Текст книги "Собор памяти"
Автор книги: Джек Дэнн
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)
Глава 4
ТАЙНА ЗОЛОТОГО ЦВЕТКА
Мы имеем три души, из коих ближайшая к
Господу зовётся Гермесом Трисмегистом и
Платоном – mens, Моисеем – дух жизни,
святым Августином – высшая часть, Давидом —
свет, когда он говорит: «В свете Твоём узрим
мы свет». А Гермес говорит, что ежели
воссоединимся мы с сей mens, то познаем, через
Господа, который суть в ней, весь мир, прошлое,
нынешнее и грядущее; всё, говорю я, что ни
существует в небесах и на земле.
Джулио Камилло
Кто желает, пусть веселится; ибо
нет уверенности в завтрашнем дне.
Лоренцо де Медичи
Леонардо смотрел в высокий потолок, воображая в его тенях и трещинах лица, тварей, разные сценки. Все эти картины и персонажи, которых Леонардо видел во всех деталях, постоянно менялись, как облака в тусклом сером небе. Там точная, изогнутая линия плеча с математической правильностью ведёт к мягкому скату груди; тут – деталь укрепления, со стрелковыми ступенями, бастионом, рвом, тайным ходом и гласисом[43]43
Передний скат бруствера.
[Закрыть]: рабочий чертёж. Скорпион преображался в кудри херувима с ликом пьяного циничного Купидона. Он видел грубые наброски Мадонн, такие, как в его книжках: одна из caritas[44]44
Милосердные (um.).
[Закрыть] напоминала Альбиеру, его первую мачеху, которая умерла, когда ему было двенадцать, другая выглядела как Франческа ди Сер Джулиано Ланфредини, его вторая мачеха, что умерла пять лет назад. Эти жёны его отца были почти девочками, и Леонардо по-мальчишечьи, виновато тосковал по ним.
В комнате было тихо, только хрипло, хотя и ровно дышала Симонетга. Она лежала на спине рядом с ним, его ладонь прикрывала её глаза, словно даже во сне он хотел помешать ей увидеть завораживающие картины над головой. В воздухе висел густой спёртый запах; в нём смешались вино, духи, пот, любовь, ламповое масло. Не встать ли открыть окно, подумал Леонардо, но побоялся, что разбудит Симонетту и что ночной воздух повредит её лёгким.
Она искала его – даже во сне. Возможно, почувствовала, что он проснулся и вот-вот должен уйти, потому что повернулась к нему, обвив его ногами, нашаривая его руку и грудь. Когда Леонардо смотрел на неё – она была так бледна и светловолоса, призрак, обретший плоть – ему представлялось, что и в самом деле на несколько часов он оказался вне реальности.
Но теперь Леонардо очнулся; во рту у него было мерзко, голова болела, он чувствовал себя страшно одиноким. Чары рассеялись.
Внезапно Симонетта закашлялась, она кашляла непрерывно, и кашель бросал её из стороны в сторону. Она мгновенно проснулась, глаза её расширились, она смотрела перед собой и старалась вздохнуть, обхватив грудь руками. Леонардо поддержал её и дал немного вина. Она снова закашлялась, но ненадолго.
– Прости, что разбудила тебя, прекрасный Леонардо, – сказала она, вытирая рот краешком дамастовой простыни, в которую он её завернул.
– Я не спал.
– Давно?
– Нет, не очень.
– Уверена, вечеринка в самом разгаре. Хочешь вернуться? – Симонетта опять кашлянула, поднялась, собрала блестящие светлые волосы, что спадали до ягодиц, потом открыла сундук, стоявший у кровати, и достала индиговое, в талию, платье без камизы. Оно открывало плечи, которые под шёлковой сеткой с золотыми птицами и драгоценными камнями казались сгустками лунного света.
Лишь Джиневра превосходила Симонетту в красоте.
– У тебя нет вопросов? – с улыбкой спросила она.
– Ты собиралась сказать, кто сыграл моего двойника. – Всё ещё чувствуя себя неловко, Леонардо последовал её примеру и оделся.
– Леонардо...
– Да?
– Ты такой... далёкий.
– Прости.
Симонетта подошла поближе.
– Мне можно доверять. Со мной твоё сердце в безопасности. И, возможно, я смогу помочь тебе.
– Но как я смогу отплатить тебе за твою доброту?
– Никак.
