улиц.

   – Тогда выезжаем с первым светом, – решил Леонардо.

   – Хорошо.

   – Возможно, ты и прав насчёт becchini и трупов – они распространяют заразу. Но вот испарения тьмы...

   – Лучше не рисковать, – сказал Верроккьо; он стоял в проёме дверей и исподтишка заглядывал в комнату, как мальчишка, которому удалось незамеченным пробраться в дом. Он придерживал дверь, и полуотворенная створка очертила вокруг него рамку, словно он позировал для собственного портрета; особый, мерцающий послеполуденный свет, казалось, изменил и смягчил тяжёлые черты его лица. – Думаю, это именно то, о чём говорили астрологи: парад планет, – продолжал Верроккьо. – То же было во времена великой погибели тысяча триста сорок пятого года, но тогда сошлись три планеты, а это большая редкость. Сейчас так не будет, потому что совпадение не настолько точное.

   – Лучше бы тебе уехать с нами, чем слушать астрологов, – заметил Леонардо.

   – Я не могу оставить семью, я же тебе говорил.

   – Тогда увези их силой. Мой отец уже в Винчи: готовит главный дом для Лоренцо и его двора. Можешь считать это деловой поездкой: подумай, сколько заказов ты сможешь получить.

   – Заказов у меня сейчас довольно, – сказал Андреа.

   – Неужели это говорит Андреа дель Верроккьо? – ехидно удивился Леонардо.

   – Мои сёстры и кузены отказываются уезжать, – сказал Андреа. – И потом... кто же будет кормить кошек? – Он улыбнулся и вздохнул. Казалось, отказавшись, он испытал почти облегчение. – Моя судьба в руке Божьей... как было всегда. И твоя тоже, мой юный друг. Но я обещаю молиться за то, чтобы ты остался жив, и напишу в твою честь образ святого Николая Толентинского для монастыря в Бадио. Святой праведник почитается за многие чудеса; говорят, что особенно милостив он к морякам – а ты тоже своего рода моряк.

   – Благодарю тебя за любовь, милый Андреа. – Леонардо помолчал и добавил: – Войдёт ли наконец в комнату мой благородный хозяин или он боится заразиться от двух несчастных подмастерьев?

   – Как пожелаешь, – сказал Андреа, стягивая чёрную шапку, обесцвеченную гипсовой пылью. Потом, с неожиданно лукавым взглядом, распахнул дверь, пропуская Сандро Боттичелли.

   – Пузырёк! – потрясённо воскликнул Леонардо. – Я думал, что ты в Карреджи.

Его друг набрал уже часть потерянного веса. Характерный румянец вернулся на лицо Сандро; светло-каштановые кудри отросли и были взлохмачены; но взгляд оставался тяжёлым, словно он всё ещё был под действием снадобий или магии. На нём была одежда цветов Медичи, а не короткая рубашка, какие обычно носила молодёжь. Леонардо почувствовал неловкость, но тут Сандро шагнул вперёд и обнял его.

   – Я там и был, – сказал он, отерев пот со лба шёлковым рукавом. – Я боялся, что ты уже уехал. Времени у нас немного, потому что Лоренцо тоже уже в пути. Но я уехал пораньше, чтобы побыть с тобой, мой друг. Тебе трудно в это поверить?

   – Конечно нет, – солгал Леонардо.

   – Я всё объясню позже, – продолжал Сандро, – но я не могу не страшиться за тебя, раз уж ты решил сломать себе шею на этом сооружении, передразнивая ангелов.

   – Я очень счастлив, что ты здесь, Сандро. Великая Птица готова к полёту, и тебе совершенно нечего страшиться... В конце концов, это же я её и построил.

Сандро хмыкнул и покачал головой; Андреа возвёл глаза к потолку. Леонардо смотрел на них с усмешкой, но в этой усмешке была изрядная доля бравады, потому что кошмар о падении снова посещал его. Потом он сказал:

   – Если ничего не случится, завтра, едва рассветёт, мы уезжаем в Винчи. Ты, конечно, поедешь с нами.

   – Я так и собирался сделать. Подумал, что ещё одна пара рук тебе не помешает.

Никколо стоял рядом с Сандро, явно радуясь его появлению.

   – Я был хорошим помощником маэстро Леонардо, – сказал он.

   – Воображаю, каким хорошим.

   – Он многому научился, Пузырёк, – вступился за Никколо Леонардо. – Боюсь, теперь мне без него не обойтись.

   – А как насчёт шлюх? Вылечился?

