Текст книги "Четвертое сословие"

Автор книги: Джеффри Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

– Хорошо, Плейер, – сказал лейтенант, когда самозваный разведчик закончил свое донесение. – Составь точную карту местности, где, по-твоему, расположился лагерь противника. Мне нужны любые подробности, которые ты сможешь вспомнить – рельеф, расстояние, численность, все, что поможет нам при наступлении. Когда закончишь, постарайся поспать. Ты будешь нашим проводником, когда мы выступим на рассвете.

– Вынести ему наказание за то, что покинул лагерь без разрешения офицера? – спросил дежурный сержант.

– Нет, – покачал головой Уэйкхем. – Приказом по части, вступающим в силу с этой минуты, я присваиваю Плейеру звание капрала.

Капрал Плейер улыбнулся, отдал честь и вернулся в свою палатку. Но прежде чем лечь спать, он прикрепил две нашивки на рукава своей формы.

Полк медленно, километр за километром, продвигался в глубь Франции. Плейер постоянно совершал вылазки за линию фронта и всегда добывал ценные сведения. Самой большой его удачей был немецкий офицер, которого он застал со спущенными штанами и привел в лагерь.

Захват немца произвел на лейтенанта Уэйкхема сильное впечатление, но он был поражен еще больше, когда начал допрос и обнаружил, что капрал к тому же способен взять на себя роль переводчика.

Следующим утром они пошли в наступление на деревушку Орбек и к ночи заняли ее. Лейтенант отправил депешу в штаб с сообщением, что благодаря информации капрала Плейера сражение оказалось коротким.

Через три месяца после высадки на побережье Нормандии Северный Стаффордширский полк шагал по Елисейским Полям, и в голове новоиспеченного сержанта Плейера была только одна мысль: как найти женщину, которая согласится провести с ним три ночи его отпуска, а лучше, если повезет, трех женщин – по одной на каждую ночь.

Но прежде чем выйти в город, все военнослужащие сержантского состава должны были явиться в приветственный комитет армии союзников и получить полезную информацию о том, как сориентироваться в Париже. Сержант Плейер считал это бессмысленной тратой времени. Он способен о себе позаботиться в любой европейской столице. А сейчас ему требовалось только одно – вырваться на свободу, прежде, чем американские вояки заграбастают всех парижанок младше сорока.

Сержант Плейер явился в штаб комитета, расположенный в реквизированном здании на площади Мадлен, и встал в очередь за папкой с рекомендациями, как ему следует вести себя на территории союзников – как найти Эйфелеву башню, какие клубы и рестораны ему по карману, как не заразиться венерической болезнью. Казалось, этот совет придумали дамы преклонного возраста, которые уже лет двадцать не заглядывали в ночные клубы.

Когда наконец подошла его очередь, он застыл на месте, словно зачарованный, не в силах выдавить из себя ни слова ни на одном языке. За высоким столом стояла стройная девушка с черными глазами и темными волнистыми волосами и улыбалась высокому смущенному сержанту. Она протянула ему папку, но он не сдвинулся с места.

– У вас есть вопросы? – спросила она по-английски с сильным французским акцентом.

– Да, – ответил он. – Как вас зовут?

– Шарлотта, – она покраснела, хотя за этот день ей уже раз сто задали этот вопрос.

– Вы француженка? – поинтересовался он.

Она кивнула.

– Давай заканчивай, сержант, – поторопил его стоявший сзади капрал.

– Вы заняты следующие три дня? – спросил он, переходя на ее родной язык.

– Не очень. Но я буду на дежурстве еще два часа.

– Тогда я вас подожду, – заявил он.

Он повернулся и сел на деревянную скамью у стены.

В течение следующих ста двадцати минут взгляд Джона Плейера был прикован к девушке с темными волнистыми волосами. Лишь изредка он отводил глаза, чтобы проследить за медленным движением минутной стрелки больших часов, висевших на стене над ее головой. Он был рад, что остался ждать, а не решил вернуться позже, потому что за эти два часа несколько других солдат наклонялись к ней и задавали тот же вопрос. Каждый раз она бросала взгляд в сторону сержанта, улыбалась и качала головой. Наконец она передала свои дела пожилой матроне и подошла к нему. Теперь вопрос задала она.

