Текст книги "Собор памяти"

Автор книги: Джек Дэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

   – Выбирайся отсюда! – крикнул он. – Никколо, заставь его! Ты хочешь сгореть?

   – Да! – крикнул Леонардо, но он уже вылезал из окна, каменный косяк теплом обдал окровавленные лицо и руки; а потом он падал, медленно, как опавший лист, как Тиста в летающей машине, и воздух был прохладным, влажным и влекущим, как мягкая земля, набросанная вокруг свежевырытой могилы.

Часть третья
MENS

Греки! Сомневаюсь, чтобы узнанные мною сведения

могли быть записаны. Ты, конечно, знаешь о них, хотя

собирал я их без свидетелей, и лишь тени ночные были

моими соучастниками.

Леонардо да Винчи

А потому предприми поход сей во искупление грехов своих

и с уверенностью в «неувядающей славе» Царствия Небесного.

Папа Урбан

Всё то время, когда я думал, что учусь, как жить, я на

самом деле учился, как умирать.

Леонардо да Винчи

Глава 17
По воле ветра

Склянка пробила,

Другая идёт...

Песенка юнги

Не отворачивается тот, кто смотрит на звезду.

Леонардо да Винчи

То была неделя крови и гнева.

Леонардо видел, как кипит толпа на улице под окнами его студии; наблюдал за утренними и дневными грабежами и убийствами; вслушивался в ночь, что была так тиха, словно город выгорел дотла. Но глаза его были мертвы, словно и они сварились в яичном белке, и он ничего не помнил. Когда на улице затоптали девочку – он видел Джиневру. А когда закричала её мать – отвернулся, будто не слыша. В конце концов, Джиневра не кричала.

Когда Сандро и Пико делла Мирандола навестили Леонардо, чтобы справиться о его здоровье, они нашли друга настороженным, однако спокойным, почти безмятежным. Он всё ещё оправлялся от последствий падения, которое счастливо было прервано навесом – милость Господня хранила его. Но на самом деле Леонардо по-прежнему жил в том же опустошённом кошмаре, который начался, когда он увидел Джиневру, насилуемую и мёртвую.

Время, беседа, события распадались.

Панихида по Джулиано Медичи была устроена в Сан Лоренцо. Начала править новая Синьория. Члены семей заговорщиков были убиты или заключены в тюрьму, их дома и всё имущество конфисковано. Шурину Лоренцо пришлось укрыться в palazzo Медичи. А казни продолжались, их было уже триста, и конца им не предвиделось. Папа отлучил Лоренцо от Церкви. Всей Флоренции скоро грозило лишиться покровительства Святой Церкви. Война была не за горами.

И Флоренция выйдет в бой с песней – вся, кроме Леонардо.

Его разбудили стук в дверь и детские голоса. Из окна он никого не увидел и спустился вниз. Никколо и Айше уже отворили дверь. Никколо ругался, а Айше прижимала ко рту и носу своё чёрное покрывало. Пахло разложением и сыростью: дождь шёл всю неделю. Никколо захлопнул дверь.

   – Никко, погоди, – сказал Леонардо. Айше попятилась. Леонардо с трудом распахнул дверь – к дверному молотку была привязана верёвка. На другом её конце болтался разложившийся труп Джакопо Пацци, главы злосчастного семейства.

   – Постучи в дверь предателя, мессер Джакопо! – крикнул один из ребятишек трупу, который, очевидно, проволокли уже по всем улицам Флоренции. Мальчишка промок насквозь, лицо его блестело от дождя. – Скоро сам будешь такой же! – прокричал он Леонардо.

   – У Джакопо письмо для тебя! – добавил другой оборванец, с ямочками на щеках и в алом ночном колпаке.

Потом мальчишки убежали, оставив труп привязанным к двери. Леонардо рывком захлопнул её.

   – Ты собираешься оставить это там? – спросил Никколо.

   – Ты про письмо или про мессера Джакопо?

   – Про обоих.

   – Что же я, по-твоему, должен сделать? Труп полон червей, а может быть, и чумной заразы. Коснуться письма – что коснуться прокажённого. Они, наверное, отобрали его у посланца маэстро Тосканелли.

   – Маэстро Тосканелли?

   – Чернила поплыли, но печать его. И не сломана, – сказал Леонардо. – Маленькие ублюдки неграмотны. А теперь пошли, мы уезжаем.