   – Вряд ли шлюх можно считать заразой, – сказал Никколо и нервно улыбнулся, когда все рассмеялись. – А ты, маэстро, уже исцелился от меланхолии?

   – Да, мой юный друг – насколько от неё вообще можно исцелиться.

   – А мадонна Симонетта? С ней тоже всё в порядке?

   – Никко! – Леонардо резко глянул на мальчика.

   – Ничего страшного, Леонардо, – сказал Сандро. – Вполне допустимый вопрос. – Он повернулся к Никколо. – Да, с ней всё в порядке.

Но когда Сандро вновь обернулся к Леонардо, в глазах его читались вина и тревога – они-то и отражали истинное состояние его души.

Они покинули город сразу после рассвета, держась подальше от встречных омерзительных becchini, которые возвращались от общих могил, где без отпевания хоронили жертвы мора. Хотя в воздухе висел туман, день обещал быть прозрачным и ясным – в самый раз для путешествия. Два десятка трубачей и плакальщиков шли по Лунгарно Аччьятуоли, вдоль маслянистых неспокойных вод Арно – возвращались с похорон. Только очень достойный – или очень богатый – человек мог быть похоронен с такими почестями в эти дни, когда сама Смерть звонила в погребальные колокола.

Никколо и Сандро перекрестились, то же сделали Зороастро да Перетола и Лоренцо ди Креди, у которого было прекрасное и невинное лицо ангела с алтарного полотна Верроккьо. Кроме Сандро, Никколо и Аталанте Мильоретти, Леонардо ещё сопровождали несколько учеников Верроккьо; все они ехали в двух запряжённых лошадьми повозках, где под холстами лежали части Леонардовой Великой Птицы. Леонардо и Сандро шли рядом с первой повозкой, и Никколо с Тистой, кажется, с удовольствием предоставили их самим себе: они спорили, кому держать поводья.

   – Обычно я добирался домой, в Винчи, за день, – говорил Леонардо Сандро, который был как-то неуютно отчуждён. – Я знаю, как срезать угол через Витолини, Карминьяно и Поджио-а-Кайяно. Это старая заброшенная горная тропа, что ведёт вверх по Монте-Альбано; но чтобы ходить там, нужно быть любителем лазать по горам. А с повозками рисковать нельзя, так что придётся нам ехать вдоль Арно и заранее смириться с допросами, которые станут учинять нам солдаты Великолепного в каждом городишке, куда мы ни заедем. Впрочем, у нас пропуск с печатью Лоренцо.

Сандро молчал, целиком погруженный в свои мысли, но Леонардо продолжал:

   – Когда моего отца задерживали во Флоренции дела, он спешно отсылал меня с посланием для Франческо – он и поныне управляет его владениями. Интересно, что было бы, если б я попробовал сейчас пробежаться коротким путём? Верно, заработал бы одышку. – И добавил после мгновенной паузы: – Сандро, мне страшно за тебя.

   – Не надо, друг мой, – сказал Сандро, внезапно оживая. – Все говорят, что я пугаю их своей задумчивостью. Должно быть, душа моя ещё не вполне очистилась.

   – Ты всё ещё боишься?..

   – Да, – сказал Сандро, – я всё ещё боюсь за мадонну Симонетту... и за себя тоже. Когда надо мной потрудились врачи и я набрался сил, я настоял на том, чтобы отправиться с Лоренцо и Пико делла Мирандолой на виллу Веспуччи – повидать её. Я знал, что с ней что-то неладно, я чувствовал это. Лоренцо, конечно, справедливо опасался, но я умолил его, хотя юный граф Мирандола был решительно против – и ради меня, и ради дамы.

   – И что же? – спросил Леонардо, потому что Сандро умолк.

   – Я сказал им, что страсть испарилась... осталась только вина.

   – Это правда?

   – Да, Леонардо, боюсь, что так.

   – Тебе бы радоваться, что опять здоров.

   – То-то и оно, Леонардо, что не вполне здоров. Скорее наоборот. Боюсь, когда граф очищал мою душу, он заодно нечаянно лишил её способности к естественной любви, к экстазу.

   – Вполне понятно, что ты чувствуешь себя слабым, неспособным к сильному чувству, – сказал Леонардо, – но тебе просто нужно отдохнуть и выждать. Ты ещё поправишься.

   – Тем не менее я убедился, что пуст... как евнух.

   – Будь помягче к себе, Сандро, – пробормотал Леонардо.

   – Мне стало грустно, когда я увидел Симонетту, – продолжал Сандро. – Она серьёзно больна. Убеждён, что это по моей вине.