– Чем бы ты хотел заняться в первую очередь?

Он не сказал ей, но с радостью откликнулся на ее предложение показать ему Париж.

Следующие три дня он расставался с Шарлоттой, только когда она под утро возвращалась в свою крошечную квартирку. Он поднимался на Эйфелеву башню, гулял по берегам Сены, посетил Лувр и в основном следовал советам из папки – в результате, куда бы они ни пошли, повсюду наталкивались на толпы одиноких солдат, провожавших его завистливыми взглядами.

Они ели в переполненных ресторанах, танцевали в ночных клубах, в которые набивалось столько народу, что они могли лишь топтаться на месте, и говорили обо всем, кроме войны, из-за которой эти чудесные три дня могли бы оказаться для них единственными. За чашкой кофе в ресторане гостиницы он рассказал ей о своей семье в Дуски, которую не видел четыре года.

Потом он поведал ей обо всем, что с ним произошло после побега из Чехословакии, опустив лишь свою связь с Мари. Она рассказала ему о своей жизни в Лионе, где ее родители держали небольшую овощную лавку, и о том, как она была счастлива, когда союзники вошли в ее любимую Францию. А сейчас она лишь мечтала, чтобы война поскорее закончилась.

– Но только после того, как я получу крест Виктории, – заявил он.

Шарлотта вздрогнула – она читала, что многие получали эту награду посмертно.

– А что ты будешь делать, – спросила она, – когда кончится война?

На этот раз он задумался, потому что ей все-таки удалось найти вопрос, на который он не мог ответить с ходу.

– Вернусь в Англию, – наконец сказал он, – и сделаю себе состояние.

– Каким образом? – поинтересовалась она.

– Ну, уж точно не на продаже газет, – ответил он.

За эти три дня и три ночи они провели в постели всего несколько часов – только в эти часы они и расставались.

Прощаясь с Шарлоттой у двери ее крошечной квартирки, он пообещал ей:

– Я вернусь, как только возьмем Берлин.

Шарлотта со слезами на глазах смотрела вслед человеку, которого полюбила – многие друзья предупреждали ее, что если они уходят, то больше не возвращаются. И они оказались правы – Шарлотта никогда больше не видела Джона Плейера.

Сержант Плейер отметился на вахте всего за несколько минут до построения. Он быстро побрился и сменил рубашку, потом пробежал глазами приказы по части и обнаружил, что в девять часов должен явиться к командиру.

Сержант Плейер вошел в кабинет, встал по стойке «смирно» и отдал честь в тот момент, когда часы пробили девять. Он перебрал в уме сотни причин, почему командир вызвал его к себе. Но так и не угадал.

Полковник поднял глаза от бумаг на своем столе.

– Мне очень жаль, Плейер, – мягко произнес он, – но вам придется покинуть полк.

– Почему, сэр? – опешил Плейер. – Что я сделал плохого?

– Ничего, – рассмеялся тот, – совершенно ничего. Наоборот. Я направил прошение о присвоении вам офицерского звания, и верховное командование только что его утвердило. Поэтому вам придется перейти в другой полк, чтобы не иметь в подчинении людей, служивших с вами в одном звании.

Сержант Плейер стоял с открытым ртом.

– Я просто соблюдаю армейские правила, – пояснил командир. – Естественно, полку будет не хватать ваших способностей и вашего опыта. Но я не сомневаюсь, что мы еще о вас услышим. Сейчас, Плейер, могу лишь пожелать вам удачи в новом полку.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил он, решив, что разговор окончен. – Большое спасибо.

Он уже поднял руку ко лбу, когда полковник добавил:

– Вы позволите дать вам один совет перед переходом в новый полк?

– С радостью выслушаю его, сэр, – ответил новоиспеченный лейтенант.