   – Уезжаем?

   – Помоги мне собрать заметки, упаковать одежду и навьючить коней. Быстро.

   – Почему эти... ублюдки считают тебя предателем? – спросил Никколо. – Их что, послал Лоренцо? Он ненавидит тебя, потому что ты был любовником Симонетты?

   – Ты наслушался сплетен, Никко, – упрекнул Леонардо. Тем не менее мальчик заслуживал откровенного ответа. – Лоренцо давно простил меня, но, думаю, у меня есть враги при дворе. И они сами решают, кто будет другом Лоренцо.

   – Тогда нам надо бояться всех, – сказал Никколо.

Леонардо сумрачно улыбнулся.

   – Да, Никко, это будет самое верное: бояться всех.

Айше помогла им собраться. Она была спокойна и методична и – наконец-то – явно удовлетворена.

У Тосканелли они были не одни, потому что palazzo старого учёного стал перевалочным пунктом на пути тех, кого довела до беды политика, в особенности – членов ордена францисканцев, потому что францисканцы были на стороне Церкви. Но Тосканелли удавалось устраивать побег этим клирикам и другим «врагам флорентийского государства».

Леонардо и Никколо торопливо провёл в ворота сам Тосканелли – он поклонился Айше и выбранил Леонардо за то, что он в открытую явился в palazzo. Ученики старика занялись конями и повозкой, груженной всем тем, что Леонардо почитал важным: книгами, инструментами и, конечно, одеждой. В повозке был и большой cassone, принадлежавший Айше, как всегда, запертый.

   – Ты должен был получить моё письмо, – со злостью говорил Тосканелли. – Почему же тогда ты не последовал моим наставлениям? Из-за тебя мы все можем оказаться в опасности. Ведь мой ученик отдал тебе письмо? – И, осёкшись, задумчиво проговорил: – Мальчику уже давным-давно пора бы вернуться.

Леонардо объяснил, что запечатанное письмо Тосканелли оказалось на трупе Джакопо Пацци.

Тосканелли разволновался.

   – Ты правильно поступил, не тронув мертвеца, – одобрил он, проходя по двору в дом. – Флорентийский сброд от души позабавился с беднягой Джакопо. Его уже дважды хоронили, а он всё передвигается по улицам – как живой.

   – Им не стоило хоронить его в освящённой земле, – заметил, поздоровавшись, Америго Веспуччи. – Крестьяне суеверны. Они винят Джакопо в дожде, который губит их посевы. И твердят, что по ночам слышат на своих полях голоса демонов – ив этом тоже винят старика Джакопо.

Продрогший Леонардо рад был уйти с моросящего дождя.

   – Быть может, они и правы, – сказал он, обнимая Америго.

   – Так ты внял призыву маэстро pagholo, – сказал тот.

   – Так это был призыв? – спросил Леонардо у Тосканелли.

   – Блистательный Деватдар желает общества своей прелестной служанки. – Тосканелли поклонился и улыбнулся Айше. – Он послал за тобой.

   – Это я и подумал, когда увидел письмо, – сказал Леонардо. – Мы скоро уедем.

Айше явно удивилась и встревожилась, словно не ожидала, что её разлучат с Леонардо.

   – Куда направишься? – спросил Тосканелли, и у Леонардо возникло ощущение, что старый учитель заманивает, искушает его, подталкивает к какому-то решению.

   – В Винчи, наверное. Там моя мать и приёмный отец.

Тосканелли покачал головой.

   – В Винчи тебе будет небезопасно, – негромко сказал он. Леонардо едва расслышал его.

   – Тебе что-то известно? – спросил он.

   – До меня дошли слухи.

   – Какие слухи?

   – Кто-то из друзей Лоренцо – но не твоих – всё ещё болтает о... том обвинении. Будто бы тебя застали с неким Торнабуони, а их семья замешана в заговоре. А францисканцы готовы обвинить тебя в убийстве священника... так мне, во всяком случае, говорили. Кажется, милый Леонардо, у тебя враги и здесь и там.

   – А мой друг Сандро? Что думает он? Он знает об этих слухах? Я не видел его несколько дней.

   – Никто не видел, – сказал Тосканелли. – Говорят, Великолепный послал его с миссией на Восток.