   – А граф Мирандола не может ей помочь?

   – В том-то и дело, что он не верит в её болезнь.

   – Так, может, ты ошибаешься?..

   – Нет, поверь, я точно знаю, что она больна.

   – Она кашляла?

   – Нет, не кашляла. Она была бледна, но это часть её красоты. Она подобна ангелу; сама плоть её бестелесна. Но мне удалось на минутку остаться с ней наедине – тогда уже все убедились, что ей от меня ничего не грозит, и не опасались за неё. Тогда я и понял... понял...

   – Что ты понял, Пузырёк?

   – Что Симонетта впитала мой ядовитый фантом и не исторгла его. Мирандола лечил её, но это было притворство: она обманула врача и удержала фантом.

Леонардо не мог всерьёз рассуждать об экзорцизме и удержании фантомов, но нужно было понять и успокоить друга: видно, он ещё не вполне пришёл в себя после опасного ослепления Симонеттой.

   – Откуда ты знаешь, что она не исторгла его?

   – Потому что она не отрицает этого. Она улыбнулась, поцеловала меня и попросила не обсуждать этих дел с Лоренцо.

   – Я всё-таки не думаю...

   – Она сказала, что скоро умрёт. И что моя любовь – сокровище, прекрасное и утончённое, бальзам, смягчающий боль её души. Под «любовью» она разумела фантом, который я создал в замену ей. Она назвала его... «дверью в горний мир».

Сандро помолчал и добавил:

   – И тогда я увидел его. Увидел в её глазах.

   – Тебе пришлось нелегко, друг мой, – признал Леонардо... и вдруг вспомнил, как улыбалась Симонетта, когда Мирандола изгонял из неё фантом. По спине у него пробежали мурашки.

   – Когда я умирал от желания и тоски по Симонетте, я думал, что не вынесу этого, что лучше быть пустой тыквой, лишённой чувств...

Леонардо печально улыбнулся.

   – Думаю, всякий, кто безнадёжно влюблён, мечтает о том же.

   – Но вот теперь я пуст и жажду лишь одного – наполниться.

Леонардо хлопнул друга по спине и обнял его за плечи.

   – Ты скоро поправишься, обещаю. Деревенским девкам от тебя спасу не будет.

   – Не лги мне снова, Леонардо. – В голосе Сандро не было ни малейшей злости. – Ты ведь мне уже однажды солгал.

Леонардо отшатнулся.

   – Я знаю, что твоя дружба с Симонеттой не была невинной. Но не нужно бояться, никому из вас я не причиню зла. – Леонардо хотел что-то сказать, но Сандро прервал его. – Не оправдывайся и не извиняйся. Ничего не нужно... сейчас. Я чувствовал, что в последнее время мы отдалились, и тревожился... тревожился за тебя, друг мой. Давай не дадим нашей дружбе остыть. К кому мы сможем прийти, если нас не будет друг у друга?

Леонардо согласился. Он чувствовал себя неловко и униженно и злился на себя, потому что Сандро был единственным близким ему человеком; и вот он, который куда лучше умел обращаться с машинами и холстами, чем с людьми, оказался близок к тому, чтобы потерять любовь единственного друга.

Они шли молча, а потом он сказал:

   – Я не собираюсь поддаваться этому, Пузырёк, но мне страшно. Мне опять снилось, что я падаю.

   – Может, тебе стоит попросить Лоренцо...

   – Нет. Моя Великая Птица полетит, – сказал Леонардо. – Вот увидишь.

   – Это вина Лоренцо. Он подбил тебя на это сумасбродство. Порой он забывает, что он не император. Он может быть так же суров, как те тираны, которых он так ненавидит. Но это не стоит твоей жизни, милый друг.

   – Не нужно мне было заговаривать об этом сне, Пузырёк. Прошу тебя, не тревожься. Моё изобретение безопасно; со мной ничего не случится. Просто у меня душа немного не на месте, как у любого, кому предстоит выступать перед толпой.

   – Конечно, – мягко сказал Сандро, словно успокаивая друга.

Но Леонардо уже пришёл в себя.

   – А скоро обо мне будут слагать песни. – Он обернулся и окликнул: – Эй, Аталанте! Сочини-ка песню, чтобы исполнить, когда я поплыву меж облаков!

Аталанте Мильоретти – он сидел с Зороастро да Перетолой в последней повозке – помахал рукой в знак согласия и начал наигрывать на своей лире спокойную, почти монотонную мелодию. Леонардо впал в задумчивое молчание. Потом сказал:

   – У меня должно получиться, потому что я не собираюсь стать посмешищем всей Флоренции. И потерять Джиневру.