– Джон Плейер – немного нелепое имя. Смените его на какое-нибудь другое, которое не будет вызывать смешки у ваших подчиненных.

На следующий день в семь часов утра второй лейтенант Ричард Йан Армстронг явился в офицерскую столовую Собственного Королевского полка.

Он шагал по учебному плацу в своей новенькой, сшитой на заказ форме и поначалу испытывал неловкость от того, что каждый проходящий мимо солдат отдает ему честь. За завтраком в столовой он внимательно следил, как держат вилку и нож другие офицеры. После завтрака, за которым он почти ничего не ел, он явился с докладом к своему новому командиру полковнику Оакшоту. Приветствуя его, Оакшот, краснолицый, грубоватый, дружелюбный человек, дал понять, что наслышан о боевых подвигах молодого лейтенанта.

Ричард, или Дик, как вскоре стали его называть другие офицеры, был счастлив служить в столь известном старинном полку. Еще больше ему нравилось быть британским офицером с четко выраженным акцентом, выдававшим его происхождение. Он проделал долгий путь от тех двух переполненных комнат в Дуски. Сидя у огня в уюте офицерской столовой Собственного Королевского полка и потягивая портвейн, он не видел причин, почему бы ему не пойти еще дальше.

Вскоре все офицеры Королевского полка узнали о прошлых подвигах лейтенанта Армстронга, и по мере наступления на Германию его мужество на поле боя убедило даже самых последних скептиков в том, что все это было на самом деле и он ничего не придумал. Но отвага, которую он проявил в Арденнах всего через три месяца после появления в полку, потрясла даже его собственное отделение.

Авангардный отряд под командованием Армстронга осторожно подошел к окраине небольшой деревушки, полагая, что немцы уже отступили и закрепились на близлежащих холмах. Но не успел взвод Армстронга пройти несколько сотен метров по главной улице, когда на них обрушился шквальный огонь противника. Лейтенант Армстронг, вооруженный лишь пистолетом и ручной гранатой, сразу определил, откуда идет стрельба, и, «не думая о своей жизни» – как потом описывали его действия в донесении – бросился на вражеские блиндажи.

Он пристрелил трех немецких солдат в первом блиндаже еще до того, как его догнал сержант. Потом он побежал ко второму блиндажу и швырнул в него гранату, убив еще двух солдат. Последний блиндаж выбросил белый флаг, из него медленно вышли три молоденьких немца с высоко поднятыми руками. Один из них сделал шаг вперед и улыбнулся. Армстронг улыбнулся в ответ и выстрелил ему в голову. Когда их товарищ рухнул на землю, два других немца с мольбой в глазах повернулись к Армстронгу. Продолжая улыбаться, он пустил каждому пулю в грудь.

К нему подбежал запыхавшийся сержант. Молодой лейтенант повернулся к нему с застывшей улыбкой на губах. Сержант уставился на безжизненные тела. Армстронг спрятал пистолет в кобуру и сказал:

– С этими гадами нельзя рисковать.

– Да, сэр, – тихо ответил сержант.

Той ночью, как только они разбили лагерь, Армстронг конфисковал немецкий мотоцикл и помчался в Париж, подъехав к дому Шарлотты в семь часов утра. Ему дали увольнительную на сорок восемь часов.

Когда консьержка сказала Шарлотте, что ее спрашивает некий лейтенант Армстронг, она ответила, что не знает никого с таким именем, решив, что это опять какой-нибудь офицер, желающий прогуляться по Парижу. Но увидев, кто это, она бросилась ему на шею, и остаток дня и всю следующую ночь они не выходили из ее комнаты. Консьержка, хоть и француженка, была в шоке.

– Я, конечно, понимаю, что идет война, – говорила она мужу, – но ведь они даже не знакомы.

Прощаясь с Шарлоттой в воскресенье вечером, Дик сказал, что к следующему его приезду Берлин будет взят и они поженятся. Она стояла в ночной сорочке у окна своей квартирки и смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду.