   – Что?!

   – Это всё, что мне известно.

   – Он мог бы обмолвиться мне хоть словом, – сказал Леонардо.

Тосканелли пожал плечами.

   – Леонардо, ты должен покинуть Флоренцию. Пока твои враги не потеряют аппетита к мести. Пока Лоренцо не перестанет скорбеть и не восстановит порядка.

Леонардо рассмеялся. Пусть себе мстят, подумал он. Как могут те, кто близок к Лоренцо, счесть его предателем... после того, как он спас Лоренцо жизнь? Но, захлопнув дверь перед трупом Джакопо Пацци, он понял, что его близкие и он сам в опасности.

И где же Сандро? Как он мог уехать, не простившись?

   – У тебя странное чувство юмора, – заметил Тосканелли.

   – Да, наверное... Джиневра умерла, знаете? – спросил Леонардо почти равнодушно, словно говорил о незнакомой женщине.

   – Да, Леонардо, печальная весть дошла до меня. Мне так жаль. Ты...

   – А ты? – спросил Леонардо у Америго. – Мой маэстро позвал и тебя тоже?

   – Меня не надо звать. Я сам пришёл искать убежища. – Америго говорил напряжённо; ему явно было не по себе, и тем не менее он продолжал: – Мой дядя Пьеро – ты его помнишь? – взят под стражу. Я могу только молиться, чтобы его не казнили, как остальных.

   – Твой дядя? – ошарашенно переспросил Леонардо. – Я думал, Лоренцо защитит твою семью.

Пришёл черёд Америго рассмеяться.

   – Во Флоренции ныне всё меняется быстро. Мне говорили, Лоренцо считает, что покушение на его жизнь и смерть его брата – месть за смерть Симонетты.

   – О чём ты говоришь?

   – Её смерть окутана тайной. Пацци попытались убедить мою семью, что её убил Лоренцо. Или Джулиано – из ревности.

   – Что за чушь!

   – Потому-то моя семья и отвергла эту мысль, – сказал Америго. – Но для Лоренцо, кажется, это мало что значит, потому что его брат был убит на Пасху.

   – Вот оно что, – сказал Леонардо. Симонетта тоже умерла на Пасху. Если бы Веспуччи собрались мстить, они выбрали бы самый подходящий день – годовщину смерти. – Так Пацци выставили вас в дурном свете.

Америго кивнул.

   – И что ты будешь делать?

   – Отправлюсь с тобой, милый друг, – грустно сказал Америго. – Что же ещё?

Они вошли в библиотеку Тосканелли, маленькую комнатку, согретую камином и озарённую его розоватыми отсветами. Возле огня сидел Куан Инь-ци, посланник Деватдара. Он поднялся, поклонился Айше и обратился к Леонардо:

   – Я счастлив, что ты принял предложение Деватдара.

   – А я и не знал, что принял его, – ответил Леонардо.

Куана явно удивили его слова.

   – Разве у тебя есть выбор? – спросил Тосканелли.

   – Правда, – тихо сказал Леонардо. – Правда... – Но душа его не лежала к путешествиям. Он хотел повидать мать и её мужа. Хотел домой. А если люди Лоренцо схватят его или его найдут францисканцы – не всё ли равно? Леонардо только приветствовал бы смерть. Она представлялась ему сном, и он мечтал отыскать Джиневру в её холодных вечных пределах. – Так ты принял предложение Деватдара, – сказал он Америго.

   – Как и Бенедетто Деи, который станет нашим проводником – у него ведь есть опыт путешествий по Востоку.

   – Может быть, но мне здесь ещё кое-что надо закончить.

   – Не стоит, Леонардо, – сказал Тосканелли. – Здесь тебя не ждёт ничего, кроме боли, а возможно, и смерти.

   – А что ждёт меня на Востоке? – спросил Леонардо у Куана.

   – Быть может, и смерть, Леонардо, но, по крайней мере, не бесцельная. Ты обнажил бы меч христианства против оттоманов. Турки – враги не только всей Италии; они также и враги Деватдара. Если Великого Турка и его воинство не остановить – вся Италия и весь христианский мир будут порабощены. Они падут так же неизбежно, как пал Константинополь. Ни один край, даже самый отдалённый, не будет тогда безопасен. Нигде, как далеко ни беги, тогда не найти спасения. – Тут Куан улыбнулся. – Но этим ведь тебя не соблазнишь, верно? Так что же важно для тебя?