– Тогда почему...
– Потому что я умираю и хочу быть щедрой. Потому что боюсь и не могу открыться ни перед кем из сильных. И конечно же не могу доверять женщинам. Но тебе доверять я могу, милый Леонардо.
– Почему ты так в этом уверена?
– Я верю Сандро, а он считает тебя братом.
– Тогда не лучше ли тебе избрать Сандро? Он живёт ради тебя.
– Верно. И он любит меня. Я могу только дать ему надежду – и уничтожить её. Я не могу позволить ему стать мне ближе. Держи его покрепче, когда я уйду.
– Симонетта, ты не должна... – Но Леонардо оборвал себя. Сказать было нечего: она хорошо подготовилась к тому, что Вергилий назвал «день превысший и час неизбежный». Помолчав немного, он сказал: – Думаю, ты права – насчёт Сандро.
Симонетта придвинулась к Леонардо; он был высок, и она смотрела на него снизу вверх.
– Это не просто страсть, – сказала она. – Менее всего страсть. Этого мне более чем хватает. Но я совершенно одна.
– Вся Флоренция обожает тебя.
– И всё же...
Леонардо обнимал её, желая, чтобы на её месте была Джиневра, но всё же радовался её теплу, близости, её запаху из смеси пота и духов... и, возможно – только возможно – он всё же исцелится...
Возможно, она поможет ему...
Леонардо почувствовал, что снова возбуждается, но Симонетта со смехом отстранилась.
– Кто знает, могу ли я положиться на тебя?
– Тогда скажи, кто там, внизу, изображал меня?
Симонетта опустилась на кровать, отпила вина из кубка.
– Ну конечно же это был Нери.
– Так я и думал. – Леонардо присел рядом с ней. – Надо отдать ему должное, имитатор он прекрасный.
Она засмеялась.
– Милый мой Леонардо, если мне, как ты считаешь, поклоняется вся Флоренция, то Нери, должна сказать, поклоняется тебе.
– Мне казалось, я только и нужен ему, чтобы служить приправой на его вечеринках.
– Он плохой художник, но хороший собиратель, и глаз у него верный. У него есть несколько твоих работ.
– Что?
– Просто наброски, Леонардо. Тебя трудно собирать. По слухам, даже маркизе Изабелле д'Эсте не удалось заполучить одну из твоих маленьких Мадонн.
– Я пишу очень медленно, мадонна Симонетта, но очень напряжённо тружусь над несколькими маленькими Мадоннами.
– Я не рассчитываю оказаться удачливее маркизы, – сказала Симонетта.
– Богатые покровители вовсе не обивают порога студии Андреа с заказами для меня.
– У тебя плохая репутация: ты не завершаешь заказанного; но Лоренцо заинтересовался тобой. Посмотрим, что я смогу сделать.
– Что ж, должен признаться, что вы с Нери надули меня, – сказал Леонардо.
– Вот как?
– Если он загримировал тебя и себя – он очень хорош. Быть может, это мне стоило бы поучиться у него.
Симонетта тихонько засмеялась.
– Ты считаешь само собой разумеющимся, что художник – Нери?
– Кто же ещё?
– Ты не можешь даже предположить, что это – я?
– Я потрясён.
– Потому лишь, что ты мужчина, Леонардо. Я же и научила Нери, как подражать твоему голосу, а то он квакал, как лягушка. – Она ловко передразнила Нери и продолжала: – Знаком тебе художник Гаддиано?
– Конечно, – сказал Леонардо. – Ходят слухи, что он сиенец; его заказчикам приходится связываться с ним через поверенного. Гаддиано сделал чудесную терракотовую Кибелу, что стоит у фонтана в садах Медичи в Карреджи. Это так?
– Ты очень наблюдателен. Это действительно работа Гаддиано. – Тут она встала, подчёркнуто поклонилась и сказала: – А Гаддиано – это я.
– Ты?!
– В это не так уж трудно поверить тому, кто всего несколько часов назад считал меня своим другом Нери.
– Прости моё удивление, мадонна, но большинство нас, смертных, не знает, как бы прожить по-человечески одну жизнь. Ты же живёшь сразу двумя, – заинтригованно добавил Леонардо. – Это как если бы... быть сразу в двух местах.
Симонетта засмеялась и произнесла, цитируя Горация:
– «Никто не живёт, довольный тем, как он живёт».