– Если тебя не убьют до того, как падет Берлин, любимый.

Собственный Королевский полк был среди тех, что наступали на Гамбург, и Армстронг хотел первым войти в город. После трех дней отчаянного сопротивления город наконец сдался.

На следующее утро фельдмаршал сэр Бернард Монтгомери обратился к объединенным войскам, стоя на своем джипе. Он назвал сражение решающим и заверил их, что война скоро кончится и все поедут домой. Войска громко приветствовали своего главнокомандующего. Он вышел из машины и вручил медали за отвагу. Среди тех, кого наградили военным крестом, был и капитан Ричард Армстронг.

Две недели спустя, в полночь 8 мая 1945 года, представители германского командования подписали Акт о безоговорочной капитуляции, который был принят союзниками. На следующий день капитану Ричарду Армстронгу, награжденному военным крестом, дали недельный отпуск. Дик снова оседлал мотоцикл и помчался в Париж, остановившись у старого дома Шарлотты за несколько минут до полуночи. На этот раз консьержка сразу проводила его к ней наверх.

Утром Шарлотта в белом костюме и Дик в парадной форме отправились в городскую ратушу. Тридцать минут спустя оттуда вышли капитан и миссис Армстронг, свидетелем была консьержка. Бо́льшую часть трехдневного медового месяца они провели в квартирке Шарлотты. Перед возвращением в полк Дик сказал ей, что теперь, когда война кончилась, он хочет уйти в отставку, увезти ее в Англию и построить великую коммерческую империю.

– Что думаешь делать после войны, Дик? У тебя есть какие-то планы? – спросил полковник Оакшот.

– Да, сэр. Я хочу вернуться в Англию и найти работу, – ответил Армстронг.

Оакшот открыл лежавшую перед ним на столе папку из буйволовой кожи.

– Просто я мог бы предложить тебе кое-что здесь, в Берлине.

– Что именно, сэр?

– Верховное командование ищет подходящего человека, который возглавит ОИССО, и я думаю, ты – идеальная кандидатура на эту должность.

– Господи, что это…

– Отдел информационных служб и связей с общественностью. Эта работа просто создана для тебя. Нам нужен человек, который сможет убедительно преподнести доводы Британии и в то же время не позволит прессе создать неверное представление. Одно дело – выиграть войну, но гораздо сложнее убедить весь мир, что мы справедливо относимся к врагу. Американцы, русские и французы назначат своих представителей, так что за ними тоже придется наблюдать. Ты говоришь на нескольких языках, у тебя есть все, что требуется для этой работы. И, будем говорить откровенно, Дик, тебе незачем стремиться в Англию – тебя там никто не ждет.

Армстронг кивнул. После недолгих раздумий он спросил:

– Говоря словами Монтгомери, какое оружие дадите мне для работы?

– Газету, – ответил Оакшот. – «Дер Телеграф», одна из ежедневных газет в городе. Главным редактором там сейчас немец по имени Арно Шульц. Он без конца жалуется, что его типография простаивает, ему вечно не хватает бумаги, и электричество все время отключают. Нам надо, чтобы «Дер Телеграф» ежедневно продавалась на каждом углу, внушая всем наш взгляд на вещи. Даже не представляю, кто мог бы сделать это лучше тебя.

– «Дер Телеграф» не единственная газета в Берлине, – заметил Армстронг.

– Верно, – ответил полковник. – Еще один немец руководит газетой «Дер Берлинер» в американском секторе – еще одна причина, почему «Дер Телеграф» необходимо добиться успеха. В данный момент «Дер Берлинер» продает вдвое больше экземпляров, чем «Дер Телеграф». Как ты понимаешь, нас такое положение не устраивает.

– Какие у меня будут полномочия?

– Ты получишь полную свободу действий. Можешь организовать собственную контору и набрать столько людей, сколько тебе нужно для работы. Вдобавок тебе дадут квартиру, так что можешь вызвать сюда жену. – Оакшот немного помолчал. – Наверное, тебе надо подумать, Дик?