   – Ничего, – сказал Леонардо, но стиснул плечо Никколо, словно давая понять, что говорит не то, что думает.

   – Я видел твои наброски военных машин и чувствовал... покой. Они ведь просто игра ума, не так ли? Неужели же ты в самом деле пройдёшь мимо возможности воплотить свои мечты в жизнь... дать им плоть и кровь?

   – Для этого мне не надо ехать на Восток.

   – А, – сказал Куан, – так ты уже получил должность военного инженера.

   – Я вёл переговоры по этому поводу с Лудовико Моро Миланским.

   – Леонардо, – нетерпеливо проговорил Тосканелли, – Лудовико ещё хуже, чем Лоренцо. Если он примет тебя ко двору, это может угрожать его миру с Флоренцией. И ты думаешь, что он всерьёз считает тебя инженером? Тебя – художника Великолепного?

   – Не знаю, – сказал Леонардо, – и более того – мне всё равно. Я пришёл сюда не затем, чтобы...

   – Отправляться в путешествие? – договорил Куан. – Но что же ещё тебе остаётся?

Леонардо ничего не ответил, но соблазн был велик: он не мог не воображать летающих машин и начиненных порохом снарядов, которые взрываются среди огромных армий и уничтожают их. Мысленным взором он видел пляску уничтожения и смерти; и его видения искорёженного металла и разодранных тел были столь же нейтральны и естественны, как зелёные холмы и оливковые деревья. Святой, великолепно отлаженный механизм природы.

Настойчивый стук в дверь прервал его грёзы.

   – Что там, Филиппино? – крикнул Тосканелли одному из своих младших учеников.

   – Там, снаружи... на улицах... беспорядки. Там солдаты, но они...

   – Ну?..

   – Это турки, маэстро. – Мальчик был заметно перепуган. – Они жгут город. Вы чуете дым?

Все бросились во двор. Сквозь узкие оконца виднелись силуэты солдат.

В дверь громко стучали.

   – Открой, – велел Тосканелли, выглянув, – это Бенедетто и Зороастро.

   – Зороастро? – удивлённо переспросил Леонардо.

Ученик Тосканелли отворил двери для Бенедетто Деи и Зороастро да Перетолы. С ними во двор вошёл офицер – в тюрбане, на боку скимитар в прекрасно украшенных ножнах, за спиной – щит с коршуном. На улице ждали два-три десятка мамлюков и по меньшей мере столько же всадников. Ученик Тосканелли принял этих рабов-солдат калифа вавилонского за турецких янычар. Видимо, они принадлежали к какому-то торговому каравану, потому что арабские кони были навьючены большими тюками – вероятно, с Дамаском, бархатом, златотканым шёлком... чудесами Флоренции.

   – Что происходит? – спросил Тосканелли.

   – Леонардо, – сказал Бенедетто, заметив друга, – это горит твой дом.

Когда караван переходил через мост Рубиконте, Леонардо снова увидел Джакопо Пацци: уличные мальчишки бросили труп в Арно. Теперь они бежали за ним по берегу, кричали и пели:

 
Старый Джакопо плывёт
Вниз по Арно, точно плот...
 

Удивительно, но труп плыл по поверхности воды, словно пытаясь нагнать караван. Поглазеть на него собралась толпа.

А навязчивая песенка всё вертелась и вертелась в голове Леонардо.

До Венеции добирались две недели.

Леонардо, въехав в город, ощутил, что свободен. Воздух был чище, свет ярче, чем во Флоренции. В этом сияющем месте он мог рисовать, писать и думать – небо и вода здесь смешались так, словно были единым целым; и Леонардо чудилось, что довольно лишь раскинуть руки – и полетишь в воздушном голубом море, среди облаков.

Но Леонардо не остался бы в Венеции. Сейчас уже каждая частица его трепетала от восторга и возбуждения, торопясь окунуться в приключения, исследования, новые земли.

Караван быстро, не останавливаясь, проследовал через город высоких шпилей и прекрасных, хотя и вонючих каналов к гаваням.