– Под маской Гаддиано ты получила завидную известность скульптора и художника, – сказал Леонардо. – Но у большинства из нас нет способностей к преображению. Быть может, ты – переодетая Парацельсова жар-птица? Превратить себя в Нери, а Нери в меня было бы для такого существа детской игрой.
– Что же мне ещё делать? – спросила она.
– О чём ты?
– Ты можешь жить, не рисуя, не ваяя? О, ты, наверное, можешь – пока остаются наука и твои исследования.
– Пока видят мои глаза, я могу занимать их и явлениями природы, и предметами искусства.
– Но я не могу, милый Леонардо. И не могу писать и быть известной под собственным именем... под именем Симонетты.
– Но такие прекрасные работы принесли бы тебе только честь и славу.
– С женщиной никто не стал бы считаться, – сказала Симонетта. – Меня не принимали бы всерьёз, я не смогла бы получить и самых простых заказов. Зато как мужчина... как мужчина я могу бороться на равных. Я могу покорять умы и души других мужчин. Как женщине мне подвластны – да и то на время – только их сердца и напряжённые пенисы.
– Возможно, ты недооцениваешь власть женщины над мужчиной.
– Изо всех женщин Флоренции менее всего можно упрекнуть в этом меня, – сказала Симонетта. – Но, что бы ты ни думал об этом, женщина – не важно, какое положение она занимает – всего лишь служанка мужчины. Я хочу получить бессмертие... Carpe diem[45]45
Лови мгновение (лат.).
[Закрыть]. В отличие от вас всех, моё время ограничено.
– Но Гаддиано работает уже...
– Во Флоренции – три года, – сказала Симонетта. – Три года назад я поняла, что умираю. Прошлое Гаддиано придумано мной; оно основано на слухах, картинах, помеченных более ранней датой, нескольких поддельных письмах. О, я обдумывала возможность использовать влиятельных друзей, но меня никогда не приняли бы всерьёз, как не принимают всерьёз мать твоего друга Бартоломею.
– Но её уважают – как поэтессу.
– Да, как религиозную поэтессу. Но читают ли её стихи в церквах? На улицах? Будь она повивальной бабкой, от неё и то было бы больше проку. – Симонетта принялась расхаживать по комнате, словно один из львов Лоренцо, запертых в клетке.
Леонардо поднялся и поймал её за руки. Она смотрела в пол, точно Леонардо был её отцом, а не любовником.
– Я понятия не имел, сколько гнева ты в себе носишь, – сказал Леонардо.
Симонетта сжала его руки.
– Теперь ты знаешь все мои тайны... как и я твои. Больше, чем ты думаешь, Леонардо.
– Как бы то ни было, – сказал Леонардо, проклиная про себя Сандро, – ты не должна позволять гневу отравлять себя. Как Гаддиано ты навсегда заслужила место во Флоренции. Клянусь тебе, это правда. – Эти слова её, похоже, обрадовали. – А как Симонетта, – продолжал Леонардо, – ты запомнишься той, что дала облик Венере и множеству Мадонн.
– Благодаря Сандро. – Она слабо улыбнулась. Потом оттолкнулась от него и пошла к двери. – Я оставлю тебе слугу-провожатого. Нам не следует спускаться вместе, иначе наши гости заподозрят что-нибудь неуместное. – Она опять улыбнулась – на сей раз лукаво – и вышла.
Леонардо подождал немного, а потом последовал за слугой по тёмным, извилистым, шепчущим залам и далее – по холодным мраморным пролётам того, что было, скорее всего, потайной лестницей. Миновал не один час с тех пор, как они с Симонеттой поднялись в спальню, и теперь множество других комнат огромного дома было занято гостями. Все этажи и проходы наполняли ночные шорохи, словно Леонардо вели сквозь колдовской лес, и огни, бледные и нездешние, как кометные хвосты, огни святого Эльма или блуждающие огоньки, просверкивали в щелях между дверями и косяками. Леонардо остановился у одной двери, как ему показалось, на третьем этаже: ему послышался знакомый голос. Он сказал слуге, что отыщет дорогу сам, и прислушался к песне, что пел за дверью высокий чистый голос под аккомпанемент лютни, нестройного шума и довольно грубых замечаний.
Кто-то застонал, как в экстазе, и песня продолжалась:
...и лучшие цветы
спешат расцвесть под нежными стопами;
три милых нимфы нежными руками
в одежду облекают дивный стан...