– В этом нет нужды, сэр.

Полковник удивленно поднял брови.

– Я с радостью возьмусь за эту работу.

– Молодчина. Для начала обзаведись связями. Познакомься со всеми, кто может оказаться полезным. Если возникнут какие-то сложности, просто попроси того, кто их создает, связаться со мной. А если проблема окажется по-настоящему серьезной, запомни: слова «Комиссия союзнического контроля» действуют лучше всякой смазки, и даже насквозь проржавевшие колеса начинают крутиться.

Капитану Армстронгу потребовалась всего неделя, чтобы подобрать подходящее помещение в центре британского сектора – отчасти благодаря магическому действию слов «Контрольная комиссия», которые он вставлял в каждое второе предложение. Ему потребовалось чуть больше времени, чтобы найти одиннадцать человек персонала для управления конторой, так как все лучшие люди уже работали на Комиссию. Первым делом он переманил к себе Сэлли Карр, секретаршу генерала, которая до войны работала в лондонской «Дейли Кроникл».

Как только Сэлли вышла на службу, работа в конторе наладилась в считанные дни. Следующей удачей Армстронга стало известие о том, что лейтенант Уэйкхем находится в Берлине и занимается распределением транспорта: Сэлли сказала ему, что Уэйкхем умирает со скуки, заполняя проездные документы. Армстронг предложил ему стать своим заместителем, и, к его удивлению, бывший командир с радостью согласился. Потребовалось несколько дней, чтобы научиться называть его Питер.

Армстронг взял себе в команду сержанта, пару капралов и полдюжины рядовых из Королевского полка, обладавших одним необходимым ему качеством. Все они в прошлом были тележечниками^[8] в лондонском Ист-Энде. Самого сообразительного из них, рядового Рега Бенсона, он сделал своим водителем. Следующим его шагом было реквизировать апартаменты на Паульштрассе: в них жил главнокомандующий, который теперь возвращался в Англию. Как только полковник подписал все необходимые бумаги, Армстронг велел Сэлли отправить телеграмму в Париж Шарлотте.

– Что вы хотите написать? – спросила она, открывая свой блокнот.

– Нашел подходящее жилье. Собирай вещи и приезжай немедленно.

Сэлли записала, и Армстронг встал.

– Я – в «Дер Телеграф». Посмотрю, как там Арно Шульц. Проследите, чтобы все было в порядке до моего возвращения.

– А что делать с этим? – Сэлли протянула ему конверт.

– Что там? – он искоса взглянул на письмо.

– Это от журналиста из Оксфорда. Он хочет посетить Берлин и написать о том, как британцы обращаются с оккупированными немцами.

– Отлично, – бросил Армстронг, направляясь к двери. – Но думаю, будет лучше, если вы назначите ему встречу со мной.

ГЛАВА 10

НЬЮС КРОНИКЛ, 1 октября 1946 года:

НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС:

ВИНА ГЕРИНГА УНИКАЛЬНА ПО СВОЕЙ ЧУДОВИЩНОСТИ

Когда Кит Таунсенд приехал в Вустер-Колледж Оксфордского университета изучать политику, философию и экономику, первое впечатление от Англии оправдало его ожидания: самодовольная, снобистская, помпезная страна, застрявшая в Викторианской эпохе. Ты либо член клуба, либо плебей, а так как Кит приехал из колоний, у него не было сомнений, к какой категории он относится.

Почти все его сокурсники казались молодой версией мистера Джессопа, и к концу первой недели Кит с радостью вернулся бы домой, если бы не его преподаватель. Доктор Хоуард представлял собой полную противоположность его бывшему директору и не выразил ни малейшего удивления, когда молодой австралиец сообщил ему за стаканом хереса, как он презирает британскую классовую систему, которую поддерживают большинство студентов. Он даже воздержался от комментариев, когда Кит водрузил на камин бюст Ленина, хотя в прошлом году это место занимал лорд Солсбери.