Деватдар, сопровождаемый Кристофоро Колумбусом и его офицерами, тепло приветствовал Куана и его спутников. Казалось, особенно он был рад увидеть Леонардо и Бенедетто Деи. С уверенностью короля он немедленно завладел Айше, которая незаметно отдалилась от Леонардо – и им овладело внезапное и удивившее его самого чувство потери. Айше словно исчезла – её место заняла высокая прекрасная незнакомка в шелках и длинной вуали.

Пред ним тихонько покачивались у причала корабли Деватдара: флагман венецианской постройки, ощетиненный вёслами и пушками, и две кургузые венецианские каравеллы с высоко поднятой кормой и большими латинскими парусами на носу и корме. На палубах стояли матросы и солдаты с арбалетами и фальконетами; над ними реяли яркие стяги длиной чуть ли не в сами суда. Паруса были спущены. Запахи свежей краски, пеньки, вара, свежеструганого дерева, смолы, жира, китового масла, одуряющая вонь из трюмов одновременно услаждали и отравляли воздух.

Леонардо охватила дрожь, когда он смотрел на эти суда, казалось скованные с морем рядами вёсел, которые держали наготове гребцы.

   – Это прекрасно, маэстро Леонардо, что ты присоединился к нам, – сказал Колумбус; солнце покрыло его лицо веснушками и играло светлыми бликами в длинных рыжих волосах.

Леонардо отвёл взгляд от судов.

   – Благодарю, – ответил он довольно холодно, всё ещё помня последнюю стычку с этим человеком. Возможно, Никколо прав в своём заключении – комманданте Кристофоро Колумбус и в самом деле безумен.

   – У меня есть тайные мотивы для радости, друг мой, – сказал Колумбус. – Видишь ли, мы потеряли одного из лоцманов, а поскольку ты учился у маэстро Тосканелли и разбираешься в математике и навигации, да к тому же умеешь читать эфемериды...

   – Я не моряк, – сказал Леонардо. – Бенедетто Деи, без сомнения, подойдёт вам больше.

   – Тогда вы оба останетесь на моём корабле – вон на том. Это «Девота». – И он указал на каравеллу поменьше, с глубокой осадкой и латинским парусом.

Айше прошептала что-то Деватдару, и тот сердито покачал головой.

   – Не тревожься, – сказал Бенедетто Леонардо, – шкипер поможет нам справиться. – И он быстро покачал головой, подавая Леонардо знак не спорить.

   – Тогда решено, – сказал Деватдар. – С третьей вахтой отходим.

Множество оборванцев, среди которых были и совсем глубокие старики, суетилось на причалах, грузя на корабли большие запечатанные бочки с вином; матросы переносили привезённые караваном товары и вещи пассажиров.

   – Идёмте, – сказал офицер Леонардо и Бенедетто.

Леонардо помахал на прощание Зороастро и Америго Веспуччи, которым предстояло стать гостями Деватдара. Айше, хоть и стояла рядом с Деватдаром, не сводила с Леонардо глаз, в которых читались её чувства. Но когда за Леонардо последовал Никколо, Колумбус окликнул его:

   – Молодой человек, ты идёшь не на тот корабль!

Офицеры и матросы рассмеялись. Разозлённый, Никколо с пылающим лицом повернулся к Колумбусу.

   – Для тебя на «Девоте» каюты не припасли, – продолжал Колумбус. – Разве что ты решишь спать с матросами на палубе или в трюме – с крысами и рыбой.

Эти слова вызвали новый приступ хохота.

   – Мы найдём ему место, комманданте, – сказал Леонардо.

   – Где, маэстро, в твоей постели? – осведомился Колумбус, и все опять засмеялись.

Леонардо шагнул к нему, хватаясь за меч, но Бенедетто удержал его:

   – Уймись, Леонардо.

Деватдар что-то сказал Колумбусу, и на сей раз залился краской генуэзец.

Очевидно, он не знал об обвинениях против Леонардо.

   – Умоляю о прощении, маэстро, – сказал он. – Я только хотел пошутить.

   – Тем не менее, – сказал Деватдар, – мальчик поплывёт с нами.

Леонардо заспорил было, но без толку. Тогда он шагнул вперёд – Никколо должен остаться с ним. Но прежде чем он подошёл к мальчику, несколько стражей Деватдара преградили ему путь. Его схватили за руки, под рёбра и в пах упёрлись клинки. Здесь распоряжался Деватдар – не только кораблями, но и человеческими жизнями; все были в его власти, включая и Леонардо.