   – Тогда у меня есть для тебя послание.

   – Какое?

   – Симонетта просила сказать тебе, что она поговорит с его великолепием.

Настал черёд Леонардо промолчать.

   – Думаю, это касается Джиневры, – продолжал Сандро. – «Audaces fortune juvat». Ты – живое доказательство этой пословицы.

Удача благоприятствует смелым.

Городок Винчи был укреплённой крепостью, над которой главенствовал старинный замок с кампанилой[72]72
  Четырёхгранная либо круглая колокольня, стоящая, как правило, отдельно от храма.


[Закрыть], окружённый пятью десятками домов из розовато-бурого кирпича. Красные черепичные крыши устилала листва каштанов, кипарисов и лиственниц, а виноградные лозы и заросли тростника подступали тенью к самым окнам и стенам. Городок с его выщербленными стенами и единственной крытой галереей стоял на возвышенности и смотрел на низину, поросшую оливковыми деревьями – когда ветер шевелил их листву, она казалась серебряной. Дальше лежала долина Лукки, зелёная, с лиловыми тенями; её окаймляли горные ручьи. Леонардо вспомнил, что, когда дождь очищает воздух, вдалеке отчётливо видны скалы и расселины Апуанских Альп близ Массы и Коцциле.

Лишь сейчас, приехав сюда, Леонардо понял, как он истосковался по дому. Небо было ясным, а воздух – прозрачным; но мучительные воспоминания затуманивали его взор: он вернулся в детство и снова скакал верхом с дядей Франческо, которого в семье звали lazzarone[73]73
  Лодырь (ит.).


[Закрыть], потому что он не пожелал ограничить радости жизни одним ремеслом. Леонардо и Франческо, который был намного его старше, разъезжали, точно два принца, по всей округе, собирая ренту для Леонардова деда, патриарха семьи, – мягкого и педантичного Антонио да Винчи.

И, трепеща от пережитого тогда страха и радости, вспомнил он о чудище, которое отыскал в стылой, тёмной, высокой пещере на скользком склоне горы Альбано. Ему было тогда тринадцать лет; в тот же год он стал учеником у Верроккьо.

Леонардо повёл свою «свиту» из друзей и молодых подмастерьев вниз по мощённой булыжником дороге, мимо голубятни на длинном шесте – к горстке домов, окружённых садами, сараями, крестьянскими хижинами, крытыми землёй, и совершенно одинаковыми шелковицами, которые высаживал его дядя Франческо. «Лодырь» Франческо экспериментировал с шёлкопрядением, что могло оказаться весьма выгодным: самой богатой и влиятельной во Флоренции была Арте делла Сета – гильдия шелкоделов.

   – Эй, Леонардо! – окликнул его Франческо из двора большого чистого дома, что некогда принадлежал синьору Антонио.

У Франческо, как и у его братьев, волосы были тёмные, вьющиеся, поседевшие на висках и поредевшие на макушке. Лицо казалось напряжённым – возможно, из-за опущенных уголков рта и крупного орлиного носа; глубокие морщины пролегли под глазами и по костистым щекам, придавая лицу властное выражение. Франческо заключил Леонардо в медвежьи объятия, едва не удушив его, и сказал:

   – Поздравляю, племянничек, ты поставил этот дом вверх дном. Так хорошо я не проводил время с тех пор, как забавлялся с одной крестьяночкой, которая...

   – Франческо! Довольно с нас твоего... tauri excretio[74]74
  Бычий помёт (ит.).


[Закрыть]. – В дверях дома появилась жена Франческо Алессандра. Она славилась своими длинными золотистыми волосами.

   – Почему бы не сказать попросту «дерьма», любовь моя?

   – Потому что я, хоть и обречена жить с медведем, который только и делает, что ест, спит и...

   – Срёт, – подсказал Франческо.

   – ...испражняется, – договорила Алессандра, – я предпочитаю оставаться дамой.

Она поцеловала Леонардо и пригласила его с друзьями в дом.

   – Твой отец вне себя от волнений, – сообщил Франческо.

   – Я так и думал. – Леонардо вошёл в зал. – Чудесно повидать тебя, дядя.

За этой просторной высокой комнатой было несколько спален, два камина, кухня с двориком и мастерские, где время от времени ночевали крестьяне, работавшие на нескольких хуторах да Винчи; выше был второй этаж с тремя комнатами и камином, а десятью ступенями ниже – подвал, куда Леонардо обычно прятал найденных им мёртвых животных. Всё было выскоблено до блеска; как же, должно быть, гонял и без того старательных Франческо и Алессандру отец Леонардо, чтобы подготовить дом к приезду Лоренцо и его свиты!