Доктор Хоуард не мог предложить ему радикального решения классовой проблемы. Однако он посоветовал Киту пойти на ярмарку первокурсников, где ему подробно расскажут обо всех клубах и обществах, в которые вступают студенты, и, возможно, он выберет что-нибудь по своему вкусу.

Кит последовал совету доктора Хоуарда и все следующее утро выслушивал разные доводы, почему он непременно должен стать членом клуба гребцов, общества филателистов, театрального общества, шахматного клуба, корпуса подготовки офицеров и в особенности членом редколлегии студенческой газеты. Но, познакомившись с недавно назначенным редактором «Шеруэлл» и узнав его взгляды на руководство газетой, он решил сосредоточиться на политике. С ярмарки первокурсников он ушел с бланками заявлений в Оксфордское дискуссионное общество и Лейбористский клуб.

В следующий четверг Кит пришел в бар «Каменщики», и бармен проводил его в маленькую комнатку наверху, где собирались члены Лейбористского клуба.

Председатель Рекс Сиддонс сразу отнесся с подозрением к «брату Киту», как он упорно обращался к нему с самого начала. Таунсенд имел все признаки типичного тори – посвященный в рыцари отец, частная школа, приличное денежное содержание и даже подержанный «эм-джи магнетт».

Но шли недели, каждый четверг вечером на собраниях Лейбористского клуба Кит страстно выражал свои взгляды на монархию, частные школы, систему присвоения титулов и аристократическое высокомерие Оксфорда и Кембриджа, и вскоре его стали называть «товарищ Кит». Некоторые члены клуба даже заходили к нему после собрания и полночи обсуждали, как они изменят мир.

В первом триместре Кит, к своему удивлению, обнаружил, что никто его не наказывает и даже не упрекает, если он не приходит на лекцию или пропускает практическое занятие, на котором должен представить преподавателю еженедельный реферат. Только через несколько недель он привык к системе, основанной исключительно на самодисциплине, и к концу первого триместра освоился настолько, что отец пригрозил лишить его содержания и отправить на самую тяжелую работу дома, если Кит не возьмется за ум.

Во втором триместре Кит каждую пятницу писал отцу длинные письма с подробным отчетом о проделанной работе, остановив тем самым поток ругательств в свой адрес. Он даже иногда стал появляться на лекциях, где пытался разработать идеальную систему игры в рулетку, и на практических занятиях, где изо всех сил боролся со сном.

Во время летнего триместра Кит открыл для себя ипподромы – Челтнем, Ньюмаркет, Аскот, Донкастер и Эпсом, – тем самым гарантируя себе постоянную нехватку денег на покупку новой рубашки или даже пары носков.

Во время каникул ему часто приходилось есть на железнодорожном вокзале, а так как тот находился по соседству с Вустером, многие студенты считали его чем-то вроде университетской столовой. Однажды вечером, выпив лишнего в «Каменщиках», Кит нацарапал на вустерской стене восемнадцатого века: «C’est magnifique, mais ce n’est pas la gare».^[9]

В конце первого курса Кит не добился больших успехов за двенадцать месяцев, проведенных в университете, разве что обзавелся кучкой друзей, которые, как и он, были полны решимости после окончания колледжа изменить систему на благо большинства.

Мать писала ему регулярно и в одном из писем предложила воспользоваться каникулами и попутешествовать по Европе, ведь такой возможности может больше не представиться. Он прислушался к ее совету и начал составлять маршрут – и отправился бы в путешествие, если бы не столкнулся в местном пабе с редактором колонки «Оксфорд Мейл».

«Дорогая мама!

Только что получил твое письмо с предложениями, как провести каникулы. Сначала я хотел последовать твоему совету и проехать по побережью Франции, закончив путешествие где-нибудь в Дювиле – но потом неожиданно встретил редактора колонки „Оксфорд Мейл“, который предложил мне посетить Берлин.

Они хотят, чтобы я написал четыре статьи, по тысяче слов каждая, о жизни в оккупированной союзниками Германии, а потом поехал в Дрезден и рассказал о восстановлении города. Мне предлагают двадцать гиней за каждую статью. В силу шаткости моего финансового положения – в чем виноват только я сам – Берлин взял верх над Дювилем.