Голос принадлежал Аталанте Мильоретти.
Леонардо распахнул дверь и уже готов был присоединиться к известной песне, которую пел Аталанте, когда увидел Нери, всё ещё переодетого и загримированного его двойником.
Прикрывая за собой дверь, Леонардо сказал:
– Нери, пора бы тебе стереть со своего лица мои черты.
Нери сидел в одном из кресел, обитых золотисто-зелёным бархатом, и молодой Джакопо Салтарелли, стоя на коленях перед его раскинутыми ногами, делал ему фелляцию. Салтарелли был совершенно голым и раскрашен как некая багряно-пегая тварь. Большинство людей в покое были обнажёнными. Молодая женщина в чёрной рубашке и с алой лентой в волосах лежала на полу рядом с Нери, и с ней одновременно – спереди и сзади – занимались любовью двое мужчин средних лет, незнакомых Леонардо. По стенам ярко горели в канделябрах свечи, заливая комнату бледным светом и отбрасывая долгие тени. Хотя обстановка и дышала роскошью – мерцающий порфир, резьба, прекрасные гобелены с изображением самых сладострастных сцен из классической мифологии: превращение Ио в корову, Европа и бык, Даная и золотой дождь – это была самая обычная оргия. Лишь сладкий голос и искусная игра Аталанте отличали эту компанию сластолюбцев от других подобных сборищ.
Леонардо не мог не заметить и трёх пар, занимавшихся любовью на одной богато украшенной кровати; и его не слишком удивило, что одной из женщин оказалась та самая служаночка, что так пленила Никколо.
«Где же Сандро и Никколо?» – подумал он. Ему надо бы отыскать их.
Аталанте улыбнулся Леонардо и протянул ему лютню. Мальчик с сосудом вина спросил, не желает ли он выпить. Леонардо вежливо отказался и отвернулся от него. Из тех, кто собрался здесь, он знал лишь нескольких: Бартоломео де Паскуино, довольно неплохого златокузнеца; Баччино, прихвостня Нери; Джордано Браччиолини, ведущего члена Платоновой академии и автора комментариев к «Триумфу славы» Петрарки; путешественника Бернардо де Брандини Барончелли, который принял одну из нагих служанок за Симонетту и теперь во всеуслышание расточал ей похвалы; и низенького, с грубым лицом брата Джакопо Салтарелли Джованни – он сидел в углу и мастурбировал. Явно позабыв об оргии, творящейся вокруг, несколько безупречно одетых молодых патрициев из семейств Барди и Перуцци возбуждённо спорили о нечестности Синьории, контролируемой Медичи, о выборных комитетах balia[46]46
Власть (ит.).
[Закрыть] и бессилии Парламента – словом, обо всём, что один из юношей важно называл «contra bones mores»[47]47
Безнравственный (лат.).
[Закрыть].
Аталанте вновь запел – теперь он выбрал одно из стихотворений Лоренцо.
– Что, кошка съела твой язык? – осведомился Леонардо у Нери.
– Если что и съела, то не язык, – ухмыльнулся Нери и начал стягивать с лица кожаные накладки. Он велел Джакопо подать салфетку и стёр ею остатки грима; а Джакопо без особого интереса, но и без сопротивления продолжил обрабатывать губами и языком почти обвисший пенис Нери.
– Ну вот, любезный мой гость, – сказал Нери, – малейшее твоё желание – моя величайшая забота. Теперь ты действительно Леонардо, а я... – Он глянул на Джакопо и спросил: – Кто же я? Ага, – он прямо посмотрел на Леонардо, – я – mala in se... дурное семя. И что я сделал, став твоим воплощением, Леонардо? Как говорил Квинт Гораций Флакк, «Exegi monumentum aere perennius».
Нери засмеялся, но Леонардо вспыхнул от унижения, потому что не понимал латыни, когда на ней говорили так быстро. Леонардо мог неплохо читать по-латыни, но «образованные» цитировали древних поэтов и говорили на мёртвом языке так, как некогда Лукан, Квинтиллиан или Клавдий; а ему это было недоступно.
– Леонардо, я же пошутил! Я только сказал: «Создал памятник я, бронзы литой прочней», и всё! Прости, если...