Эта комната была заново обставлена постелями, сундуками, скамьями и шкафом – чтобы разместить кое-кого из младших свитских. Лоренцо отец, без сомнения, отдаст собственную спальню.

   – Покуда совсем не размяк, племянничек, поди-ка побеседуй с отцом, – предложил Франческо, скорчив гримасу.

Леонардо вздохнул, ощутив беспокойство, которое всегда появлялось у него в присутствии отца – словно Леонардо был его учеником, а не сыном.

Пьеро спустился навстречу Леонардо из своей комнаты наверху. На нём было магистерское одеяние, на голове шёлковая шапочка beretta без полей – словно он в любой миг ожидал приезда Лоренцо.

   – Приветствую тебя, сын мой, – проговорил он, – и вас также, Сандро Боттичелли.

   – Приветствую вас, синьор Пьеро. – Сандро поклонился.

Леонардо с отцом обнялись.

   – Франческо, не будешь ли ты так добр устроить друзей моего сына? – спросил Пьеро и крепко взял Леонардо за локоть. – Могу я на несколько минут похитить тебя у товарищей?

   – Конечно, отец, – вежливо отвечал Леонардо, позволяя вести себя наверх.

Они вошли в кабинет, где стояли длинный узкий стол для писцов, кресло хозяина и скамья с двумя восьмигранными подушками; пол был украшен шахматным узором. На табурете у стола сидел писец и старательно, напоказ делал записи в большой, переплетённой в кожу бухгалтерской книге. Хотя обстановка и выглядела строгой, на ней лежал отпечаток вкуса выскочки: Пьеро желал, чтобы его именовали не синьором, а мессером, и мечтал носить меч, что было прерогативой рыцаря.

   – Не оставишь ли ты нас одних, Витторе? – сказал Пьеро писцу. Юноша встал, поклонился и вышел.

   – Отец? – Леонардо ожидал худшего.

   – Не знаю, бранить тебя или поздравлять.

   – Второе предпочтительней.

Пьеро улыбнулся.

   – Андреа обрадовал меня: Великолепный пригласил тебя работать в его садах.

   – Это правда.

   – Я горжусь тобой.

   – Спасибо, отец.

   – Так что, как видишь, я был прав, заставляя тебя трудиться без отдыха.

Жаркая кровь прилила к лицу Леонардо.

   – Ты хочешь сказать – забирая всё, что я зарабатывал, так что я даже не мог набрать достаточно, чтобы заплатить вступительный взнос в гильдию художников?

   – Эти деньги шли на поддержку семьи... твоей семьи.

   – А теперь семья – вернее, ты – лишается этой кормушки.

   – Меня не заботят – и никогда не заботили – деньги, – сказал Пьеро. – Я старался лишь правильно воспитать тебя. Твой характер до сих пор беспокоит меня.

   – Благодарю.

   – Прости, но я твой отец, и в этом мой долг... – Он сделал паузу. – Едва ли ты можешь поступить лучше, чем избрать Лоренцо своим покровителем. Но ты никогда не был бы замечен, не предоставь я тебе возможности остаться у Андреа.

   – Ты не оставил выбора ни мне, ни Андреа.

   – Как бы там ни было, мастер Андреа позаботился о том, чтобы ты создал и завершил всё, что он поручал тебе. И, по крайней мере, старался помешать тебе сбегать и устраивать гулянки со своими приятелями-дегенератами.

   – Значит, Сандро Боттичелли ты считаешь дегенератом? – Леонардо не смог скрыть гнева.

Пьеро нетерпеливо мотнул головой.

   – Сандро вполне приемлем. Но я видел, ты приволок в мой дом этого юнца Мильоретти. О нём ходят дурные толки; он ничем не лучше твоего дружка Онореволи, того, что прозвали Нери.

   – А, так ты о тех, кто не входит в свиту Великолепного.

   – Не дерзи!

   – Извини, отец.

   – Онореволи не друзья Медичи; они близки с Пацци. Послушай доброго совета: держись от них подальше. Помяни моё слово, Пацци плохо кончат.

   – Да, отец, – угрюмо сказал Леонардо.

   – Опять этот тон!..

   – Извини, если задел тебя.

   – Ты не задел меня, ты... – Он запнулся, но договорил; – Ты поставил нашу семью в невозможное положение.