Если в Германии есть такая вещь, как открытки, я обязательно пришлю их тебе вместе с копиями статей для папы. Может, „Курьер“ ими заинтересуется?

Жаль, что я не увижу тебя этим летом.

Целую. Кит».

Когда занятия в колледже окончились, Кит двинулся в том же направлении, что и большинство студентов. Он доехал в своем «эм-джи» до Дувра и переправился на пароме в Кале. Из Кале все отправились в путешествие по историческим городам континента, он же направил свой открытый автомобиль на северо-восток в сторону Берлина. Стояла жара, и Кит впервые ехал с поднятым верхом.

Кит петлял по извилистым дорогам Франции и Бельгии, и все вокруг постоянно напоминало ему о том, как мало времени прошло после войны в Европе. Порушенные изгороди и изувеченные танками поля, разбомбленные дома, оказавшиеся на пути наступавшей и отступавшей армий, реки, засоренные ржавой военной техникой. При виде разрушенных зданий и разоренных деревень образ Дювиля с его казино и ипподромом казался все более привлекательным.

Когда стало слишком темно, чтобы различать рытвины на дороге, Кит свернул с шоссе и проехал несколько сотен метров по тихой проселочной дороге. Он остановился на обочине и сразу провалился в глубокий сон. Задолго до рассвета его разбудил грохот грузовиков, направлявшихся к немецкой границе. Он записал в блокноте: «Судя по всему, армия встает, не обращая внимания на движение солнца». Ему пришлось несколько раз повернуть ключ, прежде чем машина зафыркала и завелась. Он протер глаза, развернул «эм-джи» и выехал на главную дорогу, стараясь не забывать, что нужно держаться правой стороны.

Через пару часов он добрался до границы, где ему пришлось выстоять длинную очередь: каждого человека, желающего въехать в Германию, тщательно проверяли. Наконец он оказался перед пограничником, который взял его паспорт на проверку. Выяснив, что Кит – австралиец, он отпустил какую-то шутку насчет Дональда Брэдмана^[10] и, махнув рукой, разрешил ему ехать дальше.

Все, что Кит слышал или читал до этого, не шло ни в какое сравнение с тем, что он увидел в побежденной стране. Трещины в дороге превращались в ямы, ямы превращались в воронки, и его продвижение становилось все медленнее. Вскоре он ехал не быстрее электромобиля в курортном парке аттракционов. А если ему удавалось разогнаться до шестидесяти километров, тотчас приходилось съезжать на обочину, пропуская очередную колонну грузовиков – с американскими звездами на дверцах.

Он решил воспользоваться одной из таких незапланированных задержек и перекусить в кафе, которое заметил чуть в стороне от дороги. Еда оказалась несъедобной, пиво разбавленным, а недовольный вид трактирщика и его подручных не оставлял сомнений в том, что ему здесь не рады. Он не стал заказывать второе блюдо, быстро расплатился и уехал.

Километр за километром он медленно продвигался к немецкой столице и добрался до окраины города всего за несколько минут до того, как зажглись газовые фонари. Он тотчас отправился на поиски небольшой гостиницы где-нибудь на задворках Берлина. Он понимал – чем ближе к центру, тем меньше вероятность, что гостиница окажется ему по карману.

В конце концов он нашел небольшой пансион на углу развороченной бомбами улицы, – дом стоял сам по себе, словно отстранившись от происходящего. Иллюзия развеялась, как только он открыл парадную дверь. Тусклый вестибюль освещала единственная свеча, за стойкой стоял угрюмый привратник в мешковатых брюках и серой рубашке. Он даже не ответил, когда Кит попытался забронировать номер. Кит знал всего несколько слов по-немецки, поэтому он просто поднял руку с растопыренными пальцами, надеясь, что привратник поймет, что ему нужен номер на пять ночей.