И когда песенка про Джакопо вновь вспыхнула в голове Леонардо, его посетило внезапное и жуткое предчувствие, но он схоронил его в своём соборе памяти.

 
Старый Джакопо плывёт
Вниз по Арно, точно плот...
 

Плывёт, точно плот...

Глава 18

Погода была подобна апрелю в Андалузии...

единственным, чего недоставало, было пение

соловьёв.

Христофор Колумб

И мёртвые, и живые будут счастливы в эту ночь.

Дон Жуан Австрийский

Прочь с быстролётнейшим ветром,

его оседлавши...

Гомер, «Илиада»

Корабли шли на юг по Адриатическому морю, окаймлённому папскими областями и итальянскими королевствами, с одной стороны, и землями оттоманов и мамлюков – с другой. Шли прямо, потому что это был хорошо известный морской путь, разветвлявшийся в Средиземноморье: на запад, в Берберию, на восток – на Кипр, за медью; а на юге был Вавилон или Эль-Каири, Великий Базар. Говорили, что на одной улице Каира живёт больше людей, чем во всей Флоренции. Говорили также, что это место, откуда исходят все знания, ибо там до потопа жил Гермес Трисмегист.

Юг был местом их назначения, и они шли и шли на юг, словно дни на море были молитвами, формулами, закреплёнными раз и навсегда ритуалами солнца и звёзд. В ясную погоду ход времени размечался переворотом склянок, по восьми склянок на вахту; но время считалось также и как в церкви: заутреня, обедня, вечерня. Капитан и матросы были глубоко религиозны, и всегда можно было услышать молитву – если не солдата-мусульманина, то матроса-христианина или молодых юнг, переворачивавших часы с пением традиционных «Отче наш» или «Аве Мария».

Была полночь, и Леонардо с Бенедетто Деи находились уже на своём посту, когда юнги перевернули склянки, отмечая наступление новой вахты, и запели: «Qui habitat in adiutorio Altissimi, in protectione Dei caeli commorabitur». Голоса у них были высокие и приятные.

Вахты стояли все, включая капитана; Леонардо и Бенедетто позволили стоять вместе, потому что они добровольно выбрали самую непопулярную, «собачью» вахту – с полуночи до четырёх часов. У Деи был опыт лоцмана, а Леонардо пришлось стать штурманом. В эту ночь от штурмана требовалось мало: с помощью пассажного инструмента наблюдать за Большой Медведицей да следить за светом жаровни, подвешенной на корме «Аполлонии», флагманского корабля Деватдара.

Ночь была ясной, безлунной и полной звёзд, словно мириады огней самого Вавилона мерцали над головой; и море сияло, отражая их.

   – Леонардо, – позвал Бенедетто.

   – Что?

   – Мне нужно беседовать с тобой, чтобы не уснуть. Ты сам-то не заснул, часом?

Леонардо засмеялся.

   – Нет, друг мой.

   – Тогда в чём же дело?

   – Я просто смотрел на море – и на огонёк «Аполлонии», на случай, если курс переменится.

   – За четыре дня не было ни одного изменения, – заметил Бенедетто и окликнул рулевого – тот, внизу, не видел парусов и руководствовался лишь компасом, чутьём да командами лоцмана: – Прямо руля!

   – Есть! – донеслось снизу.

   – Тебе недостаёт Никколо? – спросил Бенедетто. – Дело в этом? Или в женщине Деватдара?..

Леонардо вдруг ощутил резкую мгновенную тоску по Айше... и томительную пустоту, потому что подумал и о Джиневре – как она смотрела на него, занимаясь любовью, и как лежала, убитая, в собственном доме; воспоминания его свелись к этим вырванным из реальности образам, череде небывалых самообманов, один из которых, кровоточа, перетекал в другой. Они проплывали мимо, подобные гигантским китам, оставляя его одиноким и беззащитным в тихих пучинах моря и звёзд на чуть покачивающемся корабле.

   – Мне не хватает Никко, – сказал наконец Леонардо. – Но это – лишь ответственность.

   – Так ты рад освободиться от ответственности?

   – Она со мной, вот здесь, и не важно, на нашем он корабле или на другом. – Леонардо коснулся двумя пальцами груди.