Но Леонардо извинился и вышел. Он шагал по тёмным залам, ориентируясь на проблески огня в дверных щелях – и скоро заблудился. Он вытянул руку и коснулся стены, познавая дом на ощупь, как слепой, идущий незнакомым путём. Воспоминания прихлынули к нему, сделанные из того же вещества, что и тьма: Джиневра, Николини, растерзанный мальчик. Он потерял Джиневру навеки, но этого не могло быть... этого просто не могло случиться... и не мог он только что быть в постели с прекрасной и желанной Симонеттой. Она не могла быть Гаддиано... а Нери не мог быть Леонардо. Однако сегодня казалось возможным всё жуткое и необычайное; и он не мог думать иначе, кроме как что это – знамение, что его ведёт судьба.
Добравшись наконец до лестницы, он увидел, что в канделябрах по стенам горят свечи, а потом услышал аплодисменты и крики: «Брависсимо! Evviva![48]48
Виват! (ит.).
[Закрыть] Valete et plaudite!»[49]49
«Похлопайте и уходите!» (лат.) – фраза, с которой римский актер обращался к зрителям после спектакля.
[Закрыть] Леонардо бросился вперёд: пред ним был всё тот же большой сводчатый зал, где он оставил Сандро и Никколо. Из мерцающей тенями мглы коридора зал казался окутанным самой сущностью света, погруженной в самое его средоточие; и Леонардо почувствовал себя так, будто от закопчённых лабиринтов преисподней воспарил к сияющей сфере рая. Когда он вошёл, Симонетта отделилась от группы гостей, явно зачарованных творящимся действом: китаец в шёлковой одежде цвета сливы стоял за длинным столом, драматически держа руки перед глазами. Когда Симонетта направилась к Леонардо, несколько её возможных поклонников обернулись ей вслед. Она выглядела королевой – пышнотелая, с мягкими манерами и прямой спиной; казалось, она скользит над полом, не касаясь жалкого дерева. Когда Леонардо поцеловал ей руку, она сплела его пальцы со своими и сказала:
– А теперь, Леонардо, я представлю тебя гостю, о котором говорила до того, как мы... – Она улыбнулась, как бы напоминая, что он её любовник. – Уверена, вы найдёте друг в друге много общего.
Леонардо стало неловко, но тут к нему подбежал Никколо.
– Я не заметил, как ты вошёл, – проговорил он, беря Леонардо за руку. Он был сильно возбуждён, щёки горели.
За Никколо подошёл Сандро. Он тепло приветствовал Леонардо, но вид у него был смятенный: как будто в присутствии Симонетты он растерял весь свой опыт, всю уверенность в себе. Возможно, он боялся, что она видит в нём лишь ещё одного назойливого, думающего лишь о себе ухажёра.
Но Леонардо чуял в нём что-то ещё: ревность... гнев.
Конечно, если Сандро знал, что этой ночью Леонардо владел Симонеттой, он должен быть вне себя. По спине Леонардо пополз холодок. Как бы Сандро не прочёл его вину в выражении его лица...
– Я должен поглядеть, что делает этот чудной человек, – заявил Никколо. Он явно горел нетерпением вернуться к толпе в дальнем конце зала, потому что продолжал смотреть туда с таким видом, словно пропускает слова грома и огня, которые Бог произнёс в Синае. – Его зовут Кукан в Венце...
Симонетта со смехом взъерошила его волосы:
– Нет, юный Никко, его зовут Куан Инь-ци, что, как он мне сказал, означает: «Властелин Перевала».
– Он выглядит чересчур театрально, – заметил Леонардо, наблюдая за нарочито преувеличенными жестами китайца. – Не думаю, чтобы другие его соотечественники держались именно так.
– Но ведь он такой, как ты, Леонардо! – Симонетта повернулась к нему, держа за руку Никколо, который тянул её к завлекательной потехе. – Он волшебник, гений, чарователь, актёр, колдун... и астролог.
– Я не астролог, – возразил Леонардо.
Смеясь, она подняла руку Никколо:
– Вот видишь, малыш Никко, твой мастер не согласен, чтобы я называла его астрологом – но от всего прочего не отказался!
Леонардо и Сандро отстали от них.
– У тебя всё в порядке, Пузырёк? – шёпотом спросил Леонардо. Он принадлежал к тому тесному кружку друзей, которым Сандро позволял называть себя детским прозвищем. Сандро был довольно пухлым младенцем, потому отец и дал ему это насмешливое прозвание.