Мужчина нехотя кивнул, снял ключ с крючка у себя за спиной и проводил Кита по не покрытой ковром лестнице в угловой номер на втором этаже. Кит поставил портплед на пол и окинул взглядом узкую кровать, единственный стул, шкаф с тремя ручками из восьми – остальные пять были сломаны – и потертый стол. Он прошел по комнате и выглянул в окно на груды булыжника, вспомнив тихое озеро с плавающими по нему утками, которое он видел из окна своей комнаты в колледже. Он повернулся, чтобы поблагодарить привратника, но тот уже ушел.

Разобрав вещи, Кит подвинул стул к столу у окна и в течение двух часов – испытывая чувство вины за возникшие ассоциации – записывал свои первые впечатления о побежденной стране.

Наутро Кит проснулся, как только в не прикрытое шторами окно проникли первые лучи солнца. Умывание оказалось проблемой – в раковине не было пробки, а из крана текла лишь тоненькая струйка холодной воды. Бриться он не рискнул. Одевшись, он спустился вниз и заглянул в несколько дверей в поисках кухни. Стоявшая у плиты женщина обернулась, выдавила из себя улыбку и махнула рукой в сторону стола.

Все, кроме муки, пояснила она на ломаном английском, выдается в ограниченном количестве. Она поставила перед ним тарелку с двумя толстыми ломтями хлеба, намазанными тонким намеком на масло. Он поблагодарил ее и был вознагражден улыбкой. После второго стакана того, что она назвала молоком, он вернулся в свой номер и, сев на край кровати, проверил адрес, по которому он должен явиться на встречу. Потом попробовал найти его на устаревшей дорожной карте города, которую купил в «Блэкуэллзе», книжном магазине Оксфорда. Часы показывали всего несколько минут девятого, когда он вышел из гостиницы, но на эту встречу ему не хотелось опаздывать.

Кит решил организовать свое время так, чтобы провести хотя бы по одному дню в каждом секторе разделенного города. Русский сектор он оставил напоследок, чтобы сравнить с теми тремя, которые контролируют союзники. После всего, что он видел до сих пор, русский сектор представлялся ему самим совершенством, что, безусловно, обрадует его соратников по Оксфордскому Лейбористскому клубу, которые считали, что «дядя Джо» справляется со своим делом гораздо лучше, чем Эттли, Ориоль и Трумэн вместе взятые – хотя самым дальним их путешествием на восток была поездка в Кембридж.

По пути в город Кит несколько раз останавливался и спрашивал дорогу на Сименсштрассе. Когда он наконец добрался до штаб-квартиры Британского отделения информационных служб и связей с общественностью, до девяти оставалось всего несколько минут. Он припарковал машину и влился в поток военнослужащих – мужчин и женщин в разноцветных формах, которые поднимались по широким ступеням и проходили сквозь вращающиеся двери. В холле висело предупреждение о том, что лифт не работает, и Кит пешком поднялся на пятый этаж в контору ОИССО. Хотя до назначенного времени оставалось еще несколько минут, он все же подошел к стойке дежурного.

– Чем могу помочь, сэр? – спросила молодая женщина в звании капрала, сидевшая за стойкой. Женщины никогда еще не обращались к Киту «сэр», и ему это не понравилось.

Он достал из внутреннего кармана письмо и передал ей.

– У меня назначена встреча с директором на девять часов.

– Думаю, он еще не пришел, но я сейчас уточню.

Она сняла трубку и куда-то позвонила.

– К вам подойдут через несколько минут, – сказала она, закончив разговор с коллегой. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Несколько минут превратились в час, за это время Кит прочитал обе газеты, лежавшие на кофейном столике, от корки до корки, но кофе так и не дождался. «Дер Берлинер» мало отличалась от «Шеруэлла», Оксфордской студенческой газеты, которую он так презирал, а «Дер Телеграф» оказалась и того хуже. Но имя директора ОИССО упоминалось едва ли не на каждой странице «Дер Телеграфа», поэтому Кит надеялся, что его мнения никто не спросит.