   – Зачем ты согласился на требование маэстро pagholo? – спросил Бенедетто. – Мог бы оставить его со стариком. Никко бы ничего не угрожало. В крайнем случае он вернулся бы домой, к родителям.

   – Боюсь, я действовал из эгоизма, – признался Леонардо, отворачиваясь от Бенедетто – чтобы посмотреть на светящийся след корабля. Тёмные, вечные глубины вод и пугали, и восхищали его – и почему-то приносили умиротворение. Казалось, они поглощают муки и тягостные воспоминания всех, кто ни смотрит в них с начала времён.

Мальчик перевернул склянки, напевая «Deo Patri sit Gloria», потом вышел на корму с мешочком для Бенедетто и Леонардо – там были матросские галеты, сыр, несколько ломтей пованивавшей солёной сардины и пара головок чеснока. Леонардо поблагодарил мальчика, тот поклонился и вернулся к своим обязанностям.

Когда они поели, Бенедетто спросил:

   – Что ты имел в виду, говоря, что действовал из эгоизма?

Во время вахт беседы часто начинались и обрывались, словно само время рвалось и стягивалось. Корабль трещал и поскрипывал, паруса гудели на слабом ветру, обвисшие, точно огромные мешки, которых никогда не наполнял до отказа ветер. Моряки, юнги, солдаты кряхтели и похрапывали во сне. В хорошую погоду они предпочитали спать на палубе, а не в вони носового или кормового кубрика. Спать все валились как подкошенные: никому не удавалось проспать подряд больше четырёх часов.

   – Мне необходимо чувствовать эту ответственность, – сказал Леонардо. – Никколо – последняя неразорванная нить.

Когда стало ясно, что к этим словам он больше ничего не добавит, Бенедетто заговорил сам:

   – Никколо на корабле Деватдара из-за женщины.

   – То есть как?

   – Один из матросов туговат на ухо и потому выучился читать по губам. Он видел, как женщина говорила с Деватдаром и просила за мальчика.

   – Зачем это ей?

   – Быть может, она захотела его.

   – Ты свинья, Бенедетто, ничем не лучше Зороастро.

Бенедетто засмеялся.

   – Леонардо, знаешь, как называют этот корабль? «Летающей свиньёй». Так что я, в конце концов, не в такой уж плохой компании, а? – Он снова засмеялся, на сей раз громче, и кто-то рявкнул из темноты:

   – Эй, заткнитесь!

Но тут Леонардо – он стоял, опершись о поручень – внезапно выпрямился, глядя на восток, в пенную темноту.

   – Бенедетто, вон там, вдали, ты видишь? Огни.

Бенедетто повернулся, но мерцающие огоньки уже исчезли.

   – Леонардо, это, наверное, отражение.

   – Я что-то видел, – возразил Леонардо. – Смотри, вон там. – Он указал на корабль Деватдара, который подавал сигналы своей жаровней и – для верности – сосновым факелом: свет-тьма-свет-свет-свет...

   – Вперёд смотреть! – крикнул Бенедетто, и когда злые матросы бегом примчались на корму, отправил одного в воронье гнездо.

   – Проследи, не появится ли вон оттуда что-нибудь необычное, – приказал он. – Особенно огни или вспышки. – Потом обратился к младшему офицеру: – Позовите капитана. И шкипера.

   – Утром мы узнаем, корабли ли это, – сказал Леонардо. – Если это турки...

   – Море часто порождает странные видения, – упрямо сказал Бенедетто. Руки у него чуть тряслись, и Леонардо понял, что он встревожен.

   – Завтра всё будет ясно, – сказал Леонардо, проклиная Айше за то, что забрала Никколо.

Оставшиеся часы он провёл, готовясь к бою. До рассвета оставалось лишь пару склянок; но сейчас Леонардо был спокоен и собран, потому что погрузился в знакомую радость работы.

Серый грязный свет смыл с небес звёзды. Потом облака озарились огнём, и пришёл день – и всё изменилось, словно утро мира в рождении своём точно следовало Книге Бытия, словно молитвы и сладостное пение молодых юнг действительно воссоздавали мир, творили его заново. Паруса хлопали на океанском ветру, с палуб испарялась роса, и воздух пах зеленью, деревом, лесной чащей.

Но в это утро не было ни покоя, ни уверенности, что на небесах по-прежнему есть Бог.