– А как же – если не считать того, что ты бросил меня с этим юным сластолюбцем.
– Никколо?
– Кто же ещё?
– Что он натворил? – спросил Леонардо, но тут же осёкся. – Ах да, эта служаночка... Я видел её наверху – она так раздвинула ноги, словно готова была принять в себя целый полк.
– Ну, насчёт полка я бы усомнился, – сказал Сандро, – но нашего юного Никколо она сожрала.
– Или он её.
– Мне не пришлось долго бродить в темноте под дверями, пока я искал его, – продолжал Сандро. – Она крикунья.
– и?..
– Ну, ясно было, что он уже начал; я решил, что лучше будет дать ему закончить.
Леонардо рассмеялся.
– Что ж, Никко был честен насчёт проституток: он прямо сказал мне, что они должны стать частью его воспитания. А замыслил это Тосканелли.
– Никогда бы не поверил!
– Да и я, по правде сказать, тоже, но от старика никогда не знаешь, чего ждать.
– Леонардо...
– Да, друг мой?
– Где ты был всё это время?
– Ты же видел, я уходил с Нери. – Леонардо стало не по себе. – Он настоял на том, чтобы устроить мне роскошную прогулку при свечах, которая закончилась оргией наверху – я в ней не участвовал.
– Я не щепетилен, – сказал Сандро. – Твоя личная жизнь – дело только твоё. Тебе не нужно ничего объяснять.
– Тогда в чём дело?
– Скажи, кто же тогда был твоим двойником?
Смекнув, что для Сандро открыть эту тайну – лишь дело времени, Леонардо ответил:
– Ладно, Пузырёк, ты не оставил мне выхода. Двойником был Нери, а он попросил кого-то сыграть себя. Я встретился с ним позже.
– Большую часть ночи я искал Симонетту, – сказал Сандро.
– А судя по румянцу на твоём лице, друг мой, я бы сказал, что ты немалую часть ночи гонялся за бутылочкой.
– Я выпил только один стакан, – возразил Сандро.
Леонардо не стал развивать эту тему.
– Я виделся наверху с мадонной, – сказал он, делая первый шаг. Ему придётся приложить все усилия, чтобы скрыть правду от Сандро. – Она, словно кошка, всё время в движении. – Сандро нахмурился, и Леонардо поспешно прибавил: – Это не оскорбление. Мы говорили о тебе.
– Да? – Сандро просветлел.
– Она верит, что твои картины дадут ей бессмертие. Разве может другой мужчина предложить ей больший дар?
– Правда, – согласился Сандро. – А ещё что-нибудь она тебе сказала?
– Сказала только, что не хочет причинять тебе боли.
– Что это значит? – Лицо Сандро залилось краской.
– Всего лишь то, что ты ей небезразличен.
– Но если это так, то...
– Она принадлежит Первому Гражданину, друг мой. – Леонардо вовсе не хотел тешить друга ложными надеждами, но что проку, если Сандро всё равно желал бы Симонетту вопреки любой логике.
– Её сопровождал... кто-нибудь?
– Ты видел здесь Лоренцо Великолепного или ещё кого-нибудь из Медичи?
– Нет.
– Ну, вот тебе и ответ.
Никколо метнулся к Леонардо и встрял в разговор:
– Пойдём же, пойдём, ты пропустишь всё!
Симонетта на миг повернулась к ним и едва заметно кивнула Сандро, а потом вновь устремила всё своё внимание на человека по имени Куан Инь-ци. Сандро, Леонардо и Никколо, перейдя зал, встали рядом с Симонеттой.
Куан Инь-ци был высок и хорошо сложен, но узкий чувственный рот и раскосые, широко поставленные глаза придавали его лицу холодное и высокомерное выражение. Зарубцевавшийся шрам сбегал слезой из уголка левого глаза, исчезая в путанице густой, безупречно чистой бороды.
– Могу я одолжить заколку или булавку у одной из прекрасных и высокочтимых дам? – спросил он. Он говорил на тосканском диалекте без ошибок, но слишком ровно и монотонно.
Симонетта плавно прошла сквозь толпу и протянула восточному чародею золотую булавку, которой был сколот её mantello – плащ.
– Вот, Куан, это подойдёт?
– Очень хорошо, мадонна Веспуччи, – сказал он, с поклоном принимая булавку. А потом поднял красный мешочек со стопки толстых, переплетённых в кожу книг, которые лежали перед ним на столе. Это были «De Arithmetica» Боэция, «Res Rustica»[50]50
«Сельское дело» (лат.).
[Закрыть] Варра, «О восьми частях речи» Доната, «De Ponderibus»[51]51
«О тяжести» (лат).
[Закрыть] Эвклида, одна из Орозиевых «Семи историй против язычников», тоненькая книжка анонимного автора с загадочным заглавием «Тайна Золотого Цветка» и богато украшенная, вся в драгоценных камнях, Библия, недавно переведённая с латыни на народный язык.
Теперь Леонардо было более чем интересно. Он читал все эти книги, кроме Орозия и той, анонимной, – она его заинтриговала. Ему захотелось вникнуть в книжку, извлечь из неё «тайну», в честь которой она была названа – но для этого нужно было дождаться, пока этот человек не закончит свой фокус.
Куан Инь-ци пододвинул Симонетте Библию.
– Не окажет ли мне мадонна честь, выбрав страницу?
– Вы хотите что-либо определённое?
– Нет, мадонна, подойдёт любая страница. Просто закройте глаза и наугад выберите страницу и строку... но сначала мне надо на время ослепнуть. – И, натянув на голову плотный мешочек, который до того прикрывал книги, он повернулся спиной к Симонетте. – Пожалуйста, не обижайтесь, мадонна. А теперь... прошу вас, выбирайте страницу.
Симонетта раскрыла книгу, зажмурилась и принялась листать тяжёлые пергаментные страницы.
– Здесь, – сказала она наконец, открывая глаза, и все зааплодировали, будто она разрешила сложнейшую загадку.
– Будьте добры назвать страницу и строку, с которой начинается избранное вами, – попросил Куан Инь-ци, а потом добавил мягкой скороговоркой, как любой западный престидижитатор: – Должен сказать всем вам, кто выказывает ко мне такое терпение, что все книги, – кроме вот этого анонимного томика, принадлежащего мне, – были щедро одолжены нам великим мастером Тосканелли, которого знают и ценят далеко за пределами его родных земель, в местах, о коих, быть может, не знаете даже вы.
Покуда Куан говорил, Симонетта отсчитывала строчки.
– Страница триста шестнадцать. Строчка... двадцать пятая, – сказала она наконец.
– Выбор хорош, любезная дама, – сказал Куан. – Вот что там сказано, слово в слово: «Или ты не слыхал? Давным-давно сотворил я сие. В незапамятные времена я облёк сие в форму. Ныне претворил я сие в жизнь. Воистину, быть посему, и крепостям сим обратиться в безжизненные руины. Оттого были их жители слабы, напуганы и смятенны...» Надо ли мне продолжать? – спросил он. – Я могу цитировать Священное Писание, пока мой голос не сядет. – С этими словами он обернулся, и все захлопали, громко им восторгаясь. – Ещё рано, мои добрые друзья, – сказал Куан. – Мы ещё не закончили. – И, подав Симонетте её собственную булавку, он попросил её выбрать слово и вколоть в него остриё.
– Боюсь, Куан, это может быть расценено как кощунство, – сказала Симонетта и обернулась к кардиналам Святейшего Престола. – Может ли это не быть таковым, ваши преосвященства ?
– Может не быть... но может и быть, – сказал один из кардиналов, плотный молодой человек с тяжёлыми солдатскими чертами. Его кожа и волосы были светлыми, а глаза – на удивление синими.
Его сотоварищ, старше, с сонными глазами и твёрдым, выступающим подбородком, спросил:
– Вы христианин, синьор мой?
– Я верю в святого Христа, – сказал Куан Инь-ци, поворачиваясь к кардиналам. Мешок на голове придавал ему странный вид.
– Это может быть правдой, но разве не правда и то, что читающий Коран также может верить в Христа? – спросил молодой кардинал.
– Вы позволите считаться христианином тому, кто узнал о Христе от бедного приверженца Нестора, патриарха Константинопольского[52]52
Вы позволите считаться христианином тому, кто узнал о Христе от бедного приверженца Нестора, патриарха Константинопольского. – Нестор, Несторий – константинопольский патриарх, основатель несторианства. Это течение в христианстве возникло в V веке в Сирии и распространилось на территорию Египта, Ирака, Индии, Средней Азии и Западного Китая. Несторианство отделяло божественную сущность Христа от человеческой, учило, что Мария родила не Бога, а человека, но вместе с тем в теле Христа-Человека обитало, как в храме, божество, Сын Божий. Несторианство являлось течением, оппозиционным ортодоксальному христианству. В 431 г. Эфесским собором несториане были осуждены и подверглись гонениям.