Люди работали лихорадочно, но без разговоров и почти без шума. Со стороны это казалось волшебством, точно на корабле трудились призраки, мертвецы, не нуждающиеся более ни в дружбе, ни в беседах, ни в радостях плоти. Люди выглядели измождёнными и какими-то маленькими на фоне ярко-синего полога неба и моря. И они, потея, старались привести корабль в боевую готовность прежде, чем турецкие пираты сомкнутся вокруг для своей смертоносной работы. Спокойны были лишь воины. Они чистили, проверяли оружие и, стоя в сторонке, молча шевеля губами в молитве, так смотрели на врага, словно могли сжечь турецкие корабли одними своими взглядами.

Пять кораблей, все под алым стягом со звёздами и полумесяцем, подходили по диагонали, приближались не торопясь, неумолимо: большая турецкая каракка, ощетиненная рядами пушек, казалась замком, плывущим по зыбкой водной глади. Это был, очевидно, флагман – он шёл впереди, словно волоча за собой к судам Деватдара широкий полукруг маленьких гребных галер.

Леонардо стоял на корме вместе с Бенедетто, капитаном, шкипером и несколькими офицерами, среди которых был и капитан мамлюков Деватдара. На нём был зелёный тюрбан, за поясом – большой скимитар. Как и Леонардо, он был возбуждён и нервен, как львица. Он смотрел на солдат, собравшихся в середине корабля – воинство в белом; солнце играло на их доспехах и аркебузах. Кое у кого были копья и алебарды, у других – арбалеты, шипастые булавы и двойные секиры; прочие обнажили ножи и скимитары.

   – Маэстро Леонардо, прекратите суетиться, – сказал капитан корабля. Маленький и коренастый, он, несмотря на свой рост, излучал непререкаемую властность. В молодости он, вероятно, был красив, но сейчас полные губы и сонный взгляд придавали ему обрюзгший, почти опустившийся вид.

   – Многое ещё не доделано, – сказал Леонардо.

Капитан усмехнулся.

   – Сделано всё, юноша. Теперь время вышло для всего, кроме крови и победы.

   – Он говорит о крови и победе лишь потому, что мы не можем удрать от них, – шепнул Бенедетто.

   – Тише, – оборвал его Леонардо, капитан явно прислушивался к ним.

Капитан повернулся к офицеру-артиллеристу:

   – Агостин, ты тоже волнуешься?

Офицер – он был младше Леонардо – вспыхнул.

   – Мы готовы к бою, капитан. Маэстро Леонардо был очень полезен. Он проверил все бомбарды и обнаружил, что...

   – Очень хорошо. – Капитан опять повернулся к Леонардо, но смотрел не на него, а на вражескую армаду. – Я понял так, что вы сочли качество нашего греческого огня неудовлетворительным... и смастерили свой. Не выношу запаха камфары.

   – Извините, мессер. Я приготовил и кое-какие другие составы.

   – Но ядовитыми дымами вы без моего приказа не воспользуетесь. Слишком много хороших людей гибло на моих глазах от ими же сотворённого яда... лишь потому, что ветер подул в их сторону.

Леонардо кивнул.

Капитан оглядел офицеров, потом взглянул вниз – на моряков, пушкарей и солдат на палубе. Он кивнул боцману, тот засвистел, и капитан сказал речь своим людям; когда он закончил, Деватдаров капитан обратился по-арабски к мамлюкам. Они отвечали криками, потрясая оружием.

Когда капитан отпустил офицеров, Агостин – офицер канониров – схватил Леонардо за руку:

   – Вы пойдёте вниз, командовать гребцами. Я подам вам сигнал, когда стрелять из бомбард.

Действия гребцов и канониров надо было координировать, чтобы залпы бомбард, стоящих над гребной палубой, не повредили длинных вёсел.

   – Это могу сделать и я, – предложил Бенедетто.

   – Я должен быть на палубе, – сказал Леонардо.

   – А я не могу позволить себе лишиться знатока орудий, – отрезал капитан. – Так что оставьте ваши желания при себе, маэстро Леонардо.

Солнце медленно подвигалось к полудню, и Деватдар дал знать остальным, что он решил, с помощью сигналов флагами и парусами. Код был его собственный, турки для того же сворачивали и разворачивали разные вымпелы.