[Закрыть]?
– Патриарх был осуждён как еретик, – сказал молодой кардинал.
– Однако именно так я пришёл к Христу в землях, где жил тогда.
– Но, зная, что вы были обращены еретической сектой, вы не должны противиться обращению в истинную, римскую веру, – елейно продолжал кардинал.
– Как я могу отвергать обращение, ваше преосвященство? Я приветствовал бы его.
Удивлённый, кардинал спросил:
– И вы готовы отринуть еретические взгляды?
– Если Святой Престол считает их неверными, я отрекусь от них.
Младший кардинал взглянул на своего товарища, который сказал низким глуховатым голосом:
– Мы всё приготовим для вас.
– Я весьма признателен, – отвечал Куан Инь-ци. – Тогда, быть может, мы продолжим эту демонстрацию позже?
Гости разочарованно загудели. Кардиналы посовещались, и старший сказал:
– Мы решили дать вам своё дозволение продолжить демонстрацию.
Когда славословия в адрес кардиналов утихли, Куан сказал:
– Благодарю вас, ваши преосвященства... А теперь, мадонна Симонетта, пожалуйста, проколите булавкой священный пергамент.
– Хорошо.
– Проколите столько страниц, сколько сможете или захотите.
– Сделано.
– Будьте добры назвать слово, через которое прошло остриё.
– Antico.
– А теперь, мадонна, посчитайте, пожалуйста, сколько страниц проколото.
– Четыре.
– Если вы посмотрите, какое слово пронзила булавка на четвёртой странице, я уверен, что это будет слово «Иерусалим».
– Верно! – воскликнула Симонетта, хлопая в ладоши.
Куан сдёрнул мешок с головы и, не глядя в Библию, процитировал:
– «И высоты, что были пред Иерусалимом, коий по правую руку от горы порченой, что возведена Соломоном, царём Израиля, ради Астарты, мерзости сидонийской, и ради...» – Глаза Куана казались твёрдыми, как чёрный фарфор, когда он смотрел в толпу, и впечатление было такое, что он смотрит сквозь тех, кто так восхищается его талантами.
Гости сгрудились вокруг Симонетты – взглянуть, какие слова проколола булавка, но тут же расступились перед кардиналами, которые внимательно осмотрели страницы и кивнули, тем самым давая своё одобрение фантастическому фокусу Куана и самому Куану.
Куан низко поклонился.
Зрители были поражены благоговейным страхом: рядом с ними был живой священный талисман. Куртизанки, цеховые мастера и дамы – все в знак почтения складывали руки, осеняли себя крестом и бормотали «Отче наш».
Свершилось два чуда – чудо памяти и чудо грядущего обращения.
Потом все окружили Куана, расспрашивая и расхваливая его, покуда Симонетта ловко не увела его от почитателей – но не прежде, чем он сложил в алый мешок драгоценные книги.
По зале прошло движение: появились музыканты с корнетами, виолами, лютнями и даже волынкой, и снова засуетились слуги, разнося подносы с пирожными и конфетами оригинальных форм; их ставили на столы вместе со стеклянной на вид, но на деле съедобной посудой из жжёного сахара. Хотя музыканты и были «безусыми юнцами», играли и пели они искусно и с юмором; двое певцов вообще были не юношами, а кастратами, и голоса их звенели чисто, как колокольчики. Они прокричали: «Danzare!»[53]53
Танцевать (ит.).
[Закрыть]– и гости пустились в пляс под громкую неистовую музыку, а стихи стали более откровенными: пелась песня куртизанок и шлюх.
И сам воздух, казалось, изменился с музыкой, потеплел, будто согретый жаром возбуждённых тел.
Леонардо, Симонетта, Никколо и Куан Инь-ци стояли в глубокой полутени меж двух горящих на стене светилен. Сандро держался поодаль, словно опасался назойливостью помешать частной беседе.
– Иди сюда, Сандро, – позвал Леонардо. – Или ты сейчас слишком известен, чтобы стоять рядом с обыкновенным учеником?
